После падения

      Завтракать мне не хотелось, так как я успела схомячить три банана (о, сразу советский мультик вспоминается про три банана. Кто там хотел быть воробушком?..). Мама, конечно, попыхтела возмущённо, прочла мне лекцию и налила теплого зелёного чаю, чтобы я просто посидела с ней и папой за столом.       А вы знали, что улун с молоком реально на вкус с молоком? И карамелью. Вкусно очень. Ему не чета столовская жижа, которая была только в двух видах: очень слабая и очень крепкая. И не чета улуну Эрл Грей… аристократичный, тёмный чай, вкус которого навсегда остался у меня на языке. — Милая, у тебя очень болит нога? — спросил папа, когда покончил с завтраком.       Мама хотела убрать посуду, но он сказал, что сам всё сделает. Я посмотрела на свою ногу и осторожно потрогала колено. Было трудно спать. Оно приносило дискомфорт. Но не боль. — Когда я много бегаю.       Папа кивнул, чмокнул меня в макушку и принялся убирать посуду в посудомойку. Я смотрела ему в спину, ожидая следующего вопроса. Папа спросил о моей ноге не только из-за заботы. Я чувствовала это. Как и мама. — Миса, — обратился он к ней, включая машину, — когда нога Мивы более-менее заживёт, нам нужно будет посетить открытый бал Вонголы.       Нифига себе. Что-что посетить? — Зачем? — ровным тоном спросила мама.       Папа обернулся. В его глазах было полнейшее спокойствие. — Мои родители приглашены Девятым в качестве гостей. И они попросили привезти им внучку. — У Девятого? — уточнила мама, смотря на мою чашечку. — У меня.       Мама ничего не ответила. Я смотрела на неё и видела, как она не хочет объявляться в Сицилии, но не может возразить. Ей оставалось узнать только одно: — Как долго мы там будем? — От недели до неопределенного времени. — В каком смысле? — вскинула мама глаза на папу. — Ну, если Миве понравятся бабушка с дедушкой, то вы там немного отдохнёте, — размыто ответил папа.       Мама снова ничего не сказала. Только бросила на меня взгляд. Я заметила, что между ней и её мужем ощущалась дистанция. Они не хотели ссориться, поэтому не говорили лишних слов, старались ограничиться сжатыми фразами. Но даже так… Я чувствовала надвигающуюся бурю. — Нет, — наконец сказала мама. — Мы с Ми-чан никуда не полетим. Она ещё маленькая для мафии. — Миса, не начинай, — попросил папа, скрестив руки на груди. — Мои родители имеют право увидеть моего ребенка. Если так не хочешь лететь к ним — останься здесь. Я присмотрю за Мивой сам, а ты отдохнёшь.       Это был шок. Не только для молодой мамы, но и для меня. Что это вообще должно означать? — Ты в своем уме?! — посмотрела мама на папу, как сумасшедшего. И с испугом. — Как я должна понимать твои слова?! — Успокойся, я не собираюсь забирать у тебя Миву, — смягчил тон папа. — Я понимаю, что у тебя есть причины ненавидеть моих родителей, поэтому предлагаю остаться здесь.       Нифига себе предложил. — Ни за что! Я не верю им! Ты правда думаешь, что им нужна Мива?! Она же девочка! Они будут ненавидеть её точно так же, как и меня! — Не пори чушь, Миса! — не выдержал папа. — Сам не пори чушь! Родители снова наговорили тебе тонны лжи, а ты всю её проглотил! Они хотят увидеть Миву только чтобы сказать, что Жанна наверняка родила бы ребёнка получше!       Очуметь события подъехали… Кто такая Жанна? — Что ты несёшь?! — приблизился папа к столу и категорично заявил: — Всё, хватит! Мы летим в Сицилию! Все вместе!       Кажется, сидящая на стуле мамочка мелко затряслась… — Не хочу никуда лететь… — попробовала я защитить её.       Думала, если любимая и единственная дочь папы так скажет — то он пойдёт на попятную. Но нет. Ошиблась я жёстко. — Вот, посмотри, что ты наделала! — воскликнул папа, обращаясь к маме.       