Мёртвое сердце

Проклятый дождь лил больше недели. Дороги за это время окончательно превратились в бескрайние моря грязи. Половину и так хлипких крестьянских домишек вконец размыло; магглы, грязные, мокрые и уставшие, прятались от стихии в более прочных сараях своего скота. Салазар успел познать истинное разочарование, а деревенская церквушка лишилась крыши и дорогих цветных витражей. В последнем, стоит признать, была вина Слизерина. Он и подумать не мог, что один из экспериментов на ниве зельеварения окажется крайне нестабильным варевом с сильным свойством притяжения энергии. Шальная молния, — квинтэссенция этой энергии, кстати, — вполне закономерно притянулась прямо к котлу, разрушив и опалив всё, что встретилось ей на пути. Слизерин был одним из сильнейших магов (по крайней мере, он сам так считал), и его мастерство спасло ему жизнь. Но не его одежду, вместе с которой сгорели все алхимические бумаги, ингредиенты, запас готовых зелий и большая часть волос. Так что Слизерин был гол, зол и отвратительно лыс. С собственной наготой он смог справиться довольно легко, хотя для этого магу пришлось переступить через чувство собственной брезгливости. Монашеские робы в церковных сундуках пахли вином, а на рукавах имели странные белые пятна, о происхождении которых Салазар предпочитал не задумываться. Полы одеяния закостенели от грязи и при ходьбе били мага по ногам. На улице пахло мёртвой стоячей водой, в церкви — воском и миррой. Дождь прекратил попытки утопить землю, но небо всё ещё было серым и задумчивым. Выйдя из полуразрушенной церкви, Салазар всмотрелся в хмарь на небосводе. Порой облака могли сказать больше, чем иные гадательные системы вроде карт или рун, говорил Салазару его мастер предсказаний. Умению читать послания небес Слизерин долго учился у одного из шахов тёплых южных стран. Облака не молчали. Меняясь и перетекая из одной формы в другую, они красовались перед смотрящим на них магом. Кокетливо подставляя серые бока, они не задерживались в одном положении ни на секунду. Салазар нахмурился. По всему выходило, что дождя больше не будет, но стоит ждать неясный «небесный дар». Сюрпризы Слизерин не любил, так что эта новость не вызвала энтузиазма. Что с ним делать-то, с даром? К тому же, от «дара» ему отказываться было нельзя, иначе — смерть. Но что бы ни принесло ему небо, Салазар мечтал поскорее уйти из опостылевшей деревни. Дождь прекратил изливать на землю своё уныние, так что заклинания ложились бы на дорогу ровными пластами, превращая размытую грязь в подобие твёрдой земли. От церкви до главной площади было не больше пятисот шагов. Идя по собственным заклинаниям, Салазар старался не смотреть по сторонам: косые домишки и сараи приводили его в бешенство. Как могли все эти люди, живущие в таких домах, быть столь невежественными? Ни один из детей не задумывался над красотой неба или же смыслом жизни. Для крестьян вообще всё было просто. В их головах существовала выпивка, что позволит пережить зиму, и урожай летом, из которого и готовилось отвратительное на вкус пойло. Узкоумие и нежелание развиваться вгоняли Слизерина в тоску. — Стойте! Нет! — услышал мужчина детский голосок. — Да точно прислужница рогатого, шоб мне провалиться прям тут! Лови её! Салазар поднял голову. Впереди мелькнуло что-то яркое, на секунду полыхнуло изумрудным цветом, а потом раздался злой и отчаянный вопль, который, судя по тональности, принадлежал ребёнку. Сощурив глаза, маг ускорил шаг, и уже через пару мгновений вышел на когда-то бывший утоптанным пустырь; деревенские гордо называли его площадью святой Екатерины. Прямиком в центре этой площадки тройка мужиков разного возраста пыталась сорвать странного вида одежду с довольно хорошенькой рыженькой девицы