Trinitas

      Очнувшись, Син уставился в тканевый свод шатра, на который едва движущийся слабый свет отбрасывал тени. Потребовалось несколько долгих мгновений, чтобы преодолеть чувство знакомой дезориентации — находится при смерти где-то на поле боя, а потом внезапно обнаруживать себя живым в шатре целителей уже превратилось в обыденность. Вот только сегодня чувствовать себя живым было не в радость: тело казалось разбитым и мертвецки тяжелым, слабость навалилась непосильным грузом, а бок отзывался тупой ноющей болью.       — Пришел в себя наконец? — раздался откуда-то сбоку голос Исы, а следом в поле зрения появился и он сам. Глубина сгустившихся в шатре теней будто старила его лицо, подчеркивая изнурение после проведенных ночей без сна.       Син, преодолевая слабость, попытался приподняться, и открыл рот, намереваясь сказать что-нибудь ободряющее, но тело предательски подвело, роняя обратно на ковер, а вместо слов из горла вырвался лишь хрип. Лицо Исы вмиг помрачнело, а брови нахмурились, когда он грозно навис над кочевником.       — Хочешь весь мой труд обесценить? Не напрягайся, тебе еще рано двигаться. Представляешь хоть, насколько серьезной была твоя рана?       Он отлично представлял, более того, знал наверняка — та рана была смертельной. Не имел ни малейших догадок Син лишь о том, как до сих пор оставался в живых с перерубленными ребрами и вспоротыми органами?       Иса, кажется, прочитал в глазах все неозвученные вопросы либо просто слишком хорошо знал Сина, потому что не преминул ответить на них:       — Тебя мне принесли твои солдаты. Рассказали, что посреди боя потеряли из вида и сразу бросились искать. Когда они занесли тебя в шатер, Син… — целитель замолчал, резко опуская и отворачивая голову, скрывая лицо в тенях. Потребовалась минута, чтобы он сумел вернуть свой контроль, но все же в подрагивающий голос просачивались чувства: — Когда они принесли тебя, ты умирал. Правда умирал, понимаешь? Я так боялся, что не сумею…       Его голос сорвался, и Иса вновь замолчал.       Снаружи царила ночь, внутри шатра тьму разгоняли лишь неярко горящие магические огоньки. И все даже в их неверном дрожащем свете кочевник заметил, как подрагивают плечи Исы, услышал его частые прерывистые вдохи. Син потянулся к нему, желая прижать к себе и утешить, заверить что жив, что Иса его не потерял. Но тело было слишком слабо и потому все, что сумел сделать — это коснуться тыльной стороны ладони, пальцы которой судорожно вцепились в подол смятого на коленях халата.       — Но ты смог, — сипло выдавил Син на грани слышимости. Даже его самого напугал собственный голос — будто что-то потустороннее, он звучал глухо и надтреснуто, словно последний выдох мертвеца. Иса и вовсе явственно вздрогнул, слыша Сина таким.       — Если бы они тебя не искали, то к концу боя мне уже некого было бы спасать, — качнул головой Иса, все так же пряча лицо в тени. — Может, не зря ты себя изнурял, когда после битв отыскивал и приводил к целителям раненых. Возможно, за это Боги и уберегли тебя.       Произнесено это было настолько искренне, даже без толики насмешки, что у Сина невольно заболело сердце.       — Или их убедили твои молитвы, — высказал свое предположение кочевник, поглаживая запястье целителя. Син не мог видеть его лица, но и без того было ясно, что в прошедшие дни Иса толком не спал, переживая и все силы вкладывая в исцеление. — Ты, должно быть, очень устал и нуждаешься в отдыхе. Иди отсыпаться, теперь я в порядке и волноваться тебе не о чем.       Целитель был сильно изнурен, но все же колебался, словно не желал оставлять Сина. И кочевник догадывался о причинах.       — Я не умру, пока тебя не будет рядом, — прямо сказал он, озвучивая страхи Исы. Но, чтобы убедить его, пришлось немного схитрить: — И, думаю, мне бы не помешало еще поспать, чтобы восстановить силы.       На это Исе уже нечего было возразить, и он ушел, предварительно договорившись с дежурным целителем о том, чтобы за Сином внимательно присматривали.       