Мёртвое сердце

Все сторонились первой парты центрального ряда. Она была совершенно обычной, сделанной из тяжёлого дерева тёмно-коричневого цвета. На парте (и под ней, кстати) не было ни одной налепленной жевательной резинки, которую так любили магглорождённые студенты и ненавидели все профессора без исключения. Не было царапин или похабных рисуночков, оставленных скучающими школярами, пока бдительный профессор отвернулся, чтобы начертить на доске сложную трансфигурационную формулу. — Мисс Эванс, весьма неплохо. Мистер Эванс… старайтесь. Лили посмотрела на МакГонагалл с удивлением: с самого начала урока она, почти не отрываясь, пялилась на пустую парту, которой все сторонились. Но, несмотря на полное игнорирование урока, Лили обнаружила перед собой не серую чашку с отколотой ручкой, а крохотное блюдце с порхающими малиновками на ободке. — Спасибо, — шепнула Лили гипнотизирующему спичку Эвансу. Тот, как всегда, не отреагировал, а первокурсница вернулась к созерцанию парты, в которой девочка не видела чего-то особенного. Правда, гриффиндорка была уверена, что за партой сидит «заучка» Грейнджер, внимательно слушающая нервную лекцию МакГонагалл. Гермиона пряталась от всех. Впервые завидев её призрак, зависший над полом, девочки-первокурсницы подняли такой панический визг, что старшекурсники кинулись в девичьи спальни с палочками наперевес, намереваясь, как минимум, победить дракона. Лестница их, конечно, не пустила в девичьи комнаты, но упёртые гриффиндорцы пытались снова и снова, пока девочки не кинулись прочь из спальни, вопя что-то о привидениях. Лили тоже вопила. Потому что, ну в самом деле! Слишком резко этот призрак появился в спальне — Лили даже проснуться как следует не успела! Перепугавшись визга, Гермиона стала невидимой и не показывалась до урока Трансфигурации. Тогда дети вновь принялись визжать, едва она потеряла концентрацию и вновь приобрела видимость. Бедная испуганная мёртвая девочка. Ничего особенно страшного, на самом деле, в ней не было — по мнению Лили. Гермиона выглядела, в принципе, как обычно: школьная форма, тяжелый портфель, зажатое в кулаке письмо для Джин и Грегора. Только вот половины головы на плечах не было, но это не смотрелось совсем уж ужасно, особенно если не всматриваться. — Мистер Эванс! — Лили втянула голову в плечи и мрачно зыркнула на МакГонагалл. — Вы даже не приступили к выполнению задания! Мальчик послал профессору равнодушный блаженный взгляд, и женщина задохнулась от негодования: — Отработка! — Но, профессор, — нахмурилась Лили. — У брата и так сегодня отработка с профессором Снейпом. — Мисс Эванс, — зашипела сквозь зубы МакГонагалл, доведённая равнодушием своего ученика до той крайней степени бешенства, которую где-то глубоко в душе опасался даже Альбус Дамблдор. — Я смотрю, вам не терпится повторить подвиг своего брата? Отработка! Сегодня отработаете с мистером Эвансом, завтра — со мной, а послезавтра — с профессором Флитвиком! Он упоминал, что вы, юная мисс, пропускаете его уроки! Лили исподлобья взглянула на профессора, вложив в этот взгляд всё своё недовольство и злость на женщину, затем откинулась на спинку неудобного школьного стула и скрестила руки на груди. На отработки ей было, честно говоря, плевать, но вот то, что её дорогой декан, по своей отвратительной привычке, высказала ей всё в лицо, не стесняясь присутствия других учеников… о, вот это её просто вывело из себя! Как же это раздражало рыжеволосую волшебницу! Ну почему МакГонагалл, как нормальный декан, не могла отчитать её с глазу на глаз? Обязательно было вмешивать не только Эванса, но и их однокурсников, и даже первогодок со Слизерина! Холодные пальцы Эванса, невесомо коснувшиеся её ладони, немного охладили злое чёрное