Trinitas

      После долгих приготовлений четвертый полк первым отправился в сторону ущелья. Джабраль Зайни в окружении множества солдат гордо вел варана вперед, с довольством оглядывая поверженные скалы. Следом за ним шел обмельчавший пятый полк, не разделяющий ликования акида: солдаты старались не поднимать лиц к вершинам, напоминающим о дожде из стрел, не глядеть на пепел под ногами, таящий в себе тела товарищей. Вид высоких трещин ущелья все еще навевал тревогу и Син не мог оторвать от них взгляд, ослабить хват на рукояти такубы. Сердце громко стучало в груди, а разум создавал иллюзию, словно бета вернулся на множество дней назад и вот-вот должен встретиться с вражеским полком. Во мраке пещер и трещин виделись пристальные взгляды, слышалось дыхание и звон обнажившихся клинков.       Син резко направил взгляд вперед, на головы солдат и виднеющийся впереди горизонт, сделал продолжительный выдох, успокаиваясь. Все ужасы остались в прошлом: об этом напоминал ставший редким строй солдат и шипящий от дуновения ветра пепел. Полегшие здесь товарищи всего немного не дожили до завершения этой войны, ведь впереди виднелся последний, решающий бой. Силы Хибы были внушительными, положение Сагадата — плачевным, поэтому Син был уверен в победе над противником. Вот только эта победа сулила большие потери, множество бездушных тел и потоки крови. Вести варана по направлению к Сагадату вовсе не хотелось, ведь каждый его шаг приближал Сина к самой страшной и жестокой битве. В нее враг вложит всю злобу и ярость, обрушит их на головы солдат с высоты городских стен. От одних лишь мыслей по телу в разгар жаркого дня бежал холод.       Полки шли по пустынным просторам неспешно, с частыми перерывами и привалами, ведь вблизи экватора не было возможности идти так же быстро без ущерба для солдат. К тому же из Хибы недавно выдвинулся третий полк и его в любом случае придется ждать — в пути или перед стенами Сагадата. Ранним утром и поздним вечером солдаты могли заняться особо усердными тренировками под присмотром своих акидов, и это было единственное время, когда Син мог увидеть Аскара достаточно близко, чтобы снова полюбоваться чертами его лица и измучить себя его же нескончаемым безразличием.       Никогда прежде бету не мучило такое страстное желание обладать недосягаемым. Син ничего в жизни так не хотел, как обратить на себя хоть один его пристальный взгляд. Акид стоял прямо перед Сином, в каких-то десяти шагах, но одновременно был недосягаемо далек. Или не замечал, или намеренно игнорировал преследующий взгляд.       Запретные рассматривания, раньше казавшиеся благодатью, теперь причиняли лишь боль. Син уже потерял всякую надежду вернуть желанные крупицы внимания и не имел сил сотворить сумасшедшую выходку, на которую акид не смог бы закрыть глаза. Это казалось бесполезной идеей, ведь Аскар скорее поручит Джабалю заняться наказанием Сина, чем одарит хоть одним свирепым взглядом.       Оставалось лишь стараться не смотреть и не думать, вернуть себе то спокойствие души, которое имел Син до встречи с Аскаром. Вот только без мыслей о нем бету затапливала тишина, поглощала пустота. Все те эмоции заполнили его настолько, что, потеряв их, Син вновь чувствовал себя оставленным посреди пустыни. Невозможно хотелось к близким. Невозможно хотелось к Аскару.       Вот только с каждым днем ближе становился лишь Сагадат и ярче пылал алым раскаленный песок. Жара становилась невыносимой и бурдюки пустели намного быстрее, отчего приходилось пополнять запасы едва ли не в каждой деревне. Вскоре пятый и четвертый полк нагнал третий, отчего теперь объединенные силы Хибы внушали ужас своим количеством. Разбитые лагеря напоминали небольшие поселения, наполненные одними лишь силачами — до того много было воинов. Среди этой нескончаемой толпы Син не мог и надеяться на встречу с Аскаром, который редко покидал шатры акидов, расположенные в дальней части лагеря. И все же за несколько дней перед наступлением на Сагадата он будет обязан появиться перед солдатами и озвучить указания накибам. Лишь на эту встречу возлагал надежды Син, желая в последний раз перед битвой увидеть своего акида.       