Драбблы с малышами-слэшерами

Стоял пасмурный день в Эмброузе. В округе не было ни единой живой души на целых три мили вокруг, поэтому можно было спокойно выдыхнуть и расслабиться. Дождь медленно стучал по крышам домов, создавая какую-то бессвязную симфонию. Из церкви доносилась привычная похоронная музыка. Тишина и покой. Ты сидела на диване в своей комнате, которую тебе, не так давно, первым делом выделили братья Синклеры. Они оказались очень любезными и заботливыми. Винсент всегда, пусть и не словами, но интересовался твоим самочувствием и всячески старался помочь тебе, если это требовалось; Лестер брал на себя, главным образом, готовку (некоторое время назад и уборка была его частью, но, как только ты увидела, что после него больше грязи, чем чистоты, ты взяла эту стихию на себя); а Бо... А Бо был самым близким для тебя человеком из всей этой троицы. Характером вспыльчивый и импульсивный, чего уж там, он однажды готов был сломать брату челюсть за то, что тот не затыкался; наверное, отсутствие должных манер должно быть компенсировано хорошим личиком. Но все же, было в нем свое очарование, которое твой населенный глаз сразу разглядел в этом оборванце. Аккуратно остриженный, с хорошим телом и умением флиртовать он сразу покорил твое хрупкое сердечко. Или в нем было что-то другое? Наверное, это было что-то в его мыслях и действиях, независимое от внешности и характера, что-то такое, что ты смогла разглядеть в его ярко лазуритных глазах, даже в темноте сияющих, как два больших топаза. Если бы у тебя не было своей комнаты, ты бы, наверняка, чувствовала себя некомфортно. По крайней мере, ты бы не смогла прятать свои секретики. Убедившись, что в доме тихо, ты закрыла дверь в свою комнату. К сожалению, на ней не было замка, поэтому приходится довольствоваться тем, что имеешь. Подойдя к изголовью кровати, ты приподняла матрас и выудила из-под него небольшой зип-пакет, расправляя простыни и покрывало в исходное положение. Присев на край кровати лицом к окну, ты открыла пакетик, доставая оттуда несколько привезенных из дома лезвий. Твоя болезнь, твоя страсть, твой наркотик. Самоповреждение уже давно стало частью твоей повседневной рутины. Как паразит, желание боли и выброса переполняющих тебя эмоций брало верх, заставляя раз за разом оставлять на руках все новые и новые шрамы. Это чувство мешало тебе жить и все же оно скрашивало болезненное существование. Столько противоречий и все из-за кусочка железа. И все же это был первый раз, когда ты бралась за нож здесь, в Эмброузе. Ты думала, что оставила эту привычку там, в городе, далеко за лесами и бесконечным шоссе, заметив ее новой дозой, дозой любви. Но все оказалось не так просто. Сегодня, в один из особенно пасмурных дней, тянущая боль в груди стала чересчур заметной. Выдохнув, ты постаралась выпустить накопившееся напряжение. С силой сжав лезвие, ты сосредоточилась на ощущениях, как делала всегда. Холод металла контрастировал с твоими горящими от перешедшего в них жжения. Словно твоя кровь закипала под кожей, опаляя голубоватые вены. Как будто мир вокруг остановился, оставляя после себя только тупой звон в ушах. Но ты знала, что предплечья — не вариант. Уже давно это стало слишком очевидным местом, и твои родители, заметив твою проблему (как же, заметили, они просто увидели какую-то передачу по ТВ, вот и спохватились) стали проверять твои руки. Ты перешла на бедра. Зимой они были скрыты штанами, а летом — удлиненными шортами. Это меньше привлекало внимание, нежели длинная кофта до пальцев в девяносто пять градусов по Фаренгейту. Приподняв ткань пижамных шорт, ты зажмурилась, готовясь к едкой боли, медленно переходящей в наслаждение. Раз. Ощущение, словно вместе с выходящей кровью твое сознание покидали плохие мысли. Два. Три. Теперь твое правое бедро украшали четыре хаотичных, длинных шрама, медленно окрашивающих твою кожу в алый цвет. Четыре. Пять. Теперь столько же ран было и на левом. Чертов перфекционизм. Улыбнувшись, ты приготовилась к продолжению самотерапии, как твое запястье схватила намного большая рука. — Что это? Ты оцепенела. Лезвие выпало из твоей ладони и со звоном ударилось об пол. Твои пальцы затреслись в нервной судороге. Улыбка спала с твоих щёк, лицо заметно побледнело. Раздраженный, нет, шокированный бас продолжал звучать