После падения

— Эх, Зайка, новое утро, новый день… А я снова только в твоей компании. Ни ока-сан, ни папа ко мне не спешат. Сколько вообще время? Почему в детских комнатах не предусмотрены часы? Я не поставлю этой гостинице пять звёзд, — возмущалась я, сидя на кровати и подкидывая зайца. — Что там ока-сан говорила мне ещё дома? Если проснусь — позвать её, а не воображать себя мисс Самостоятельностью. Открой двери, Зайка, я не достаю.       Заяц, которого я подкинула, перекувыркнулся в воздухе, приземлился на мягкий розовый коверчик и пошёл к двери на своих плюшевых ногах. Удлинил острое ушко, обвил им дверную ручку, повернул её, приоткрыл дверь и… безвольно упал, снова становясь обычной мягкой игрушкой. — Мэрси, — подхватила я его и вышла в коридор, сплошь утыканный камерами видеонаблюдения.       Ну и в какой комнате мои родители? В соседней слева или в соседней справа? Интересно, насколько я везучая?       Подойдя к двери слева от моей, я постучала в неё со всей силы, но это не дало никакого толку, потому что я — маленькая девочка, а дверь — дубовая и толстая.       Ну ничего… сейчас всё будет.       Я вернулась в свою комнату, взяла маленький стульчик от мебельного набора для игр в чаепития и вернулась к нужной двери. Вдохнула побольше воздуха, размахнулась и… обколошматила дверь детским стульчиком из белого дерева (пофиг на камеры). Выдохлась, отошла к противоположной стене, поставила под неё стульчик, уселась на него в ожидании и… осознала, что всё это время за мной кто-то наблюдал на расстоянии нескольких метров. Осторожно повернув голову, я увидела… Занзаса. Не такого, как в аниме, а немного меньше ростом и помоложе. Подростка. Он смотрел на меня с ухмылкой, привалившись к стеночке со стороны моей комнаты. Когда мы встретились глазами, я поднесла пальчик к губам и улыбнулась. — Тс-с-с…       Открылась дверь, которую я отмахала стулом.       А вдруг сейчас из неё вылезет сонный Девятый? Если да — я расскажу ему о том, как блестяще раскрыла убийство Фемиды на корабле.       Нет, я очень везучая. В дверях показался злой папа. Злой и матерящийся на чистейшем итальянском. Вот если бы не книжка дядьки с самолёта — я бы сейчас не поняла, что папа говорит. Но я уже знала некоторые маты итальянцев, поэтому без особого труда поняла, что папа послал стучащего на мужской половой орган и добавил много-много обидных матов по поводу внешности стучащего. Моей, то есть. Я даже обидеться не успела, как папа понял, кто именно потревожил их с мамой сон, и лицо его разгладилось от злобы, а рот брякнул. — Прости, милая. — За что? — удивление стоило мне огромных сил. — Да так… — размыто ответил папа.       Ладно, прощаю его на первый раз, хоть и не вижу никакой трагедии, когда тебя кто-то будит. — Я больше не хочу спать, — оповестила я, спрыгивая со стульчика и идя к папе. — Хорошо… А чем ты… — Стульчиком. — Ага… — папа посмотрел на стул и увидел приближающегося Занзаса. — О, привет, наследничек. — Привет, — бросил тот и с довольной рожей прошел мимо.       Папа взял меня на руки и занёс в мою комнату. Я только хотела спросить у него о Занзасе, как заметила на мускулистом загорелом плече три царапины. Вау… Это его молодая мама так? — Ты упал? — М? С чего ты взяла? — удивился папа. — У тебя ранки, — ответила я, погладив царапины.       Папа протянул к ним руку и отвернулся от меня, пряча улыбку. — Да, упал вчера с кровати и совсем позабыл об этом, милая. — Хочешь, я перебинтую тебя? — поддержала я его ложь. — Нет, не нужно, — фыркнул папа и уткнулся носом мне в макушку, как самый счастливый человек в мире. — Я попрошу твою маму. — Ладно.                               ***       Завтрак в Вонголе — ужаснейшая вещь, когда ты гость. За ним ты увидишь Девятого босса собственной старой персоной; его единственного живого сына Занзаса, от которого за километр (или чем тут в Италии расстояние измеряют) веет яростью; большинство хранителей почётного пенька (отсутствовал только какой-то Висконти); ну и, как изюминка (всегда относилась к изюму нейтрально, а тут — возненавидела), на завтраке будут присутствовать ВСЕ гости. Даже те, которых ты не знаешь, но которые посчитают своим долгом придраться к тебе из-за собственного дурного настроения.       Вот и сегодня такой индивид себя объявил.       Поздоровавшись со всеми, мои родители усадили меня на стульчик с подкладками (чтобы я до стола доставала) и расселись сами. Умостив рядом с собой зайца, я только потянулась к вилке, как какой-то зализанный со всех сторон мужик сказал презрительным тоном: — Принести игрушку на завтрак? Какая нелепость.       На него в миг уставились все присутствующие. — А на каком заборе написано, что я не могу сделать эту нелепость? — фыркнула я и потянулась к стакану с соком.       Теперь уже глянули на меня, однако ничего плохого не сказали, а мужика быстро поставили на место.       Но неудобства для меня не закончились. Бабка изъявила желание лично меня покормить, когда увидела, что молодая мама разрезает мне яичницу на мелкие кусочки. Она дала добро и меня передали бабуле на руки. Некоторое время я терпела это и даже изображала довольство. Однако, когда уже наелась, тактично попыталась сказать, что больше не хочу.       И не смогла.       Бабушка то ли проигнорировала меня, то ли реально не услышала, весело болтая с Жанной. Она пихала мне кусочки пряной яичницы без остановки, как робот, и меня затошнило. Никто этого не замечал. Только сидящий напротив Занзас всё прекрасно видел, однако это ничего не означало. Ждать от него помощи — всё равно, что ожидать, когда мужчина забеременеет.       В итоге я перестала глотать пищу (потому что она в мой маленький желудок уже не лезла) и смачно подавилась.       Все переполошились. — Мива?.. — Ми-чан?! — Милая, всё нормально?       Нет, папа, нифига не нормально, спаси меня от своей долбанутой мамки! — Дева Мария, девочка подавилась! — Дайте ей воды!       Жанна пихала мне в лицо стакан, я кашляла и старалась делать это закрытым ртом, чтобы не оплевать стол и не показаться свиньёй. Лицо очень горело, в горле был раздирающий пожар, и в какой-то момент я поняла, что задыхаюсь, потому что кусочки проклятой яичницы забились чуть ли не в нос. Все паниковали, кричали, что это отравление, пихали мне воду. Кто-то побежал за врачом. Папа забрал меня из рук бабули и принялся легонько стучать по спине. Я снова встретилась глазами с Занзасом. Он смотрел на меня неотрывно, и, когда понял, что я это вижу, сказал то самое слово, которое мне так было нужно: — Плюй.       И я плюнула. Свесилась с папиного плеча и плюнула. Бабуленции в полупустую тарелку (мини-месть на последнем вздохе).       Все застыли.       Я выхватила из дедовых рук стакан воды и жадно его опустошила. Занзас ушёл. Жар начал отступать. Я смогла сделать глубокий вдох. И глянуть на бабулю сквозь злые детские слезы. — Ты! Я же сказала, что больше не хочу! Много раз сказала! А ты!..       Нужных слов у меня не было. Только маты и проклёны. Я уткнулась в папу и попыталась не зарыдать. Почему-то стало так обидно, что взрослая старуха меня не послушала. По-детски обидно. Несправедливо. И страшно. Очень страшно. Я больше не хочу умирать. Не теперь, когда у меня есть всё, что нужно. Теперь мне страшно умереть. — Мама… — услышала я голос папы. — Викензо, милый, я… Я не знала, что Мива так мало кушает… Вы же с Винченцо много ели и… я заговорилась с Жанной о платье для Мивы и… Прости, — голос бабули звучал взволнованно.       