Бета хотел выжить, каждый день молил об этом Богов, но не мог знать наверняка уготовленную ими судьбу. Поэтому снова увидеть разноцветные глаза и навсегда запомнить их взгляд хотелось до боли.       Но эта боль не могла сравниться с той, которую ощутил Син, увидев в день перед битвой Джабаля Зайни и услышав от него все указания. Генерал решил самостоятельно донести до накибов подробности грядущей битвы, лишив Сина последней возможности увидеться с Аскаром. Неужели на этом все закончится? После победы наверняка армия Хибы устроит пир, но будут ли там рады уже ненужным кочевникам? Будет ли Син к тому моменту жив?       Размышления погружали бету во мрак и лишь громкий голос Джабаля, подобный ударам дафа, возвращал в реальность. Син заставил себя отвлечься от эмоций, запомнить позиции при наступлении и пути захвата города, ведь от этого зависели жизни его солдат. Вот только после, когда Джабаль окинул накибов строгим взглядом и молча направился к шатрам акидов, темнота снова заполонила мысли. Син чувствовал себя измученным, уставшим и безжизненным, словно цветок, лишенный лучей солнца. Ему не хватало присутствия человека, который был самим воплощением надежности, под командованием которого не страшно идти в бой и безопасно даже в сердце битвы.       Вечером Син как следует передал указания Джабаля товарищам и угадал в выражении их глаз радость. Действительно, позиции были вполне щадящими. Лишь большие потери в прошлой битве дали возможность получить удачные позиции в этой. При таком раскладе шанс выжить гораздо больше, но Син почему-то заранее чувствовал себя мертвецом.       Сердце болезненно сжималось, волнами накатывала паника, а в мыслях были лишь кровавые видения, словно посланные из будущего. Его последняя осада города была в Навале и Син помнил все слишком ярко. Бета хотел отложить битву, прожить в этом дне на час, на минуту, на мгновение дольше, поэтому не мог забыться во сне — только в молитве. Припав лбом к ковру, Син заполнил мысли священными словами, но тело, словно израненное тут и там, болело и оставалось напряженным. Бета не слышал отклика на свои мольбы, словно Боги действительно уготовили ему скорую смерть и не хотели обнадеживать ответом. Не желая верить в равнодушие светил, Син, едва закончив одну молитву, начинал следующую. Он хотел быть услышанным ими, получить покровительство и поддержку небесных родителей, если не имел и шанса получить их от земных.       Глаза ощутимо пекло, в теле чувствовалась тяжесть, разум туманился и путал слова, отчего Син лишь больше терял спокойствие. С трудом закончив очередную молитву, он решил на мгновение выровнять ноющую спину, окинуть взглядом спящих товарищей, но едва открыв глаза в удивлении отшатнулся — перед ним, словно отражение на спокойной водной глади, на коленях стоял Зайту. Он выглядел утомленным и обессиленным, будто молился поздней ночью и оторвался от ковра лишь чтобы посмотреть на Сина.       — Если будешь молиться до утра — точно умрешь на поле боя, — невозмутимо озвучил факт бета. — Станешь невнимательным и слабым, от бессилия не усидишь верхом.       Син с облегчением выдохнул, узнав товарища, и, словно провинившийся ребенок, опустил взгляд. Зайту был прав, ведь уставший воин бесполезен на поле боя, но просто так проглотить свою тревогу бета не мог. Она накатывала волнами, затапливала с новой силой и, казалось, только следующая молитва даст Сину сделать вдох. Тело так и гнулось к земле, голову тянуло вниз, но порыв кочевника прервал особенно строгий голос Зайту:       — Тебе нужен отдых.       — Я не могу уснуть, — обреченно произнес Син, не в силах подобрать слова и озвучить все то, что не дает ему покоя.       — Попроси помощи у Исы.       Знакомое имя яркой вспышкой разогнало темноту в мыслях Сина. Бета знал, где находится его спокойствие, но заявиться в шатер омег и разбудить Ису не посмел бы даже сильно в нем нуждаясь. Ноги не смогут переступить порог палатки, а руки — потревожить отдых целителя.       — Он наверняка спит…       Зайту усмехнулся и покачал головой, а после глянул, по-доброму щурясь:       — Ты действительно думаешь, что в ночь перед такой битвой Иса не будет за тебя молиться?       Сердце Сина дрогнуло, перестало болеть, словно осознание очевидного вынуло из тела вражеский кинжал. Он поднялся на ноги и постарался незаметно покинуть шатер.       В эту ночь луна была особенно яркой: освещала серебряным сиянием пески и редкие облака, затмевала светом звезды. В лагере было несложно найти шатры целителей, в которые Син до того заглядывал, чтобы увидеться с Исой и Наилем. Множество маленьких палаток установили для проживания омег и несколько попросторней — для исцеления раненых. Сперва бета решил проверить последние, ведь Иса не станет показывать свою слабость перед другими и найдет для молитвы самое уединенное место. Бета заглядывал внутрь каждого шатра на своем пути, пока не заметил единственный, из-под полога которого сочился слабый, но теплый свет. Он то становился ярче, то исчез вовсе — единственный магический огонек игриво резвился под сводами. Син приподнял плотную ткань шатра, заглядывая внутрь и тут же восхищенно замирая: в полумраке, рассеянном мягким светом, Иса склонился в поклоне Богам. Неподалеку над лампой сонно клубились магические огоньки и создавали иллюзию, словно сам Иса сияет в своей молитве.       Мимо пронесся ночной ветер, проскользнул внутрь и спустя мгновение развеял волшебство: омега, ощутив перемену, резко оглянулся в сторону выхода. Иса, едва встретившись со взглядом Сина, смутился, словно его застали за чем-то постыдным.       — Ты совсем ум потерял? — прикрикнул омега. — Почему не спишь в такой час?       Син, не обращая внимание на возмущенные восклицания, приблизился к Исе и опустился на ковер. Он не отрывал глаз от лица омеги, которое успокаивало каждой эмоцией, каждой живой искрой в блеске глаз. Син болезненно усмехнулся, не без стыда произнеся шепотом:       — Мне страшно.       В тот же миг напускная злость Исы растворилась и на ее место пришло волнение. Омега мгновение выждал, не зная, как поступить, а затем спросил тихо, словно непозволительный для накиба страх был их тайной:       — Как я могу помочь?       Син и сам толком не знал, что может успокоить этот частый и тревожный стук сердца, поэтому просто сделал то, чего желала его душа: медленно склонился над Исой, давая ему возможность отстраниться, остановить в любой момент, но, не ощутив сопротивления, опустил лоб на плечо омеги. От тепла, близости и знакомого, такого родного запаха, биение сердца замедлилось. Син с облегчением выдохнул, передавая омеге всю тяжесть своего тела, всю тьму своих переживаний. Бету словно объяли теплые воды, когда руки Исы легли на плечи. Это прикосновение напомнило о скупых объятиях аммы: позволении уткнуться лицом в живот и едва нежном касании ладоней к плечам — чтобы была возможность в любой момент прекратить эти нежности и отстранить от себя ребенка. Вот только Иса не оттолкнет: он коснется спины, обнимет крепче, желая спрятать такого большого Сина в таком маленьком укрытии. Сердце сжимается от этой нежности, но больше не болит. Наступает долгожданное спокойствие, в котором Син в полной мере ощущает, настолько сильно устал. Разум погружается во мрак и сквозь туман сновидений бета чувствует, как дрожащие руки с трудом укладывают его на ковер. Теперь вблизи особенно ярко слышится размеренный стук — кажется, Иса прижал Сина к сердцу, словно малое дитя.       