примерно двенадцати зим. Рыжая брыкалась, кусалась, сверкала яркими, даже чуть светящимися глазами и рычала, как маленький зверёк. Это не слишком ей помогало против крупных и сильных пахарей. Чуть поодаль одна из баб пыталась сломать какую-то палку, и каждый раз, как у неё это не выходило, презренная толстуха начинала вопить во весь голос о происходящей чертовщине, не забывая хулить визжавшего подростка. Вокруг всей этой ненормальной сцены собралась почти вся деревня, — как же, такое развлечение! — и потому Салазару не стоило труда смешаться с разношёрстной толпой. Помогать рыжей маг не собирался. Да и с чего бы ему воспылать подобным желанием? А вот досмотреть, чем эта катавасия кончится, было любопытно. — Чтобы вас всех…отрыгнули! Ублюдки, вы…! Твари! — надрывалась рыжая, мешая знакомую Салазару речь с непонятными словами. Ловко извернувшись, она засадила ботинком по промежности одному из державших её мужиков. Тот ожидаемо согнулся, а девчонка, вывернувшись из лап опешивших пахарей, попыталась было удрать, да только не смогла прорваться сквозь кольцо любопытствующих. Пометавшись по границе площади и чуть было не нарвавшись на выставленные вилы, рыжая замерла недалеко от Салазара, встав к нему полубоком и невольно позволяя магу как следует её разглядеть. Одежда и правда была странной, да ещё и довольно откровенной: какая-то немыслимая короткая юбчонка, едва прикрывающая бёдра; обтягивающие ноги до тощих коленок куски ткани, один из которых был стянут вместе со странным ботинком ранее; сверху — мешковатый жилет без пуговиц, надетый на порванную рубаху, какие носили мужчины на дуэли. Девчонка не была похожа ни на кого из тех, кого знал Салазар, — а он обошёл половину мира! Рыжая, растрёпанная и совершенно точно испуганная девочка, будто почувствовав его взгляд, повернула голову точно к Салазару. Магу показалось, что время на мгновение застыло. Яростные болотные глаза действительно светились, что Салазар принял было за обман зрения. Ржавые волосы пришелицы принялись электризоваться, медленно преодолевая все мыслимые и немыслимые силы, тянущие их вниз под их весом. Мелкие капли грязи под ногами рыжей принялись подпрыгивать и бурлить, и Салазар в предвкушении приоткрыл рот и широко распахнул глаза: перед ним была настоящая… — Ведьма! — истошно завопила какая-то баба, стоявшая рядом со Слизерином. Остальные подхватили эту начавшуюся истерику. Орущие женщины, собирая юбки, улепётывали по грязи подальше от площади, а более воинственно настроенные мужики принялись сужать кольцо, заключая напряжённую фигурку рыжей в барьер из острых вил. Что характерно, пришелица не двигалась, только смотрела яркими полубезумными глазами по сторонам и всё больше горбилась с каждым шагом её врагов. Было совершенно очевидно, что девица решила использовать нечто похожее на оружие «последнего шанса», которое было в арсенале у любого уважающего себя мага. После таких атак не выживал никто, включая самого волшебника. Слизерин не мог позволить столь интересной персоне так бесславно пасть, а потому он всё же вступил в противостояние. К тому же, это наверняка был тот самый «дар». Ему ничего не стоило смести полностью сосредоточенных на девице мужиков всего лишь одним резким взмахом руки. Рыжая тотчас кинулась на бабу, вертевшую в красных руках палку и, повалив на землю тучную женщину, выцарапала не только вожделенную ветку, но и, кажется, один заплывший глаз. Резво отскочив и от стонущих мужчин, и от истерящей бабы, пришелица настороженно уставилась на замершего Слизерина. — Иди за мной, — приказал Салазар, не давая рыжей и рта раскрыть. Та дурой не была: посеменила за магом беспрекословно, хоть и кидала ему в спину тяжёлые взгляды, полные недоверия и опаски. Слизерин по