И хлопнул по столу так, что моя чашка и вазочка с конфетами подлетели и звякнулись об стол.       Возможно, он не специально это сделал. Просто так шумно оперся ладонями о стол, чтобы заглянуть в опущенное лицо жены. Однако хлопок испугал даже меня. И разозлил.       Вашу мать, это что за психологическое насилие?! — Эй, папа, отстань от моей ока-сан, — недовольным тоном попросила я, несильно постукав папу по руке.       Он и мама недоуменно на меня уставились. Я же смотрела только в его глаза и чеканила детским взбешённым голосом: — Зачем ты издеваешься над ока-сан? Я люблю её. А ты обижаешь. Папа сам говорил, что любимого человека нужно поддерживать. Ты — лжец. Ты давишь на мою ока-сан. Так нельзя. Она тебе не слуга и не личная собственность. Ока-сан доверилась тебе и родила меня не для того, чтобы ты орал на неё и говорил, что заберёшь меня даже если она не захочет никуда лететь. Ты должен защищать ока-сан от проблем, а не создавать их.       Конечно, я понимала, что мне нужно было держать язык за зубами. И я держала, честно. Пока я толкала взрослые речи, мой язык ни разу не пересёк линию зубов. А вот папа заслужил то, что услышал. Нефиг вести себя, как абьюзер. И давить на мою маму. — Я и папу люблю, — добавила я спустя пару секунд. — Но не плачу, если ты уходишь на работу. Я очень скучаю, но не кричу, что тебе нужно остаться дома, чтобы я могла видеть тебя в любое время.       Это был намек, который папа прекрасно понял. Его тоже жалко. Он любит своих родителей и жену. Но они по разным сторонам. Нельзя осуждать папу за то, что он пытается собрать всех своих любимых людей в одном месте. Однако мама вышла за него замуж, чтобы быть счастливой, а не жить по его требованиям. — Ока-сан… а я кушать хочу, — смущённо призналась я, исподлобья глянув на молодую маму. — Сейчас… — она встала как будто на автомате и подошла к кухонной плите.       Царило идеальное молчание. Тишина после бури. Неловкая и угнетающая. Мне было не по себе от того, что никто ничего не сказал на мои слова. Не по себе от того, что пошла против папы, которого действительно очень люблю. — Держи, Ми-чан, — мама поставила передо мной омлет, поделенный на мелкие части.       Я действительно проголодалась, поэтому ела с большим аппетитом. И липким чувством на совести.       Неожиданно папа вышел из кухни. — Куда он? — заволновалась я.       Вдруг папа сейчас соберёт вещи и бросит нас? — Во двор. Покурить, — ответила мама. — Точно? — Точно. — Папа не бросит нас?       Мама удивленно на меня глянула. — Нет, что ты…       В её ответе совсем не было уверенности. Произошедший недавно скандал отличался от всех предыдущих, поэтому она ничего не знала. А я уже обо всем пожалела. — Ми-чан, как покушаешь... иди в свою комнату, папа сменит тебе повязку, — сказала мама и вышла. — Хорошо…       Лучше бы он не оставался дома. Ему нужно было уехать. Если бы он только уехал… не было бы бури.                               ***       Миса нашла своего мужа на заднем дворе. Он сидел на деревянной лавочке с узорчатой спинкой и докуривал сигарету. Присев на самом краю, она неуверенно сказала: — Ми-чан думает, что ты нас бросишь.       Викензо подавился дымом и закашлялся. Миса осторожно похлопала его по спине, мимолётно погладив. Викензо тут же поймал её руку и привлёк к себе, зарываясь носом в волосы у виска. — Почему она так подумала? — Не знаю… Но на миг мне тоже так показалось… — призналась Миса. — Мечтай, я никогда не уйду от тебя, — хмыкнул Викензо, покрепче прижимая жену.       