Trinitas

      Син не смог ограничиться одним разом, поэтому снова и снова просил Наиля разрешения побыть рядом во время исцеления акида. Тот отказывался нехотя и сдавался мгновенно, стоило бете взглянуть на него печально теми самыми глазами, которые Наиль как-то назвал очень выразительными.       Каждый раз Син рвался к акиду, но, оказавшись рядом, лишь сидел поблизости и молчаливо глядел на Аскара — от вида непривычно расслабленного лица и бездумно глядящих в пустоту глаз бета успокаивался. В образе Аскара читалась жизнь: виделась в слабо поднимающейся от каждого вдоха груди, слышалась в шепоте дыхания, чувствовалась в едва заметном естественном запахе, который с каждым днем становился сильнее.       Син старался насмотреться, налюбоваться, прежде чем акид снова строго укажет на его место. Взгляды были единственной вольностью, которую позволял себе бета: он, не отрывая глаз, глядел, как нежно касался акида Наиль, как смачивал губы водой и поправлял одежду. От переполняющей душу зависти Син представлял на месте рук омеги свои, в потоке фантазий почти чувствовал мягкость кожи и исходящее от тела Аскара тепло. Наиль же принимал эти прикосновения как должное, задумчиво выполнял свою работу и не представлял, как много Син готов был отдать за возможность оказаться на его месте.       Чувствуя, как с каждым касанием подступает печаль, бета решил отвлечься и завести разговор:       — Что будешь делать, когда замок будет захвачен?       Омега задумчиво поднял взгляд, мгновение поразмышлял и вдруг улыбнулся:       — Вернусь в Хибу вместе с отрядом целителей, восстановлюсь в Доме Мудрости и продолжу обучать учеников.       Син в удивлении приподнял брови и усмехнулся. Он чувствовал, что Наиль не из тех омег, кто сидит в родительском доме и ждет свадьбы — в нем была знакомая мудрость, которой обладали начитанные и знающие омеги-бади. Возможно, оттого Сину и было так спокойно в присутствии Наиля.       Омега тихо хохотнул, продолжая мечтать:       — Наконец-то наемся фруктов, выпью вина, отмоюсь в купальне и оденусь в чистое, — Наиль притих и продолжил уже не так радостно. — А ты наверно вернешься на путь караванов? Хотел бы я выпить с тобой чаю в саду моего дяди, но должно быть состарюсь, пока дождусь.       Бета не смог сдержать улыбки от прекрасных мечтаний об оазисной зелени, благоухании садов и мирном чаепитии среди цветов. О Наиле в привычной для Хибы одежде, с распущенными волосами и сверкающими радостью глазами, о таком незнакомом, но определенно прекрасном омеге.       — Моя семья осела в Хибе, — признался Син, подмечая, как меняется выражение лица целителя, как расцветает улыбка, — поэтому в твоем доме я окажусь по первому зову.       — Даже лучше, чем я мог себе представить, — радостно выдохнул Наиль. Мгновение зеленые глаза глядели на бету, а после взгляд смущенно опустился к полу. — Как только вернусь домой обязательно схожу на рынок, закуплюсь сладостями, хорошим чаем и буду ждать тебя.       — А я обязательно приду, — мягко сощурился кочевник.       Знал бы Син, сколько радости принесет омеге эта простая фраза — пообещал бы гораздо раньше. Вернувшись к работе, Наиль то и дело улыбался, иногда поджимал губы в попытке придать лицу спокойный вид, но мысли вновь подбрасывали причины для радости. От взгляда на омегу, предвкушающего их встречу, бета лишь больше желал выздоровления акидов и остаточного захвата Сагадата.       Син и Наиль провели немало времени в доме на краю полей — из единственного окна в помещении уже виделось, как солнце опускается все ниже на небосводе. Отдав добрую половину маны, омега выглядел сонным и ослабшим. Скоро его должен был подменить целитель, который будет с акидом на протяжении всей ночи и только на рассвете передаст обязанности Айне.       