Trinitas

      — Ты его подвел, — прозвучало жестко, точно приговор.       — Что?.. — растерянно вскинулся Син, но, стоило поднять взгляд и увидеть Аскара, замер в страхе: на него взирали враждебные разноцветные глаза — пронзая холодом и обжигая гневом одновременно.       По спине прокатились испуганные мурашки и малейшие волоски на теле встали дыбом, настолько явной была опасность, исходящая от акида. Безжалостные слова продолжали срываться с горько изогнутых губ:       — Ты сражался рядом с ним, но подвел. Почему ты так поступил?       — Я не виноват! — запротестовал Син, подаваясь вперед и протягивая руки. Лицо Аскара скривила гримаса отвращения, и кочевник замер, не смея приблизиться, коснуться. Он все еще пытался оправдаться, но голос предательски дрожал: — Я не виноват… Каракалы схватили меня, потащили, и я…       — Но ты же такой сильный, — акид смотрел неотрывно, поджимая подрагивающие губы, — ты должен был биться рядом с ним, должен был не дать ему умереть.       Внезапно пронзило осознанием: это и правда была его вина — Син был вовсе не настолько сильным, как все думали. Он ввел всех в заблуждение, заставил поверить в свою силу и положиться на себя, но на самом деле не способен был никого защитить. Син никого не мог спасти: ни пять лет назад в Навале, ни в этот раз. Совсем наоборот, спасали всегда именно его. Слабость Сина сначала погубила его лучшего друга, а теперь и лучшего друга Аскара. Как ни крути, смерть Зейба именно его вина.       Акид все смотрел, будто ожидая хоть каких-то слов опровержения, но Син больше не мог лживо оправдываться перед ним, а потому опустил взгляд. Разве он, обманщик, убийца и насильник, имел право защищать себя? Что бы не подумал Аскар о нем теперь, все было правдой.       — Так и знал, — акид невесело хмыкнул, — ты все время мне лгал, ты вовсе не тот человек, которым пытался казаться.       Крупно дрожа всем телом, Син не находил в себе наглости возразить. Искусный обманщик, пойманный на лжи, что он смел сказать? Он даже взгляда поднять не мог, трусливо боясь увидеть выражение лица Аскара.       — А ведь Зейб предупреждал, что бади нельзя верить, — выплюнул акид, и в голосе его слышалась горькая усмешка.       Все хрупкие чувства, что кочевник так бережно взращивал последний год, разбились в одночасье. Их оглушающий грохот вернул Сина в реальность, вырывая из лап мучительного кошмара.       Ртом он глотал воздух порциями, с трудом пропихивая в глотку. Грудь ходила ходуном из-за прерывистого дыхания, а кожу холодил проступивший пот. Голова под косичками взмокла, как и шея, как и спина, как и ковер, на котором Син спал — может то была вина кошмара, а может остатки лишнего феромона покидали тело вместе с потом.       Вынудив себя напрячься и сесть, бета провел ладонями по лицу, смахивая с него лишнюю влагу. Она сочилась не только из пор его кожи, но даже из глаз. Вот только на слезы Син права не имел — только не после всего, что натворил.       Возможно ли, что кошмар этот был послан Нанной, владетелем ночи, как обличение самого страшного греха Сина? Сколь много их уже скопилось за его душой? Позволено ли будет ей, такой грязной, соединиться с предназначенными душами в этой и следующих жизнях?       Аскар поступил бы правильно, отказав ему в этом счастье. Син поступил бы правильно, смирившись и позволив дорогому альфе обрести истинное счастье с кем-то, кто не был бы так грешен и жалок. Но бету до смерти страшила подобная участь.       Что, если Аскар и в самом деле оставит Сина? Не только на эту и последующие ночи, но навсегда? Неужели, как и в армии, кочевник сможет лишь украдкой наблюдать за ним до самого конца похода, не имея права ни заговорить, ни коснутся? А потом они расстанутся уже без шанса на новую встречу. Сколько можно давать Сину новые шансы, как долго он может их все упускать? Даже божественное терпение не безгранично.       