Миса кивнула, принимая обещание, и поудобнее устроилась в объятиях. — Я совсем не ожидала от Ми-чан всех тех слов… Ей же всего лишь шесть лет. — Я тоже не ожидал. Но если подумать об этом сейчас… Мива очень внимательно слушает взрослых и запоминает их слова, чтобы потом сравнить с нами. — Зачем сравнивать? — Ну… полагаю, она так познает жизнь, — пожал плечами Викензо. — Вот как… Однако я никогда никому не говорила, что ты видишь меня слугой или собственностью. Или давишь… Говорила только о том, что родила её, потому что верю, что ты сделаешь нас счастливыми. И что не нужно плакать, если ты уходишь на работу. Откуда она взяла то, чего я не говорила?       Викензо раздумывал около минуты, перебирая волосы Мисы ласковыми движениями. — Твои подружки ничего такого о своих мужьях не говорили? — ... Говорили… — Вот тебе и ответ.       Миса вздохнула. — Я думала, что Ми-чан ничего не понимала. — Я бы тоже так подумал, дорогая. Однако нам пора признать, что она отличается от других детей. Наша Мива очень сообразительна. — Для меня она всё равно маленькая. — Для меня тоже, не переживай, — усмехнулся Викензо.       Посидев немного молча, он глянул на Мису и сказал: — Прости. Я правда повёл себя с тобой, как со своей собственностью. Я не должен был кричать и давить на тебя. Наша дочь права — я ужасный муж и лжец. — Ты не лжец, Викензо, — покачала головой Миса. — И отличный муж. Я не злюсь. Я понимаю, что тебе тяжело и… согласна полететь в Сицилию. — Ты серьезно? — не поверил Викензо. — Миса, не заставляй себя… — Я не заставляю. Мне интересно, как они отнесутся к Ми-чан. Но пообещай мне, что мы вернёмся как только я скажу, — попросила девушка, подняв голову и заглянув мужу в глаза. — Обещаю, — улыбнулся Викензо и поцеловал её.                               *** — Так… Зайка… что мы имеем из увиденного в окне? — спросила я у зайца, спрыгивая с подоконника. — Они помирились. Это хорошо. Папа бросать нас не собирается. Это отлично. И… чует моя маленькая жопка, что у нас будут приключения в Италии… Но... Раз наша ока-сан согласна — то и мы не против. Всё равно мечтала побывать в Вонголе. А если кто-то попытается обидеть меня или ока-сан…       Я посмотрела на игрушку. Она блеснула черными глазками и согласно махнула длинным заострённым ушком.                               ***       Папа зашёл ко мне с аптечкой как раз в тот момент, когда я достраивала замок из мягких кубиков для зайца. — Милая, извини. — И ты извини, — обернулась я к нему, кинув через плечо последний кубик.       Он разнёс ползамка. Папа улыбнулся. — Я больше так не буду. — И я не буду, — кивнула я.       Папа пыхнул от смеха и потянулся ко мне, положив аптечку на кровать. Я чмокнула его в щеку и почувствовала облегчение. — Я никогда не брошу вас с мамой, — прошептал он мне на ухо. — Обещаешь? — подняла я голову и заглянула папе в глаза.       Он вдруг приподнял брови и тут же расплылся в улыбке, поцеловав меня в макушку. — Обещаю, милая.       Позже оба родителя объяснили мне, что нам нужно полететь в Италию, чтобы повидаться с моими бабушкой и дедушкой. Я не возражала.                               ***       У детей регенерация суперская. Да в аниме она вообще почти у всех суперская. Всего неделя — и рана на коленке превратилась в свежий шрам. Всю эту неделю папа и мама активно учили меня итальянскому языку (оказывается, мамочка знает пять языков). Сперва родители хотели учить только алфавиту и простым фразам, но мне очень понравилось учить итальянский, поэтому обучали меня чуть ли не как взрослую. И я вполне могла собой гордиться (почти выучить язык за неделю? Пф, то ли я гений, то ли мои папочка с мамочкой гениальные преподы). Папа сказал, что для ребенка я хорошо говорю и у меня милый акцент. Я же решила и дальше стараться, изучая певучий язык итальяшек (может, найдется кто-нибудь в Италии, кто ещё меня подтянет?). Всё-таки в стране мафии я, скорее всего, не раз побываю.       Уже сидя в самолёте я думала о том, что так и не увиделась с Тсуной.       