После падения

      Дети — существа маленькие. Им нужно мало пищи, мало воды, у них маленький запас энергии… они мало спят.       Смекаете, к чему я? Мы с Тсуной проснулись раньше всех взрослых. Маленький Савада начал протирать глаза как раз тогда, когда я валялась на другом конце кровати и беззаботно подкидывала Зайку к потолку. — А-а-а, летающий заяц! — в шоке воскликнул Тсуна. — Нет, это я его кинула, — ответила я.       Однако за одеялом Тсуна не увидел меня. — Мива?! Где ты?! — Здесь.       Тсуна попытался поползти на звук моего голоса, но запутался в одеяле и упал на пол. Из-за аниме, в котором он тоже вечно спотыкался и падал, я не придала этому его падению особого значения и продолжила подкидывать зайца. И Тсуна оглушительно заревел. Я испуганно вздрогнула, заяц пролетел мимо моей головы, я подскочила. — Тсуна?! — Ува-а-а-а… — было мне ответом.       Я поспешно выбралась с кровати, споткнулась о разбросанные детальки конструктора (мать вашу, это теория заговора!), пискнула от боли, споткнулась о кубик, упала на сломанного вчера во имя спасения «принцессы» робота-монстра, больно ударившись правой коленкой, встала и, наконец, доковыляла до замотанного в одеяло ревущего Тсуны. — Ты… чего?.. Не плачь, — сдерживая совсем не детские маты, попыталась улыбнуться я.       Попытка удалась, но в глазах появились слёзки. Так остро болела чувствительная детская коленка и адским тупым пламенем горела маленькая ступня.       Тсуна вытер одеялом лицо, взглянул на меня, опустил глаза к колену и… снова заплакал, но уже завывая, словно сирена.       Я растерялась и плюхнулась на свой детский зад. Слёзы таки потекли по щекам. Я смахнула их и сама перевела взгляд на собственную коленку, которая так и не подверглась осмотру раньше.       Воу… сколько кровищи. Выходит, я порезалась о сломанную пластмассу? Теперь понятно, почему так сильно болит. Грёбаный робот. Игрушки мстят миру. — Тсуна! — дверь с грохотом открылась и в комнату влетел Емитсу. — Па-а-па! — проревел его сын и попытался выбраться из одеяла, но запутался в нем ещё больше и упал лицом вниз, демонстрируя новую порцию плача. — Тсу-кун! — в комнату вбежала Нана, одетая в халат.       Следом за ней вошёл Девятый и мои родители. — Ми-чан, что случилось? — спокойно спросила молодая мама.       Она по плачу поняла, что истерила не я, поэтому оставалась сонной и спокойной.       Впрочем, её-таки посетило чувство тревоги, когда она заметила на моих щеках мокрые дорожки. — Ми-чан?       Порезанную коленку мама не заметила, так как за мгновение до того как она подошла ко мне, Емитсу высвободил Тсуну из злого плена одеяла и оно укрыло мои ноги. — Я упал… Одеяло… Мива упала… Но-о-о-ога! — «лаконично» прояснил ситуацию Тсуна.       Все подумали, что это с его ногой что-то случилось. Нана внимательно осмотрела его ноги и озадаченно спросила: — Тсу-кун, где твоя ножка болит?       Догадливый Емитсу скосил на меня глаза. Я, сидящая в запасной пижаме его сына, незаметно всхлипывала, пытаясь удержать сопли.       Папа, дай платочек — У меня не болит! У Мивы болит! — ответил Тсуна, немного успокаиваясь.       Взрослые посмотрели на меня. Я глянула на всех по очереди своими чистыми голубыми глазами. — Ну… Тсуна упал, и я упала. Ударилась о робота и из коленки что-то потекло. Она очень болит.       Папа в мгновение ока оказался рядом со мной и откинул одеяло. Мама ахнула. — Кровь!       Ой как все засуетились. Девятый, увидев мою залитую кровью коленку вблизи, ужаснулся и спросил: — Мива-чан, ты точно на робота упала?       Нет, дед, я страдаю селфхармом: режу себя острыми предметами, пока никто не видит. Ночью я пробралась на кухню, украла нож и утром сделала себе «приятно». — На того, — ответила я, указав пальчиком в сторону.       Девятый и Емитсу, держащий Тсуну на руках, перевели туда взгляды. Внешний Советник подошёл к сломанному роботу (я сто баксов даю, эта гнилая пластмасса давила подлую лыбу, отвечаю!). Нана и мама побежали за аптечкой. Я опустила глаза на коленку, которая всё ещё продолжала истекать кровью. И мои глаза снова заслезились. Я поджала губы и одним махом вытерла их. Неожиданно кто-то погладил меня по растрепанным волосам. — Милая, если хочешь плакать — плачь. Не сдерживай себя, — мягко сказал папа.       