Ты захлестнул меня, как прилив, Но это было столь незаметно:
То, что ты всегда скрывал. Подними занавес, позволь мне глянуть, что внутри: Всё ложь и обман — Ужасный беспорядок внутри после тебя, Который я не смогу так просто устранить,
Ты это знаешь, Но когда-нибудь я с ним совладаю. Вольный перевод Unlike Pluto — Riptide
Мы встречались с Томом уже месяц. Я признался ему в чувствах перед целым миром, тем самым заставив подавиться невозмутимого Альбуса Дамблдора печеньем, и даже Почти Безголовый Ник отвлёкся от демонстрации своих увечий — так должна была начаться новая глава моей жизни. К сожалению или, может быть, к счастью, но всё обстояло несколько иначе: после произошедшего мы толком не разговаривали и уж тем более я не побежал на следующий день признаваться, решив дать себе время. Вся грёбаная неделя превратилась в череду подготовки к экзаменам, самих экзаменов, с перерывами на обед и чётким выполнением своих обязанностей старосты. Хорошо, что все были столь же вымотанными, что число проблем, повисших ежедневно на моей шее, сократилось почти втрое. Я не жил, а буквально существовал, понимая, что должен показать хороший результат. Хоть Сириус всегда интересовался моей успеваемостью и прочими вещами, о которых, признаться честно, было скучно рассказывать, но он никогда не давил на меня в этом смысле. Тем не менее мне хотелось ему доказать, что ни препирания из-за Атлантиды, ни новые «отношения» не отразились на моей сосредоточенности; что я взрослый и уравновешенный волшебник, чьё спокойствие непоколебимо, посему и к предстоящей поездке я отношусь столь же вдумчиво и, можно сказать, расчётливо. А ещё у нас случилось несколько стычек с Томом. Ну как «стычек». — Проходи, Поттер, — придержал он мне дверь в библиотеку. — Я и сам могу открыть её: руки целы, мозг работает, — буркнул я. Том вздохнул, смерил меня пристальным взглядом, а затем прошёл внутрь, и дверь опять захлопнулась прямо перед моим носом. А потом я буравил его взглядом, пока он листал учебники с таким видом, будто его тайно снимают для какого-нибудь журнала для омег, типа «PlayΩ». И я даже был благодарен, когда к нему подсели Эйвери, а за ним и Розье, закрывая своими спинами вид. На следующий день наша встреча состоялась прямо посреди коридора. — Поттер, вот расписание на время фестиваля, — он перелистывал страницы, бегая по строчкам глазами. — Ваши с Полумной обязанности помечены красным, как обычно. Я принял протянутый мне график и сам взглянул на него. — Почему на мне всего лишь игра «Успейте поймать кролика»? — непонятливо уточнил я и мысленно добавил: «Опять». — Чтобы ты снова ворчал, — усмехнулся Том. Сощурив глаза, я покачал головой: — Без проблем. Возьму часть обязанностей Луны. Том вздохнул. — Переверни. — И его рука сжала мою, заставляя посмотреть на оборотную сторону последней страницы. — Соревнование «Танцы на мётлах», — выдавил я, ощущая подступающий к щекам румянец. А ещё там были другие два занятия: выставка коллекций карточек от шоколадных лягушек — каждый год студенты соревновались, меряясь собранными коллекциями — и викторина по волшебным растениям. — Тебя что-нибудь не устраивает? — спросил он, и я вздрогнул, когда понял, что он всё ещё держит мою руку в своей. И не просто держит, а, чёрт возьми, поглаживает её. — Всё просто прекрасно, — сглотнул я, отнимая ладонь. Не знаю, что на меня нашло, но было уже поздно жалеть, когда вопрос сорвался с языка: — Ты собираешься пойти на весенний бал? — Как и каждый год, — кивнул он, изучая моё лицо неторопливо, будто в поиске чего-то. — Один? — Смотря по обстоятельствам. — Каким?.. — притворился я дурачком. — Решится ли кто-нибудь оттоптать мне ноги в танце, — улыбнулся он. — К твоему сведению, я прекрасно танцую, — буркнул я и развернулся, поспешив подальше вместе с моим трепещущим в груди сердечком, пунцовыми щеками и глупой улыбкой. Тем же вечером мы столкнулись в библиотеке. Ладно, мест и правда оставалось немного — я пытался себя в этом убедить, — но это было странно: Гермиона с Роном напротив, с одной стороны от меня сидел Малфой, с другой — сел… Том. У меня создалось ощущение, что тучи сгустились над нашим столом, и те студенты, что сидели за ним, будто ощутив удушливую атмосферу, пересели, а их места заняла неизменная четвёрка Риддла, напротив которой расположились близнецы