Ай, пока не страшно. Он, наверное, уже забыл обо мне. Ничего, я ещё очень эффектно появлюсь в его доме, после возвращения. С каким-нибудь сувениром.       Всегда считала себя романтической особой. Мне нравилось ночное небо, дневное… Однако уже спустя пять часов меня стало от него тошнить. В маленьком круглом окошке самолёта больше ничего не было, кроме голубизны, а потом темноты. Даже звёзд не было видно. Так мне и стало понятно, что я — червь, а не птица. Небо люблю исключительно с земли. Как червь.       Спать не хотелось, делать было нечего, в салоне полумрак. Мама спит, обнимая моего зайца (которого я, конечно же, оставлять в одиночестве дома не собиралась), папа тоже спит, но каким-то непонятным образом следит за тем, чтобы я не упала. Я кручусь и медленно ползаю по нему (как червь), пытаясь рассмотреть других пассажиров. Оказавшись у папы на голове (может, он не спит, а притворяется? Я бы на его месте от такого точно проснулась), я выглянула из-за спинки кресла, надеясь обнаружить как минимум бриллиантового человека, и встретилась глазами с лысым мужиком кризисного возраста. В руках он держал итальянскую книжечку в мягкой обложке. Я протянула ручку и шепотом попросила: — Дайте, пожалуйста.       Глаза мужика сделались квадратными, но он всё-таки протянул мне чёрно-красную книжку с яркой белой розой на передней обложке.       Это была увлекательная книжка. Как раз для того, кто плохо знает язык, со всякими мини-объяснениями непонятных слов (небеса, что ли, мне улыбнулись?). Эротический роман «Сгори в огне, белла». Именно благодаря ему я узнала грязные итальянские словечки. В тихом тёмном самолёте. И то, что в книгах итальянские любовники по поведению — как мой папа. А постельные сцены — расписаны подробно и поучительно аки инструкция для девственниц и девственников. В общем, роман про невинную англичанку и итальянца-бабника мне НЕ понравился. Как же, как же! Мне ведь всего шесть лет в конце концов! Я даже ничего не поняла! Что такое «её лоно»? А что такое: «она в смущении взяла в рот его естество»? ФУ, ФУ, ФУ, ФУ, ФУ! Ничего не ПОНЯЛА!       Книгу я вернула мужику кризисного возраста, когда небо стало голубым. Вернула с такой же детской наивностью на лице, с которой одалживала. Его глаза уже были параллелепипедными, однако он забрал книгу и раскрыл там, где оставил закладку. Я наклонилась и одними губами произнесла: «В конце Вероника родит двойню». После такого разрушительного спойлера (до самого конца было непонятно, что будет с отношениями героев, хоть Вероника и отсасывала Гуидо на протяжении всех последних глав) я поверила в то, что мужик способен одной силой воли выкинуть свои глаза из орбит. Хех, люблю нарушать заповедь «Не спойлери ближнему своему».                               ***       Скажу вам честно… я проспала. Проспала высадку с самолёта, проспала того, кто нас встретил и то, как мы зашли на корабль. Жалко, конечно, но зато я теперь умею материться на итальянском (они, в основном, матерятся словосочетанием «горькие члены», здорово? Это их повседневный матюк) и знаю, как должен пройти мой первый раз (там всё было описано почти на биологическом уровне: кровь её закипела, в глазах пелена, его привлекал запах её… бр-р-р, я точно женюсь не на итальянце). Проснулась я уже в уютной каюте в полнейшем одиночестве если не считать зайца, валявшегося рядом. Первой моей мыслью было: «Меня похитили работорговцы!»; но потом я сама с себя проржала, подошла к двери и… не смогла её открыть.       У меня никогда не было клаустрофобии, но тут я чуть не поверила в обратное.       Стучала, кричала, пинала двери, никто не слышал. Даже слёзы на глаза навернулись, но я их вытерла. — Вашу мамашу…       Устав долбиться в непробивные двери, я вернулась к кровати и предъявила претензии зайцу. — Эй, тряпка фаршированная плюшем, не мог с ними пойти?       