устоявшейся традиции вёл её в церковь, — единственное место во всей деревне, которое он знал достаточно хорошо, чтобы быть уверенным, что в неё никто не пойдёт вне мессы. Заведя рыжую в полуразвалившийся его стараниями храм, Салазар скинул капюшон с головы, являя девочке обгоревшее лицо и лысую голову с парой жалких клочков волос. На подобную демонстрацию та отреагировала на удивление равнодушно, мазнув по открывшейся «красоте» равнодушным взглядом потемневших глаз, всё ещё бывших на диво яркими. — Как ты оказалась в этой деревне? Рыжая скривила губы и недовольно посмотрела на Слизерина, заставив того нахмуриться. — Как ты оказалась тут? Отвечай! Повышенным голосом маг добился только направленной на него ветки и неразборчивого шипения, сорвавшегося с губ пришелицы. Заинтригованный неожиданной догадкой, Слизерин повторил свой вопрос на змеином языке. — Не знаю, — мгновенно ответила девочка, из глаз которой немного исчезла настороженность, — неудача, — и я тут. Не понимаю другой речи, слов ваших двуногих. — Что ты имеешь в виду, говоря «наших»? Чтобы пояснить свои слова, рыжая несколько раз произнесла тот же вопрос, что задавал ей сам Салазар. Слизерин с удивлением слушал совершенно иное звучание родного человеческого языка. — Слова как кто-то съел и срыгнул их кости, — прокомментировал маг, недовольно морщась: парселтанг был не самым эффективным способом общения. — Не помнишь, как ты тут. Что последнее ты помнишь? Как тебя называть? На мгновение рыжая задумалась. Последний вопрос звучал как «что у тебя за вид?», но девочка поняла его верно: — Называют Лили. Последнее… спешка от большого и громкого, — девочка явно передёрнулась, и краска исчезла с её лица, до невозможности обострив скулы, — потом упала сама. С высоких камней людей. «Высокие камни» могли значить башню или искусственные скалы, и Слизерин уточнил термин. Получив ответ, маг задумался. Выходило, что девочка убегала от какой-то твари неизвестного вида и размера. Но для змей даже шелест тела большей змеи был «громким», так что это ничего не проясняло. В процессе убегания ей не пришло в голову ничего лучше прыжка с башни для спасения. Значит, участь иначе была бы хуже? Но это не снимает вопроса: как она вообще очутилась в этой всеми магами забытой деревне? — Ты видела яркость? Слепящий шар? Громкий звук? Что-то? — Ветер и много красок, от быстроты стремления вниз. Два шара ярких. Цвета неба. Слизерин потёр висок, зашипев, едва наткнувшись холодными пальцами на свежий ожог. Рыжая, охнув, покопалась в карманах изодранной пошлой юбки и достала маленький флакон. — От всего. Сладкий, горький, трава. Живой. Настойка, оказавшаяся простым бадьяном, немного успокоила боль, и Салазар уже более благодушно оглядел свою находку. Это точно был тот самый «дар». В любом случае, отпускать рыжую было расточительством. Сначала надо хотя бы узнать, что она может предложить. — Идёшь за мной. Выполняешь требования. Подчиняешься. Рыжая Лилит подозрительно оглядела его с ног до головы. — Подчиняюсь? Нет. Учишь меня языку. Ты, старший, защищаешь младшую. Учишь всяким, — она покрутила кистью руки, подбирая слово, — атакам? Изменению реального. Понимаешь? Она ещё и торгуется! — Понимаю. Подчиняешься. Учу говорить и изменению реального, и атакам. Что попросишь. Но, — Салазар чуть оскалил зубы, — подчиняешься. Лилит поджала губы и обречённо взглянула на Слизерина, ожидающего её ответа. По идее, ему-то она была нужна только для удовлетворения собственного любопытства, а вот без старшего мага такая молоденькая девочка рисковала много большим. — Сезона спаривания нет, — тихо и неуверенно сказала она. Слизерин расхохотался. Спаривания? Он и не думал, — мала ещё, ха! — И не будет, Лилит. — Н-ну, тогда — подчиняюсь.