у тебя в ушах, эхом отдаваясь в каждой клеточке мозга. Ты так увлеклась, что не слышала, как он вошёл? Его же не было дома, как он так бесшумно подошёл? — Я ещё раз спрашиваю, что это блядь, такое?,— голос стал громче, и ты сжалась, пытаясь раствориться в пространстве или как-то стать меньше. — Я-Я... Это... — Что это? ЧТО ЭТО?,— Синклер сильнее сжимает твое запястье. — Б-Бо, мне б-больно. — Больно? БОЛЬНО? А это тогда что? Приятно? Хочешь, я сделаю тебе ещё приятнее? Мужчина бросает тебя на кровать, нависая над тобой, и хватает из пакета новое лезвие. Ты хнычешь, пытаясь оттолкнуть его. Бо хватает твои руки и удерживает их над головой. Зло смотря на тебя, он переводит взгляд на твои кровоточащие бедра и подносит к шрамам лезвие. — Б-Бо, хватит! Перестань!,— ты брыкаешься, от чего хватка на твоих руках становится только сильнее. — Держи, если это тебе так нравится! Ты извиваешься и наконец с силой пинаешь Бо в грудь, от чего тот подгибается, отшатываясь. Ты отползаешь к противоположной стороне кровати, приобнимая себя за плечи. Мужчина с минуту прожигает пустоту, наконец встряхивая головой. Синклер смотрит на тебя. Теперь в его глазах нет того странного животного огонька. — Извини малыш,— он бросает лезвие на простынь, показывая тебе пустые руки,— Прости-прости, котенок, я не хотел. Ты шмыгаешь носом, прожигая мужчину заплаканными глазами. Он опускает руки, сжимая ткань своих штанов, и болезненно смотрит на тебя. — Извини меня, ублюдка больного. Не знаю, что на меня нашло. Ну же, иди сюда,— он неуверенно раскрывает руки в немые объятия,— Котенок. Ты сперва настораживаешься его резкой смене настроения. Поразмыслив, ты неловко полезешь к нему на четвереньках и уживаешься к нему на колени. Бо направляет тебя, стараясь не касаться больных бедер, и укладывает одну руку тебе на спину, другой придерживает под коленями. Синклер медленно поглаживает тебя по спине, шепча слова успокоения и безостановочно извиняясь. Наконец, он коротко целует тебя в лоб и укладывает на подушки, жестом говоря тебе оставаться на месте. Он выходит из комнаты и возвращается уже с небольшой коробочкой. Аптечка. Мужчина гладит твои икры, успокаивая тебя. Бо открывает коробку и достает перекись, марлю и мазь. — Будет немного больно,— хриплым голосом заботливо говорит он. Ты киваешь. Бо открывает бутылочку и аккуратно льет содержимое тебе на раны. Перекись неприятно шипит. Жжение заставляет тебя заскулить. Бо успокаивает тебя и осторожно дует на раны. Наконец он берет марлю и прикладывает ее к порезам. Дождавшись, пока ты придёшь в себя, он достает из аптечки какую-то баночку и покрывает содержимым твою кожу. От мягкой мази твои бедра расслабляются, холодок приятно касается уже местами покрывшихся коркой ран. Бо приподнимает твои ноги и обматывает их бинтами, что у него получается чрезвычайно умело. Убрав все материалы, Синклер закрывает аптечку и ставит ее на край кровати. — Прости меня, котенок, я повел себя ужасно,— прошептал Бо, проводя большим пальцем по уже засохшим дорожкам слез на твоих щеках,— Ты и так натерпелась. Ты забираешься к Бо на колени, и он начинает осторожно покачиваться из стороны в сторону в манере колыбельной, мягко поглаживая тебя по спине. — Что случилось, малыш? Почему ты это сделала? —... Это уже... привычка. Я делала это ещё у себя дома. Так легче. Когда больно. — Если тебе ты ещё раз захочется это сделать, порежь мои руки,— ты хихикаешь от его слов,— Я серьезно. — Это не так работает. Просто, когда мне больно на душе, я оставляю порезы, и уже не так болит. Ну, это сложно объяснить. — Я понимаю,— Бо целует тебя в щеку,— Тогда давай в следующий раз, когда тебе будет плохо, ты придёшь ко мне, и мы поговорим, идёт, котенок? — Хорошо. Ты утыкаешься носом в его шею, вдыхая терпкий аромат его духов, смешанный с запахом елей. Он всегда пах по-разному: это мог быть металл; нотки древесины; запах тепла и земли, когда он подолгу задерживался в мастерской брата; домашняя выпечка — единственное, что оставалось неизменным, это въевшийся в его кожу запах машинного масла. И этот запах всегда успокаивал тебя, даря необычайное спокойствие. И вроде бы уже проблемы, из-за которых ты бралась за лезвие ранее, уже и не проблемы вовсе, а простое недоразумение, на котором ты заострила внимание. И вроде бы все хорошо.