Спихнув игрушку с кровати, я разлеглась в позе звёзды.       Полежав молча максимум минуты три, я схватила зайца за ухо и стала жаловаться на жизнь. — Хоть печенюху какую оставили бы, жрать хочется неимоверно… Даже воды нет. Точнее, вокруг её хоть попой пей, но конкретно здесь её нет. А ещё писать хочу… Ока-сан! Спаси, умираю! Антропологи режут меня на части!.. М-да… ноль реакции. Видимо, я-таки похищена.       Часов в каюте не оказалось. Она была не очень большой и призывала провести ревизию, видя, что мне нечего делать. Однако ничего интересного не нашлось. Будто надо мной витал дух Облома Обломовича Обломова и как самая заправская бабуля-ведьма из задрипанного села делал на меня приворот серого бытия и неинтересных открытий. Шкафчики, тумбочки были пустые. Пуфики — не мягкие. Помолившись экзорцистам (чтобы они избавила меня от Облома Обломовича), я разбила три статуэтки и была не виновата в этом. Какому работорговцу придёт в голову селить ребенка в каюту с полуголыми Фемидами, Афродитами, Аполлонами и прочими богами? Я бы на их месте так не протупила. Фемиду жалко… Кто из статуэток посмел её грохнуть?                               ***       В замочной скважине появился звук как раз тогда, когда целые статуэтки собрались вокруг разбитых и устроили самосуд, обвиняя Афину в сговоре с Гефестом.       Так, кто бы ни зашёл — главное сделать вид, что так и надо. Я — истинный Потрошитель статуэток, но мне пофиг.       Когда дверь открылась, я обернулась и… уставилась на светловолосого парня сильно смахивающего на папу. Так… папа покрасился? Ему идёт, конечно, но… это не папа. — Привет, — улыбнулся парень, присаживаясь передо мной на корточки. — Привет, — ответила я, с интересом его рассматривая, и тут же спросила: — Почему ты похож на моего папу?       Парень слегка поднял брови, выражая удивление, и спустя миг расплылся в более добродушной улыбке. — Я его брат. Меня зовут Винченцо.       Викензо, Винченцо… те, кто дают своим сыновьям почти идентичные имена — не имеют фантазии. Хотя… папа со своим братом на лицо почти клоны, так что в этом случае, наверное, их матушке (или батюшке) простителен такой выбор имён. Но это совсем неприкольно. Мне нравится разнообразие. — «Брат»? Что это? — время детских вопросов. — Не «что», а «кто», — машинально поправил меня Винченцо и задумался. — Ну… как бы объяснить… У наших родителей родился твой папа, потом родился я… Нашим маме и папе мы сыновья, а друг другу — братья.       Он попытался максимально понятно объяснить и… у него это вышло, на мой взгляд. — А у меня нет брата, — сказала я. — Ну… у тебя всё ещё впереди, — хмыкнул блондин.       В душе я закатила глаза. Ясно, синьор ловелас. В клепании детишек вас больше интересует сам процесс, чем результат. — Пойдём? — спросил он, протягивая мне руку. — Куда? — глянула я в его глаза.       Они были точно такого же цвета, как мои и папины. — К твоим родителям, — пожал плечами Винченцо. — Нет. Почему они сами не пришли? — Ну… я захотел пойти и привести тебя. — Не пойду, — категорично заявила я и отвернулась к статуэткам.       Младший брат папы… Приветлив и обходителен со мной на первый взгляд. А как с молодой мамой? Ему лет двадцать… есть ли у него уважение к жене старшего брата? — Мива, ты не веришь мне? — пустил смешок Винченцо.       А вот это было раздражающе. — Верю… Не верю… Какая разница? — по-взрослому вздохнула я и монотонным тоном бросила: — Меня везут туда, где я никогда не была. Это повод никому не доверять.       От Винченцо послышалось какое-то уважительное хмыканье и он молча удалился, закрыв дверь на ключ. Я вернулась взглядом к статуэткам.       Кто же убил справедливую Фемиду?