Открыв глаза перед рассветом, он тут же заметил, что целитель поблизости уже не спит: Иса не отрывал взгляда от глаз кочевника, словно запоминал, вздыхая. Рука скользнула к лицу Сина и коротким движением поправила платок на переносице, ослабший от беспокойного сна. Бета не смог сдержать нежный прищур от этого жеста, что заставило Ису опомниться и отстраниться.       — Поднимайся, скоро начнется построение полков, — строго проговорил омега, поднимаясь с ковра и шарясь в суме. Син послушался его приказа, принял из рук обезболивающие настойки и закрепил на поясе. В такой битве даже отвлекающая боль может быть опасна. Иса окинул бету оценивающим взглядом, нахмурился и скомандовал: — Отработай этот день как следует и возвращайся с деньгами за наемничество, нам еще в Хибу идти.       — Обязательно вернусь, — усмехнулся бета. Иса был уверен в его силах больше, чем сам Син, и это приносило спокойствие. И все же, напоследок хотелось получить что-то кроме этой поддержки: дружеский жест или отцовский поцелуй в макушку, сродни благословению. Син не сдвинулся с места, даже после явного намека поспешить, и Иса быстро понял его желание.       — Даже не надейся на нежности, они мне напоминают прощание, — произнес он как мог тверже, хотя выражение лица выдавало желание сделать обратное. Нет, нельзя допускать даже мысли, что Син не вернется.       Бета понимающе кивнул и на мгновение задержал взгляд на Исе, таком знакомом, еще не измученном работой и не утомленном криками раненых. Мысленно пожелав удачи, Син неспешно покинул шатер. За его сводами кочевника ожидал другой, тревожный и пугающий мир.       Как накиб он направил свой отряд к заранее известному месту в самом конце рядов армии, докуда едва доносились громогласные слова Джабаля о скорой победе и захвате города. Он что есть мочи драл глотку в попытке подбодрить солдат, чтобы оглушенные этим криком воины не слышали голос разума, который твердил им бежать. В полумраке раннего утра уже ощущался жар над хамадой, который вскоре превратиться в настоящее пекло. Взяв все силы Хибы под свой контроль и заняв место перед рядами солдат, Джабаль направил варана на запад и за ним один за другим последовали отряды.       Вдалеке виднелись стены Сагадата, едва различимые среди высоких скал. Выложенные из плит красного камня, они пылали вдалеке, словно восходящие солнца, вот только вопреки иллюзии в этой битве светила были на стороне Хибы. Они касались лучами спин, подталкивая воинов к городским стенам, и ослепляли светом засевших на высотах врагов. Син приготовил для атаки лук и нацелился на хорошо различимые яркие силуэты на фоне темного неба. В этой части масштабной битвы его отряду досталась легкая задача: из тыла метко сражать стрелами врагов. Бета был готов отпустить натянутую до предела тетиву и дать этим знак товарищам начинать обстрел стены, как внезапно вдалеке завиднелся алый шар, подобный падающей звезде. С каждым мгновением он приближался все ближе, летел над землей все ниже, пока не обрушился на головы солдат из серединных строев армии.       От приглушенного удара содрогнулась земля, взметнув в воздух пыль, красную то ли от песка хамады, то ли от крови — сагадатцы обстреливали наступающих валунами. Сердце Сина сжалось и, словно от резкого удара в грудь, из легких вырвался воздух. Мышцы болезненно содрогнулись, и тетива ослабла, но через мгновение кочевника захлестнула ярость: обжигающая злоба заставила сердце колотиться в груди, а руки — сжиматься на основании лука особенно крепко. Стрела со свистом взметнулась в воздух, а за ней сотни таких же острых птиц смерти, серой пеленой покрывая небо над головой. Хоть десяток из них должен попасть в шайтанов, которые управляют убийственными машинами и заставляют камни падать с небес.       