пламя, разгорающееся где-то в груди Лили. Девочка с усилием затолкнула в горящие жаром лёгкие немного воздуха. Лишь бы не вылить этот огонь на спину МакГонагалл. Отработки Лили действительно не волновали, и дело было в том, что она совершенно не знала, чем себя занять по вечерам. Волшебство ей надоело почти смертельно, а от бессмысленных маханий палочкой и заучиваний бесполезных простеньких заклинаний тошнило так же, как и от полюбившейся брату тыквы. Даже рисовать первокурснице алознаменного факультета не хотелось; признаться, рисование даже пугало её, поскольку часто выходило так, что карандаш оставлял странные дёрганные линии, складывающиеся в картинки, от которых у девочки болела голова и темнело перед глазами. Лили устала от магии, устала от вечно унылых лекций и бессмысленной траты её времени, слишком ценного для того, чтобы проводить его, сидя за неудобной партой и размахивая палочкой. Ей хотелось бегать, прыгать, кувыркаться! Эта шебутная энергия не могла быть задавлена глупыми уроками полётов на неудобных мётлах, которые, к тому же, выглядели настолько плохо, что могли бы сойти за мётлы для подметания улиц. И скоро столь нелюбимые уроки полётов, что хоть как-то заменяли физкультуру, должны были кончиться, но никакой замены, по словам старшекурсников, у них не было и не будет. В принципе, некоторая физическая нагрузка присутствовала на уроке гербологии и уходе за магическими существами, где ученикам предстояло удерживать в узде разбушевавшиеся растения и животных, но Лили, прочитавшая горы книжек про правильное воспитание и развитие детей и подростков, знала, что этой минимальной нагрузки было недостаточно. Её вообще удивляло, почему английские маги, имея минимальную физическую активность и потребляя кучу жирной и вредной пищи на завтрак, обед и ужин, вид имеют здоровый и даже цветущий. Магия, не иначе. Клокочущей ярости Лили хватило до вечера. Только вдохнув холодный воздух подземелий, девочка ощутила, как кипящая лава её гнева тухнет и с шипением превращается в угольно-чёрную массу, хранящую в своих недрах алые искры ненависти и камнем лежащую на сердце девочки. Отношение Минервы МакГонагалл к своим подопечным было в корне неверным: Лили, к примеру, лишь изредка слышала от профессора-кошки сухие дежурные похвалы, тогда как обругана девочка была не раз и не два. Младшекурсница бросила считать количество порицаний где-то после третьего десятка. — Я уже успокоилась. Почти, — фыркнула Лили в ответ на один из обеспокоенно-равнодушных взглядов Эванса. — Да, почти. Дорога от лестницы-чудесницы, одной из немногих, что не двигалась и не заставляла свои ступеньки исчезать в самый неподходящий момент, до кабинета зельеварения всегда была разной: иногда Лили могла более получаса шагать по серым каменным плитам бодрым шагом, иногда ей хватало пяти минут вялого волочения ног, чтобы добраться до цели; как бы там ни было, но, стоило Лили обзавестись компанией, как непостоянный коридор вдруг замирал, напряжённо вслушиваясь в детские шаги. Тогда дорога занимала чуть больше семи минут, если идти не очень быстро. Эванса волшебный коридор за «компанию», очевидно, не принимал, и детям пришлось шагать так долго, что к концу их почти бесконечного пути Лили едва чувствовала ноги. — Мисс Эванс, мистер Эванс, — поприветствовал детей Снейп, едва те зашли в кабинет. — Вы считаете излишним придерживаться чёткого графика, не так ли? Лили, игнорируя преподавателя и надраивающих котлы несчастных учеников, кое-как доковыляла до ближайшего стула и блаженно развалилась на нём, вытянув ноги и испустив вздох удовольствия. К счастью, на подобное поведение Снейп отреагировал лишь насмешливым тёмным взглядом и приподнятой в недоумении бровью. Немного передохнув, Лили