Можно сказать, что она испугалась почти так же, как я. — Синьора Лауретта, вы не виноваты, — мягко сказала Жанна.       Стало невыносимо тошно. Я хотела попросить папу уйти, но не успела и рта раскрыть, как мама выхватила меня из его рук и поцокала каблуками к двери, бережно прижимая к себе. — Синьора Миса, стой, — попросил её Девятый.       Но моя смелая молодая мама проигнорировала его.                               ***       Мама сидела у моей кровати и гладила по голове, когда вошёл папа. Я в позе калачика лежала под одеялом и смотрела на блестящие обои. — Как ты, милая? — спросил папа, опускаясь перед моей кроватью и сажая зайца на тумбочку.       Отвечать не хотелось. — Живот болит. Доктор сказал, что это обычное переедание и дал ей сироп, — сухо ответила мама. — Простите, — сказал он и погладил меня.       Мама отвернулась. Я глянула в грустные глаза папы и мне стало стыдно.       Блин… Ну чего я тут умирающую корчу? По ощущениям, переедание так же неприятно, как и истощение. Такая же усталость и похожая боль. Только тошноты нет. В детдоме я недоедала, так как отдавала свою еду малышам моего сегодняшнего возраста. И это не мешало мне вести активный образ жизни. Ну и чем я занимаюсь сейчас? Да, я зла на бабку (какого хрена вызвалась кормить меня, если так хотелось в эту же минуту с Жанной языками почесать?!), у меня нет настроения, однако папу жалко. Он так хотел, чтобы мы с его родителями подружились, а на деле извиняется перед всеми за косяки, которые не его вина. Я — ужасная дочь. — За что тебя простить? — спросила я, принимая сидячее положение и продолжая объяснять уже тоном человека, который познал суть всех переплетений мира: — Ты же ничего не сделал, папа. Бабулита просто глухая. Это от старости.       Мои родители удивленно на меня уставились. — Старички часто ошибаются. Им по возрасту положено, — добавила я, делая самое детское лицо на свете.       Мама фыркнула и засмеялась. Папа с облегчением вздохнул и улыбнулся. — Значит, Мива, ты на бабулиту не обижаешься? — уточнил вдруг появившийся из ниоткуда Винченцо.       Причем, реально из ниоткуда. Раз — и он с нами. Мама испуганно вздрогнула. — Винченцо, через двери входи, — укоризненно сказал папа, даже не глянув на младшего брата. — Извини, Миса, — развёл руками блондин и посмотрел на меня. — Ну так как? — Никак. Я не обижаюсь, — ответила я. — Это хорошо, потому что наша мама идёт сюда, чтобы лично попросить прощения у пока единственной внучки, которую чуть не закормила до смерти.       Ну нифига себе Винченцо правдоруб. Ни папа, ни мама не говорили об этом напрямую, а он… офигенен. — Что-то личико у тебя скуксилось, — заметил Винченцо. — Неужели ты солгала? Уже можно называть тебя «Синьорина Врушка-Мива»? — Нельзя, — отрезала я, с прошлой жизни ненавидя любые прозвища (зря, что ли, мне имя с рождения в документах прописали?). — Я не лгала. Просто бабулита вечно ходит с Жанной. — Чем она тебе не нравится? — спросил папа.       Я замялась. — Жанна сказала тебе что-то плохое? — спросила молодая мама. — Нет, — мигом ответила я и взяла в руки зайца. — Но у неё в голове… дурацкие мысли. Она ненавидит мою ока-сан… И считает, что мой папа — её муж. Мне это не нравится.       В детских покоях повисло молчание. Папа с Винченцо переглянулись, а мама глянула на меня испуганно. — Ми-чан… А как ты узнала, что у Жанны в голове? — Как? — посмотрела я на маму таким взглядом, будто она спросила у меня как я ем, и пожала плечами. — Не знаю. Просто узнала.       