Очередной глухой удар прозвучал достаточно близко, чтобы до ушей Сина донеслись крики яримов. Громкий звук заставил перепонки болеть, а голову разрываться от оглушительного звона, но бета вновь нацелился на стену и отпустил в полет стрелу с самым смертоносным намерением. Один за другим звучали падения валунов, но с каждым разом все реже. Вскоре в ответ полетели стрелы и пришлось прикрыться щитом, но желаемого врагом результата не последовало — на меткость опытных охотников это вовсе не повлияло.       Отправляя стрелы и тут же скрываясь в своем укрытии, Син наблюдал за действиями отрядов хибовцев: крабы неслись к городу, воины взялись за атаку ворот. Стремительно достигнув наружной стены, тяжеловесы, совершенно неожиданно, стали так же быстро бежать по вертикальной каменной поверхности. Похоже, сагадатцев настиг сильнейший ужас, ведь они даже не попытались спастись в момент, когда краб ворвался на самую вершину и разбил их строй. Животные скрылись за стеной, оставив после себя несколько веревочных лестниц, по которым тут же стали взбираться на вершину хибовцы. Когда первые воины заняли позицию, путь для остальных стал безопасным, и на стене появлялось все больше серых тюрбанов. Направление стрел пришлось изменить, чтобы не ранить своих.       На стене развернулась битва, в то время как внизу уже отворились ворота и поток воинов хлынул внутрь. Судя по тому, что никто не покидал город по пути отступления, внутри воины не встретили сопротивления. Лучники прекратили обстрел и стали подгонять варанов в направлении городских стен, чтобы как можно быстрее подоспеть на подмогу — вдалеке уже слышались взрывы. Когда отряд Сина миновал ворота их остановила группа яримов и заставила спешиться. Бета мог бы посчитать воинов чужаками в серых тюрбанах, если бы в руках они не держали хопеши, а языки их не повторяли имя Зайни. Син не мог понять смысл этого приказа Джабаля, не знал куда увели его боевого варана, пережившего со своим наездником всю войну. Лишь после, стремительно пробегая по иссушенным улицам Сагадата, Син все осознал самым болезненным способом: увидел воронки, обожженную землю и разлетевшиеся в разные стороны конечности ящеров — на безлюдных улицах враги установили ловушки и растяжки, которые хибовцы решили обезвредить, пустив вперед варанов. Именно эти взрывы слышались аж за наружной стеной Сагадата.       Син чувствовал, как разрывается в груди сердце от вида алых пятен на песке. Боль эта лишь усиливалась от звучания взрывов и приближения ко внутренней стене, ведь именно здесь мог быть болезненно ударен розгой его боевой товарищ, а после пущен в заведомо смертельный путь. Теперь огонь ярости был направлен на союзников, но Син сдерживал порыв выстрелить яримам в спину и поднимал лук выше, в направлении вершины внутренней стены. Только сагадатцы были виноваты в происходящем сейчас. Только сагадатцы должны были получить по заслугам.       Бета испытывал довольство, замечая, как редеет строй силуэтов на внутренней стене, как пробивают путь крабы и вырезают врагов яримы. Наездники тяжеловесов вновь взялись за ворота и открыли путь, ведущий к самому сердцу оазиса. Воины ринулись внутрь, Син провел свой отряд за многотысячной армией и, ступив на богатые земли, тут же заметил стелющиеся впереди поля: здесь под пылающими солнцами к земле клонилась обожженная пшеница, по каналам едва текли сущие капли озерной воды, а поблизости не виделось ни единого зеленого пятнышка листвы. За внутренней стеной Сагадат мало чем отличался от самых бедных районов Хибы.       Вблизи пшеница была примята ногами союзников, а вдалеке — врагов. Остатки воюющих полков Сагадата, резервный и королевский, выстроились третьей городской стеной по ту сторону полей. Похоже, это была последняя преграда на пути к замку, и побороть ее как прошлые не удастся. Здесь будет битва, здесь будут потери и реки крови, которыми наконец-то напьется иссушенная пшеница.       