Син опирался на шероховатую стену здания, когда ощутил влетевший в помещение ветер, непривычно прохладный и свежий. Редко удавалось встретить такой воздух в засушливом оазисе, но Син, имея острое обоняние, не почувствовал в нем ни приближающейся бури, ни скорого дождя — просто прохлада, неожиданно принесенная с севера. Вскоре свет солнц стал не таким ярким, словно скрытый мягкой вуалью облаков, и Син с выдохом прикрыл ослепленные за день жаром светил глаза. Вот только спустя мгновение бету озарило осознание — не бывает в этих местах ни облаков, ни дождливых туч, только клубы песчаной бури.       Резко распахнув глаза, Син тут же наткнулся на взгляд Наиля, устремленный за спину кочевника, к окну. В легком полумраке, который бывает только после захода солнца, виделись яркие блики в глазах омеги, словно тот смотрел на огонь. Син с тревогой обернулся к окну и тут же замер, затаив дыхание, в удивлении и неверии распахнул глаза: перед ним развернулось самое желанное, самое драгоценное зрелище, о котором мечтал каждый, ступающий по пескам мира — момент близости богов, их редкое единение на одном небе. В момент касания светил Сар и Сол запылали ярче прежнего, а Нанна постепенно скрыл их от глаз людей своим темным силуэтом.       Син прерывисто выдохнул, ощущая, как рвется сердце из груди, как от переизбытка чувств подступают слезы. Неужели это ему не снится? Разум твердил, что не может такой недостойный земной сын получить благословение Богов, в то время как глаза ясно видели — может. Бета упал бы на колени и принялся молиться, не отрывая глаз от настолько величественно явления, но в разуме вспыхнула иная мысль и Син усилием воли обернулся. Лицо Наиля освещали редкие лучи, в то время как акид был погружен в полумрак и только по-прежнему смотрящие куда-то вдаль глаза сияли слабым отблеском солнц.       «Каждый должен увидеть затмение», — вспыхнула в голове настойчивая мысль.       От чувств Сина потряхивало, но он нашел в себе силы приблизиться и коснуться Аскара: придержать за плечи и затылок, приподнять над кроватью. Желанное тепло обдало волной жара, вблизи особенно ярко ощутился естественный запах альфы, послышался тихий вздох.       — Что ты делаешь? — опомнился Наиль. — Акида нельзя передвигать!       — Каждый должен увидеть затмение, — словно околдованный повторил вслух Син.       — Акид еще не пришел в себя, он не сможет увидеть… — начал было омега, но, недоговорив, сдался: поспешил придержать голову Аскара и успокоить встревоженную ману.       Бета бросил взгляд к лицу акида и убедился, что не могут так смотреть невидящие глаза: они казались осознанными, наполненными жизнью, восхищенными. На радужке разноцветных глаз засияла корона затмения и этот яркий блик Син находил до дрожи прекрасным. Вдалеке, за сагадатскими полями, от внезапно нахлынувшей прохлады в небо взметнулись птицы, застучали крыльями и одарили просторы пением. Все было точно так, как рассказывали заставшие прошлое затмение старики, точно так, как в мечтаниях воображал Син.       Став опорой для акида, бета шепотом произносил молитвы, сам не зная, о чем просит Богов. Слова всплывали из глубины сознания, словно были заложены там еще с рождения и наконец-то, дождавшись своего часа, могли сорваться с губ.       Глядя на постепенно светлеющий небосвод, бета с восторгом осознавал, что получил священное благословение. Боги доверили ему счастливую судьбу, подобную их собственной — найти триаду, построить семью, заиметь детей. Дыхание замирало от мыслей, на лице застыла счастливая улыбка, а глаза до последнего благодарно глядели на светила, пока яркие лучи не обожгли жаром.       Боги постепенно возвращали Сину сознание, давали возможность снова видеть, слышать и чувствовать происходящее вокруг. Оттого кочевник вскоре понял, что придерживающей затылок альфы руки касается что-то особенно теплое и мягкое. Син обернулся, подмечая лежащую поверх нее ладонь омеги — только так Наиль мог заниматься исцелением, смущаясь от вынужденного контакта. Однако Син не спешил убирать руку, ведь невольно понял, в насколько странном положении они втроем встретили затмение. Разве могло это быть простой случайностью: касание альфы, беты и омеги, в момент единения Сара, Сола и Нанны?       