Trinitas

      Син в панике бросил взгляд на Рами и дикий оскал охотника постепенно сходил с лица. Товарищ взглянул непонимающе, но вместо объяснений кочевник утянул его к выходу, вынуждая оставить раненых врагов. Теперь Син понимал, что после ухода Нура в таверне остались только слабые разбойники, а главарь мгновенно пропал из виду. Удачная на первый взгляд идея Рами оказалась ловушкой для Нура, а Син, будучи командиром, понял все слишком поздно. Их обманули как наивных юнцов!       Вырвавшись из таверны, кочевник ожидаемо наткнулся на охраняющих вход разбойников и, юрко сбежав из их окружения, оказался на улице. Метаясь взглядом по силуэтам головорезов, он наконец заметил невдалеке Нура, который словно птица в тесной клетке был зажат в толпе врагов: их было меньше десятка, не считая уже убитых, значит в таверну заглянула не вся банда, а лишь часть — и человек, которого Син принял за главаря, вероятнее всего верховодил этой частью, а не всей бандой. Кажется, разбойники еще пытались убедить Нура по-хорошему отдать ларец и давили численным преимуществом, но охотник, прижимая к телу ларец, выставил вперед саблю. Сердце Сина болезненно сжалось — ни яйцо, ни задание не стоили жизни новообретенного товарища.       Мимо вихрем пронесся Рами, врезался в толпу и ввязался в бой, взмахами сабли рассекая тела зазевавшихся разбойников. Прикрывая опрометчивого товарища, Син слышал его тяжелое дыхание, видел распахнутые в ужасе глаза, замечал дрожь рук и растерянность движений. Рами изо всех сил рвался к Нуру, стремился вглубь толпы, прорываясь через тела и бесчувственно перешагивая трупы.       Пока разбойники валились один за другим на землю, поверженные саблей Рами или такубой Сина, самые близкие к Нуру не отвлекались, они нападали со всех сторон, цеплялись и тянулись к ларцу. Охотник судорожно прижимал к себе ларец и тяжело дышал, постанывая после каждого выдоха. Изнеможенный до предела, охотник с трудом отбивался от их нападок и все же пропустил один удар — лидер группы разбойников взмахнул наотмашь зульфикаром и длинными лезвиями рассек бок Нура. От внезапного удара он свалился на песок, выронив ларец, и вещицу в мгновение ока подхватил другой головорез. Вскинув к небу руку с сундуком, он огласил окрестности громким неразборчивым воплем, понятным одним лишь разбойникам — вот только ответить на него было уже почти некому, многие распластались по земле, зажимая раны или вовсе бездыханные. Лидер прикрикнул что-то и еще стоящие на ногах разбойники бросили бесцельную битву. Подхватив раненых, но еще живых товарищей, они поспешили за главарем, уводящим свою значительно поредевшую шайку. Налетевший ветер и топот их ног поднял в воздух пыль, погружая улицу в непроглядный песчаный туман.       Син замер в плену алых облаков, с трудом восстанавливая сбитое дыхание. От каждого движения невыносимо болели порезы и ныли ушибы, но куда больше страданий доставлял исход неудачной битвы. Разбойники потрепали их, но и сами измотались, раз сбежали, завладев ларцом. И если Син правильно все понял, то они вполне могут вернуться за местью уже с подмогой.       После шума битвы наступившая мертвецкая тишина страшила. С многочисленными ранами Син едва чувствовал себя живым и не мог даже вообразить, что творилось под кожаной броней Нура. Грело ли еще то измученное тело? Звучал ли в нем стук сердца?       В алом тумане едва слышно, будто издалека, доносился невнятный вой, состоящий из спутавшихся слов и неразборчивых воззваний. Син обернулся, последовал на звук и в поредевшем тумане песка углядел Рами, склонившегося над Нуром. Охотник дрожал каждой частью тела, то ли в болезненной судороге, то ли в горьких рыданиях. Руки его едва касались тела товарища, которое рассекли две параллельные глубокие раны от плеча к бедру — из них потоком сочилась кровь, стекала по телу ниже и разбивалась каплями о песок. Нур лежал недвижимо и будто не дыша, что повергло бету в ужас и заставило замереть в холодящем ступоре.       — Живой?       — Я не знаю, не чувствую… — обреченно простонал охотник. Трясущиеся руки Рами безуспешно касались шеи, кистей, грудины, но даже будь в теле признаки жизни от переполняющих эмоций бета не заметил бы их.       