Уизли и Беллатрикс. Я лишь благодарил небеса за то, что Кормак уже сидел в другом месте и лишь косился на нас, но пересаживаться вроде бы не собирался. И как заниматься в такой обстановке? Бедро Тома было так близко к моему, что мне приходилось сдвигаться вправо, тем самым прижимаясь к Драко, положившему руку на спинку скамьи за мной. Тогда моего локтя касался локоть Тома, и я буквально кожей ощущал его недовольство, невольно сдвигаясь влево и вновь прижимаясь к нему. При таком раскладе недовольство начинало исходить уже от Драко вместе с нервным покашливанием и чередой странных вопросов, который тот задавал, словно пытаясь привлечь моё внимание, пока нас не призвали к тишине. В конце концов мне это надоело, я встал и под внимательными взглядами половины учащихся — будто им делать нечего в самом деле — покинул библиотеку. — Гарри, постой! Подожди… Голос Кормака настиг меня на том же самом месте, где он признался мне в чувствах. — Мы можем поговорить? — Можем, но другого ответа я тебе дать не могу, — вздохнул я. — Ты… — Он опустил взгляд и вновь его поднял. — Ты уверен? А разве по мне не видно? Подобный разговор уже состоялся: на следующее утро после нашего с Томом «расторжения» отношений. Разговор был сложным, а вот сообщить ему о том, что, к сожалению, чувств его я принять не могу, оказалось проще. Тогда я понял одну очень важную и одновременно простую вещь: Риддлу дать такой ответ я не смогу. Отвечать Кормаку было неприятно: на душе становилось погано из-за нужды наблюдать за чужим понурым и совершенно разбитым видом, причиной которого был я сам. Мне не хотелось его расстраивать, и вдвойне не хотелось делать это в такой сложный для всех период. В особенности трудный для МакЛаггена, если тот всё ещё хотел стать артефактором. Он что-то бормотал про карму — мол, это ответ вселенной на то, скольких альф он вот так вот отверг, — а затем поцеловал меня, буквально клюнул губами в порыве какой-то безнадёги и с надрывом спросил: «Тебе противно это, да?» И я осознал вторую удивительную для себя вещь: нет, это не было противно. Скорее странно. Не знаю, достаточно ли этого мимолётного прикосновения, чтобы осознать собственную бисексуальность, но в тот момент мне подумалось, что Том или как-то это понял, или попросту угадал. В любом случае это ничего не меняло. — Тогда мы можем быть друзьями? — глухо спросил он. — Мне кажется, — попытался звучать я мягче, — с этого и стоило начинать, Кормак. — То есть… — за одно мгновение в его взгляде зажглась искра надежды, — ты хочешь сказать, что нам нужно получше узнать друг друга? Я мысленно вздохнул. Неужели я со стороны выглядел точно так же: безнадёжно цепляющимся за надежду, что Том не в курсе того, что я и Чу — одно лицо? — Возможно, — туманно ответил я. — Ты можешь и разочароваться во мне. — Почему? — По кочану и по капусте, — раздался насмешливый голос Беллатрикс. — Эй, Гарри, — обратилась она ко мне. — Минутка есть? Кормак внезапно покраснел, будто его застали за чем-то неприличным. — Я… да! У меня дела, — буркнул он и буквально побежал, прижав книжки к груди. — Какая нежная фиалочка у нас тут, — задумчиво протянула Блэк и облизнулась со столь хищной усмешкой, словно собралась преследовать МакЛаггена, как лиса зайца. Нельзя сказать чтобы мы с Беллатрикс были незнакомцами, но и близкими людьми нас тоже нельзя было назвать. Мы обменивались фразами, даже изредка общались, и я видел её множество раз на так называемых семейных вечерах, где они с Сириусом вечно ссорились, что выглядело комично: взрослый мужчина переругивался с девчонкой, которая ему в пупок дышала. У обоих на всё были диаметрально противоположные взгляды, и ни возраст, ни статус не был для Беллы преградой, чтобы отстаивать свою точку зрения, поэтому ещё ни один вечер не обошёлся без грандиозного скандала в их исполнении. Тогда Сириус падал в кресло, тётя Андромеда отпаивала его успокоительными зельями, а Люциус — подливал огневиски. Мы же с Драко следили, чтобы Белла не подпалила очередную занавеску и не превратила любимых белых павлинов мистера Малфоя в розовых фламинго. Мы будто две тени следовали за ней, наблюдая, как она ворчит и беснуется, пока не появлялся Сигнус Блэк. Старик всегда приходил под конец вечера, считая всё это нудной, светской вылазкой, слишком утомительной для такого «мешка с костями», как