Если Аскар откажется от него в этот раз… начать заново больше не выйдет. Если Син не хочет безвозвратно его потерять, нужно быть очень осторожным. Может, надежда еще не потеряна?       Голову разрывало от мыслей, грудь — от противоречий. Син весь обливался потом и дрожал. Страшно хотелось сорваться и найти Аскара, вцепится в него, насильно забраться в его объятия и обрести в них потерянный покой. Но он не мог. Альфа хотел побыть один, побыть вдали от страшащего беты. Вдруг возненавидит Сина, если тот вновь навяжет ему себя, принудит к нежеланному?       А вдруг Аскар его уже ненавидит?       — Это неправда… — сипло прошептал бета, чувствуя, как сжимается горло и печет глаза.       «Разве же неправда? — насмешливо вторил в голове собственный, надтреснутый голос. — По-моему у него предостаточно для этого оснований. Ты стал причиной смерти его друга. Ты, пользуясь беспомощностью, провел с ним ночь. Ты вынудил его чувствовать вину за травмы, которые получил по собственной глупости, и оставаться рядом несмотря на отвращение. Как он может не ненавидеть тебя после всего?»       — Ты лжешь мне, — дернулся кочевник, хватаясь за голову, прикрывая уши, но бесполезно — голос доносился не снаружи, он шел изнутри самого Сина, от него нельзя было отгородиться. И он продолжал отравлять, точно яд:       «Единственный, кто всегда лжет — только ты, — голос насмехался, но звучал вовсе не весело, горько. — Но даже если ты обманываешь всех вокруг, в чем смысл лгать самому себе? Не было никаких благих намерений. Ты просто не смог обуздать свою жадность…»       — Неправда! Он умер бы, если бы я не поступил так, — оправдывался Син шепотом перед… кем? Самим собой?       «Ничего этого бы и не произошло, если бы не ты, — жестко припечатал голос. — Твоя слабость всему виной. И твое притворство».       — Я не хотел смерти Зейба, — беспомощно шептал Син в пустоту. — Я не хотел причинять боль Аскару. Я не хотел…       «Какая теперь разница? — отозвался голос как-то пусто и безжизненно. — Уже ничего не исправить. Мертвых не вернуть к жизни, прошлое не воротить назад. Нельзя стереть боль, которую ты ему причинил. Хотя бы не заставляй его страдать снова».       Но это означало больше не быть рядом — потому что Аскару плохо с ним. Настолько плохо, что даже не хочет больше спать в одной комнате. Касаться. Целовать. «Я задыхаюсь в собственной метке» — сказал он. А может, в запахе Сина? И, может, его объятия душат Аскара?       — Что же мне теперь делать?.. — спросил кочевник у пустоты, роняя лицо в ладони.       Никто не ответил.       Потому что никого не было рядом.       За окном еще царила ночь, но Син не смог бы вновь уснуть, не стал и пытаться. Он поднял с ковра ослабшее тело, нашел чистую одежду, собрал ванные принадлежности и покинул ставшую неуютной комнату, направляясь в купальню — смыть если не грехи, то хотя бы пот и болезнь. Син не может исправить произошедшего и получить прощение Аскара, но он хотя бы постарается облегчить его несправедливую вину — будет выглядеть здоровым и не покажет слабости.       Купальни всегда сохраняли приятное тепло, вода обдавала расслабляющим жаром уставшее тело. Кочевник самостоятельно расплел копну косичек и с головой ушел под воду, чтобы разом намочить жесткие скользкие волосы, с которых капли соскальзывали, как с шерсти диких зверей.       «А я и есть дикарь, животное, — подумал Син, выныривая и сминая ладонями потяжелевшие волосы. — Самый настоящий зверь, которому не нужно впадать в хайидж, чтобы творить бесчинства».       И все же он не мог искренне пожалеть о содеянном, ведь был убежден, что даже если ценой станут доверие и теплые чувства Аскара, жизнь его была куда дороже.       Син не знал, как ему теперь поступить, чем вымолить прощение. Но для начала он мог хотя бы не заставлять Аскара о себе волноваться и дать ему отгоревать по другу без назойливого присутствия рядом. Сейчас акиду лучше быть в кругу товарищей, искренне скорбящих, как и он. Син правильно поступил, не став упрашивать остаться с ним и отпустив Аскара спать отдельно. Хотя бы в этот раз он усмирил порывы своей подлой и жадной натуры.       