Я повернулась к нему, глянула взглядом самого храброго человека в мире и… разревелась. Он улыбнулся, осторожно посадил к себе на колени и продолжил гладить по голове, мягко приобняв за спину свободной рукой. Я уткнулась ему в бок и плакала в свое удовольствие, ощущая какую-то радость, перемешанную с удовлетворением.       Оказывается, в жизни так важно не сдерживать свои эмоции. Важно плакать, когда хочешь плакать. Только сейчас я поняла, что в прошлой жизни мне не хватало даже эмоций.       Увидев, что я плачу, Тсуна тоже снова разрыдался. Емитсу подскочил на месте от неожиданности и, оставив сломанную игрушку в покое, принялся бегать с сыном по комнате, корча стрёмные рожи.                               ***       Мама и Нана обработали коленку в ванной. Потом расплакались. Позже поочередно привели себя в порядок и вместе пошли готовить завтрак, оставив нас с Тсуной на мужчин. С кухни доносились их извинения друг дружке. Нана извинялась за то, что поленилась вчера убрать игрушки, моя мама — за то, что напилась и оставила заботу о своей дочери.       С одной стороны ничего такого в том, что ребенок упал и поранился, нет, но с другой… Девушек (да и их мужчин с косой тумбочкой) угнетало то, что это была не просто маленькая ранка, а порез, после которого на всю жизнь остаётся шрам. Потому что… — Робот был с металлическими деталями. Падая на него, Мива сломала одну из них и та воткнулась ей в ногу, — объяснил Емитсу.       Папа бросил на мои ноги тоскливый взгляд. Но я уже собирала с Тсуной пазл, одетая в свое платье, закрывающее колени.       Честно сказать, мне было пофигу на то, что у меня вскоре будет шрам. На моём прошлом теле их было не мало, так что красота собственного тела мне безразлична. — Тц! Кто вообще придумал использовать такой дешёвый металл в детских игрушках?! — возмущался Емитсу за завтраком. — Я посажу производителей в тюрьму!       Папа мрачно ухмыльнулся, и мне вдруг подумалось, что он бы убил этих самых производителей. — Мива-чан, как ты? — заботливо спросила Нана. — Никогда больше не буду плакать, — мрачно заявила я. — Почему? — удивилась мама. — У меня лицо опухло.       Секундное молчание. Затем неприличное фырканье папы. — Типичная будущая женщина.       Мама ткнула его локтем в бок и налила мне сока. Емитсу и Девятый улыбнулись. — А ты в порядке, Тсу-кун? — спросила Нана у своего сына. — Нет. Больше не хочу быть роботом, — уныло заявил Тсуна.       Если взрослые поняли его, то я неприлично фыркнула, подражая папе. — Почему? Они же сильнее людей.       На сегодняшнем примере доказано. — Но… — замялся Тсуна. — Они делают больно… а я не хочу…       Девятый тут же начал подбадривать его на пару с Наной. Мол, молодец милок, ты абсолютно прав, плохо, когда видишь силу в насилии и она не отталкивает тебя. — Папа, этот дедушка прав? — шепотом спросила я. — М? — наклонился он ко мне. — Правильно не драться? А как тогда защищаться?       Папа секунду смотрел на меня молча, а потом прошептал на ухо: — Правильно не злоупотреблять таким. Но если нужно защитить себя — правильность не должна иметь значение.       «Иначе ты умрёшь», — повисла над моей головой фраза, о которой папа точно думал, но не произнёс вслух, подумав, что мне ещё слишком рано о таком думать.                               ***       После завтрака, когда моя мама и Нана закончили мыть посуду, Тсуна очень расстроился. — Почему Мива не может остаться ещё и сегодня? — Понимаешь, — улыбнулась ему моя мама, — нам нужно отвезти её в больницу. Чтобы Ми-чан поскорее поправилась.       Да, народ, после завтрака дела оказались скверны. Мои родители поговорили и решили на всякий случай отвезти меня на осмотр к врачу. Нана, Емитсу и Девятый полностью их поддержали. А мы с Тсуной — нет. Он хотел, чтобы я осталась играть с ним, я тоже этого хотела, потому что он был лучше всяких там врачей, которых я с прошлой жизни не особо любила.       Но, увы, никто из взрослых не обращал внимание на наши хотелки. — А когда Мива ещё придёт? — спросил Тсуна, когда мы стояли во дворе.       