по привычке пошла в кладовку с особенно мерзкими на вид ингредиентами вроде бубонтюберов или слизеобразных медуз. Что примечательно, со всей этой гадостью было необходимо работать очень часто: различные куски этих уродцев во многих зельях являлись главными составляющими. Как можно было догадаться, подобной гадости всё время не хватало. Снейп позволял некоторым своим ученикам заготавливать материал для уроков, дабы не тратить своё время на бесполезную чистку котлов. Чистильщики же котлов, осознавшие нулевую полезность их действий, только бросали угрюмо-злорадные взгляды на кривящуюся от отвращения девочку. Пока Лили стучала ножом по разделочной доске и со смачным хлюпаньем раскидывала кусочки слизняков по баночкам, Эванс бездумно пялился на чистый пергамент, лежащий перед ним на парте. Когда Снейп одаривал первокурсника пристальным взглядом, красноволосый макал перо в чернильницу и заносил его чёрный измочаленный кончик над желтоватой чистой поверхностью. Итогом столь бурной деятельности было множество пятен различных размеров на пергаменте и парте и Снейп, полный отчаяния: злиться на Эвансов он по какой-то причине совершенно не мог. — Ну неужели так сложно, мистер Эванс?! Ни одного выполненного домашнего задания! За всё время! А теперь вы, сидя тут, отказываетесь написать и одну-единственную строчку! К тому моменту, как колокольный звон оповестил о приближающемся комендантском часе, около бесформенных пятен появилась ровно одна строчка. Лили успела заполнить все предложенные ей ёмкости вязкой слизистой массой, и, наверное, это уберегло брата гриффиндорки от немедленной расправы со стороны зельевара. — Вон отсюда! — в сердцах воскликнул Снейп, едва взглянув на пергамент Эванса. — И чтоб глаза мои вас до следующего урока зелий не видели! Недовольно ворчащая Лили по привычке схватила брата за руку (Эванс не обратил внимания на мгновенно впитавшуюся в школьную форму слизь) и постаралась как можно быстрее увести тормозящего слизеринца из владений мрачного таинственного профессора, пребывавшего в самом скверном настроении. Коридор, утомившийся от топота и детских голосов за долгий-долгий день, выплюнул их на лестницу едва ли не через пять шагов. Недружелюбно сверкнув глазами-факелами, подземелья зашипели гаснущим пламенем и завернулись в тишину и темноту ночи, точно в одеяло. Лили на подобное ребячество только головой покачала: ну надо же, древний замок, а ведёт себя… Лестницы складывались в одну большую головоломку, в которые так любила играть младшая Эванс в приюте. Ступеньки, тихонько перешёптываясь крошащимся камнем, строили беспроблемный путь, ведущий исключительно вверх; по обычаю, Эванс всегда сначала доводил сестру до её общежития, откуда возвращался в гостиную серебряного факультета, сопровождаемый злыми взглядами гриффиндорцев и недовольным ворчанием почти уснувших портретов. Их почему-то пугала близость красноволосого первокурсника с пустыми глазами, отражающими редкие огненные искры, точно две зелёных стекляшки. Лили клюнула Эванса в щёку, неловко ударившись носом о высокую острую скулу. Смущённо потирая пострадавшую часть лица, девочка улыбнулась, тихонько пожелала брату спокойной ночи, назвала пароль скучающей даме на портрете и проскользнула в душное веселье гостиной Гриффиндора. Полная дама, как и всегда, спустя несколько минут бессмысленного и тупого взгляда первокурсника, мягко сказала: — Иди, мой мальчик, — сказала Полная дама. — Тебе пора. Твоя замечательная сестрица расстроится, если ты попадёшься мистеру Филчу или его кошке. Обратный путь был труднее. Лестницы упрямились, факелы не желали зажигаться, когда Эванс подходил к ним. Его сопровождал гул голосов: встречные портреты весьма нелестно отзывались о мальчике, тотчас