Травяным мылом он бережно смыл грязь и пот с тела, о котором так переживал Аскар. От ненависти к себе хотелось соскрести кожу и плоть с костей, но Син сдерживался, обращаясь с собой крайне аккуратно — нельзя снова пораниться и расстроить своего альфу.       А своего ли теперь?       Об этом было лучше не думать, а просто дать ему время. И себе — чтобы без надежды не сойти с ума.       Кочевник вылез из воды, устроившись на краю бассейна, и принялся тщательно промокать полотенцем волосы. Затем, еще влажные, взялся заново заплетать их в аккуратные колоски. Его все не покидало обманчивое чувство присутствия Аскара — даже сейчас, в купальне, под ярким светом летающих огоньков, он все искал альфу глазами, но не находил.       Излишек феромона в теле делал его тревожным, жаждущим внимания и близости, страдающим от недостатка приятнейшего физического контакта, будто Син вдруг превратился в младенца, отнятого от аммы. Беспокойство и беспомощность снедали его, и даже всей хваленой силы воли не хватало, чтобы подавить эти чувства, терзающие грудь. Но по крайней мере кочевник останавливал себя от того, чтобы сорваться с места и рвануть на поиски Аскара — наверняка впервые за много дней альфа наконец смог уснуть в безопасности вдали от Сина.       Нужно потерпеть. Нужно дать ему пространства, не душить запахом ненавистной метки. Может быть, если продолжить потакать желаниям альфы и быть послушным, спустя несколько дней Аскар смилостивится? Если не давить и не принуждать, может он вернется?       Все эти предположения и надежды были едва выносимы, а ведь с разлуки прошло всего несколько часов. Как пережить эту ночь, а следом и все за ней последующие? Как не сойти с ума от застрявшего в груди мерзкого страха и вгоняющих в дрожь переживаний?       Купальню Син покинул, так и не разобравшись в чувствах и мыслях, но хотя бы отчасти приведя их в порядок, как и свое тело. Да и хоть какой-то маломальский план и решение оставить Аскара в покое по крайней мере дали ему чувство некоторой определенности, что помогло вернуть хотя бы часть самоконтроля после пережитого ночного кошмара. Вернувшись в комнату, встретившую тишиной и пустотой, Син не стал ложиться, прекрасно сознавая, что больше не уснет, а вместо этого предпочел забыться в книжных страницах, хотя бы на пару часов потерять себя между строк.       Утром с проверкой наведался Иса, застав бету за чтением. Он хмуро огляделся и, не приметив в комнате Аскара, бесцеремонно вопросил:       — Куда это с утра пораньше подевался твой альфа? Разве он не должен был приглядывать за тобой?       — Я уже хорошо себя чувствую, — попытался ответить Син как ни в чем не бывало, намеренно игнорируя вдруг кольнувшую болью грудь. — Аскару сейчас непросто приходится, поэтому он попросил поспать отдельно.       Целитель что-то неразборчиво, но явно недовольно промычал. Он замолк, осматривая кочевника и проверяя состояние его тела, которое и правда шло на поправку — раны затянулись, оставалось только отдохнуть и набраться сил, и тогда Син снова будет здоров.       Наконец, уже собираясь уходить, Иса решился спросить:       — Надолго он это?       Син распознал его обеспокоенность. Вспомнил слова: «Я волнуюсь за вас, балбесов, каждое мгновение», и улыбнулся, даже не пытаясь скрыть тоску в своем голосе:       — Надеюсь, что нет… — он вздохнул и, на мгновение задумавшись, попросил: — Ты только не говори ему больше ничего резкого, ладно? Ему итак сейчас плохо…       — Да понял я. Не буду лезть, сами разбирайтесь, — проворчал Иса. — И выходи к завтраку, покажи отряду себя живым-здоровым.       Целитель ушел, а Син задумчиво глядел ему вслед, затягивая пояс халата. К чему это было сказано? Может, на Аскара косо поглядывали из-за произошедшего с Сином, и Иса его об этом таким образом предупредил? Вероятно, так и есть: для яримов хайидж не самое частое явление, а потому все наверняка перепугались, когда он случился с Аскаром, и после, когда увидели израненного Сина, тоже. Повязав на голове платок, кочевник покинул комнату и направился в общую залу.       