Не признаваться же им, что вчера, после того как папа унёс меня в комнату, я и дальше присутствовала в гостиной в качестве плюшевой игрушки, которую мама тискала аки антистресс. Я слышала всё слова, видела каждый взгляд. Каждого. Особенно Жанны.       Эта девушка опасна для моей мамы. Возможно, я ошибаюсь, но она всё ещё влюблена в папу. Сильной любовью. Такой, которая делает с людьми ужасные вещи. Во всех подлинных историях, выдуманных обычными людьми сериалах и фильмах, любовь — вещь роковая.       Лично я пока её боюсь и не желаю познать. В детдоме у меня не было влюбленностей. Ни одной. В детдоме все друг друга знали. Знали о поступках, косяках… Даже у меня были такие поступки в стенах интерната, за которые обо мне могли подумать: «У неё всё в порядке с чердаком?» Наш детдом — сборище отморозков. У каждого, даже того, кому едва десять исполнилось, были поступки, по которым привлекают уголовно. Грабежи, разбои, психушка… Я хотела нормального парня. Не из интерната, но и не маменькиного сынка.       Ладно, возвращаясь к нашей распрекрасной баранихе, хочу сказать, что Жанна — опасна. Я это чувствую. Не даром же с рождения росла среди людей, которым либо на тебя насрать, либо не насрать настолько, что они хотят тебе что-нибудь сломать или нож меж рёбер воткнуть. Ничего краше глаз не выражает подобные желания. Жанну нужно отгородить от моей мамы. Иначе что-то произойдёт. — Мама уже здесь, — сказал Винченцо.       Моя мамуля оглянулась на дверь. Как по волшебству в неё тут же несильно постучали. Папа глянул на меня. — Давай, — кивнула я. — Входите! — громко разрешил он.       Первой вошла Жанна. Заметила Винченцо и ухмыльнулась. — Значит, предупредил? — Значит, да, — ответил тот наглой улыбкой. — Ну… Это к лучшему, — беспристрастно констатировала она и обернулась к двери. — Входите, синьора Лауретта.       Бабулита вошла в сопровождении дедулито. Она была растеряна и виновата, а он… Хм, народ, я не понимаю, у него лицо-кирпич. Видимо, эмоциональностью его сыновья пошли в мать. Каменный фейс дедулито — издержка бытия босса? Плохо, если так. Я людей понимаю именно по их эмоциям. И глазам…       Приглядевшись в глаза старика, я увидела в них только одно: напряжение. — Мива, милая моя розочка, я бы хотела попросить у тебя прощения, — осторожно присела возле меня бабулита. — Мне жаль, что я отвлеклась на Жанну и не обратила внимания на твои слова. В следующий раз я буду внимательнее. Прости меня.       Не буду в подробностях описывать сцену «Внучка утешает провинившуюся бабку». Она не красочная, но мне от неё муторно как вспомню. Однако суть была в том, что я смогла поднять взрослым настроение (я просто титан, а не ребёнок) и согласилась поехать выбрать платье на ЗАВТРАШНИЙ приём.       Я выпала с того, что он произойдёт так быстро (а не через неделю как я думала изначально), но слишком быстро почувствовала предвкушение.       Кого ещё из знакомых лиц я увижу?                               ***       Естественно, что беднячка без нормальной одежды и дома мечтала о самых дорогих бутиках, но… Не для того, чтобы перемерять кучу детских платьечек. Я не в экстазе от шмоток для шестилетних киндеров, хоть мне как раз столько сейчас, если глянуть в зеркало.       