Син присел рядом, коснулся шеи, спокойный снаружи и обмирающий от каждого уходящего мгновения внутри. После секунды тишины под пальцами ощутился слабый удар, от которого кочевник вздрогнул словно от внезапного касания языка пламени. Син вскинул на Рами посветлевший взгляд и скомандовал:       — Скорее, поднимай его и неси на постоялый двор!       Охотник встрепенулся, аккуратно подхватил товарища и поднял над землей. Из-за движений натянулась кожа вокруг ран и Нур взвыл от боли, цепляясь руками за одежду Рами.       — Держись, держись, — судорожно шептал тот, — мой самый сильный бета.       Глаза Сина защипало, но вовсе не от клубов пыли — песок уже осел на землю, из тумана показались улицы и встревоженные деревенские, со страхом поглядывающие на развернувшуюся резню. Каждое смуглое лицо Син хотел ткнуть в это месиво из крови, вспоротых органов и их излившегося содержимого, смешанного с песком, чтобы навсегда местным запомнился омерзительный запах смерти. Ощутив от него беззвучную угрозу, люди перестали глазеть и разбежались, шепотом переговариваясь между собой.       Рами ворвался на постоялый двор, пронесся мимо владельца и занес Нура в комнату Сина, где находились лечебные принадлежности. Охотник аккуратно положил бету на ковер и поспешил снять всю лишнюю одежду, пока та не прилипла к ранам, а Син тем временем принялся рытся в суме с лекарствами и бинтами. Рами дрожащими руками распустил узел на поясе и стянул с тела халаты, но внезапно заслышал странный звук, будто что-то тяжелое прокатилось по полу. Син на мгновение оторвался от обеззараживания бинтов и бросил взгляд на коснувшееся его сандалии яйцо хумай.       — Вот же хитрец, — не отрываясь от дела выпалил кочевник, что вызвало вымученную улыбку на лице Нура.       Постепенно охотник приходил в себя после шока и снова чувствовал боль, отчего мученически хмурился и постанывал. Чтобы не терять драгоценные мгновения, Син попросил Рами омыть раны Нура от песка, что тот выполнил беспрекословно, пусть и с трудом, пересиливая себя — доставлять страдания Нуру было невыносимо. Вода прокатилась по рассеченному телу, вымыла кровь и песок, но ценой тому был истошный крик беты и брызнувшие из глаз слезы. Под кожей прокатилась судорога, стены содрогнулись от вопля и Син поспешил споить Нуру обезболивающую настойку. Он подготовил все необходимое, дал бете мгновение отдышаться и незамедлительно приступил к делу. Его подгонял не только стук капель крови о деревянный пол, но и страх скорого возвращения разбойников, которые непременно заметят пустующий ларец.       Син провел дезинфицирующей настойкой по краям раны, отчего Нур вздрогнул, изогнулся и не сдержал рыданий. Побледневший Рами бросился к нему, аккуратно придержал затылок, дал прикусить зубами кисть и ухватиться руками за халат.       — Тише, от твоих слез у меня сердце разрывается, — дрожащим голосом прошептал Рами.       Зашивать не было времени, да Син и не умел. Оставалось использовать только знакомые и проверенные методы, потому он приготовил бинты, прихватил их двумя руками и одновременно ввел в параллельные раны. Нур в тот же миг взвыл и кочевник далеким эхом ощутил знакомую боль. На недавней войне он тоже получил глубокую рану от зульфикара, потерял сознание и проснулся уже в шатре лекарей, когда невыносимые страдания вырвали его из беспамятства. Тогда встревоженный Хайри так же старался остановить кровь, проговаривая вслух порядок действий, то ли успокаивая себя, то ли чтобы научить юнца. Несмотря на боль, знания вбились в голову прочно, ведь каждую манипуляцию Син прочувствовал на себе: и жжение от первых бинтов, прижатых, казалось, к самому позвоночнику, и натяжение от следующих, плотно наполнивших раны. Тогда лечение показалось сущим издевательством, обидным до грозных криков и собственных несдержанный горячих слез, но спустя время кочевник понял, что именно таким способом товарищ спас ему жизнь — без преграды из бинтов Син просто истек бы кровью, так и не дождавшись помощи целителя.       