Син шумно выдохнул от свалившегося на голову осознания. Неужели это и есть обещанное благословение? Словно в мгновение прозрев, бета увидел в Аскаре и Наиле свою истинную триаду.       Спустя несколько дней после затмения по лагерю прокатилась новость о том, что акид пятого полка наконец пришел в сознание. Услышав ее, Син тут же поспешил найти свободного варана, оседлать и направить к дому на краю полей, дорога к которому была хорошо знакома.       У входа увеличилось количество охраны и кочевника не пускали, пока один из стражников не заглянул к акиду и не передал прозвище того, кто просил дозволения войти. Условие было прежним — полностью разоружиться. Но за прошедшие дни, в которые навещал Аскара, кочевник уже приучился не брать с собой ни щита, ни кинжалов. Только верная такуба висела на поясе, и ее-то Син вручил в руки стражника вместе с ножнами прежде, чем ему разрешено было войти.       Кочевник не надеялся на теплый прием и готов был перетерпеть отстраненность и строгость акида, лишь бы увидеть его прежним. Но Син совершенно не ожидал того, что по коже пройдется озноб сразу, как только он войдет и неожиданно встретится взглядом с разноцветными глазами Аскара — холодными, жесткими и враждебными.       Ее, эту враждебность, Син ощутил моментально: вдоль позвоночника словно прокатился порыв стылого ночного ветра, вынуждая кожу реагировать испуганными мурашками. Малейшие волоски на его теле вдруг встали дыбом, словно почуяв опасность, и даже волосы на голове зашевелились. Пульс участился, а во рту все вмиг пересохло, будто он был лишен воды долгие дни. Аскар смотрел так, словно прикидывал, где сподручнее срубить прикрытую синим платком шею: у основания или прямо под подбородком?       Сину вспомнился тот день, когда кочевник оказался за спиной акида, был принят за врага и едва не лишился головы. Почудился треск обожженной ткани платка и запах гари, когда раскаленное лезвие клинка, прижимающегося к шее, прожигало последнюю защиту — Аскар тогда остановился в последнее мгновение, с удивлением узнавая в появившемся из ниоткуда бади своего накиба.       Но прямо сейчас, в это мгновение, акид смотрел так, словно больше не видел в вошедшем кочевнике того Скитальца, с которым они ночь напролет вели долгие разговоры, распивая гранатовое вино. Словно перед ним стоял враг, от которого стоило ожидать нападения.       Кочевник медленно моргнул, затем, опомнившись, торопливо перевел взгляд вниз и вбок. Акид не поднялся с каменной кровати, только устроился полусидя. На коленях его покоились ножны с хопешем, на рукояти которого нарочито расслабленно лежала грубая мозолистая ладонь.       Словно что-то давило ему на плечи, Син склонил голову и опустился на колени, произнося обыденное приветствие. Все инстинкты кричали о том, что нельзя подставлять шею этому враждебно настроенному и вооруженному альфе, но кочевник не слушал их, лишь ниже склоняя голову.       — Радостно видеть тебя в добром здравии, акид, — сжавший горло страх едва позволял говорить, но в эти слова бета вложил всю свою искренность — как бы не смотрели на него разноцветные глаза, Син был счастлив просто тем, что они ясно видят и узнают мир вокруг.       Но Аскар в ответ только недоверчиво хмыкнул, и Син застыл, останавливая себя от того, чтобы поднять голову и взглянуть акиду в лицо. Конечно, говорить о добром здравии акида было поспешно, но реакция Аскара все равно удивляла. Син уже совершенно ничего не понимал.       — Ты навещал меня эти дни? — вдруг задал акид вопрос каким-то особенно равнодушным тоном. Таким обычно пытаются скрыть настоящие эмоции. Вот только Син мог уловить малейшие отличия интонации — неподдельные холодность и жесткость.       — Все так, акид, — ответил Син, так и не поднимая покорно склоненной головы без дозволения. А Аскар так и не позволял ни поднять головы, ни встать с колен.       Акид молчал, а Син не представлял, может ли он что-то сказать, что-то сделать? Сменить гнев на милость? Или хотя бы узнать причину гнева своего альфы.       — Я узнал все, что хотел, — все тем же отталкивающим тоном произнес акид. — Можешь быть свободен.       Син непонимающе моргнул. Задержался на мгновение, осознавая отданный приказ, но подчинился и поднялся, невольно вскидывая лицо и находя взором образ акида. Проскользил мимолетным взглядом по волевой челюсти, упрямо поджатым губам, длинному прямому носу и наткнулся на горящую неприязнь в разноцветных глазах, глядящих прямо на Сина. Дернулся, словно от пощечины, и спешно отвел взор до того, как нарвался бы на жестокое: «Опусти взгляд».       Кочевник попятился спиной к выходу, не находя в себе решимости повернуться спиной к обладателю такого взгляда, направленного на него. Пробормотал слова прощания и покинул комнату, толкнув спиной дверь и закрывая перед своими глазами, направленными в пол. Почти сбегая, едва не забыл такубу — если бы стражник не всучил ее прямо в руки, то так и ушел бы безоружный, беспомощный.       Не помня себя, будто во сне, кочевник оседлал варана и направил обратно к лагерю, разбитому за стенами захваченного города. Ящер лениво брел, не подгоняемый понуканиями своего растерянного и задумчивого наездника. Перед мысленным взором Сина все еще стояли эти глаза, взирающие на него с такой неподдельной неприязнью, что выдумкой воспаленного разума казались все те другие взгляды: любопытные, сочувствующие, одобрительные. Может, он просто все выдумал? Сейчас с трудом верилось, что Аскар мог смотреть на него иначе, чем холодно и отстраненно. Возможно, Син так этого хотел, что лишь нафантазировал себе и посиделки с вином, и долгие разговоры, и мягкость во взгляде? Может сном было то, что он видел вплоть до сегодняшнего дня? А теперь пришло время проснуться.       Мысли в голове бились о своды черепа как испуганные птицы. Натыкались друг на друга, на стены своей клетки, снова вспархивали и бились крыльями, царапались когтями.       Син уже не просто ничего не понимал — сама реальность, которую он знал или думал, что знает, казалась ненастоящей.       В какой момент все пошло не так? Ведь он ясно, так ясно помнил, как молча глядел в разноцветные глаза напротив, точно зачарованный, а Аскар прямо смотрел в ответ — пристально, изучающе. Акид не отругал, позволил смотреть, а после одарил улыбкой. Что она значила, та улыбка? Зачем Аскар улыбался, если решил так жестоко отстранить от себя позднее?       Это ведь случилось после битвы в ущелье? Син так сильно хотел увидеть акида и вновь заглянуть в его глаза, но был внезапно отвергнут. Аскар даже пригрозил наказанием. Почему? Зачем сначала позволил, а потом запретил?       Син не знал ответов на все эти вопросы, но все еще был уверен — тогда Аскар не испытывал к нему неприязни. Он оттолкнул без причины, больше не говорил с Сином и даже не смотрел на него, но уж точно не был враждебен.       В отличие от сегодняшнего дня.       Что изменилось?       Напряженно размышляя, кочевник перебирал в голове воспоминания одно за другим в хронологическом порядке, стараясь узнать, понять. Что он упускает?       Осознание обрушилось внезапно, застигло врасплох. Син даже не сразу смог понять всплывшую в голове мысль. А когда ее смысл дошел до него — застыл, не способный ни вдохнуть, ни выдохнуть. Вдоль позвоночника прокатился озноб, вызывая мурашки. Сердце, на мгновение испуганно застывшее, вдруг бросилось вскачь, отчего кровь в висках запульсировала.       Он вспомнил. Осознал то, что упустил в пылу боя. Всему виной был тот самый момент, когда Син не успевал добраться до Аскара и потому оттолкнул его клинком. Прямым одиночным лезвием такубы он коснулся спины акида, толчком отправляя на землю, выводя из-под замаха хопеша.       Вот только все, что мог увидеть и почувствовать Аскар, это нападение со спины, мелькнувший синий платок и толчок прямым клинком. Не серповидным хопешем, не раздвоенным зульфикаром. Но главное, конечно же, это яркий синий платок, который невозможно не успеть заметить, обладая столь быстрыми рефлексами.       Акид считал, что кочевник предал его. И все рассказы о бади, их подлости и продажности, подтверждали выводы акида.       