Мёртвое сердце

Лили открыла глаза. Точнее, глаз. Второй не надо было открывать — он и так был открыт. Не было века, которое могло бы опуститься. В её лёгких был целый килограмм пыли. Девочка неловко повернулась на бок и принялась кашлять, молясь всем богам лишь о том, чтобы не выплюнуть собственные лёгкие. Глотку драло, трахея при каждом вдохе отдавалась острой раздирающей болью, грудь хотелось вскрыть и вытащить из неё всё то, что так саднит. Когда приступ кашля прошёл, она ещё некоторое время лежала на холодных камнях, пытаясь прийти в себя. Было тяжело: пульсировали открытые раны, жутко чесался неприкрытый веком глаз, ломило суставы. Руки и ноги дрожали так, что Лили даже не думала о том, чтобы встать. Она прикрыла здоровый глаз и принялась осматривать место, в которое она попала. Это были какие-то подземелья. Точнее, зал в подземельях. Пол оказался усеян всякой трухой: крошечными крысиными скелетами и костями значительно больше; мелким бытовым мусором вроде перьев и обрывков листов; пылью, пылью, пылью; чешуёй и кусочками змеиного выползка. Всё это богатство валялось, собиралось в кучки по углам и почти равномерно устилало каменный серый пол. Лили тяжело перевернулась на спину и раскинула руки. Немного отдохнув, она кое-как села и едва не умерла от одышки: простое вроде бы действие потребовало у неё слишком много сил. Она потёрла горло, — открытая рана неприятно саднила, но хотя бы кровь из неё не капала, — а затем взялась за один из колышков, торчащих в её ноге. Вытянуть его оказалось неожиданно сложно: проклятое древко было выточено так, что вбивалось намного легче, чем вытаскивалось. Лили пришлось раскроить собственную ногу едва ли не до кости, только чтобы избавиться от мешающегося предмета. С другими кольями дело было не лучше. Тот, что Август пытался вбить в сердце, и вовсе зацепился за кости — и Лили сломала себе пару рёбер, чтобы вытянуть его. Естественно, она выглядела, да и ощущала себя совершенно отвратительно. Пожалуй, даже Эванс никогда не выглядел настолько неживым, как она. В голове у Лили были кристально-чисто. Никакой мути, никаких мыслей, только гладкое озеро разума. На появление безликого она практически не отреагировала. — Отвратительно выглядишь. Она дёрнула головой и кое-как скривила губы: пошёл ты, знаешь куда? Безликий не обиделся. Только знакомо-пренебрежительно хмыкнул. Он швырнул Лили под ноги Салли-Энн — девочка была жива, но едва-едва; дышала она через раз. Старые раны от побоев магглов вспухли и разошлись отёками; новые, от того, о чём Лили не хотела думать, всё ещё кровили. Эванс с горечью подумала о том, что ей чертовски не везёт с соседками по комнате — те имеют ужасную склонность чуть что умирать. — Она умрёт через пару минут, — подтвердил мысли Лили безликий. — Так что тебе лучше бы поторопиться. Лили не пошевелилась. — Оживи её, — хрипло сказала девочка. — Её время… — Её время вышло ещё год назад. Она должна была умереть во время нападения тролля, вместо Гермионы Грейнджер — помнишь её? Так что вперёд, юная Госпожа, ты знаешь, что делать. Или ты хочешь умереть? — Я не умру… ты говорил, что я бессмертна. Таков уговор. Лицо безликого треснуло в улыбке. — Ты бессмертна, конечно же. До своего двадцать одного года — тогда ты, вроде бы, умерла в прошлый раз? Я не отказываюсь от своих слов, юная Госпожа… я просто перестану делать то, что делал раньше. Перестану укрывать тебя и твоего дорогого Гарри от внимания магов, — он прошёлся туда-сюда около Лили; Эванс ощущала запах могильника и дыма от тёмных одежд. — Отдохну. Признаться, это довольно сложно делать, вы привлекаете так много внимания. А мне ещё и разгребать то, что произошло здесь за время твоего отсутствия. Хотя, нет — этого я тоже делать не буду, зачем? Ты же не слушаешь моих добрых советов. Как тебе картинка? Лили передёрнуло. Плохо. Это было бы очень плохо. Ведь тогда бы маги, — ну не идиоты же они, в самом деле, — поняли бы, что с её Гарри-Эвансом что-то не в