Руки действовали сами по себе, досконально зная процесс, но разум вернулся из воспоминаний гораздо позже. Словно через вой песчаной бури Син отдаленно слышал крик Нура и непривычно нежный, слезный шепот Рами:       — Помнишь наши тренировки у наставника? Видеть, как тебе достается от других учеников, было так мучительно. Я молча обрабатывал тебе раны, а в мыслях рыдал, — признался бета, склонившись над товарищем и роняя слезы на бледное лицо. — И когда ты забирался в пасть к каркаданнам я каждый раз весь обмирал. Не веровал, но молился, чтобы ты вернулся живым. Ради твоей улыбки был глупцом, ради твоего смеха воровал на рынке сладости, ради твоего счастья даже тайком пошел в храм… Но сбежал оттуда, едва осознав, что если исчезнет мой самый страшный грех — пропадешь и ты.       Син ужаснулся услышанному, но не смог оторваться от лечения, чтобы закрыть рот расчувствовавшемуся глупцу. Все его тайны так легко слетали с языка в момент страданий — этому кочевник молчаливо удивился, усердно продолжая останавливать кровь. Сохранить тайны Рами могло лишь внезапное беспамятство Нура, но тот, как назло, уже не кричал так громко и словно пересиливал себя, чтобы получше расслышать все глупости, которыми так щедро делился товарищ:       — Тебя как никого другого я хотел бы спрятать, к себе приковать и никуда не пускать, чтобы каждое мгновение чувствовать тебя жаром на грудине. Ведь ты и есть мое сердце, а кто же человек без сердца, если не мертвец? — разрыдался Рами и болезненно склонился к макушке Нура, чтобы коснуться губами кончиков коротких волос. Когда-то грозный голос хищника задрожал, наполнился слезами и теперь больше напоминал жалкий скулеж: — Только твоими взглядами и улыбками я жив, только твоим светом я согрет, поэтому не смей угасать, мое солнце.       Нур зажмурился, задышал тяжело и часто, а затем собрал остатки сил, чтобы озвучить тихое:       — Мерзость.       Рами болезненно простонал, но не отстранился, проливая слезы над макушкой небезразличного беты. Боль и ярость нарастали в слабом теле Нура и вскоре вырвались наружу невесомым ударом в плечо и негромким, но свирепым воплем:       — Ненавижу!       От крика напряглись мышцы живота и кровь, которую такими усилиями останавливал Син, хлынула в раны и окрасила алым бинты. Рами замер, глубоко раненый жестокими словами, но не замолчал, все так же проговаривая нежности уже беззвучно, только губами. Похоже, впервые Нур получил настолько тяжелое ранение, и переживания Рами нашли совершенно неожиданный выход в непрерывном озвучивании правды. Чтобы товарищ не сболтнул еще что-то, Син послал его нагрузить варанов мешками провизии и вывести из стойл, а так же найти замену отданному разбойникам ларцу. Времени было до страшного мало и, чтобы не столкнуться с разбойниками, в путь нужно было выдвинуться как можно скорее.       Син быстро закончил с перевязыванием — его должно было хватить, чтобы без сильной кровопотери добраться до границы Хибы и в ближайшей деревне отыскать целителя. Кочевник усадил на своего варана Нура, чтобы придерживать его во время быстрого бега по пустыне, а Рами поручил довезти в целости яйцом хумай. Вместо ларца пришлось использовать корзину, наполненную тканями, и периодически засыпать ее горячим песком, сохраняя птенца в тепле. Чтобы не столкнуться с разбойниками Син свернул с пути караванов и потому дорога до следующей деревни заняла больше времени, чем ожидалось. Кочевник нещадно подгонял варана, со страхом зажимал рану Нура, время от времени прижимаясь ухом к спине, боясь не услышать в теле биение сердца. Благо, каждый раз оно откликалось на молящий зов слабым стуком и Син с облегчением выдыхал, изо всех сил спеша к границе Хибы.       К ночи они добрались до первой деревни, притормозив только у местного постоялого двора. Син придерживал Нура со всей бережностью и не спешил спрыгивать с варана, удерживая товарища в вертикальном положении. Первым на землю соскочил Рами и уже спустя мгновение оказался подле Нура, протягивая руки, чтобы помочь спуститься. Син тоже двинулся, чтобы подстраховать раненного, но неожиданно в него вцепились руки самого Нура, будто не желая отпускать. От Рами он, опустив голову, отвернулся, отказываясь от помощи.       