Аскар разве что не мог наверняка знать о личности нападавшего. Вот только Сину от этого было не легче — под подозрение попадали совершенно все бади. Но, пожалуй, именно Скиталец был самым подозрительным из них: он вел себя смирно и покорно, пытался сблизиться с акидом, оказывался рядом на поле боя.       Ну конечно же именно его Аскар и станет подозревать, ведь предать способен лишь тот, кого подпускаешь слишком близко.       Син скрючился в седле как от боли, роняя лицо в ладони, удерживающие поводья. Глухо застонал от безысходности. Если акид и в самом деле видит в нем предателя, то это лишь ужасная ошибка, катастрофическое недопонимание. Но Син не мог вернуться и все объяснить, не имея доказательств. Вернее, одно имелось, вот только Син уже пообещал ему, что не выдаст. Рассказать правду означало предъявить как доказательство Джанаха и тем обречь на смерть, а его мужа — на вдовство. Дать надежду, а потом отнять? Син не мог так поступить.       Но если Аскар подозревает Скитальца в предательстве, то почему не велел схватить и казнить?       «У него тоже нет доказательств», — пришел мгновенный ответ. И потому все, что может акид — это подозревать и держать на расстоянии.       В таком случае жизни Сина ничего не угрожает, однако нет совершенно никакой надежды на прежние доброжелательные отношения. Теперь Аскар не позволит даже приблизиться к себе — он явно был недоволен тем, что предполагаемый предатель навещал его, бессознательного и беззащитного.       Но как это возможно: держаться подальше от Аскара теперь, когда они провели затмение вместе? Когда сами Боги указали им друг на друга и благословили? Когда Аскар стал для Сина его альфой?       Руки все еще помнили, как держали его в своих осторожных не-объятьях. Мерещился присущий ему запах, особенно яркий из-за близости. Чудились разноцветные глаза, близкие как никогда прежде. И теплая ладонь, накрывшая его руку, придерживающую затылок альфы. Касание альфы, беты и омеги в редкий момент единения Великой Триады — не совпадение, не случайность, а божественная воля. Они предназначены друг другу, Син верил в это столь же истово, как в самих Богов.       Кочевник отнял ладони от лица и медленно поднял голову к небу, глаза обожгли яростные лучи Сара и Сола. Для первого беты не было иного альфы, за которым тот стал бы следовать. Так и для Сина нет иного альфы, кроме Аскара.       Отчаяние разжало тиски, в которых, казалось, держало его грудную клетку до этого момента. Его размело точно так же, как ветер небрежно заметает следы на песке.       Верно, Сину не о чем беспокоится. Достаточно только верить. В Сара, который укажет верный путь. В Сола, который даст силы идти вперед. В Нанну, который когда-то давно пришел к нему во сне и уверил: «Твое я от тебя не отведу». В тот раз именно этот пророческий сон помог Сину принять непростое решение и потерять дорогое ради того, чтобы однажды обрести свое. Нужно лишь продолжать верить. В Великую Триаду, мактуб и постоянство своего сердца.       Они уже встречались однажды в детстве, а много лет спустя встретились вновь. Раз две встречи были, то быть и третьей. Аскар не запомнил его в первый раз, не узнал во второй. У Сина еще есть шанс начать все заново. Не в этот раз, так в следующий. И уж тогда он позаботится о том, чтобы Аскар ни за что не опознал в нем ни того маленького оборванца, ни предателя Скитальца. Пусть он словно впервые встретит Сина и узнает его настоящего. Услышит данное при рождении имя, в татуировках прочтет всю его жизнь. Пожмет его руку снова — и больше никогда не отпустит.       Сину надо лишь ждать, молиться и верить.       Он развернул плечи, выпрямил спину. Твердо сжал ногами бока варана и стиснул в ладонях поводья. Син имел среди своих достоинств терпение, а также невозмутимость, самообладание, хладнокровие и великое спокойствие. Ему было вполне по силам ждать нового шанса и продолжать придерживаться пути, который обязательно вновь сведет их вместе, всех троих.