порядке. Очень не в порядке. В Англии двадцатого века так не любили некромантию и, тем более, неживых… — Вижу, что ты всё поняла… вперёд. Это, конечно, не заживит всех твоих ран, но хоть немного поможет. Не можешь же ты идти в том виде, в котором ты переместилась? Ну же, юная Госпожа. Действуй. Салли-Энн открыла глаза — мутные, заплывшие, без капли разума или сознания. Она не пошевелилась ни когда Лили опустилась рядом с ней на колени, ни когда Лили склонилась над ней близко-близко, практически нос к носу. Эванс откинула волосы за спину, приоткрыла рот и выдохнула максимально много воздуха. Потом — вдохнула, так глубоко, что сломанные рёбра заскрипели и, судя по боли, снова треснули. Вместе с воздухом Лили вдохнула золотую пыльцу — та вылетала из приоткрытого рта Салли-Энн. С каждой потерянной яркой искоркой Перкс теряла крупицу жизни. За несколько вдохов она иссохла, как мумия, потеряла всякий цвет и перестала дышать. На последнем вдохе Лили Салли-Энн перестала существовать — просто рассыпалась невесомой серой пылью, той самой, что устилала Пустоши. Лили знала, как выглядят Пустоши — место, где бродят и распадаются мёртвые, вечное царство тишины и пепла. В конце концов, она сама была мёртвой. Безликий несколько раз хлопнул в ладоши. — Молодец, молодец… Лили обняла себя ледяными руками и склонила голову. Она чувствовала себя лучше, но при этом — очень паршиво. Всё-таки, Салли-Энн была неплохой девочкой… кто же виноват, что она слишком привязалась к Лили Эванс, которую стоило бы обходить стороной? Несколько едва заметных вдохов-выдохов помогли успокоиться — или, возможно, это было влияние безликого. Лили подняла голову и уставилась на беловолосого, ожидая хоть какой-то реакции. Безликий едва заметно ухмыльнулся и принялся смотреть в ответ. Естественно, в этой битве взглядов Лили проиграла, несмотря на отсутствующее веко. — Иди наверх, юная Госпожа, — сказал он, растворяясь в пыльном воздухе. — Твой брат тебя ждёт. Лили осталась одна. Её разбирал душный смех, но из глотки вырывался только кашель. Юная Госпожа! Как же, Госпожа! Здесь был лишь один властитель — и он только что исчез. Она некоторое время просидела перед лёгким пеплом, что ещё недавно был её вроде-бы-подругой. Понемногу воспоминания и знания затирались, и сознание взрослой Лили Эванс укрывалось пеленой существования маленькой Лили. И маленькая Лили, что провела в не-средневековье несколько долгих месяцев, очень соскучилась по своему брату. Она поднялась с колен и попыталась кое-как отряхнуть свою одежду. Бесполезно: пыль и прах Салли-Энн налипли на мокрую ткань и шерсть, приклеившись серым одеялом намертво. Лили только руки испачкала. У неё оставалось не так много ран: слабая полоса разреза на шее, ободранное лицо без одного века, не очень глубокие вмятины по всему телу в тех местах, где были вбиты колья. Уколы от игл все затянулись, как и многочисленные разрезы по всему телу. Даже ногти на руках восстановились — а их Август снял в первую очередь. Ему нравилось брать Лили за руку и облизывать её пальцы, проводя языком с сильным нажимом по открытому мясу. Ещё он любил целовать ей ноги. Отдирал ноготки по одному и сразу целовал открытую рану. Припадал к ней губами, шептал что-то о прекрасной Мадонне, клялся в верности и признавался в любви… много чего было. Жалко, правда, что в настоящем на пальцах ног так и не появилось заветных пластинок. Ещё зубы не все выросли, а вот язык снова был целым. Удобно. Лили оглянулась по сторонам. Где-то она видела то, что так хотел Эванс и из-за чего и произошли все её приключения — тот самый чёрный дневник, с которым носилась Джинни Уизли. Девочка сделала несколько кругов по залу, прежде чем нашла тетрадку. Та валялась рядом с крупными осколками камня; в одном из них Лили с удивлением обнаружила очертания губ. Она подняла тетрадь и пошарила рукой по осколкам, переворачивая их. Ну да, губы. Вот осколок с глазом, вот несколько каменных пальцев, а вот на этом куске даже сохранился