Син глянул на Рами растерянно, но ответом ему служил лишь полный невысказанной боли взгляд человека, чье любящее сердце необоснованно ранили. Контакт глаз длился недолго, Рами дернул головой, мол, спускайтесь, и посторонился. Пришлось постараться, чтобы самому слезть, придерживая Нура, а затем и его снять с верхового ящера. Син мог понять причины, по которым Нур не позволил Рами себя касаться, однако тот явно не осознавал последствия, к которым обязательно приведет такое его поведение с Рами. После неудачного признания он и без того стал угрюмым и замкнутым, а теперь его настроение окончательно испортилось, что сулило неприятности не кому иному, как Сину.       Втроем они ввалились, пыльные и взвинченные, на постоялый двор. Заспанный владелец, который к этому часу уже давно видел третий сон, не сразу понял их требование привести деревенского целителя.       — Будет вам, время позднее, дождитесь утра, — отнекивался он. Повторял, как заведенный: — Время позднее, нельзя вот так подрывать с постели уважаемого человека!       — Уважаемый целитель по первому зову прибежит жизнь спасать! Или ты за ним пошлешь, только когда сам будешь готов с жизнью распрощаться, хрыч старый? — зло сверкал глазами разъяренный Рами, сжимая саблю и уже готовый обнажить лезвие: — Так я самолично тебе раны организую, зови целителя пока жив!       Владелец осознал всю серьезность их ситуации, лишь когда Рами уже был близок к тому, чтобы порубить его своей саблей, и чуть не дрожал, прячась за высокой фигурой кочевника. Сину же было особенно трудно одновременно придерживать едва стоящего на ногах Нура, успокаивать Рами и объясняться с владельцем.       — Рами, убери меч, — хмуро бросил охотнику Син, после чего, удерживая Нура одной рукой, второй потянулся к поясу, засовывая пальцы в кошель. Обернул голову, протягивая за спину крупную монету: — Уважаемый, дело у нас неотложное, пусть целителю так и передадут. Уверен, он отнесется с пониманием, а если нет — всю ответственность я возьму на себя, к вам же его недовольство не обратится.       К счастью, угроз Рами, вида монеты и уверений Сина владельцу хватило, чтобы все-таки послать сынишку за целителем, пусть и посреди ночи. Угомонить Рами оказалось сложнее. Но и на него у Сина управа имелась.       — Где нам еще помощи искать? Думаешь, местный целитель станет Нура лечить, если ты кого-то здесь убьешь?       — Не захочет — заставлю, — рыкнул Рами. Такую угрозу в сторону омеги, пусть и совершенно незнакомого, Син едва смог стерпеть. Глянул на охотника предупредительно, но произнес как можно более спокойно и уверенно:       — И что, саблю к его шее приставишь? Не знаешь, что не могут целители под страхом лечить — магия сквозь пальцы ускользает? — выдержав паузу, за которую Рами успел бы обдумать его слова, Син жестко припечатал: — Мы просим здесь помощи. Ради Нура. Если тебе дорога его жизнь, то прекрати хвататься за оружие.       Полуобморочный Нур уже просто висел на Сине и видя его таким Рами сдулся. Но даже когда Сину удалось увести товарищей в комнату, Рами продолжил ходить от стенки к стенке, то и дело выглядывая в окно.       — Здесь человек ранен, а они совсем не спешат, — порыкивал, напряженно хмурясь и сжимая кулаки. Син решил не провоцировать его лишний раз и просто молча дожидался прибытия местного целителя. Нур же был слишком измотан и болен, чтобы вести какие-либо разговоры, он просто тихо лежал на кровати, удерживая Сина подле себя за рукав — не хотел оставаться наедине с Рами.       Долго ожидать в таком почти осязаемом напряжении им не пришлось, на самом деле целитель явился очень быстро для человека, выдернутого из постели посреди ночи: в дверь постучали и вошел взъерошенный седовласый омега в наспех накинутом верхнем халате и с сумкой бряцающего содержимого. Он задержался в комнате бет до самого рассвета, сосредоточенно залечивая раны Нура, после чего исцелил порезы Рами и Сина, а перед уходом оставил несколько настоек. Когда он ушел Нура быстро сморило. Рами не хотелось покидать ослабленного товарища, но Син смог увести его, убедив, что здесь с Нуром ничего не случится и надо дать ему отдохнуть. Вдвоем они поселились в соседнюю комнату, где после насыщенного дня и бессонной ночи Син тоже быстро заснул.       