он. «Ага, мешок с костями», — усмехался Драко и переводил взгляд на притихшую Беллу. Между Нарциссой Малфой и её младшей сестрой был довольно-таки большой разрыв в возрасте, и это создавало определённого рода неудобства. Вроде бы Белла приходилась Драко тётей, но в то же время обоим было по семнадцать лет… Дети, само собой, любили всё утрировать, поэтому когда он и Белла только поступили в Хогвартс, то все считали, что их кровная связь куда ближе, чем было сказано. Конечно же, сплетни не рождаются на пустом месте. Прекрасная Друэлла Блэк — теперь уже вновь Розье — спустя год после рождения Беллатрикс развелась с Сигнусом и какое-то время жила в Малфой-мэноре. Почему бы и не погостить в доме своей дочери? Естественно, такое объяснение всем казалось скучным, поэтому ответом на банальщину появилась тайна рождения Беллатрикс… Хорошо, хоть Люциус Малфой остался не при делах: отцом сплетники сделали Абраксаса Малфоя, который тоже частенько оставался в Малфой-мэноре, хоть и предпочитал вечно шататься из страны в страну, посещая какие-то маго-тренинги по личностному росту. Если честно, подозрения были не совсем лишены смысла: если в Андромеде и Нарциссе проскальзывало что-то от Сигнуса и в поведении, и во внешности, то Беллатрикс внешне была копией своей матери, а характером напоминала Абраксаса — виновника нескольких седых прядей на голове своего сына. Правда, не столь видных среди платины. И, надо заметить, дед Драко искренне любил и Беллатрикс, и… её мать. Крёстный всегда говорил, что это и к лучшему: Абраксас долгое время тосковал по почившей супруге, а старого скрягу Сигнуса даже в молодости только и могла выдержать разве что Вальбурга Блэк, мать Сириуса. И то потому, что характерами они были схожи. Должен заметить, что я всегда с какой-то затаённой радостью посещал эти «семейные» вечера, несмотря на распри и на то, что половина или больше присутствующих родственников были приверженцами чистоты крови: истинного союза между двумя волшебниками — альфой и омегой, женщиной и мужчиной. Так и никак иначе. В зависимости от количества предков волшебники, да и маглы тоже, делились для них на три категории: чистокровные, полукровки (что звучало ещё более-менее цивильно) и… грязнокровки — обращение явно оскорбительного характера. С чистокровными всё было и без объяснений понятно, полукровками считались те, у которых отцом был омега мужского подпола, а грязнокровными союзами были те, где один из партнёров был бетой. Я правда это не понимал: просто не видел причин для подобного отторжения и даже ненависти, но приверженцы чистоты крови всегда сетовали на то, что беты — ошибка природы. «Недостаточно» альфы и «чересчур» омеги — ни то ни сё, — что касалось в равной степени и мужчин, и женщин бет. Андромеду вечно попрекали тем, что её супруг, который ходил по дому с кислым видом, имел отца бету, да ещё и магла. «Неслыханно, ужасно! Какой позор!» — вечно ворчал Сигнус Блэк. Мы с Драко думали, что он появляется только для того, чтобы в очередной раз унизить бедолагу Теда Тонкса, а заодно презрительно хмыкнуть, проходя мимо своей бывшей супруги, мол, смотри какого альфу ты потеряла. Этот обмен полными презрения взглядами и ядовитые смешки продолжались до тех пор, пока из камина не появлялся Абраксас Малфой. Делал он это всегда эффектно. Как-то раз даже фейерверк запустил так, что перед глазами ещё полчаса рябило. Являлся он всегда в аляпистых нарядах, иногда обвешанный с ног до головы какими-то талисманами далёких шаманов-волшебников, и несколько раз даже с тюрбаном на голове. Беллатрикс тут же расслаблялась, забывая об отце, и кидалась к нему, у Друэллы расцветала на лице счастливая улыбка, делающая её ещё краше, будто назло Сигнусу, который мрачнел, кряхтел, отворачивался и в отместку начинал лезть почему-то к Сириусу, только отошедшему от споров с Беллой. Лез тот всегда одинаково, с советами-упрёками в стиле: «В твоём возрасте я воспитывал уже вторую дочь, а у твоей матери уже родился ты. Старость не за горами, племянничек. Глазом моргнуть не успеешь». К Регулусу тот не лез — и слава Мерлину, — потому что… чего от него можно ожидать? Только появления полукровки, а это не совсем «фу», но всё же «фи». И пока Сигнус раскуривал свою пахучую трубку, выискивая следующую жертву, мы с Драко использовали коронный приём: не успевал