Точнее, мы с ним были на руках у своих отцов, а все остальные, высокие и совершеннолетние, стояли на собственных конечностях. — Когда ножка полностью заживёт, — ответила Нана. — А это когда? — не понял Тсуна. — Вы шутите?! — громко воскликнула я, перекрывая все диалоги разом. — Ока-сан, но ты сама говорила, что раны заживают очень долго! Это нечестно! Я хочу играть!       Взрослые в шоке посмотрели на меня.       Ну да, раньше я не возражала, услышав о том, что долго не буду видеть Тсуну. У них, наверное, сложилось впечатление, что мне вообще пофиг. Но-о-о… надо поддержать своего бедного маленького бро, который только обрёл друга. И наконец повести себя как ребенок. Покапризничать. — Ну и что, что у меня нога болит?! Я всё ещё могу играть! — Но, Ми-чан, так нельзя, — терпеливо сказала мама. — Нельзя играть, когда у тебя что-то болит. — Ножка Мивы-чан разболится ещё больше. И тебя положат в больницу, — подключилась к ней Нана. — Будут колоть уколы, — добавил Емитсу, стремясь напугать меня. — Большими-большими шприцами. — Не надо! — взмолился Тсуна почти тем же тоном, которым в аниме просил Реборна остановить свои бредовые тренировки. — Тогда Миве-чан нужно побыть немного дома, — хором ответили его родители.       Тсуна посмотрел на меня очень расстроенными глазками и согласился. Я обиженно уткнулась папе в плечо и засопела.       На кого ребенок будет обижаться в таком случае? На родителей. Но у папы большая поблажка, потому что он редко бывает дома. Поэтому обижена я только на маму.                               ***       В машине она пыталась меня всячески утешить, но я обиженно её игнорировала. А уже дома папа высказал вслух свою «гениальную» теорию. — Может, милая влюбилась?       Мама уронила лопатку, которой помешивала что-то в сковороде, я уронила зайца и посмотрела на её мужа глазами-блюдцами. — В Тсуну? — Ну да, — с хитрющей улыбкой подтвердил папа. — Нет, — скуксилась я и подняла зайца. — Почему? — спросил папа, удивившись моему выражению лица. — Я же его ещё не знаю, — пожала я плечами и ускакала в гостиную.       Да, забыла сказать: мы были в больнице, и мне на ногу выписали пять мазей. Сказали ещё, чтобы мама каждое утро тащила меня на перевязки, но папа, заметив моё в конец угнетённое лицо, заверил врача, что сам умеет это делать. В чём я не сомневалась.                               ***       Девятый и Емитсу уехали через пару дней. Перед отъездом старикашка зашёл к нам, чтобы повидаться со мной. Это было мучительно. Рот потом ещё минут сорок болел от лживой улыбки, изображающей искреннюю радость при виде дедушки, принесшего красивую куклу.       Я не люблю кукол. Они меня нервируют. Существа, созданные под человека, но абсолютно неживые. С момента своего появления мёртвые. Им не пытаются сделать сердце, но очень стараются дать голос. Знаете почему куклы, даже самые яркие, пугают взрослых, но не детей? Потому что взрослые хоть и не задумываются об этом так глубоко, но куклы поднимают в их живых инстинктах противоестественность, как при виде трупов. Да, я считаю, что взрослые находят кукол жуткими, потому что те отдалённо напоминают им мёртвых. Детям же такие тонкости незнакомы, потому что трупов они не видели.       Ладно, я что-то отвлеклась. Девятый был у нас около двух часов, потом за ним на такси подъехал Емитсу. Посетовав на мое колено, они откланялись, а мама до конца дня светилась радостью, потому что оказалось, что папа должен был уехать с ними, но остался дома ещё на неделю, чтобы помогать маме ухаживать за мной.       Вечером, перед сном, когда родители поцеловали меня и вышли из комнаты, я думала, что эта неделя будет отличной даже без Тсуны. Папа всегда умеет меня развлечь.       Однако… уже на следующий день я почувствовала, что папе лучше было уехать.                         ***       Утром меня не спешили поднять, чему я была совсем не удивлена. Супружеский долг на протяжении всей ночи и всё такое… Я сама оделась, идеально заправила кровать (в детдоме это было в обязательном порядке на протяжении всей жизни, поэтому навык у меня отточен до Голден левела), причесалась и пошла в ванную. До раковины не дотягивала, но меня это ничуть не расстроило. Я сумела залезть в ванную, открыть кран и умыться под струёй холодной воды. Вытерла лицо о подол платья, с пятой попытки выбралась из ванной (вот она, утренняя гимнастика), не закрыла кран, вышла и бодрым шагом пошагала к кухне. Смогла открыть холодильник, дотянуться до связки бананов, чуть не уронить баночку с васаби и самостоятельно сесть за стол.       