Проснулся кочевник разбитым, как это часто бывало после исцеления. Время близилось к обеденному и Син собирался было растормошить отвернувшегося к стенке Рами, когда понял — тот и не спал вовсе.       — И давно ты так лежишь? — вопросил, поглядывая на спину товарища с подозрением. Ответом ему было лаконичное:       — Заснуть не смог.       Чем помочь напряженному товарищу Син не знал. Да и единственным, кто мог вернуть Рами душевное спокойствие, был Нур. Вот только после памятного «ненавижу» тот и слова больше Рами не сказал.       За что Сину вся эта драма?       Не решившись что-то еще говорить охотнику, он спешно ретировался из общей комнаты, до самого потолка наполненной напряжением — и как только сам умудрился преспокойно спать в такой обстановке. Заглянул к Нуру, но тот еще спал, восполняя силы. Оставалось только ждать.       В обеденное время в купальнях обыкновенно не бывало посетителей, но Син все равно не решился снимать платок и залез в теплую воду прямо в нем, предварительно тщательно заткнув за складки ткани свисающие концы и стараясь не мочить. Хотелось хотя бы помыть тело, а с волосами можно было разобраться позднее.       Купальни в деревнях всегда были небольшими и бассейны не могли похвастать ни объемами, ни глубиной, но омыть тело от многодневного пота и песка было приятно, как и просто понежится в теплой воде. Заодно хватило времени наедине, чтобы поразмышлять обо всем, что случилось за последние долгие недели путешествия. И, главным образом, подумать о проблемной парочке. Вот уж куда Син никогда не планировал влезать, так это во всякого рода чужие романтические отношения, однако в дела товарищей был помимо своей воли насильно втянут — а как иначе, когда они путешествуют только втроем. Нур и Рами постоянно конфликтовали, метали друг в друга злобные и обиженные взгляды, и Син ну никак не мог увернуться, сойти с радиуса поражения. Разрешить он, в то же время, их конфликты не мог тоже, как и принудить к примирению. И главной сложностью был Нур, а точнее его крайние взгляды.       Так и не придумав ничего особенного, кочевник вернулся на постоялый двор. Нур еще спал, так что Сину оставалось только вытянуть Рами из комнаты и наконец пообедать — со вчера они так ничего и не ели. Выглядел охотник, мягко говоря, вообще не свежо: весь помятый, запыленный, взъерошенный и угрюмый. После приступа болтливости и ответной реакции он, чересчур разговорчивый, когда не следовало, стал крайне молчаливым и замкнутым, а ведь Син был бы не против поговорить о какой-нибудь ерунде, лишь бы снизить повисшее напряжение. Пришлось не без вынужденного усилия и без охоты проталкивать в себя пищу, стараясь не обращать внимания на до крайности хмурое лицо напротив. Уже в который по счету раз Син мысленно воззвал: «За что?»       После обеда Рами опять забился в комнату, как раненый зверь в нору, чтобы в тишине и покое зализать раны. Сину было проще под предлогом пригляда за больным уйти к Нуру — слишком уж давило гнетущее настроение товарища.       Самого Сина кроме терзаний душевных мучило лишь легкое недомогание после исцеления, а купальни немного взбодрили, так что оставаться на одном месте было и приятно — отдых после сражения и долгой скачки сквозь пустыню кого угодно бы утомил, — и одновременно хотелось прийти в какое-нибудь движение, прогуляться, чтобы прочистить голову. Но приходилось просто сидеть и ждать, он же обещал позаботиться о Нуре вместо Рами, впавшего в немилость. Время коротал за книгой, которую Басим одолжил перед самым уходом, и которую Син не очень внимательно прочитал почти до половины, ведь ожидая, когда хумай наконец покинут гнездо, он был слишком обеспокоен, чтобы должным образом сосредоточиться на чтении. Сейчас же его голову занимали проблемы товарищей, а потому сконцентрироваться на словах, выстраивающихся в предложения, и потерять себя между строчек, ну никак не выходило.       