герб Гриффиндора. — Джинни, да ты неважно выглядишь, — хмыкнула Лили, откидывая от себя один из осколков. — Что, рассыпалась от расстройства, что я носилась с тобой только ради тетрадки?.. Камни, ясное дело, ничего не ответили. Да Лили и не ждала ответа. Она прошла вдоль стен, ища выход — его не было. Тогда Лили понимающе хмыкнула: Салазар говорил, что он обязательно сделает какую-нибудь комнату, из которой можно будет только вылететь или выползти, если ты крупный змей. Поэтому он и учил Лили заклинанию левитации. Чтобы как-нибудь потом похвастаться этой потрясающей комнатой, из которой девочка могла только вылететь. На потолке действительно обнаружился лаз, достаточно большой как для взрослого человека, так и для огромного змея. Лили лихо прищёлкнула пятками, — как Дороти в сказке, — сморщилась от боли в ранках и напряглась, всеми силами намереваясь полететь. Важно было именно намереваться, а не желать — иначе левитация не работала. Магия послушно подняла её наверх. Лаз распахнулся от банального «откройся» на змеином — а уж с ним у Лили проблем никаких не было. Она умела шипеть сколько себя помнила, — ну, то есть сколько она была с Эвансом, — всю нынешнюю сознательную жизнь. Голову кольнуло болью, и Лили передёрнулась. Не до воспоминаний. Лаз вёл в женский туалет Миртл — Лили не раз здесь бывала. Единственный спокойный туалет, если говорить откровенно, потому что в остальных стайки разновозрастных девиц принимались обсуждать всё подряд. Особенно — мальчиков, конечно. Лили аккуратно приземлилась на кафельный пол, прямиком в большую лужу. Ноги промокли в считанные мгновения, а плитка покрылась красными разводами. Миртл не было. К счастью. Девочка кое-как вымыла лицо в одной из раковин, старательно обходя повреждённые участки. Лоб над открытым глазом и вовсе не трогала — не знала, что будет, если вода попадёт на яблоко. Было непонятно, день сейчас или ночь, встретит ли Лили кого-то на пути в Больничное крыло или же дойдёт спокойно. Ей бы не хотелось слышать визга в свою сторону — дети очень громкие, а у неё так болела голова! Школьные коридоры и лунный свет развеяли эти страхи. Вокруг было темно. Хогвартс благодушно тушил на пути Лили факелы — девочке было сложно смотреть на яркость повреждённым глазом, и Замок не играл с ней, как раньше. Это было на удивление… приятно. — Лили? Лили обернулась. Тетрадка жгла руки, открытые раны пекло, босые мокрые ноги без ногтей сводило от холода и от боли. Но Эванс всё равно была видеть Северуса Снейпа — такого знакомого, в чёрной мантии, обрадованного и ошеломлённого одновременно. Она ответила, но Снейп её не понял. Лили понадобилось несколько мгновений для того, чтобы перестроиться со староанглийского на современный и повториться: — Мне надо в Больничное крыло. — Я… я это вижу. Идём. Лили ощущала его взгляд на себе: ошарашенный, шокированный, тёплый, обеспокоенно-умиротворённый. От этого калейдоскопа противоречивых чувств хотелось чесаться, но Лили этого, естественно, не делала — новые ноготки были мягкими и болезненными на прикосновения. Северус шёл рядом, и от этого становилось спокойнее. Пока Лили было достаточно и этого. — Где вы были, мисс Эванс? — Очень давно, профессор. — Давно? — не понял Снейп. Лили молчала несколько секунд — думала, что и как отвечать. Как назло, ничего на ум не приходило, одни только глупости. Хотелось вот прямо сейчас взять, рассмеяться, расплакаться, закричать от боли и облегчения, подарить кольцо Снейпу, обнять его и наругать. Не важно, за что. Просто. Вместо этого Лили просто продолжала идти. — Знаете, профессор, у меня палочка очень волшебная, с шерстью северного оленя. А это значит, что у меня будут путешествия. Удачные. В основном. Снейп непонимающе нахмурился, но уточнять ничего не стал. Лили продолжила: — Это путешествие наконец закончилось, да. Я рада. Потому что я устала. Столько событий… — Оно было удачным? — В основном. Мадам Помфри будто только её и ждала: едва Лили переступила