***

«Бежала-бежала-бежала, упала — и вот в новом, полном тайн и чудес месте! Ах, как приятно изучать всё происходящее вокруг! Всё такое необычное, интересное, увлекательное! Ах, Лили, как же повезло тебе…» Хриплый приказ от полулысого Мастера поднести ещё выпивки прервал череду самоубеждений девочки. Аффирмации не работали. По правде говоря, вокруг всё было грязно и жутко, неприятно пахло немытыми телами и навозом, а ясные животные глаза Мастера навевали мысли о детских страшилках. Лили натянула на личико самую сахарно-приторную из всех своих улыбок и, весело щебеча что-то бессмысленное, поднесла магу большую и грязную кружку какого-то дикого пойла. Она жалела лишь о том, что плюнуть в посудину не удалось. «Мастер, — имени своего он так и не назвал, скотина, — маг выдающийся, несомненно. Но также несомненно он просто отпадный муд… уро… мудрец, чтоб его!» Причины, чтобы затащить её в мрачное ароматное пристанище пьяниц и полуживых путников, Лили не находила. Мастер одной силой мысли мог творить такие вещи, от которых Дамблдор повыдёргивал бы себе всю бороду по волоску, но создать хоть какую-нибудь тряпочку от дождя или наплодить золотых монеток не хотел. Или не мог, Лили не была уверена. Но вести приличную девушку в трактир! Да такого ни один приютский мальчишка себе бы не позволил, прежде всего из-за того, что Лили дала бы ему в глаз за одну только мысль! С Мастером, конечно, подобное было невозможно. Несмотря на тщательно подогреваемую неприязнь, уселась Лили поближе к своему вроде как учителю. Заинтересованные взгляды окружающих пьяных мужчин её пугали: примерно зная нравы средневековья, Лили не была уверена в собственной безопасности. Мастер на такое поведение только фыркнул. Поколдовав над своей кружкой, он отпил изменившийся напиток из уже чистой посудины. — Как делать так? — не удержала любопытства Лили. Змеиные глаза мазнули по её фигуре коротким равнодушным взглядом. — Рано тебе ещё. Неси пищу, что забыла. От досады девочка сморщила нос. Она надеялась, что те две тарелки, что она оставила у трактирщика, не для них. Уж больно убого они выглядели! К несчастью, надежды её не сбылись. Провожаемая мужским вниманием, девочка, так и не попросившая у Мастера юбку подлиннее и неистово об этом жалеющая, подошла к уродливому, как и всё вокруг, трактирщику. У мужика не доставало левого глаза. Чёрный провал глазницы был кое-как прикрыт лоснящимися от грязи кучерявыми волосами. Выдающийся нос с парой больших прыщей казался несуразно мелким по сравнению с огромными блестящими красными губами, напоминавшими две жареных сосиски. Зубы, скрывающиеся за этими губами, и вовсе повергли Лили в ужас: их было меньше половины, зато все они оказались жёлто-чёрными, как на подбор. — Прошу, малышка, — дыхнул на девочку трактирщик, пододвигая тарелки. Задержав дыхание, Лили быстро кивнула, и, схватив посуду, метнулась обратно к Мастеру. Вонь изо рта, не знавшего в жизни зубной щётки, сразила её наповал. — Увереннее, — зевнул Мастер. — Они пусты. Ты полна силы мира, они — нет. Лили скривилась, как от зубной боли. Она не могла объяснить всех охватывающих её чувств, и дело было не только в скудности парселтанга, но и в том, что Мастер не видел совершенно ничего предосудительного в поведении окружающих его людей. «Выросший в хлеву удивляется чистоте», — проворчала про себя Лили, аккуратно отодвигая подальше тарелку с непонятной баландой. Голода она не чувствовала: то ли перенервничала, то ли Мастер намагичил что-то непонятное, то ли так сказалось её нежданно-негаданное перемещение в прошлое, минимум на пятьсот лет назад. Она была в прошлом. С этим было совершенно необходимо смириться, свыкнуться с этой мыслью и перестать отвергать её, точно одну из бредовых идей, неспособных к самостоятельному существованию без поддержки верящих в это людей. Прошлое окружало Лили со всех сторон, оно было в матерящихся извозчиках, красных толстощёких женщинах, в запахах навоза и грязи, в чистой, не отравленной людьми земле и в самых вкусных яблоках, которые Лили только ела в своей жизни. Средневековье