Нур и Рами уже разносили миски с горячей кашей, Хайри с Наилем разливали чай, Иса сидел в сторонке с отсутствующим взглядом, а вот альфы собрались кучкой, поникшие и тихие. Джанаха и Наджи никогда нельзя было назвать шумными, но от болтливых Мунифа и Лейса не приходилось ожидать такой отстраненности и апатичных взглядов. На опухшее лицо младшего из альф больно было смотреть, судя по красноте он выплакал все глаза, но рядом всегда держался верный Гайс, который даже сейчас беззастенчиво прижимался, являясь надежной опорой. Син вздохнул, мысленно шикнув на поскребшуюся изнутри зависть, и перевел взгляд на своего альфу: Аскар был хмур и печален, но все же поднял на кочевника взгляд и даже изобразил подобие улыбки, стоило тому войти. Бете тяжело было видеть своего альфу таким, нестерпимо хотелось оказаться рядом, стать его поддержкой и опорой в такой трудный момент — даже муки собственной совести и неподъемный груз вины не остановили бы Сина от этого. Но смогла удержать вспомнившаяся просьба Аскара и его слова: «Я задыхаюсь в собственной метке». Едва ли он захочет вдыхать ее запах, когда ему и без того плохо. Да и убийца друга определенно не способен стать утешением — как Аскар вообще может на него смотреть?       Син пообещал себе больше не заставлять Аскара страдать, а потому лишь улыбнулся ему глазами, но не приблизился, а присел в стороне, как и Иса. В любом случае, пока силен аромат метки, альфам было тяжело находится поблизости от него, а Син не хотел своим появлением распугать товарищей акида, в которых тот сейчас так нуждался — поэтому кочевник собирался быстро поесть и уйти, прежде чем причинит еще больше неудобств.       — Как ты себя сегодня чувствуешь? — обратился к нему Аскар с расстояния. Кочевник с болью подметил, что акид и сам не попытался приблизиться, да и вдали от Сина выглядел спокойнее, чем он помнил его вчера. Все верно. У альфы было слишком много поводов держаться от такого недостойного беты подальше.       — Я уже полностью здоров, — сощурив свои глаза, он старался придать голосу в меру бодрости, чтобы одновременно не выдавать творившегося на душе и не звучать неуместно весело в столь скорбный день. — Осталось только отдохнуть и восстановить силы. Тебе не о чем беспокоится.       — Вот как, — медленно кивнул Аскар, вздохнув при том, как Сину показалось, явно облегченно. Наверняка именно облегчение он и испытал, узнав, что больше не нужно из чувства вины оставаться с Сином рядом.       Все внутри сжалось, словно внутренности стиснула невидимая жестокая рука, но бете оставалось только делать вид, что ничего необычного не происходит. Как будто они с Аскаром всегда сидели поодаль друг от друга. Как будто всегда перебрасывались за завтраком подчеркнуто вежливыми фразами. Как будто всегда избегали долгого зрительного контакта друг с другом. Неужели теперь так и будет всегда?       Сина тошнило при одной только мысли об этом, но он насильно запихивал в себя еду, держась обманчиво спокойно и обыденно. Как бы не корил себя за лживость, увы, с этим ничего нельзя было поделать — для всех этих людей он все еще был командиром, а значит должен оставаться тем лидером, которого они знали. Даже если это вранье лишь усугубит его грехи.       Стараясь не погружаться в себя и свои мысли, Син наблюдал за собравшимися, а потому быстро заметил, что всем присутствующим исходящий от него запах доставляет дискомфорт: альфы могли потерять аппетит из-за скорби, но даже беты выглядели напряженными и то и дело дергали носами, едва заметно кривясь. Кажется, метка зверя действовала на окружающих сильнее, чем ему представлялось. Поэтому Син быстро расправился со своей порцией каши, запил все мятным чаем и покинул отряд под предлогом отдыха. Он и в самом деле вернулся в их когда-то общую с Аскаром комнату, а за неимением других занятий и нежеланием гонять по десятому кругу все те же невеселые мысли вновь взялся за книгу.       