Мёртвое сердце

— Вернон? Её муж сел на кровати, настороженно вглядываясь в окно. То, как резко погасли все фонари на улице, всегда было не к добру: в первый раз, — во время замыкания, — скончалась миссис Кракли из шестого дома, во второй — припозднившийся автомобилист прокатился по группе подростков, а в третий наркоман пришил одну из путанок, что облюбовали угол между родной Тисовой и улицей Магнолий. Так что со внезапно погасшими фонарями у Вернона была только одна ассоциация: неприятности. Кряхтя, её муж встал с кровати. Надел халат, подхватил фонарик и стационарную телефонную трубку. Чуть поколебавшись, всё же вытащил ружьё из-за шкафа. Она несколько раз дёрнула ниточку на торшере. Без результата. Проклятая лампочка никак не хотела загораться, а от лунного света толку было мало — она специально выбирала хорошие, плотные шторы. — Никуда не выходи, — сказал ей Вернон. — Я к Дадли, — не согласилась она. Муж махнул рукой и ушёл на первый этаж. Она перешла в детскую, где громко сопел её сын. Опять насморк у ребёнка. Наелся печенья, поросёнок… Вернон быстро спустился по лестнице, стараясь не шуметь. Может, это просто замыкание, но бережёного Бог бережёт, как говорила его сестра. По ту сторону входной двери раздавались голоса; кто-то посекундно сморкался так, что у Вернона уши закладывало. Мужчина аккуратно приблизился к окну и немного отодвинул занавески, досадливо поморщившись: неизвестные успели уйти. Разом вспыхнули фонари. На улице никого не было, но Вернон, наученный горьким опытом, вышел на крыльцо. Морально он был готов увидеть пакет с горящим дерьмом или чей-нибудь труп прямо у себя на пороге. Вместо этого он увидел корзинку с ребёнком. Когда растерянный Вернон поднялся в детскую, держа в руках тихий сопящий свёрток и помятое обслюнявленное письмо, у неё замерло сердце. Вместо маленького ребёнка, погодки своего сына, она видела преддверие катастрофы. Слишком уж малыш походил на родителей, фамильное сходство было невозможно не заметить. Больше на отца, конечно, но и от матери, её сестры, ребёнок многое перенял. У неё была сестра, это правда. Но про неё так давно не было ни слуху, ни письма, что она забыла об их родстве. Заставила себя забыть. У Лили, её сестры, был отвратительный характер и незабываемое обаяние. Родители, когда называли своих дочек, имена выбрали совершенно правильно: тихая, мягкая, домашняя Петуния и яркая, душная, прекрасная Лили. Необычная, незабываемая Лили. Вода в её присутствии горела, растения чахли, ветер сметал фарфоровые тарелки с полок, и острые осколки могли неожиданно погнаться за кошкой — слишком громко и неожиданно та мяукнула за окном. Петуния до сих пор помнила ярко-алые оттенки злобы и страха на лицах своих любимых родителей. Теперь всё сначала. Она прикрыла глаза, всего на секунду представляя, что нет никакого ребёнка у мужа на руках. У неё — никакой сестры, в мире нет волшебства и опасных тварей с волшебными палочками. Всё хорошо и просто. Письмо она потом выкинула, так и не распечатав. Ясно же, что просто так ребёнка не подкинут. Вряд ли за ним вернутся. С маленьким Гарри Поттером, — на вещах было вышито имя, — дела обстояли почти так же плохо, как и с маленькой Лили Эванс. Каша на завтрак, которую он не любил, загоралась; раздражающие ребёнка ползунки исчезали, рвались или уменьшались; громкий телевизор ломался, проводка перегорала. Дадли, её сын, стал бояться сводного брата: тот мог швыряться огнём, летать и больно-больно бить за громкие восклицания. Потом она чуть не потеряла родного ребёнка. У Дадли резались зубки, он принялся капризничать, хныкать и плакать по любому поводу. Гарри решил, что его названный брат ведёт себя слишком громко — и, недолго думая, залепил Диддикинсу рот огромным кляпом. Ребёнок не мог есть и пить, да и дышал с трудом, а кляп вытянули только через несколько дней. Летающие игрушки перестали удивлять уже спустя пару месяцев. В комнатах появилось по огнетушителю. Хуже всего было с разбитыми стёклами и осколками посуды: каждый раз после очередной истерики малолетнего монстра Петунии и Вернону приходилось подметать пол, стараясь не пропустить ни одного осколка. Пылесоса монстр боялся. Ребёнок был опасен. Не только для Дадли, Петунии и Вернона, не только для случайно забредших на Тисовую улицу животных, но и для себя самого. Нанесённые волшебством раны долго не заживали. Однажды Гарри игрался с маленьким огненным шариком, — видимо, ему нравились разноцветные переливы необычного пламени, — и, не придумав ничего лучше, захотел обнять огонёк. Детский комбинезончик вспыхнул в мгновение ока, а дикий вопль был слышен, кажется, даже на улице Магнолий. К счастью, Петунии удалось погасить огонь, вылив на ребёнка воду из вазы с цветами, но ожоги, пусть и слабые, сходили чрезвычайно медленно. Так появился страх перед огнём. Дикий, неконтролируемый, животный. При виде простой свечки Гарри закатывал истерику, от которой лопались окна и трескались стены. Чуть легче становилось, когда летом ребёнок стал возиться в саду. Он рвал цветы и листья целый день, задумчиво жевал незрелые бутоны и возвращался в дом грязный, но уставший до такой степени, что ни на какие скандалы ему энергии уже не хватало. Уловив