Проводив взглядом Ису, скрывшегося за пологом, Син задумался. Вероятнее всего, его поиски организовали Вольный Ветер и Парящий Беркут — они выручали его на протяжении всего похода и были самыми надежными товарищами, а потому быстро заметили пропажу своего накиба. Также Сина интересовало чем закончился штурм Сагадата и сколько времени прошло с его окончания. А в том, что война наконец завершилась победой Хибы, сомневаться не приходилось — иначе самого этого шатра целителей бы здесь не было.       Насколько Син помнил, армия понесла огромные потери. Людей давило падающими с неба валунами, первых натолкнувшихся на растяжки разорвало взрывами, остальных затоптали двуглавыми ящерами, зарубили зульфикарами и поразили стрелами. Если в начале войны в поход вышло два полка по две тысячи человек, то сколько их осталось теперь?       Кочевник повернул голову, чтобы оглядеть лежащих рядом раненых товарищей, но внезапно наткнулся взглядом на блеклые глаза мертвеца, глядящие прямо на него. От испуга сердце его рванулось из груди и загрохотало о свою костяную клеть, возобновляя боль в срощенных ребрах. На секунду Сину почудилось, будто он по-прежнему лежит в пшенице, а рядом распростерт поверженный псевдо-предатель. Но секунды шли, а видение не рассеивалось — светлые серые глаза и обожженное солнцами лицо оставалось все таким же четким перед глазами. Наконец Син осознал — ему не кажется, переодевшийся сагадатец действительно лежит рядом, только не в пшенице, а на соседнем ковре. Что хуже всего — он вовсе не мертв.       Син подорвался на месте, напрягая все тело.       Нужно убить до того, как в нем проснуться силы, чтобы навредить ничего не подозревающим целителям, которые не имеют ни малейшего представления о том, что лечат врага.       Вот только, как бы Син того ни желал, в нем самом не было абсолютно никаких сил, и то, что он представлял как стремительный рывок, в действительности оказалось слабым шевелением, которое осталось незамеченным даже бдящим целителем. Тогда, не имея сил решить эту проблему самостоятельно, Син открыл рот, чтобы закричать и привлечь вооруженных солдат снаружи, что должны были охранять шатер.       — Не надо, — просипел сбоку тот самый переодетый сагадатец, глядя на кочевника своими равнодушными ко всему глазами. — Я не могу пошевелится и никому не наврежу.       Едва ли Син мог в это поверить. Вот только он помнил, как сагадатец упал в пшеницу, сраженный такубой кочевника. Вероятно, раны его были не менее серьезны, чем у Сина.       — Ты сагадатец, — возразил он так, будто это все объясняло. — И ты пытался убить акида.       — Потому что таков был приказ, — держал ответ сагадатец, хотя он едва находил в себе силы на это, судя по тихому голосу. И все же, от этого разговора зависела его жизнь, так что он не умолкал. — Я просто солдат. Война окончена, мы проиграли, зачем мне пытаться кому-то навредить?       Звучало это убедительно, вот только Син не мог рисковать, доверившись словам такого хитрого врага. А стоило только вспомнить о том, как Аскар едва не погиб от меча этого «просто солдата», как внутри Сина неудержимой волной поднималось что-то темное, диктующее изничтожить опасность. И все же другая, более рациональная его часть, может быть разум, не считывала лжи с этого тихого голоса и бесстрастного лица.       — Я просто хочу живым вернуться к семье, — прошептал сагадатец так тихо, что кочевник едва расслышал. Сердце его дрогнуло, откликаясь на это простое и понятное каждому воину желание. Невольно оно толкнуло Сина навстречу тому, от чьего меча он едва не погиб:       — Где они сейчас? — спросил он серьезно и тихо, так, будто ему должно быть дело до жизней врагов. Вот только из памяти не вымарать вид ужасающей бедности улиц, пожухшей пшеницы и пересохших каналов. Сагадат находился в действительно бедственном положении несмотря на то, что между ним и Хибой был заключен союзный договор, предполагающий взаимопомощь. Возможно, выдалось особенно жаркое даже для этих мест лето, и иссушило и без того неплодородные земли. Пустыня отнимала свое. И никакой помощи от соседа было бы недостаточно, чтобы прокормить целый город. Это место убивало свой народ.       — Были в укрытии в приозерном районе — туда согнали всех горожан. А сейчас… не знаю. Они остались у меня за спиной, и я не должен был допустить до них хибовцев, остановить в поле любой ценой, — в голосе сагадатца звучало столько понятного отчаяния, а произносимые слова так остро вонзались узнаванием, что сердце Сина заныло под ребрами.       — Поэтому ты напал на акида, — констатировал бета. Это был последний шанс хоть что-то изменить. И, убей он таким образом Джабаля Зайни — Син даже не осудил бы его, ведь смерть акида станет самым верным способом одержать победу. Вот только едва не умер от рук этого сагадатца не кто-нибудь, а Аскар Каддафи, и потому сердце Сина хоть и было милосердно, но не могло простить совершенного покушения.       Однако он уже не торопился звать солдат, вместо этого задал очередной вопрос:       — Скажи, кто ждет твоего возвращения? Мужья и дети?       — Мой муж-омега и его родня — своей у меня нет, я прибыл сюда издалека.       — Сагадат не твой родной оазис? — удивился Син.       — Не мой, но мужа. Здесь его родители, братья и родственники, поэтому он не захотел его покидать, когда жизнь здесь стала совсем невыносимой. А я не мог оставить его, чтобы спастись самому, — слабый голос звучал честно, Син не улавливал в нем характерных ноток обмана. И все же, казалось, разговор этот давался сагадатцу непросто. Тревожат исцеленные раны?       — Тогда откуда ты прибыл? — задал Син следующий интересующий вопрос. Сам не заметил, как увлекла его эта беседа и чужая судьба.       — Из Санабиля.       Крайний северный оазис далеко за Рабихом? Действительно далеко забрался. И его происхождение объясняет состояние лица — на его родине солнца не столь суровы и кожа у жителей не так прочна. Для жителя севера Сагадат все равно что Джаханнам.       Син замолчал, утомленный разговором. Молчал и сагадатец, видимо решив, что он сумел убедить кочевника и опасность его миновала. Погрузившись в размышления, Син всерьез обдумывал, стоит ли скрыть недавнего врага от правосудия. За покушение на акида его, несомненно, ждет смерть. И все же, решаясь на этот отчаянный шаг, разве не знал он, на что себя обрекает? Однако Син понимал и причины, пусть его и терзала вина за сочувствие, которое ощутил по отношению к человеку, едва не ставшему убийцей Аскара.       Но акид ведь жив. Син защитил, спас его. Война закончилась, Сагадат побежден и в этом воине, лежащем рядом, совершенно не чувствовалось желания вновь вступить в бой, навредить или отомстить. Его желание просто вернуться к мужу было совершенно искренним.       Способен ли Син намеренно обречь омегу, пусть и незнакомого, на горе от этой потери, когда знает, что она могла обернуться счастьем возвращения мужа живым? Не достаточно ли жизней Син уже успел забрать за этот поход? Слишком много омег стали вдовцами за последние месяцы, стоило ли прибавлять к ним еще одного?       Сину нужна еще парочка ответов, чтобы убедиться в правильности решения, которое он собирался принять.       — Что ты собираешься делать после того, как встанешь на ноги?       Воин молчал, вероятно, раздумывая над ответом.       — Постараюсь убедить мужа перебраться в другое место, — отозвался то ли сагадатец, то ли санабилец — Син уже не знал, как называть его про себя. — Здесь нам едва удается прокормиться, но в другом оазисе мы сможем заработать достаточно, чтобы обеспечить семью.       Такой ответ Сина вполне устраивал. Но просто отпустить того, кто представлял опасность для жизни Аскара, от все же не мог. Поразмыслив немного, предложил неожиданно для собеседника:       — Перебирайтесь с семьей в Хибу, — кочевник смотрел прямо в обожженное солнцами лицо воина, и потому сразу заметил на нем признаки искреннего потрясения: вскинутые в удивлении брови, распахнувшиеся светлые глаза, неверие во взгляде. Его маловыразительное лицо наконец сменило выражение и Сину, привыкшему читать людей по их чертам, стало немного спокойнее от осознания — этот человек вовсе не бездушен. — Если будешь работать со мной, то платить будут хорошо, хватит на жизнь даже большой семьи.       Не зря ведь говорят, что надо держать врагов ближе, чем друзей — по крайней мере, так Син может за ним приглядывать и не бояться, что Аскару вновь будет грозить опасность.       — Если таковы твои условия, то я согласен, — лицо напротив вновь стало невозмутимым, но Син заметил, с каким облегчением выдохнул воин.       — Но, если попытаешься навредить кому-то из людей Хибы, в этот раз точно убью, — серьезно предупредил Син. Впрочем, он прекрасно осознавал, как непросто было бы это сделать — они едва не поубивали друг друга именно потому, что их силы на равных. Одолеть такого противника можно было лишь ценой жизни.       Син заплатил ее раз, заплатит и другой, если потребуется.       — Я не представляю угрозы, клянусь, — столь же серьезно отозвался воин.       — Ладно, — вздохнул Син. Очень хотелось надеяться, что ему не придется пожалеть о своем решении. Оставался только последний вопрос: — Как твое имя?       — Джанах.       Восстановление шло медленно, потому как на исцеление столь серьезных ран, едва не забравших жизнь Сина, потребовались все ресурсы его организма и в теле не осталось даже крохи прежних сил. Джанах так и оставался у Сина на виду, прикидываясь солдатом Хибы и не пытаясь сотворить ничего подозрительного — уж за этим кочевник зорко следил. Они шли на выздоровление примерно в одном темпе и вскоре вдвоем уже могли понемногу двигаться, а не просто пластом лежать на соседних коврах. В день, когда Син стал чувствовать себя значительно лучше, его пришли навестить товарищи по отряду.       — Прости, что не пришли проведать раньше — целители не выпускали из шатра до полного выздоровления, — объяснился Вольный Ветер, опускаясь подле ковра Сина.       — Вы были серьезно ранены? — оглядел Син двух своих ближайших товарищей, которые выглядели весьма себе бодро.       — После того, как принесли тебя к целителям, мы вернулись в битву — там и были ранены, — кивнул Вольный Ветер. Альфа за его спиной, Парящий Беркут, присел чуть позади. К нему-то и обернулся бета: — Кстати, это ведь наш птенчик нашел тебя в том поле.       — Но это ты первым заметил пропажу накиба и кинулся искать, — возразил Парящий Беркут.       Син прервал их препирательства:       — Я благодарен вам обоим. Вы меня спасли, — он тепло прищурился, медленно переводя взгляд сначала на одного, потом на другого. Было искренне радостно оттого, что он обрел двух верных товарищей.       Парящий Беркут смутился под ласковым взглядом беты, как это обыкновенно случалось со всеми альфами-бади.       — Мне вспомнился наш прошлый накиб, Синий Дух. Мы ведь точно также упустили его из виду в разгар битвы, а потом я нашел его слишком поздно. Накиб, я не хотел снова опоздать, — признался молодой альфа, печально потупив взор.       — А мне не хотелось быть твоей заменой на параде в честь победы — это обязанность того, кто провел нас через все те жестокие битвы. Не смей спихивать на меня такую ответственность, — беззлобно проворчал Вольный Ветер.       — Спасибо, что нашли меня, — вновь поблагодарил их Син. Вспоминая о том, как впервые попав в армию превратился в изгоя, не принятый ни яримами, ни бади, он едва мог поверить в то, что сумел стать достойным лидером, за серой лентой которого следуют столь верные боевые товарищи.       Какое же счастье, что все они остались живы до самого конца.       — Стало быть, скоро возвращаемся в Хибу? — спросил Син, весело сощурив глаза. — Мне нужно успеть к встать на ноги.       — Можешь не спешить, — успокоил его Вольный Ветер, — оба акида ранены, а без них не случиться окончательный захват Сагадата. Замок взят в оцепление, но еще не повержен.       Син затаил дыхание, неверяще повторяя в голове болезненную фразу: «Оба акида ранены». Неужели, даже пожертвовав жизнью, он не смог защитить Аскара? Неужели, приложив столько усилий, не смог спасти? Сердце сжималось от боли, сожаления и чувства вины.       — Что с нашим акидом? — тихо вопросил Син, невольно выдавая дрожью в голосе свое волнение.       — Ранил голову, — слова Вольного Ветра пронзили стрелой, отчего бета тяжело выдохнул и в удивлении распахнул глаза. Страх в мгновение охватил с головой, заставил мысли в ужасе биться о границы сознания, а сердце — биться учащенно. До чего же жалким чувствовал себя Син, не в силах тут же подорваться с места и найти Аскара в лагере целителей. Он ведь обязан быть рядом со своим альфой в момент его слабости, обязан защищать. Единственная попытка встать на ноги была прервана вспышкой невыносимой боли и руками товарищей, который спешно усадили Сина обратно.       — С ним все в порядке, накиб, не стоит так переживать, — уверял его Парящий Беркут, глядя удивленно на растерянного Сина. — Я бы тоже расстроился, случись что-то с акидом, но он жив, пускай и все еще без сознания.       Успокаивающие слова альфы вовсе не уменьшили переживаний — насколько опасной должна быть рана, чтобы Аскар до сих пор не пришел в себя? И все же Син поблагодарил товарищей за помощь и поддержку, одарил уже менее искренней улыбкой и распрощался. Едва те скрылись за пределами шатра, бета аккуратно улегся на ковер, стараясь не потревожить ноющие раны. Взгляд был обращен на возвышающиеся своды шатра, в то время как перед глазами виделся образ ослабшего, раненого, измученного акида. Наверняка за ним ухаживает Айна, оберегают солдаты, но, даже зная об этом, Син не мог успокоиться. За время похода он невольно выстроил с акидом связь, которая теперь тянула его за пределы шатра, в то время как тело не могло сделать и шаг в направлении выхода. Это бессилие каждое мгновение сводило с ума.       Син с трудом провел ночь, слишком уставший, чтобы не спать, и слишком встревоженный, чтобы не просыпаться по несколько раз за вечер. Хотелось знать, что прямо сейчас, в этот момент, с Аскаром все хорошо: что ни один сагадатец не обманул охрану, не прорвался к акиду, не ранил, теперь наверняка смертельно. Невольно Син оглядывался на соседний ковер, боясь не увидеть там Джанаха, но каждый раз альфа все так же недвижимо лежал на спине с закрытыми глазами. Усталость от исцеления вынудила бету заснуть только глубокой ночью и провести в хаотичных сновидениях оставшееся до рассвета время. Утром его разбудили голоса, торопливые шаги целителей, разговоры солдат. Он проследил сонным и еще размытым взглядом за движением фигур: омеги разносили между рядами еду, готовили раненых к обтиранию и смене бинтов.       Син постарался аккуратно сесть и поправить платок, ожидая появления Исы в шатре. Пускай целитель и был утомлен, все же проведывал его время от времени, чтобы лично проконтролировать состояние. Вот только следующим полог приподнял знакомый зеленоглазый омега с выбившейся из-под платка золотистой прядкой: Наиль, с сумой лечебных принадлежностей на перевес, нес в руке миску еды. Окинув взглядом раненых, он сразу заприметил Сина и улыбнулся ему, поспешив навстречу. Омега опустился рядом на ковер и вручил бете тарелку каши с мелко нарезанным мясом и свежими овощами, которые наверняка нашлись на захваченных полях.       — Как ты себя чувствуешь? — осторожно спросил Наиль, словно лишний произнесенный звук мог причинить раненому боль. Такая бережность трогала сердце, и Син не мог сдержать нежность по отношению к омеге:       — В твоем присутствии гораздо лучше, — под взглядом Сина целитель смущенно опустил взгляд и улыбнулся, а тот поспешил совсем успокоить: — Снаружи рана еще не затянулась, мышцы слегка тянет, но кости уже срослись.       Однако слова возымели обратный эффект, беспечный вид Наиля тут же растворился среди переживаний: омега волнительно бросил взгляд на место ранения, а после на глаза кочевника. Син вовсе не хотел заставлять его волноваться, но врать о самочувствии целителю не мог.       — Позволишь помочь? — несмело предложил Наиль, переминая пальцами ткань халата. — Я заглушу боль, чтобы ты смог спокойно поесть.       Син замер, бесстыдно глядя на омегу, с трудом скрывающего волнение. Это была последняя битва, последнее ранение, последнее исцеление. Близился захват замка, а после него — завершение военного похода. После все солдаты разойдутся в разные стороны, осядут в разных концах Хибы и, возможно, уже не узнают друг друга при встрече. Бета хотел насладится последними мгновениями их близости в роли раненого и целителя, поэтому кивнул и опустил взгляд к тарелке в руках, чувствуя, как бока касается ладонь омеги. Едва ощутимая боль пропала окончательно, когда тепло прокатилось жаркой волной над ребрами. Син коротко улыбнулся в платок, ведь спокойно поесть, как хотел Наиль, теперь точно не получится. Магия целителя казалась непривычно нежной, ласковой и мягкой. Омега привалился боком к спине Сина, чтобы тот мог расслабиться и опереться на него, и тихо выдохнул:       — Так радостно снова видеть тебя таким живым. Без сознания ты выглядел словно мертвец: едва дышащий, весь бледный и холодный, — Наиль притих и в следующее мгновение Син ощутил непривычное тепло и тяжесть — целитель прильнул к нему, опустил на плечо голову, оказался непозволительно близко. — А теперь ты снова теплый. Это так успокаивает.       