забывая о нём, стоило слизеринцу пройти мимо полотен. Замок не замечал Эванса, а если и замечал, то старался скрыть это, будто маленький ребёнок, играющий в прятки. Подобно ребёнку, закрывающему глаза и верящему в собственную невидимость, Хогвартс замирал лестницами, тушил факелы, освобождал коридоры и выпроваживал привидений. Любое существо, способное встретить Эванса на пути, уводилось от мальчика, будь то паук или миссис Норрис. Любое существо, неспособное поддержать ребячество тысячелетнего замка, неспособное притвориться, будто слизеринца не существует, не могло найти Эванса. Когда-то давно так замок играл с двумя своими родителями. Лукаво перемигивался искорками магии, творил барьеры в пустых коридорах, прятал вещи первого, потом — притворялся, будто бы второго не существует, чтобы остальные не узнали о нём. Мальчик напоминал замку о тех временах, когда каждый серый камушек был юным, идеально подогнанным под другие, когда магия струилась по стенам, когда сознание было таким маленьким, что уместилось бы в детской ладошке. Это злило и радовало одновременно, и груда камней, начавшая забывать себя, не могла определиться, нравятся ли ей её новые-старые чувства и мысли. Пока выходило, что не нравятся, и пустые коридоры привели Эванса на третий этаж.

***

Как и всегда, в больничном крыле было тихо и светло. — Тебе стоит быть осторожнее, милая, — мягко подтолкнула мадам Помфри Лили к выходу. Девочка кое-как переборола желание скривиться: её коленку, вновь старательно разодранную, мадам обработала так быстро, что Лили не успела и моргнуть, не то, что хорошенько оглядеться по сторонам. А ведь она так хотела увидеть своего брата, попавшего в больничное крыло больше недели назад! Кто бы вообще мог подумать, что Эванс, всегда спокойный и равнодушный, захочет сунуться в Запретный коридор, наплевав на предупреждения бородатого противного директора. Хотя, говоря откровенно, Лили не была уверена, что её брат вообще слышал слова Дамблдора. И вот результат: слизеринец в больничке, а приглашённые колдомедики «борются» за его жизнь. Лили было нестерпимо интересно, как вообще можно было бороться за то, чего нет. В любом случае, мадам Помфри, говоря, что умница-Эванс ни разу не посещал больничное крыло за полгода, определённо сглазила мальчика. Иначе с чего вдруг братец Лили так внезапно утратил своё прекрасное здоровье и не менее прекрасную разумность? — Мы идём? — спросила Салли-Энн, едва Лили закрыла за собой дверь. Эванс кивнула девочке и уверенно зашагала в направлении подземелий — следующим уроком в расписании значились зелья, которые Салли отчего-то очень любила. Возможно, дело было в том, что Снейп тратил свои насмешки и драгоценное внимание на более гриффиндорнутых учеников вроде Рона Уизли или Дина Томаса. Ну, или на беднягу-Невилла, у которого руки росли немного не оттуда, откуда бы следовало, а от мрачного взгляда Таинственного Профессора эти самые руки-крюки ещё и начинали дрожать. Салли тихонько пыхтела рядом, пытаясь подстроиться под лёгкий летящий шаг Лили, что было гиблым делом. Пожалуй, идти столь же быстро, как и маленькая Эванс, мог только Северус Снейп со своей чёрной развевающейся мантией, но уж никак не медлительная, пухленькая очкарик-Энн. Она, несомненно, была прекрасной девочкой: спокойной, тихой, нетребовательной и старательной, и даже россыпь тёмных, почти коричневых веснушек не портили её круглое личико, светящееся добродушием. К несчастью, она не обладала нужными для Гриффиндора качествами и была слишком невыразительной на вид, чтобы сумасшедшая стая алознамённых приняла её за свою, так что спокойной жизни Энн не видела. Ей бы поступить на Слизерин — несмотря на всю мягкость облика, Энн в душе была той ещё змеёй. Но