Армия Хибы сменила построение и теперь отряд Сина оказался в середине, как самый не защищенный броней, но более маневренный. Их задачей было не допустить прорвавшихся вглубь врагов к последним рядам, которые после наполнятся ранеными и лекарями. Син закрепил лук на поясе, обнажил такубу и сделал глубокий вдох, глядя через просветы между силуэтами товарищей на несущееся войско врага. Оседлавшие самых сильных ящеров, облаченные в самые прочные доспехи, полные злобы и намерения отстоять свои земли, сагадатцы не могли не устрашать. Сразу после столкновения армий были те, кто прорвался через пешие ряды на ящере и подмял увесистой тушей врага — похоже, на то и был сделан расчет при установке ловушек за наружной стеной. Кочевники не стояли без дела, тут же обремененные работой: ловким воинам ничего не стоило заскочить на варана и атаковать наездника со спины. Однако сагадатские ящеры не были так же добродушны, как хибовские вараны, и даже оставшись без хозяина изо всех сил кусали врагов — оседлать их было невозможно, поэтому приходилось добивать.       Оставаясь в отдалении от столкновения двух армий, Син по потоку крови в полевых каналах понимал, настолько жестокой там была битва. Ужасало то, что впереди редели полки яримов и сагадатцы пробирались вглубь битвы, надвигаясь алой песчаной бурей. Син осознавал, что не устоит против наездников, но и бежать с поля боя не смел — за спинами хибовцев остался лагерь целителей, который тут же постараются уничтожить первые прорвавшиеся сагадатцы.       Подавив волнами накатывающую панику, бета задавил ее яростью и приготовил такубу, чтобы диким зверем наскочить на несущегося навстречу врага. Кочевник придавил ногой одну из голов ящера, поймал плечом удар зульфикара и, балансируя, сильным толчком другой ноги заставил сагадатца скатиться со спины ящера. Син приковал врага к его же земле, пронзив тело такубой, а после тут же направил ее лезвие в живот проносящегося мимо наездника. Зульфикар ветром пролетел над головой и не задел Сина лишь потому, что рука владельца дрогнула от точного ранения в живот. Бета оглянулся, чтобы последовать за врагом, но тот уже попал в руки товарища и был обречен.       Заимев мгновение, чтобы отдышаться, Син окинул взглядом поле боя и совершенно неожиданно, среди трепещущих от ветра поникших колосков заметил знакомый силуэт. Один лишь вид сражающегося рядом акида наполнил руки силой, а легкие — пропахшим кровью воздухом. Аскар, после всех ужасов осады города, был жив, пускай и ранен в нескольких местах. Он отдавался битве сполна, не обращая внимания на подводящие порезы, что наполняло сердце воодушевлением и в то же время пугало — неужели акид намеревается умереть в бою?       Этого Син боялся больше всего, но с каждым мгновением лишь убеждался в догадках: враги атаковали акида особенно усердно, чувствуя, что тот дает слабину. Когда возле Аскара мелькнул серый тюрбан, Син еще не успел обрадоваться подоспевшей помощи, как внезапно заметил резкий замах и недоброе намерение — один из яримов обернулся предателем в самый неподходящий момент. Кочевник тут же сорвался с места, преодолевая расстояние быстрее, чем когда-либо. Хопеш врага уже был над головой Аскара, поэтому времени отразить удар не было и Син развернул такубу гладкой стороной, лезвием отталкивая акида. В последний момент бета успел выставить над головой руку с наручем, на который и пришелся болезненный удар предателя. Мгновение удерживая хопеш в этом положении, Син развернул лезвие такубы и направил удар в грудь противника, но тот оказался не менее ловким и успел высвободиться. Лезвия со звоном столкнулись и Син попятился от навалившейся на него силы, уводя предателя подальше от Аскара.       