Ближе к вечеру Нур наконец проснулся и Син озаботился тем, чтобы принести ему ужин в комнату и проконтролировать прием настоек — не стоило долго задерживаться на границе, следовало как можно быстрее вернуться в Хибу. Когда Син понес пустые тарелки на кухню постоялого двора, то заглянул в их общую с Рами комнату и предложил зайти к Нуру, а когда вернулся, то застал двух бет в неловком и напряженном молчании. Нур полусидел на кровати, отвернув голову к окну, будто просто не мог прямо смотреть в лицо товарищу, от которого получил неожиданное признание. Рами же, напротив, хмурый и будто даже злой вперился глазами и что-то высматривал в бледном лице больного, но молчал. Также молча покинул комнату, когда вернулся Син.       Кочевник тихо прикрыл за ним дверь, немного помялся, решаясь на разговор. Вздохнул, тряхнул головой, уперся плечом в косяк и скрестил руки на груди. Взглянул на Нура — тот так и сидел, не повернув головы.       — Правда его ненавидишь? — спросил, вынуждая Нура явственно вздрогнуть.       Охотник продолжал пялиться в окно, хотя за ним не было ровным счетом ничего интересного, и хранил молчание. Син уж было решил, что начал разговор не с того и ответа не получит. Собрался было уйти, решив, что ему достаточно красноречиво показали нежелание говорить и просьбу оставить одного. Отлепил плечо от косяка, даже взялся за ручку двери, когда от кровати послышался вздох и чуть сиплый, наполненный какими-то неразборчивыми эмоциями голос ответил:       — Нет. Да. Не знаю…       Вот с этим можно было работать.       Син передумал уходить и вместо этого переместился ближе — присел на краешек кровати, но не напротив, чтобы видеть лицо, как ему было бы проще и удобнее, чтобы понимать собеседника, а рядом и спиной к Нуру, давая тому возможность полностью свои чувства от Сина скрыть. Кочевник не совсем осознавал, но отчего-то предчувствовал, что так сейчас лучше. Подставить свою беззащитную спину — это доверять. Так и Нур ему довериться сможет. И Син не прогадал, потому что Нур вдруг заговорил, будто из него полились все слова, которые он так долго сдерживал:       — Как я могу ненавидеть? Он ведь мне всего в мире дороже, у меня вообще никого и нет, кроме него. Поэтому я и не понимаю, как, ну как он мог так со мной поступить? Чувствовать такое ко мне, зная, как я ко всему этому отношусь. Как мне это… противно. А теперь что, он должен быть мне противен? Он?       Син ничего не отвечал, оставаясь безмолвным слушателем, который, как оказалось, Нуру и был нужен.       — Хуже всего то, что мне он не противен. Даже сейчас. Со всеми этими чувствами, со враньем. Представить только! Мы же вместе спали, купались голые, а он… Как я должен теперь к нему относится? Что мне думать? Хочу я того или нет, а в голову мысли лезут… Он обо мне фантазировал?.. Хотел трогать?.. Делать… всякое? Даже представлять тошно! Смотреть на него не могу!       Голос Нура то затихал, то взлетал до высоких нот. Отдаленно Син мог представить себе его мимику: как глаза то распахиваются, то жмурятся, как брови сходятся мученически, как кривится дрожащий рот. Кажется, Нур чувствовал слишком много всего. И, судя по всему, сам не знал, что именно.       — Сам я ни к кому не испытывал таких особенных чувств, какие есть у Рами к тебе, — медленно заговорил Син, подбирая с осторожностью каждое слово, когда молчание Нура стало слишком долгим. — И с Рами я знаком не так давно, но кое-что о нем точно знаю: даже если он о чем-то таком, что ты себе представил, и думал, то вот воплощать — ни за что бы не стал. Мысли и чувства — он все держал при себе. Потому что потерять тебя не хотел, как мне кажется. Ты точно ему дорог не меньше, чем он тебе.       — Как грех его дорог? — будто выплюнул Нур, с горечью. — Пропадет грех — пропаду и я, так он сказал. Все, что ему во мне дорого, это проклятые чувства?       — А ты бы хотел перестать чувствовать к нему то, что чувствуешь, чем бы оно ни было? — спросил вдруг Син. — Перестать им дорожить, стать равнодушным. Стереть, будто и не было ничего: ни совместных лет, ни привязанности, ни дружбы. Чтобы Рами стал чужим…       — Нет! — выкрикнул Нур, даже подскочив на кровати. Задышал шумно где-то у Сина за спиной и повторил уже тише: — Нет…       — Вот думаю и для Рами это что-то такое… — кочевник неопределенно повел рукой, не зная, как объяснить конкретнее. Но, кажется, Нур и без пояснений понял.       — Я не хочу, чтобы Рами исчез, я просто… Хочу, чтобы все было как раньше.       