видно это было только при очень-очень близком общении. «Очень-очень» они стали общаться после смерти и частичного воскрешения Гермионы Грейнджер. — А почему ты поступила на Гриффиндор? — спросила Лили, не сбавляя шага. Салли сделала несколько шумных вдохов, прежде чем ответить: — Не знаю, шляпа же распределяет. Её на меня даже надеть… не успели. Лили понимающе кивнула, хотя и не помнила, как именно распределяли её одногруппницу. Вообще, сама церемония распределения запомнилась ей довольно плохо, и любые попытки получше вспомнить что-либо приносили с собой непроходящую головную боль и множество незнакомых лиц, среди которых особенно выделялось мальчишеское. Бледная кожа, чёрные от волнения глаза, тонкие, сжатые в полоску губы и нервные рывки головой при попытках откинуть чёрные прядки волос с глаз. Девочки едва успели к началу урока. Салли-Энн принялась раскладывать справочники и ингредиенты, мыть посуду и рабочие ножи, проверять рецепты и внимательно записывать слова профессора Снейпа, которого она, несмотря на всю свою мягкую и податливую натуру, совершенно не боялась. Лили смотрела лишь на то, как Северус Снейп время от времени встряхивает головой, пытаясь откинуть мешающиеся ему при варке образцово-показательного зелья прядки угольно-черных волос. Голова у неё раскалывалась. — Мисс Эванс, вам плохо? — заметил её состояние профессор Снейп. — Мисс Перкс, проводите однокурсницу в больничное крыло. — Не надо… я сама дойду. Спасибо. Лили быстро собрала вещи, кивнула Перкс, — та слишком любила зелья, чтобы пропускать хоть один урок, — и Снейпу, а потом вышла из класса. Ни в какое Больничное крыло она не собиралась — не видела смысла. Мадам Помфри её туда уже практически не пускает, научила первокурсницу лёгким лечебным заклинаниям, и всё. Поэтому Лили отправилась туда, где её никогда и никто не находил — в убежище призрака своей однокурсницы, Гермионы Грейнджер. Лили обнаружила её пыльное убежище во время одной из своих вечерних прогулок по замку в конце ноября. Делать из-за «болезни» Эванса девочке было решительно нечего, сидеть в гостиной она не хотела, а мрачные перешёптывания портретов бодрили юную гриффиндорку не хуже ужасных на вкус зелий. Ближе к ночи факелы и свечи гасли, погружая негостеприимные и полные волшебства коридоры в ощетинившуюся лунными тенями темноту. Лили было на удивление легко скользить по этим теням, извивающимся под её ногами, играя с ними в догонялки; именно одна из таких игр привела её в старый класс чар с подкопченными стенами и трещинами на полу. Гермиона даже не обратила на неё внимания, а Лили, увлечённая и заинтересованная тоской мертвой, тихонько уселась на одной из парт, во все глаза смотря на свою бывшую однокурсницу. Никто не заметил смерти Гермионы Грейнджер. По правде говоря, если бы она не просвечивала и не была светло-голубого оттенка, вряд ли кто-нибудь вообще обратил бы на неё внимания. Но Гермиона просвечивала, сдавала полупрозрачное домашнее задание на голубоватых свитках-миражах, что таяли от одного прикосновения, исправно посещала все занятия по расписанию и даже иногда приходила в Большой зал, где могла усесться прямиком на ученика, не заметив того. Дети ругались и шипели на неосторожное привидение, не осознающее собственной смерти, но поделать ничего не могли и даже упросили декана вернуть девочке-призраку её кровать: расстроенная Гермиона, каким-то образом не выспавшаяся, причитала весь день после того, как ей пришлось «проспать» долгую ночь на диване в гостиной. Другие привидения сочувственно качали своими головами и с жалостью смотрели на нового члена призрачной общины. Как сказал Николас, привидение факультета Гриффиндор, подобное поведение для недавно умершего человека вполне естественно: девочка никак не могла осознать и принять свою смерть с достоинством; вместо этого она продолжала следовать привычному распорядку дня, плывя по неспешному течению своей не-жизни. Неудобно вышло с изменившимся расписанием. Как и всегда, в начале февраля оно полностью перекраивалось: добавлялись «тёплые» предметы вроде гербологии и основ ухода за магическими существами, которые традиционно проводились на улице. Радостные дети получили повод побольше находиться на свежем воздухе, а раздражённые преподаватели теперь отлавливали вновь принявшихся прогуливать учеников по всей территории школы. Бывало, профессор Вектор или профессор Снейп чуть ли не за уши вытаскивали лентяев из самых неожиданных мест. Ученики были везде, от поваленных деревьев, полых и тёплых внутри, до самодельных хлипких домиков на деревьях, держащихся лишь на честном слове и самой магии. Так вот, немного неудобно вышло с Гермионой. Расписание изменилось, ей об этом сообщили сердобольные ученики, но девочка-призрак продолжала путать кабинеты и часы, приходя учиться по старому расписанию и тем самым часто оказываясь на уроках старшекурсников, где решительно ничего не понимала. А если и понимала — то тотчас забывала, поскольку, как узнали любознательные рейвенкловцы, ни портреты, ни привидения не могли нормально учиться после своей смерти, хотя и обладали идеальной памятью о собственной жизни. Девочке, конечно, повесили расписание рядом с её вечно пустой и холодной постелью, но Гермиона не могла запомнить даже распорядок дня, не говоря уже о чём-то большем. Когда Гермиона прекратила посещать уроки, первогодки вздохнули с облегчением. Девочка их пугала, и Лили прекрасно понимала своих однокурсников, хотя и не разделяла их страха. Призраки являлись слепком личности, его ярким посмертным отпечатком, фиксирующим также то, как человек распрощался с жизнью. Именно поэтому Кровавый Барон щеголял с огромным кинжалом в груди, Серая Дама стыдливо кутала шею с синяками удушья в прозрачную шаль, а Николас хвастал своей почти отрубленной головой — как же, сорок пять ударов тупым топором! То, что осталось от головы Гермионы, порой пугало не только маленьких детей, но и взрослых. К концу дня до призрака это доходило, и она уединялась в старом, всеми позабытом классе чар. Утром это знание ускользало, и Гермиона вновь и вновь ловила на себе странные, полные страха и отвращения взгляды. Посещение призрака стало чем-то вроде традиции. Лили приходила к ней в основном по вечерам, когда девочка точно была в классе и грустила над своей судьбой. Но иногда Гермиона оказывалась в «убежище» и днём, как сегодня. — А что ты тут делаешь? — удивлённо спросила Лили у Гермионы. Она рассчитывала побыть в одиночестве. К тому же, Лили нравилось слушать про проблемы маленькой неживой девочки: тогда собственные беды начинали казаться Лили не столь значительными. Перепуганный призрак резко обернулся, заставив Лили скривиться: что бы она ни думала о Гермионе Грейнджер, выглядела та не очень приятно. Осколки светло-голубого черепа украшали её плечики, тёмно-синяя, а кое-где даже фиолетовая тёмная кровь пропитала форму. К резким обломкам того, что некогда было головой, крепились куски плоти; длинные нити, похожие на растянутую жвачку, болтались и путались в остатках волос. Лили чуть привстала, с интересом заглядывая в половинку черепной коробки, где, как в чаше, плескался желеобразный суп из остатков хвалёного мозга. — Я… я… плачу. Лили склонила голову к плечу и чуть прикрыла глаза. Которых, кстати, не было у Грейнджер. А значит и плакать она не могла. Эванс поудобнее уселась на парте, подтянула колени к подбородку и улыбнулась, хотя и не было в её улыбке ничего доброго: — Ну, плачь. Плачь. Я тебя постерегу.