стакан опустеть, как домовой эльф подливал ему его любимую убойную настойку, и тот засыпал прямо в кресле. Гермиона всегда поражалась тому, что я мог спокойно проводить вечера в подобной компании: дескать, это слишком напрягает и утомляет — быть окружённым «радикалами», да ещё и улыбаться им. Я же не был столь категоричен: все волшебники и маглы были приверженцами чего-либо. Те же споры начинались, когда дело доходило до политики, к которой Люциус Малфой имел самое прямое отношение. Тем более что нынче была модна терпимость и политкорректность в высших кругах, иначе бы Теда Тонкса не пустили даже на порог, а от Андромеды отказались бы — по крайней мере, так говорил Сириус. Однако мода не касалась поколения Сигнуса, который действительно не общался с дочерью разве что для того, чтобы в очередной раз указать, какое она для него разочарование. «От осины не родятся апельсины», — каждый раз причитал он, стоило его выбору очередной жертвы пасть на старшую дочь. Такие, как Друэлла или Абраксас, в свою очередь, и вовсе не могли понять любви к бетам, хоть и не имели ничего против общения с теми. Однако отец Драко был более «прогрессивен», если это можно было так назвать. Малфой же считал его позицию простой изворотливостью — качеством, присущим любому бюрократу. И вашим и нашим, короче говоря. Сириус часто говорил, что у его родителей была мания чистокровности, и поэтому, когда Ориону отказала некая небезызвестная волшебница, буквально сбежав из-под алтаря, он времени даром терять не стал и сделал предложение собственной троюродной сестре — возможно, чего крёстный не отрицал, по настоянию собственных родителей. Это был не брак по любви, само собой, а чистой воды договор. И этот договор свёл его в могилу — уж очень тяжёлый характер оказался у Вальбурги Блэк. Тем не менее детей она искренне любила, и случившееся с Сириусом, как говорил Регулус, подкосило её, отразившись на самочувствии. В последние годы жизни она почти не выходила из дому, став затворницей, и погибла точно так же, как и мои бабушка с дедушкой — от драконьей оспы. Регулус думал, что она намеренно заразилась, купив порошок из зубов перуанского змеезуба и выпив его. Гордость не позволила ей совершить непоправимое, а болезнь… болезнь просто взяла своё. Поэтому Сириус не очень любил, когда мы касались этой темы. Мне казалось, что его сложные отношения с матерью стали ещё более сложными из-за чувства вины, поэтому он всегда вспоминал её молодой, строгой и очень своенравной, частенько недовольной каждым его поступком. И в его рассказах она действительно выглядела живой и, можно сказать, задорной, а в рассказах Регулуса — опустошённой и будто утомлённой всем старухой. Столь разительное отличие поражало, но дополняло общую картину Вальбурги Блэк, за которую всегда поднималось два тоста в подобные торжественные вечера. — …Ты бы не мог что-нибудь сделать с этим? — будто из-за стены донёсся до меня голос Беллатрикс, выдернувший из воспоминаний. — С чем? — переспросил я, и она закатила глаза, с раздражением цокнув. — Мой племянничек, Том… ужасная атмосфера в подземельях Слизерина — понимаешь? Сделай уже что-нибудь, Поттер! Ещё чуть-чуть, и они оба будут штрафовать нас за каждый вздох, тогда мы уйдём в минус по баллам, — театрально взмахнула она руками. — А я не хочу, чтобы моя форма болельщицы пылилась в этом году! — Что?.. — я вообще не понимал, о чём она. Она вздохнула, тряхнув головой, отчего кудри рассыпались по плечам, будто множество пружин. — Иногда у меня ощущение, что ты под вечным «ступефаем», Поттер. — А затем она кашлянула в кулак, словно собиралась произнести речь, и совершенно серьёзно изрекла: — Не дразни Драко, если не собираешься ответить на его наивные чувства ждущего у моря погоды романтика. Не смей. Последнее показалось мне предупреждением. Внутри всколыхнулось раздражение, моментально превратившиеся в злость. Как и тогда, когда Криви строил предположения, что я не ответил на чувства Седрика и поэтому он якобы взбеленился с начала учебного года. Какого чёрта?! — Это не твоё дело, — сухо ответил я и, развернувшись, продолжил свой путь. — Он собирался сделать тебе предложение после выпуска, — стрелой воткнулось мне в спину. И я резко обернулся. — Рассказываю это для того, чтобы ты осознал серьёзность его намерений, Гарри, — понизила она