Фу, холодные бананы такая гадость…                         ***       Не знаю, сколько пробыла на кухне, но по ощущениям около сорока минут. Когда уже хотела встать и уйти — появились мои драгоценные родители. И сделали это весьма эпично. Я услышала молодую маму ещё в коридоре. — Живодёр! Изверг! Наставил мне синяков! У меня всё тело болит! Особенно спина! — Ну, дорогая, я предлагал тебе лёжа. Ты сама решила залезть на меня и… — тут папа словесно споткнулся, зарулив на кухню и заметив меня.       Я в их сторону не смотрела. С детским старанием пыталась вложить в лапы зайца банан, рассерженно пыхтя. — Милая… Доброе утро, — улыбнулся папа, подходя ближе и присаживаясь на соседний стул. — Привет, — как ни в чем не бывало отозвалась я и тут же нажаловалась: — Зайка не хочет брать банан! Почему?! — Ему, наверное, не нравится, — ответил папа, всматриваясь в меня.       Я поняла, что палюсь, избегая его взгляда, поэтому подняла к нему лицо. — Не нравится? Но вкусно же. — Милая, он у тебя особенный. Ему не нужно есть, — погладил меня папа, заметно успокоившись.       Я приняла его ответ и посмотрела на молодую маму, гадая, почему она всё это время молчала. Её лицо было красным аки помидорка.       Понятно, мамочка словила синий экран и стыд от того, что громко обсуждала последствия своего секса, думая, что милая доченька ещё спит, а оказалось, что я находилась совсем рядом. Вот она и не может прийти в себя. — Почему не спишь? — спросил папа. — Не хочу, — просто ответила я. — А как давно? — Не знаю.       Хэй, как я могу это знать? Шестилетний ребёнок ещё не понимает по часам хотя бы потому, что его никто не учил. Да и слишком низкая я, чтобы увидеть часы, стоявшие на холодильнике. А в гостиную, где они висят на стене, я не заходила. — Ты сама переоделась? Молодец, — похвалил меня папа. — Ага, а ещё умылась, кровать заправила, причесалась… — начала я перечислять свои «подвиги», — Умыла зайку, но он ещё мокрый… — Ми-чан, а как ты до раковины дотянулась? — отмерла мама. — Никак. Я умылась в ванной, — гордо ответила я. — Как? — не поняла мама. — Нормально. Там же тоже вода есть. Но я её не закрыла.       Мама побежала в ванную. Папа взял меня на руки и пошёл за ней. — Милая, а почему у тебя платье мокрое? — спросил он, когда мой мокрый подол коснулся его оголённого торса. — Я вытерла им лицо. — Ов… — на такой исчерпывающий ответ никакого комментария не нашлось.       Оказалось, что в ванной комнате я немного нахлюпала. Папа остался наводит порядок, а мама пошла переодевать меня. — Ми-чан, личико нужно вытирать полотенчиком. Твоё, сиреневое, висело на крючочке. — Я не дотянулась. — В следующий раз если проснешься раньше меня или папы — иди сразу к нам в комнату, хорошо? Сама будешь умываться, когда немного подрастешь. — Хорошо. — Как твоя ножка?                                      ***       Мама готовила завтрак, папа сушил феном личико зайца, я сидела в своей комнате на подоконнике, строила наполеоновские планы и задавалась вопросами. Нужно как-нибудь повстречать Ямамото, Рехея, Киоко, Хану, Хару… Получится ли подружить их с Тсуной до появления Реборна? Нет, не хочу. До появления Реборна молодой Вонгола будет только моим. Другом.       Всё-таки… всё очень удивительно. Я до сих пор иногда думаю, что всё происходящее — сон. Нереально до конца поверить в то, что я переродилась в аниме. Знаю героев, их судьбы… нереально. Да, очень нереально.       А вдруг этот мир — моя личная шиза? Что если я каким-то чудом выжила в своем самоубийстве и сейчас валяюсь в какой-нибудь дешманской больнице с потрескавшимися стенами? Мозги не вынесли реалий мира и спустили сознание в глубины бушующей психики?       Неважно. Мне всё равно на правду, если я в собственной иллюзии. Если происходящее — всего лишь торжество моего сердца, которое давно перестало биться. Мне не нужна реальность. Потому что сейчас у меня есть всё. Даже будущее. Меня любят здесь. Я нужна кому-то. И… если это всё-таки шиза и я когда-нибудь очнусь… снова попытаюсь сдохнуть.       Не хочу возвращаться в мир, который довёл меня до самоубийства.