Эх, моё первое посещение дорогущих бутиков было… М-м-м-м… Даже не могу подобрать верное слово… Посещение было… ну… таким себе. Мне НЕ очень ПОНРАВИЛОСЬ. Все те платья, которые мне предлагали мама, бабулита, Жанна (принципиально говорила, что её выбор меня не устраивает, хоть он был и ничего) и Винченцо («за компанию пошёл с нами» — отмазка для всех, но я подозреваю, что папа, занятый работой, попросил его присмотреть за нами) я примеряла с показным интересом. И пожалела, что оставила зайца в своих покоях (с ним бы не так скучно было).       Куда больше мне нравилось выбирать платье для мамы. Когда всех удовлетворило платье выбранное бабулитой для меня (помимо этого мне было куплено ещё пятнадцать платьев, ПЯТНАДЦАТЬ!). Бабулита успокоилась, у неё поднялось настроение и… она принялась помогать выбирать наряд Жанне, в миг забыв о моем существование или о существовании Винченцо с молодой мамой. Они отошли на пару метров и всё кроме друг друга перестало иметь для них значение. Вели себя как две подружки-ровесницы и это было забавно.       Да, забавно… Забавно понимать, что свекровь моей мамочки может стать соучастницей Жанны. Как подружка.       Если та, конечно, что-то задумает.       А может уже? — Что выберешь, сестрёнка? — спросил Винченцо у мамы, держа меня на руках. — Что-нибудь длинное, с неглубоким вырезом и… закрытой спиной… — задумчиво ответила мама, переходя в другой отдел. — Как и в первый раз, — фыркнул Винченцо. — Первый раз? — заинтересовалась я, почувствовав, что ко мне приблизился ещё один пазлик маминого прошлого. — Хочешь узнать как познакомились твои родители? — хитро улыбнулся Винченцо. — Нет, Вин, она ещё маленькая, — отрезала мама, перебирая платья на вешалке. — Да брось, ничего такого в этом нет, раз вы с Викензо осознанно привезли её в Вонголу, — отмахнулся Винченцо и рассказал мне историю знакомства моих любимых родителей.       Мама несколько лет назад покинула Японию и сумела устроиться переводчиком в Сицилии. Отработала всего лишь неделю и к ним в офис явился босс какой-то семейки, нуждающийся в переводчике на вечер. У него дочь прибыла из Норвегии и не знала итальянского. Заплатить обещал прилично, да и гонорар положил на стол одной из переводчиц немаленький, но… Никто не хотел идти в логово убийц, мафиози. Никто кроме моей мамы. У неё как раз поджимал срок арендной платы, а до первой зарплаты было ещё очень далеко. Поэтому она решилась. Не хотела на улице оказаться. Босс первым делом отвёз её в бутик за платьем и украшениями. Мама, мягко говоря, прифигела и испугалась, но босс объяснил, что на приёме принято выглядеть красиво и дорого. Маму эти слова не успокоили, однако отступать было поздно. На приёме всё было более-менее спокойно. Дочь босса не говорила много с незнакомыми людьми. Только на приветствия отвечала. А так общалась с мамой. Приём прошел бы для мамы отлично, если бы какой-то пьяный парень не пролил ей на её синее платье вино. Пьяным (а точнее, просто подвыпившим) парнем оказался мой папа. Вообще, папа никогда в жизни не терял голову от девушки, хоть и не был обделён вниманием всех красавиц мафии. Однако на том приёме — мгновенно влюбился в маму. С трудом, но лошадиным упорством, сумел взять у неё номер телефона, и они встретились через два дня. С бабулитой и дедулито он познакомил маму уже через две недели и заявил, что женится на ней. ВСЯ семья была не в восторге, потому что считали его невестой Жанну с самого их совместного детства. И Жанна, влюбленная в папу до потери пульса, считала так же. Разозлившись и наплевав на мнение всех, папа сказал, что всё равно будет так, как хочет он. Бабулите и дедулито ничего не оставалось, кроме как одобрить его брак и организовать свадьбу. Первые два года мама жила с ними, а потом забеременела мной, и папа купил для нас отдельный домик.       «Вдали от опасностей».