порог Больничного крыла, как медиведьма сразу кинула на неё сканирующие чары. Снейп, который кое-что понимал в колдомедицине, при виде высветившегося рисунка чар посерел ещё больше — хотя, казалось бы, куда ещё. — На койку, юная мисс, — скомандовала Помфри. — Хорошо… сейчас. Лили прошла в конец Больничного крыла, к неприметной дверке. Когда-то за этой дверью болел таинственный профессор Северус Снейп, теперь же Лили ощущала за ней Эванса. Она вошла в комнату без стука или предупреждения. Эванс спал, а может, только лежал без движения. Не разобрать. Лили не стала его будить: положила дневник на прикроватную тумбочку и коротко поцеловала брата в лоб. — Я скучала, Эванс, — тихо сказала она. Перед тем, как выйти и закрыть дверь, Лили оглянулась и сразу скривилась: над кроватью Эванса склонился безликий. Она не стала ничего говорить, просто закрыв дверь. Не было ничего удивительного в том, что Эванс полностью вернулся к своему обыденному индифферентному состоянию за два с половиной дня. Но он всё-таки немного изменился: стал капельку эмоциональнее и активнее, чем был до этого. И, несомненно, в его сердце появилось немного любви для сестры — от её кровати Эванс практически не отходил. Сама Лили застряла в Больничном крыле на добрую неделю. К ней заходил только Эванс и, изредка, Северус Снейп. Остальные, — включая профессоров, директора и авроров, — были слишком заняты: восстанавливали восточное крыло замка и убирали оттуда окаменевшую змею. Огромная рогатая рептилия обладала окаменяющим взглядом и была похожа на василиска, но всё-таки не являлась им. Лили было горько. Она точно знала, что это за змея. За неделю лечения Лили точно поняла, что хочет быть колдомедиком. Искусство мадам Помфри её восхищало до кончика волшебной палочки, которая снова начала нормально работать в будущем-настоящем. Эванс, правда, слишком привыкла обходиться без неё, и то и дело колдовала на одном намерении, начисто забывая про концентратор. Один раз к ней приходил директор — был рассеян и больше напоминал умалишённого. Посетовал на то, что все соседки по комнате у Лили «пропали», кроме призрачной Гермионы, конечно. Предлагал Лили переселиться в другую комнату, но Эванс отказалась — хватит с неё дружбы и соседок. Спрашивал про Луну Лавгуд — не видела ли Лили её? Не видела. Каждый раз, когда Дамблдор хотел что-либо спросить о «путешествии» Лили, за его спиной проявлялся силуэт безликого. Все её раны были заживлены, мадам Помфри удалось даже нарастить новое веко на глаз — за что Лили была очень и очень благодарна медиведьме. Только вот шрам с лица никак не убирался, никакими средствами и заклинаниями. Так и оставался яркой и широкой бордовой полосой во всё лицо, от середины щеки и до границы роста волос. — Не понимаю, в чём дело, — пожаловалась мадам Лили, — что бы я ни использовала, шрам не тускнеет. Ты получила его от какого-то магического существа? Или, может, это было заговорённое оружие? — Нет, обычный нож. И обычный человек… вроде бы. С Поппи Помфри, как и с Северусом Снейпом, и с Эвансом, Лили могла общаться свободно — по какой-то причине мадам оказалась инертна к воздействию безликого и сохраняла свою память. С другой стороны, она и рассказать-то никому ничего не могла — не давала медицинская клятва. Поэтому Помфри знала почти всё про «приключение». И про некромантию, и про Розиту, и про Салазара, и множество других вещей. Ей было интересно слушать, для неё оказалось интересно рассказывать. Она даже помогла Лили восстановить прежнее великолепие неба в Большом Зале. Для этого пришлось идти туда тёмной-тёмной ночью и почти до рассвета чертить меловые круги, не разгибая спины. — Тогда, дорогая, боюсь, что я ничего не смогу с ним сделать, — вздохнула мадам. — Раз он не лечится, то это значит, что ты сама не хочешь от него избавиться. — Не хочу. Помфри подняла брови в удивлении. — Но почему, моя дорогая? — Хочу помнить, что порой для людей Слово Божие дороже, чем их собственная человечность.