голос. Хорошо, что большая часть студентов сейчас была или в учебной комнате, или в библиотеке. — И понял, что не следует его дразнить и давать надежду, — добавила Беллатрикс. — С чего ты вообще взяла, что я его дразню или собираюсь это делать? Мы уже сто лет как друзья… Что один ждал выпуска, чтобы признаться, что другой — чтобы замуж позвать. Что за чертовщина?.. — А кто с ним целовался? — усмехнулась она, вытянув губы и звонко чмокнув им, имитируя поцелуй, а я смутился, сжав учебники крепче. — Не без повода же Том так обозлился на Драко. Нам не нужна Холодная война на факультете, тем более между старостами. Сделай выбор в пользу одного из них, Елена Троянская, или отшей обоих. Сразу, конечно, это ничего не решит, но ситуация хотя бы не будет прогрессировать и ухудшаться. И не дав мне и слова вставить, она развернулась и исчезла за углом. Безусловно, после этого разговора у меня в душе остался какой-то осадок. И моё удвоенное внимание Малфой заметил, в немом вопросе поднимая брови каждый раз, когда засекал, что я его разглядываю. Видимо, моё внимание было ему приятно, и он весь день был в прекрасном настроении, в отличие от Тома, находившегося в мрачном расположении духа, по словам мимо проходивших студентов Слизерина. «Он сегодня просто изверг», — шептал один. «Такой строгий…» — мечтательно протянул второй. «А по мне так классный», — отвечал другой. «И такой сексуальный. Хочу его», — захихикал четвёртый, и второй пихнул его в бок, тоже противно захихикав. Вот нынче молодёжь пошла… Сколько им? Четырнадцать? Почему-то меня это разозлило, что вкупе с недавним разговором отразилось весьма неоднозначно на моём и без того меланхоличном настроении, вызвавшим удивление у друзей. Я ходил весь день пасмурнее тучи, и в том же настроении застал меня Том во время обхода. — Почему Хагрид мне только что сообщил, что он не в курсе, сколько кроликов нам нужно в этом году? — спросил он с не присущей ему заносчивостью. Что ж, я банально забыл. Вот поэтому я и не хотел никакой любви, отношений и прочего… Потому что любовное безумие все мысли разъедает и над разумом довлеет, и в конченого идиота превращает, думающего лишь об объекте привязанности, а конкретно — об обозлившемся на Драко Томе. Новость, которая вызывала досаду из-за сложившейся ситуации и в то же время отзывалась теплом, пробирающим насквозь по нарастающей. Какой-то маленький и безмозглый омежка во мне прыгал, по-дурацки вереща: «Он ревнует! Он ревнует!» И допрыгался ночью до того, что я стоял на четвереньках и едва ли не яростно надрачивал, одновременно проникая в себя пальцами и вспоминая при этом первое — и, может быть, последнее — свидание. А сейчас смотрел на Тома и было стыдно: и за свою забывчивость, и за то, что ночью вытворял с его именем на устах. — Ты забыл, — заключил он, поджав губы. — Забыл, — эхом повторил я. А затем Том развернулся и просто ушёл, ничего мне не сказав. Стоять истуканом и пялиться на его удаляющийся силуэт я не стал, побежав к Хагриду только для того, чтобы узнать, что староста школы уже дал ему приблизительную цифру необходимых нам пушистиков, иначе он бы не успел и игру пришлось бы отменить. Я корил себя за забывчивость и вспоминал немой упрёк на чужом лице, преследующий меня в каждом отражении: казалось, это не Том смотрел на меня так, а я сам. От чашечки чая, разумеется, я не стал отказываться и за приятной беседой на мгновение даже позабыл о произошедшем. Хоть ничего страшного и не случилось в конце концов, но осадок внутри стал ещё гуще и тягостнее. Однако столь пессимистичный настрой, с которым я уснул, а затем проснулся, — ещё и снилась какая-то чушь, — позволил мне сосредоточиться на зельеварении и сдать экзамен на ура. Пусть профессору Снейпу и нравилось нас мучить, ставя оценку прямиком в табель, а во время сдачи просто хмыкать рядом с каждым столом, но мы научились различать тональности этого презрительного «хмыка» и понимать, на что нам стоит рассчитывать. Судя по гримасе Кормака, его не устроила выразительность Снейпа, но, к своему стыду, интересоваться тем, что случилось во время экзамена, я не стал. Мне следовало подготовиться к беседе с Сириусом — подготовиться к худшему, надеяться на лучшее и начать, разумеется, с нападения. — Что ты делал в компании Меропы Гонт? — спросил я в лоб. Сириус от такого напора аж подавился