Син с трудом различал слова, пораженный и ошарашенный свалившейся на его плечо нежностью. То, как несмело звучал голос Наиля, как дрожала рука над раной, как колотилось сердце — все это не позволяло лишний раз сделать вдох, ведь слишком страшно было рассеять неожиданный момент близости. Отчего Наиль решил одарить его настолько неоднозначным жестом? Что хотел им показать? Син не смел предположить, что нежность эта была не простой жалостью целителя по отношению к раненому. Однако все на то указывало — даже косые взгляды проходящих мимо хибовских омег, осуждение которых вовсе не пугало Наиля.       — Значит ты был рядом, пока меня исцелял Иса? — Син старался говорить спокойно и не выдавать своего смущения.       — Хотел быть, но не мог и на мгновение оторваться от работы. Сперва Ису должны были отправить на помощь Айне, как лучшего целителя, но он отказался и послал меня, — Наиль неожиданно усмехнулся и добавил: — Должно быть, чтобы под ногами не мешался.       От удивления Син резко обернулся, с затаенной мольбой заглядывая в глаза омеги:       — Ты исцеляешь акида?       — Нет, как бы я посмел! — отстранился Наиль и неловко поджал губы. — Мое дело простое: накапливать ману и передавать акиду, чтобы восстановление шло быстрее.       Такая несложная задача вовсе не уменьшила восхищения и интереса в глазах Сина — целитель помогал Аскару чувствовать себя лучше, неужели этого недостаточно для уважения? Бета сдерживал желание поскорее расспросить про рану акида и его состояние, ведь понимал, что такой интерес со стороны бади мог показаться окружающим подозрительным. Син прикусил язык, с трудом усмиряя клокочущее в сердце нетерпение. Спросил тихо и осторожно:       — Могу я попросить тебя об одолжении?       Не без труда, но Сину удалось уговорить Наиля всего раз провести его к акиду. После завтрака, обтирания и смены бинтов бета впервые за долгое время встал на ноги. От сжавшей ребра боли было сложно выпрямить спину и сделать шаг, поэтому пришлось обременить Наиля помощью. Руки омеги придерживали то за плечи, то за бока, заставляя Сина смущаться от каждого касания.       Покинув шатер целителей, Син бросил взгляд в направлении центра лагеря, но целитель почему-то увел его в противоположную сторону, ближе к воротам Сагадата.       — Разве акид не в своем шатре?       Наиль покачал головой, спокойно разъясняя:       — Сразу после ранения солдаты отнесли его в ближайший дом и пригласили туда Айну. По его словам, в таком состоянии переносить человека нельзя и большое счастье, что товарищи были аккуратны с телом акида.       Син тяжело вздохнул, но вовсе не от пронзающей тело боли. Понимать, что жизнь Аскара могла оборваться совсем недавно, что ее могло разрушить неаккуратное движение, было особо тревожно.       Недалеко от последнего шатра лагеря отдыхали вараны целителей, не участвовавшие в бою. Наиль придержал Сина за локоть, помогая взобраться на особо мирного ящера, едва открывающего глаза после сна. Омега закрепил поводья за ремни седла соседнего варана и умостился на него спине. Ехать пришлось медленно, аккуратно, минуя камни и низины, чтобы не растревожить раны.       На протяжении всего пути Син не мог оторвать взгляд от вершины наружной стены, насторожено всматриваясь в пустующие каменные пути. Причиной этого была не только засевшая глубоко в разуме опасливость, но и раскинувшиеся на множество шагов обожженные пески, покрытые пятнами засохшей крови — тенями бездушных тел. Каждый раз от воспоминаний о битве дыхание учащалось, сердце колотилось громко, а глаза спешно искали врагов в пустыне. Он не пожалел о том, что перед выходом полностью вооружился и даже прихватил с собой легкий кожаный щит — по крайней мере так кочевник не чувствовал себя совершенно беспомощным в месте, где отовсюду мерещилась опасность. Син не оголил такубу лишь потому, что впереди шел омега и шлейф его феромонов дарил чувство защищенности. Что-то заложенное традициями и жизнью в клане уверяло — омега не будет идти с пустыми руками по столь опасной местности.       