Прилагая все силы, чтобы не дать врагу отнять хопеш, бета с яростью глядел в бездушные глаза ярима, стараясь узнать по ним бывшего товарища. Светлая радужка не была редкостью среди хибовцев, такую имел едва ли не каждый второй солдат. Зато редкостью было смуглое и отчасти раскрасневшееся лицо, словно покрытое старыми ожогами. Настолько изуродовать кожу можно было никак не за месяцы похода, а лишь за годы проживания под палящими лучами солнц в Сагадате. Теперь стало понятно, отчего удар хопеша не разрубил металл наручей и не ранил предплечье: это было чужое оружие для посланного по душу акида переодевшегося сагадатца.       Злоба и непонимание в Сине обернулись холодом, который мог сравниться лишь с равнодушием убийцы напротив. Словно восставший мертвец, противник не чувствовал ни страха, ни боли. Он глядел на Сина, как на мельтешащую под ногами собачонку, которую самое время придушить. Сагадатец навалился на такубу всем телом, а после отскочил, высвобождая лезвие, чтобы снова замахнуться. Точно так же хопеш нависал над головой Аскара, готовый разрубить тело на две половины. Бета ярче прежнего осознал опасность, которая угрожала акиду, и оттого лишь сильнее воспылал огонь в груди. Подлый и хитрый головорез напал на акида со спины, желая лишить Сина его болезненного счастья. За один лишь этот порыв враг должен быть уничтожен, иссечен такубой и похоронен на поле боя.       Кочевник резко отступил, уворачиваясь от атаки, и тут же очертил полумесяц на теле врага: клинок глубоко вошел в плоть на груди, надломил ребра и вонзился в живот. Равнодушие исчезло с лица сагадаца — оно исказилось болью, а из груди его вырвался утробный глухой рык. Видеть боль человека, покусившегося на жизнь Аскара, оказалось особенно приятно. Вот только ликование вскоре сменилось недоумением: враг нашел в себе силы ухватиться за кисть Сина и заставить опустить руку еще ниже. Краем глаза бета заметил, как блеснул вблизи золотой полумесяц и внезапно вонзился в тело, разрубая ребра, словно ветки.       Хопеш прошелся от груди до низа живота, перерезая мышцы и рассекая органы. Син не сдержал раздирающий горло крик и распахнул глаза, из которых тут же полились слезы. Последующие вдохи были прерывистыми и короткими, неспособными наполнить легкие и заставляющими мучиться от удушения. Враг оттолкнул Сина, уронил в пшеницу сломанное тело, способное лишь наблюдать за тем, как сагадатец зажимает рану и крепче перехватывает хопеш, оборачиваясь в сторону акида. Кочевник постарался хоть немного приподняться, но не смог и двинуться, словно упав на торчащие из земли лезвия. Этот шайтан даже будучи раненым может порубить истощенного Аскара. Нельзя, чтобы он вернулся к акиду, нельзя, чтобы снова напал со спины.       Словно услышав его молитвы, Боги послали сагадатцу кару: он пошатнулся, ноги его подкосились и тело с грохотом упало поблизости. Син с облегчением вытолкнул воздух из легких и тело пронзила острая боль, от которой из глаз вновь невольно потекли слезы. Несмотря на мучения, которые испытывало тело, душа ликовала — он смог защитить своего альфу, пускай и такой ценой. Пожертвовать жизнью ради дорогого человека — призвание, ради которого был рожден бетой, и одновременно единственный доступный способ выразить то огромное, неизвестно когда разросшееся и теперь переполняющее его чувство. Разве мог Син не торжествовать, исполнив свой долг?       Кочевник тихо радовался, глядел на ярко горящие в небе солнца и покачивающуюся пшеницу. Колоски склонились над ним, словно родня и жрецы перед сожжением бездушного теперь тела. От этого странного предчувствия подступающей смерти разум сперва захлестнула паника, от которой миражом задрожал перед глазами мир, а затем накрыло неясное спокойствие. Внезапно острые клинки пылающих в полдень лучей скрыл черный силуэт, нависший над телом, в котором бета едва угадал образ Зайту. Друг глядел на него печально, а после провел пальцами по векам, погружая Сина в мертвецкую черноту. Среди звона хопешей и криков солдат слышался знакомый до боли голос, по-птичьи напевающий колыбельную.