его любимым эльфийским вином, нервно разгладив усы. — Мы ужинали, и она пригласила меня на кофе, — пожал плечами он, будто я всё ещё был ребёнком и не понимал, что такое «пригласить на кофе» к себе домой вечером. Затем тот быстро перегруппировался. Сощурив глаза, он поправил манжеты, и понеслась: — Вообще-то, это я здесь должен задавать вопросы. Ты и парня своего планировал скрывать от меня? — А ты небось рад, — хмыкнул я. — Хочешь использовать его, чтобы связать мне руки и заставить остаться дома летом? Сириус крякнул, а губы дёрнулись в откровенной усмешке: — Скорее это ты его в чемодан запихнёшь и возьмёшь с собой, чем он сможет тебя удержать. И почему ты начал искать в моих словах подвох? Я просто рад, что тебе кто-то понравился, — он задумчиво взял бокал, покрутил его в руке, но отпивать не стал и просто оставил его на столе. — И особенно я рад из-за того, что случившееся с этим поганцем Диггори не сказалось на тебе, Гарри. Я наблюдал за ним, пытаясь понять, действительно ли всё так или он что-то замышляет, но Сириус вёл себя совершенно естественно. — Я боялся, что ты станешь сторониться альф и будешь умалчивать о своих проблемах, заставляя меня гадать в чём дело. Конечно, я несколько удивился, — повёл Сириус плечом, — когда мы застали вас в несколько двусмысленной позе… — Удивился? Просто удивился? Ты устроил Тому допрос, — поправил я его. Сириус смущённо кашлянул, вновь разгладив усы. — Ты выглядел так, будто по твою душу пришла толпа дементоров. — Я смутился… — И это должно было быть понятным и без дополнительных объяснений. — Можно было убежать в другую комнату, знаешь ли, — фыркнул он. — А ты рванул так, будто он держал тебя… Что мне оставалось думать? К слову, о твоём порыве. Ты понимаешь, что я вправе наказать тебя за столь опрометчивый поступок… — Я аппарировал к воротам сотни раз! — Лёжа? Не усугубляй своё положение, — нахмурился он. — Не лёжа, но… сидя, да, было как-то раз. — И после подобной легкомысленности ты хочешь, чтобы я отпустил тебя? — Сириус надменно фыркнул, словно имел дело с потерянным случаем. — Тогда пойдём со мной, — предложил я то, над чем раздумывал уже долгое время. В таком случае никакие разрешения не понадобились бы, раз официальный опекун был рядом. Сириус опустил взгляд, и я заметил, как он побледнел, а ладонь на столе сжалась в кулак. На шее вздулись вены, а губы превратились в полоску. Я знал, что не вправе просить его переступить через собственное прошлое и страхи, будто бы это было какой-то незначительной помехой, если он сам того не хотел, но всё же… в отличие от Регулуса, он знал то место. Он уже бывал там. — Не думаю, что смогу, Гарри, — сипло отозвался Сириус. Расширенные зрачки полностью затопили радужку, когда он посмотрел на меня — посмотрел глазами полными страха, словно уже находился глубоко под водой и вновь переживал ту трагедию. В груди что-то глухо заныло, словно подтверждая то, что я совершил ошибку. — Прости… — Нет, не стоит, — улыбнулся он слабо. — Ты прав, если бы я мог присмотреть за тобой… Но я просто не могу, Гарри. Не могу. Дальнейший разговор не клеился. Сириус выглядел вдумчивым и каким-то отрешённым, а моё настроение вновь с отметки «стабильно хорошо» упало на «ниже плинтуса». В таких расстроенных чувствах я и вернулся в Хогвартс, даже не ответив на шутку Филча о том, что, слава Мерлину, воры не нападают в одном месте дважды. Очень смешно. Тем же вечером я написал крёстному, осознавая, что не зря я думал о таком варианте и молчал, не решаясь предложить это ему. Сириус отказывался признавать свой страх, считая его полностью обоснованным и ни разу не преувеличением, не осознавая, но, видимо, взвесив моё предложение, он и правда представил себя вновь на пути к таинственному городу. И воображение вернуло его туда не столько мысленно, сколько эмоционально. Я бы не удивился, оставь этот разговор неприятное послевкусие, которое Сириус попытался бы перебить привычным способом — алкоголем. Пил он редко и именно в таких случаях, но если пил, то делал это до полуобморочного состояния. Поэтому, когда он ответил мне, написав одно слово с тремя ошибками, я понял, что сейчас, скорее всего, тот доходит до нужной кондиции, опустошая резервы погреба, оставшиеся там ещё со времён прабабки Блэков. Оставалось надеяться, что ворчун-Кричер позаботится о