Преодолев первую преграду, двое ступили на бедные улицы Сагадата. Син сжал ноги на боках варана и поравнялся с Наилем, чтобы в полной мере осмотреть усеянные ловушками места. Двигаясь неспешно и внимательно осматривая здания, Син смог оценить бедное жилье горожан: стены из красного камня были шершавыми, лишенными украшений, узкие и маленькие окна усеивали стены. Эти убежища от опасных лучей солнц едва ли можно было назвать «домами», а уж счастливую жизнь в их стенах углядеть и вовсе не получалось.       Нагретый дневной ветер поднимал от земли пыль, красную то ли от жара, то ли от засохшей крови варанов. Алые остроконечные пятна встречались на протяжении всего пути, напоминая о пережитой битве. Казалось, ящеры чувствовали, что произошло здесь, обходили места смертей и тихо свистяще вздыхали, словно скорбя за умершими товарищами и осуждая поступок своих владельцев. Син и сам не мог не сожалеть: вараны верно отслужили на этой войне, но вместо щедрой награды получили мучительную смерть.       Близилась внутренняя стена, а за ней ряды домов рабочих. Возле них виднелась выжженная трава и совсем недавно срубленные под корень стволы деревьев. Наверняка их пустили на строительство приспособлений для метания валунов, оттого город и казался слишком засушливым и лишенным зелени. Пройдя к первому ряду домов, Син обратил на них все свое внимание и намеренно не смотрел в сторону поля, где редкие колоски гнулись под лучами солнц, словно окровавленные и расплавленные клинки. Все трупы уже вывезли, но знакомый запах крови, смерти и мучений впитался в землю и воду.       Определить дом, в котором находился акид, было не сложно: у дверей сторожили солдаты, оберегающие его покой. Завидев Наиля, они коротко кивнули в знак приветствия и расступились, но к Сину оказались менее добродушны.       — Нам не дозволено впускать внутрь кого-либо, кроме целителей, — прогремел голос альфы, не позволившего сделать и шаг в направлении входа. Син отступил и по привычке показал открытые ладони, которые среди бади говорили о безоружности.       — Я всего лишь хочу убедиться в добром здравии акида. За время похода он проявил столько великодушия к бади, что мой долг как накиба — проведать и помолиться за его выздоровление.       — Помнится, акид распивал вино с каким-то кочевником, — задумчиво проговорил второй солдат, и, пожав плечами, добавил: — Вот только они все с виду одинаковые.       Альфа грозно нахмурился, окинул кочевника взглядом и, заприметив явное ранение, стал сговорчивее:       — Пущу только если сдашь все оружие.       Син мгновение помедлил — возможно было плохой идеей идти к раненному акиду во всеоружии, однако на недавнем поле боя совсем не хотелось расставаться с такубой, — но все же коснулся ремня и отцепил ножны. Солдат принял меч, но с пути не сошел. Син выдержал продолжительный взгляд стражника, вздохнул отчасти раздраженно и скользнул ладонью в рукав, где тихо щелкнула застежка. Так он отдал несколько кинжалов, припрятанных тут и там в одеждах: возле щиколоток в шальварах, во внутреннем кармане халата, за поясом. Альфа позволил себе лишь короткую вспышку удивления, после чего снова изобразил настойчивость и строгость.       — Это был последний, — произнес Син убедительно. Самое секретное он отдавать не собирался, как бы не взглянул этот великан.       — Щит, — настоял стражник. Кочевник повел бровями, не ожидая такого запроса. Оружием щит едва ли можно было назвать, но раз уж стражник так посчитал…       Лишь бы поскорее попасть к Аскару.       Син отстегнул ремень и передал альфе, после чего тот сделал шаг в сторону и позволил пройти. Переведя взгляд на Наиля, бета заметил его веселье и, толком не зная причины, коротко улыбнулся глазами в ответ. Целитель подхватил его под локоть, пускай теперь Син и вовсе не выглядел как раненый, нуждающийся в помощи — торопливо и смело делал шаг за шагом, спешил. Первым внутрь вошел Наиль, а следом за ним кочевник, мимолетно зацепившись взглядом за Айну и опустив глаза к каменной кровати.       