суть, Петуния принялась загружать мальчика посильной для него работой: прополкой сада, мытьём посуды, протиранием пыли и так далее. Накапливающаяся у не высыпающегося ребёнка усталость мешала ему неадекватно реагировать и выпускать своё проклятое волшебство. Потом она сократила его порции. Если Поттер много ел, то у него было много сил. А много сил — это очередные проявления ненавистной магии, разрушения и опасность для здоровья. Петунии было жаль маленького Поттера, ведь ни она, ни Вернон понятия не имели, как стоит воспитывать детей-волшебников. По правде говоря, единственная встреча её мужа с магиками была просто отвратительной: этот пройдоха Джеймс Поттер пришёл к ним на свадьбу, отколол пару идиотских магических шуточек и, подправив память гостям, убрался восвояси. Точнее говоря, его утащила бледная и постоянно извиняющаяся Лили. Сестру Петуния, конечно, простила, однако желания поддерживать отношения с ненормальными колдунами больше не было ни у неё, ни у её мужа. А потом появился Дадли, и супругам вообще стало не до всей этой мистики. Мальчишка Поттер плохо спал. Петуния могла просидеть рядом с ним всю ночь, держа маленькую потную ладошку и проверяя, нет ли температуры. Гарри ворочался с боку на бок, жмурил слезящиеся глаза, дышал тяжело и часто, будто бы во сне ему приходилось от кого-то убегать. У малыша были явные проблемы с психикой. К несчастью, это было ясно с самого начала: маленький Гарри боялся громких звуков, резких движений и обращённых на него взглядов. Петуния думала, что это из-за явно магической раны на лбу — та воспалялась и раскрывалась, чем бы её ни мазали. Странный зигзагообразный шрам не заживал долгое время и жутко кровоточил, стоило только ребёнку разволноваться. Когда маленький Гарри залез в чулан после того, как уронил кастрюлю (грохот был жутким), Петуния почти не удивилась. Зато потом — облегчённо выдохнула. Поттер открыл для себя тесноту и спокойную темноту чулана и перестал быть таким нервным. Спать наверху, во второй детской, он отказывался. Вернону пришлось перетащить кровать вниз. А потом чёрные вихры неожиданно стали тёмно-красными. В тот день Петуния обнаружила своего мужа на кухне: Вернон пытался напиться валерьянкой, которая совершенно его не успокаивала. Мистер Дурсль много и несвязно говорил: о том, что он сорвался и отходил ребёнка ремнём; о том, что мальчишка пообещал его за это убить; как он, обычный мужчина, чёрт бы вас всех побрал, устал от вечного страха перед мелким паршивцем, от страха за свою семью! Говорил Вернон много, слёзно умолял Петунию избавиться от «щенка». Миссис Дурсль только головой качала: ну куда она его денет? Мальчик, в конце концов, был сыном её вроде бы погибшей сестры. Поттер таскал домой мёртвых животных. Впервые увидев побелевшие глаза какого-то дворового кота, Петуния едва не завизжала. Она ненавидела, ненавидела дохлятину, даже мясо практически не ела. А тут — свежий труп! Смерть сумасшедшей старухи Оллсандей, к которой Поттер отчего-то проникся симпатией, казалось, ещё больше расшатала нестабильную психику ребёнка: тот совсем перестал есть. Первое время Петуния пыталась уговорить его хоть что-то покушать, хоть немного попить, возможно, выйти из чулана. Она даже порывалась вызвать доктора, однако, подходя к телефону, постоянно забывала, кому же она должна позвонить. Ничего не выходило. Несмотря на то, что Поттер ничего не ел, он, казалось, почти не изменился. Только кожа потеряла свой загар, да глаза почему-то стали блестеть, как у мёртвых зверушек, что мальчишка таскал в дом. В коридоре стоял смрад гниющего мяса, но Петунья боялась проверять, откуда же идёт этот мерзкий запах. Вернон ничего не спрашивал, даже не замечал этой вони. Петуния делала вид, что всё в порядке. В какой-то день племянник не проснулся. Его грудь мелко вздымалась, хотя Петунии казалось, что он совсем не дышит — и она, впервые точно осознавая, что ничего не забудет, кинулась к телефону. Приехавшие медики забрали ребёнка в больницу, а через день ей позвонил врач и приятным голосом предложил приехать. — Вероятность того, что ребёнок проснётся, равна той, что он умрёт, — вместо приветствия произнёс он, доброжелательно улыбаясь. От этой улыбки Петунье стало плохо, но воды она просить не стала. — За ребёнком необходим уход, вы сами это понимаете. Вот список лекарств. Вот то, что необходимо будет делать, — увидев настоящий ужас в глазах женщины при виде пачки листов, врач подался вперёд и вежливо, прохладно улыбнулся. — Впрочем, он же не родной, верно? «Не верно», — подумала Петунья, с отчаянием смотря на беловолосого доктора. «Родной». Глаза у мужчины были блеклыми, точно у столетнего старика, но в них плескалась уверенность, граничащая с самонадеянностью и безумием. Вновь посмотрев на стопку рекомендаций, Петунья не была уверена, что сможет вспомнить, как этот ужасный врач выглядит. «Не верно, но…» С появлением Поттера всё в жизни Петуньи пошло наперекосяк: отношения с мужем сильно охладели, приглядывать за Дадли нормально она уже не могла, дом буквально раскалывался на части, а глаза болели от слёз. Поэтому Петуния, почти не глядя на странного врача, решительно произнесла: — Я хочу написать отказ от ребёнка.