нём. Благо, что Сириус обычно или просил принести ему школьный альбом и начинал смеяться и рыдать, вспоминая времена мародёров, или просто пассивно смотрел на огонь, изредка улыбаясь чему-то своему, будто это было не пламя, а Омут памяти. Что разительно отличалось от моих воспоминаний о дяде Верноне. Тот иногда приходил в нетрезвом состоянии с работы после каких-то корпоративов. Нельзя сказать чтобы он был в стельку пьян, но навеселе уж точно. Подобные дни я ненавидел больше всего и всегда старался не высовываться из своего чулана. Но, к сожалению, это не всегда срабатывало, и тогда он цеплялся ко мне настырнее обычного. «Покажи трюк, мартышка», — указывал он на банан, который только что съел, а когда я качал головой — а я и правда не знал, как это делать, — то он хлопал по столу кулаком и начинал визжать: «Петуния, это создание совершенно бесполезно! Всемогущие волшебники? Это они говорят? Пф, чушь собачья! — бил он кулаком раз за разом по столу. Даже кожура подпрыгивала от силы удара. — Жалкие клопы, ни на что не способные и прожорливые. Думаешь, еда, одежда, электричество — всё это бесплатно достаётся? Или считаешь, что нам деньги некуда девать, чтобы тратиться на такого, как ты!» Если тёти Петунии не было, чтобы подтвердить его гениальные умозаключения и позволить потешить эго за счёт ребёнка, он тащил меня за руку в спальню и сажал перед её туалетным столиком, чтобы нарисовать клоунскую улыбку и красный нос, презрительно хмыкая: «Вот твоя истинная суть, паразит. Клоун ты, а не волшебник». Мне хотелось тогда сжаться и исчезнуть. После он выталкивал меня и заваливался спать, храпя так, что стены дома содрогались, а я брёл в ванную, чтобы смыть с лица красные росчерки помады и моего унижения. Я тёр лицо до покраснения и царапин на щеках, до зуда на губах и трещин, за чем меня и застал однажды Дадли, кинув салфетки для снятия макияжа. Наши с ним отношения сложно было как-то охарактеризовать — наверное, он жалел меня, но никогда не позволял себе показывать это прилюдно, презрительно хмыкая и подпевая своим родителям, а потом оставляя мне в комнате какие-то вещи, о которых я мог только мечтать. Возможно, стоило бы проявить гордость, складывать подачки и возвращать, но я этого не делал, принимая в качестве компенсации за каждое сказанное им обидное слово в мою сторону. Тогда я искренне не понимал, почему он это делает, но правда в том, что легче было быть частью системы, чем идти против неё. И уже после жалость у меня вызывал именно Дадли. Сириус же напился впервые, когда мне стукнуло тринадцать. Отнёсся я к этому с опаской, но, когда он позвал меня, всё-таки спустился в гостиную и сел в свободное кресло рядом. «Смотри», — прошептал он, показывая мне объёмный альбом в кожаном переплёте и, словно фокусник, достал из воздуха колдфото меня и моих родителей, а затем около трёх часов рассказывал про все их шалости в моём возрасте. Хоть он и улыбался, рассказывая, но под конец уже я смеялся до слёз, прося рассказать снова о том, как они испытывали на профессоре Снейпе, кажущимся мне в то время смесью летучей мыши и дементора, метод спуска вниз головой. Заклинание «Левикорпус», как оказалось, было его изобретением, но отец отказался испытывать его на себе, тут же применив к Снейпу: мол, кто изобрёл, тот и пробует. В общем, в конце концов Снейп применил его на Сириусе, Сириус на хохочущем Люпине, Люпин посчитал, что виноват мой отец, а мой отец подвесил убегающего Питера. Все зависли в воздухе, подвешенные за одну лодыжку, и стали звать на помощь: заклинание-то было, а вот контрзаклятие Снейп ещё не придумал, видимо, решив провести таким образом моего отца. Результатом была потеря двадцати баллов для обоих факультетов. Когда его повторный рассказ стих, Сириус просто заснул, а я попросил Кричера перенести его в спальню. Вот и теперь надеялся, что домовик исправно выполняет свои обязанности, пусть и без моей просьбы. В воскресенье утром я вновь получил от него весточку: «Гарри, прекрати слать мне эссе на тему, каким виноватым ты себя чувствуешь. Всё в порядке, правда. Помимо головной боли, но в этом я сам виноват. P.S. Серьёзно, не приму больше ни одного «прости». Это слово у меня заблокировано». Поэтому моё утро началось с улыбки. От сердца отлегло, и мы провалялись весь день с Луной и Гермионой на диване в гостиной