или даже раньше… что она вообще знала об этом времени? Как никогда Лили жалела о том, что не слишком-то любила историю. Но кто же знал, что такая вроде бы теоретическая наука найдёт в её жизни самое настоящее практическое применение? Почти вопрос жизни и смерти. Хотя почему это «почти»? Точно он самый. Итак, средние века. Жизнь человека стоит меньше жизни коровы или лошади. О прогрессе даже не слышали, чёрного мора вроде ещё не было, Лондон не горел, — но Лили не была уверена, что он вообще стоит. Может, ещё не основали. Даже примерного года Лили не знала, потому что не понимала староанглийского, а у змей летоисчисление идёт совершенно по-другому. Какие там года! У хладнокровных два времени: сейчас и не сейчас. Сейчас тепло — это лето; не сейчас тепло — это, как можно было бы догадаться, зима. Или осень. Или весна, весной тоже бывает «не сейчас тепло». Жизнь человека ничего не стоит, а женщина — не человек. Ребёнок, кстати, тоже не человек, так, зародыш, который находится в полном распоряжении мужчины, главы семьи. Главного. В случае Лили всё было совсем плохо: мало того, что женщина, так ещё и маленькая… хотя, вроде бы в двенадцать-тринадцать лет уже и замуж выдавали, и беременными ходили. Жили-то ведь мало. В обществе подъём феодализма (но Лили была не уверена), чёткое разграничение сословий и почти полная изоляция каждого слоя общины от других. Поодиночке не выживают, а если выживают, то потом отщепенцев заклёвывают свои же. Мир жесток к человеку, власть жестока к человеку, природа жестока к человеку. В итоге — человек жесток ко всему, что его окружает, включая таких же бедняг, как и он сам. Круг жестокости замыкается. Религия… Лили обзывали отродьем дьявола, ведьмой и далее по списку. Значит, охота на ведьм в самом разгаре, а это даёт хоть какие-то временные рамки: насколько Эванс помнила, охота началась на территории островов то ли в пятнадцатом, то ли в шестнадцатом веке, и активно продолжалась лет двести. Завершилась то ли в девятнадцатом, то ли в двадцатом веке. Больше всего от деятельности священников и энтузиастов из деревень пострадала Шотландия. Кто бы знал, почему… Помимо религиозных канонов умами средневекового обывателя овладевали духи, приметы и прочая суеверная чепуха. Как-то в немытых головах соседствовала боязнь наказаний господних ко всему вокруг и ненависть к чёрным кошкам. Выходит, что мыслит этот человек из страшного времени в трёх направлениях сразу: о Боге и канонах, о демонах и приметах и о том, что происходит в его жизни. — Задумалась? Лили состроила самое кислое выражение лица, на которое была способна. Мастер, допивший нечто из кружки, уже расправился со своим малопривлекательным обедом и явно собирался уходить. На улицу Лили хотелось и не хотелось одновременно. С одной стороны, свежий воздух — это наилучшая альтернатива многообразию запахов в трактире; с другой же, на улице «не сейчас тепло», как сказала бы любая змея. Не зима, конечно, потому что зимы в Шотландии совершенно особенные, но середина осени или весны с положенными завывающими ветрами, повышенной слякотью, дождями, туманами и холодом. И всё бы ничего, но согревающих чар Лили не знала, нужной одеждой не располагала, а Мастер ей помогать не собирался. Хорошо ещё, что достал ей обувку, а то было бы совсем плохо. Тяжело вздохнув, девочка поспешила за змееглазым в объятия зябкой погоды. Мастер вообще не интересовался своей протеже. Ему было всё равно, съест ли Лили свою порцию непонятной бурды, хочет ли она в туалет во время долгих переходов, не холодно ли ей в её тонкой школьной форме, не хочет ли она спать и ещё много этих «ли». Змееглазый просто шёл от деревни к деревне по полужидким бесконечным дорогам, отмеченным лошадиным помётом и коровьими лепёшками, и, казалось, ни о чём не думал. Смысла в этом вечном странствии Лили не видела совершенно, но любой разговор мужчина быстро сворачивал, довольно грубо затыкая ей рот и веля не соваться куда не надо. Лили кривила губы, но молчала. Мастер был её единственным шансом не только выжить, но и научиться чему-нибудь стоящему.