Син мотнул головой, не соглашаясь.       — Может Рами, как и тебе, было тоже раньше хорошо. Но все же он был вынужден обманывать, скрывать, все в себе держать. Ему, может, было достаточно и просто быть рядом, и сейчас хватит того же. Но хранить такие секреты, быть не принятым не кем-то, а тобой — наверняка очень сложно.       Послышалось напряженное дыхание, сопение, и уже какой-то разбитый, почти отчаявшийся голос вопросил:       — Но если как прежде быть не может… Что же мне тогда делать?       Пожимая плечами, Син вздохнул. Откуда ж ему было знать? У бади все с этим было проще, так что Син вообще едва понимал возникшую у охотников проблему.       — Для начала почему бы вам не поговорить? Расскажи ему то, что рассказал мне. Он расскажет о своих чувствах в ответ. А там, быть может, к чему и придете.       — С тобой говорить просто, — вздохнул Нур, — а ему все сказать прямо так, лицом к лицу…       — Ты и мне не лицом к лицу говорил, — подметил Син и услышал короткий смешок, почувствовал легкий толчок кулаком в спину. Улыбнулся тоже.       Они посидели молча еще, Син не торопил, по звуку дыхания определяя, что в тишине Нур размышлял о чем-то волнительном. Наконец, охотник решился:       — Можешь позвать Рами? Хватит трусить, просто решим уже это… как-нибудь.       Син сразу узнал того храбреца, который стоял один против толпы, выставив перед собой саблю. Как же Рами смог бы такого не полюбить?       Обнаружив Рами в их общей комнате, Син попросил его сохранять спокойствие, прежде чем отправил к Нуру. Оставив бет разбираться со своими отношениями, кочевник вышел прогуляться, надеясь, что все у них пройдет хорошо.       Он бродил по деревне без малого часа два, но, когда вернулся ночью, Рами все еще не было в их комнате, а подслушав под дверью комнаты Нура, Син услышал их легкие живые голоса, обсуждающие что-то, и свободный смех. Улыбаясь, кочевник успокоенный заснул в комнате один, и такубы не было в его объятиях.       Син не знал подробностей разговора, случившегося между двумя охотниками той ночью, но уже наутро были видны изменения — беты больше не выглядели обиженными друг на друга. Между ними была явственная неловкость, какая часто случается с людьми после ночных откровений, но исчезло прошлое гнетущее напряжение. Син надеялся, что охотники дорожили своей дружбой достаточно, чтобы пытаться ее сохранить. И, кажется, к чему-то такому они и пришли в своем разговоре.       Еще на следующее утро, когда Нур почувствовал в себе силы, выдвинусь в Хибу. Проходили дни и Син заметил, что напрочь пропали колкости, которыми охотники обменивались задолго до начала этого похода — охотники больше не заговаривали о грехе Рами, не упоминали вслух случившегося. Но благодаря этому постепенно неловкость отходила на второй план и слабела. Конечно, статус отношений не изменился, они оставались лишь друзьями, но обратный путь до Хибы прошел заметно спокойнее.       Басим был настолько рад принесенному в целости и сохранности яйцу, что даже потерянному ларцу не расстроился, хотя тот наверняка стоил кучу денег. Он оценил, какой умелой командой оказались трое бет, поэтому первый совместный поход плавно перетек во второй, а тот в третий, и в итоге за последующие годы Син плотно сработался с Нуром и Рами. И в каждую новую встречу он замечал, как отношения между ними хоть и по чуть-чуть, но теплели. Порой Нур как будто заметно терялся, постоянно ощущая на себе внимание Рами, перехватывая полные сдерживаемой нежности взгляды. Рами же стал значительно спокойнее, даже его резкие черты разгладились — не зверь на охоте, а сытый хищник. И пусть потребовалось много лет, Рами все же сумел очаровать Нура. Но, в конце концов, кто, если не сами Боги, сама Великая Триада предназначила их друг другу и крепко связала нерушимыми узами? Син смотрел на тот их давний конфликт как на испытание, преодолев которое они сумели заполучить нечто чрезвычайно ценное — товарища, семью и мужа в лице друг друга.       Позавидовать им мог каждый и Син тоже немного завидовал. Но не теперь — сейчас он молился. Истово молился Триаде, ожидая с такубой наготове. Все решится сегодня.