Когда лучи полуденных солнц тронули страницу, которую кочевник собирался перелистнуть, он закрыл книгу. Он больше не мог выносить этого ленивого времяпровождения в одиночку: прежде они вместе с Аскаром лежали вот так, наслаждаясь редкими мгновениями спокойствия, но в нынешних обстоятельствах и без дорого сердцу альфы под боком Син не ощущал никакой пользы от отдыха. Напротив, он будто и не отдыхал, а лишь сильнее утомлялся, вдыхая исходящий от собственной шеи запах, но не имея возможности прижаться к его обладателю.       Несмотря на все усилия, благодаря яркому запаху Син не мог перестать думать об Аскаре ни на минуту и обманываться его иллюзорным присутствием. Не наблюдая его рядом, кочевнику хотелось сорваться с места на его поиски, и он тратил неимоверные усилия на то, чтобы не позволять себе двигаться с места. В итоге нужда хоть в каком-то движении выгнала Сина из его убежища, все больше напоминающего тюрьму, в которую он сам себя и заточил.       Ноги привели его в излюбленное место — во внутренний дворик, под арку, где можно было спрятаться в тени колонны. Но кочевник совсем не подумал, что вовсе не он один частенько посещает это место: там, вблизи пустующей площадки, замерли Аскар и Наджи. Низко склонивший голову и сгорбивший плечи акид держал что-то в своих руках, не видное из-за спины с угла обзора Сина. Товарищ стоял рядом с ним молчаливой опорой, подпирая плечом Аскара, казавшегося каким-то крайне уязвимым.       Испугавшись такому зрелищу, кочевник было выскочил из-за колонны, позабыв о всех принятых решениях, но успел только дернутся телом вперед, когда акид отмер и обернулся к молчаливо поддерживающему другу, утыкаясь лицом ему в плечо и вздрагивая спиной. Тогда-то Син и увидел, что держал в своих руках Аскар — заткнутый пробкой непримечательный сосуд. О содержимом догадаться было нетрудно, припомнив вчерашний разговор с Исой.       Наджи передал Аскару урну с прахом Зейба.       Ноги унесли Сина оттуда раньше, чем он успел даже помыслить о побеге. Через сады они вели его мимо домов, а колотящееся о недавно срощенные ребра сердце гнало все дальше и дальше, пока кочевник, не разбирая дороги и не сознавая себя, не остановился в шаге от кромки воды. Опомнился, лишь когда чуть было не вошел в озеро в центре Шурука.       «Ты его подвел» — набатом гремели в голове непроизнесенные в реальности, но преследующие в ночи слова.       — Я не хотел смерти Зейба… — почти бесшумно, на выдохе, прошептал Син. Перед глазами все еще стояла эта картина: сгорбленные и дрожащие от сотрясающих рыданий плечи. Убегая, бета даже успел услышать едва сдерживаемые всхлипы. — Это моя вина. Прости… Я не хотел…       Мир опрокинулся, в колени и ладони вдруг врезался песок — сознание кочевника не отследило тот момент, когда ноги вдруг ослабли, роняя тело на пляже у самой воды. Волны мягко оттолкнули, вынуждая отпрянуть, отползти: жители пустыни не умели плавать, если бы озеро задумало утащить Сина в свои глубины — он едва ли сумел бы воспротивиться.       До этого момента Син, кажется, даже не в полной мере сознавал, что для Аскара значила смерть Зейба. Потеря друга отправила акида в хайидж, а кочевник надеялся, что, отгоревав какое-то время, Аскар примет назад его убийцу? Сможет смотреть на Сина как раньше, без этих сдерживаемых гримас отвращения? Позволит касаться себя, ласкать, целовать?       Пусть даже, увидев своего альфу впавшим в хайидж, бета мог думать лишь о том, как сохранить его жизнь, вины Сина перед Аскаром это не отменяет. И за столь многочисленные и тяжелые прегрешения его не сумеет простить даже такое большое и доброе сердце, как у Аскара.       Кочевник поднялся с песка, отвернулся от воды и побрел обратно — нельзя было заставлять всех еще больше о себе волноваться.