Гриффиндора, запечатывая разные предсказания, переданные профессором Трелони, внутри оболочек из печенья. И пока перед глазами мелькали разные строчки от «ты встретишь свою пару за углом в час полнолуния» до «когда увидишь рыбий глаз — беги», я не мог отмахнуться от странного ощущения внутри. Оно будто расцветало и щемило теперь, когда обеспокоенность за состояние Сириуса прошла. Я скучал по Тому. И ещё острее ощутил это, когда заметил, что несколько шестикурсников куда-то намылились… На какую-то крутую вечеринку. — Неужели ты не слышал об этом доме? — изумляется Том, не торопя меня. — Нет? — с той же вопросительной интонацией тяну я, шагнув внутрь, и начинаю осматриваться. Однако царивший в помещении полумрак делает это затруднительным. — Некоторые считают, что по выходным здесь закатывают самые роскошные вечеринки, — раздаётся его шёпот над моим ухом. У меня даже сомнений не было, где именно и кто устраивает эту «крутую» вечеринку. — Хочешь пойти? — ненавязчиво спросила Гермиона. Луна чуть поодаль складывала печенье в коробки и запечатывала чарами, чтобы ни один шутник не смог подменить их на какие-нибудь горчичные галеты. — С чего ты взяла? — скосил я взгляд и вздохнул. Был ли смысл отнекиваться и отрицать? И, прежде чем она успела что-то ответить, я добавил, покачав головой: — Мы не можем покидать школу на ночь. Тем более ты не знаешь, где и чья эта вечеринка. Гермиона и не могла ведь знать, так почему думала, что я хотел туда? — Почему же? — насмешливо изогнула она бровь в свойственной ей манере. — Тома Риддла — негласного короля вечеринок. Удар ниже пояса. — Только я, кажется, не знал… — Мне казалось, что наш скромный да Винчи мирской жизнью не интересуется, если это не дивные вечера в окружении брюзжащих снобов. Я махнул на неё рукой, скривившись. — Мы можем сбежать, — прошептала она. Даже если я туда пойду, мне всё ещё нечего было сказать Тому, кроме этого чудесного и столь же двусмысленного «я соскучился». Конечно, можно было использовать то, что Том мне так и не вернул мои вещи: мантию, ботинки, очки… О чём я забывал его спросить и вспоминал лишь тогда, когда оказывался в комнате и видел на носу непривычную тонкую оправу. Я вообще стал каким-то забывчивым в последнее время. Хорошо, что приобретённое незавидное качество не касалось школьных предметов и экзаменов. — Мне ещё дежурить. — С какой это стати? — раздался над головой голос Луны. — Или ты взял на себя мою смену? Я скривился, а Гермиона понимающе усмехнулась. — У нас завтра экзамен, — напомнил я. Но не у шестикурсников, к сожалению. Почему он вообще закатил вечеринку посреди экзаменов? — Вечером, — парировала Гермиона. — Что вы замышляете? — поинтересовалась Луна и перевела взгляд с меня на Гермиону. — Отдохнуть, — не моргнув и глазом соврала ей та, — и не ходить сегодня в библиотеку. Луна хмыкнула с видом «ну-ну» и взяла второй поднос печенья, направившись к коробкам. — И как ты хочешь покинуть Хогвартс?.. — проворчал я, осознавая, что ей даже уговаривать меня не надо: я постепенно и сам себя убеждал в том, что и мотив, и прикрытие у меня есть. — А Рон? Да уж. Глупо было спрашивать о Роне: после тренировки тот пришёл совершенно вымотанным и завалился спать, сказав, что воскреснет только к утру. — Я тебя умоляю, Гарри. Если хочешь проскользнуть через ворота, нам следует поторопиться, пока все желающие посетить вечеринку не ушли. Мантия-невидимка ещё рабочая? Я кивнул, сглотнув ставшую вязкой слюну, и ощутил, как сердце учащённо бьётся в груди в предвкушении. — Нас могут и не пустить… — Я слышала, что туда часто пробираются пятикурсники, — она стремительно встала и шепнула мне на ухо. — Решай быстрее, Гарри: время тикает. В конце концов, требовать вещи обратно вовсе не обязательно прямо сейчас. Я мог просто постоять где-нибудь в уголке под мантией-невидимкой и понаблюдать за Томом. Может, он вообще будет клеить кого-нибудь, позволив мне в нём разочароваться и наконец-то принять окончательное решение. Конечно, всё это было радужно и просто только в мыслях, а в действительности вызывало злость и раздражение, как и слова той малышни. — Ладно, — выдохнул я, поднимаясь и замечая азартный блеск в чужих глазах. Что-то мне не нравился этот её взгляд… — Тогда вперёд — красоту наводить, — с боевым настроем кивнула Гермиона и потащила меня за собой. Эм?