В тот же миг бета ощутил, как помутнел окружающий мир и как ярко вспыхнул образ Аскара, такого непривычно слабого, бледного, перевязанного всюду и особенно усердно — на голове. В теле чувствовалось напряжение, словно товарища, прикрывающего спину, неожиданно ранили и Син остался один против полка противника. Должно быть, именно это чувствуют альфы и беты в диаде, когда кого-то из них ранят: предельную настороженность, угрозу в каждом шорохе, враждебность в каждом образе. Пока омеги были заняты разговором, Син несмело приблизился к кровати, словно Аскар мог в любой момент открыть глаза, одарить холодом и прогнать. Бета тихо занял место поблизости и устремил взгляд на акида, испытывая поток странных, противоречивых эмоций. Слабый, уязвимый, бессильный — едва ли Син мог представить, что когда-то использует такие термины по отношению к Аскару. Это было почти оскорбительно, но иными его нынешний образ было не описать.       Что-то заложенное природой клокотало в груди, жгло и рвалось приблизиться, прильнуть, укрыть телом, стать защитой. Но нельзя. Будучи в сознании, Аскар не позволил бы коснуться и края рукава, а делать что-то против его воли Син не хотел даже втайне. Оставалось лишь сжимать в кулаках ткань шальвар, глядеть жадно, улавливать каждый вдох и каждое движение ресниц. Пускай бездействие было подобно мучению, Син радовался возможности смотреть и убеждаться: акид жив.       Вскоре Айна покинул помещение — спешил к раненому Джабалю Зайни, — а Наиль уселся с противоположной стороны кровати. Одна рука омеги скользнула к голове альфы, мягко придержала затылок, в то время как вторая легла на лоб. Медленными поглаживающими движениями целитель успокаивал ману, наполнял чакру и уменьшал боль, вот только со стороны это выглядело вовсе не как помощь, а как запретные для кочевника ласки и нежность. Син протяжно выдохнул, задержав взгляд на ладонях омеги. Завидовал.       Руки целителя касались головы, гладили по макушке, аккуратно массировали затылок. От прикосновения к вискам в тишине прозвучал вздох и в следующее мгновение глаза Аскара приоткрылись. Бета в удивлении подскочил с места, придвинулся ближе, навис над кроватью. Невольно изо рта вырвалось сдавленное и жалкое:       — Акид…       Но разноцветные глаза оставались безжизненными, невидящими, словно устремленными на образ Нанны, явившийся перед смертью.       — Он еще не в сознании, — пояснил Наиль и Син перевел на него взволнованный и неверящий взгляд. — Просто смотрит, но не видит.       Кочевник отстранился и вернулся на прежнее место, смущенный собственным поведением.       — Это ведь хороший признак? — уже тише вопросил бета, не скрывая переживаний. — Скоро акид проснется окончательно?       — Проснется, — успокоил его Наиль и одарил улыбкой, от которой буря в душе Сина усмирилась. Если омега говорит твердо, решительно, значит бета не имеет права сомневаться. — Айна не обещает ничего наперед, но я чувствую, что состояние акида становится лучше. В первые дни мана напоминала кипящую воду, а теперь — озерная гладь с редкими волнами.       Наиль опустил взгляд к лицу акида и улыбнулся, то ли своему пациенту, то ли проделанной тяжелой работе.       — Это благодаря твоей помощи, — Син не сдержал ласки в голосе и взгляде, искренне признательный.       — Едва ли, — отшутился омега. — Айна так старался, исцелял ранение, разве могу я взять на себя его заслуги? К тому же работы все еще не мало — затылок едва не проломили ребром щита.       — Щита? — прошептал бета в удивлении. Наиль кивнул, а взгляд его помрачнел, наполнился сожалением:       — Подлое нападение со спины, последняя попытка навредить, которая неожиданно оказалась удачной.       Сердце беты сжалось, заколотилось в груди, взгляд виновато опустился к полу. Акид нуждался в товарище, способном прикрыть спину, нуждался в Сине, который оказался слишком слаб, чтобы выстоять битву и защитить в нужный момент. Разве может быть в мире что-то более позорное для беты? Не выполнить свое предназначение, оказаться бесполезным, не сберечь близких…       Проникающий сквозь окна свет солнц слепил глаза, вынуждая виновато притуплять взор перед небесными родителями. Сол наверняка был разгневан на земного сына и потому особо болезненно обжигал яростными лучами. Син не боялся этой кары и принимал ее покорно, ведь был уверен, что заслужил.