The Chosen One

Ты сказал: «Давай встретимся спустя пять лет, Нам нужно стать лучше», [Когда волки зарастут шерстью, куда ты побежишь? В доме, построенном из пламени, где ты спрячешься?] Но время — это не что иное, как причуда, И теперь я начинаю страшиться себя. [Все швы, за которые я дёргаю, расходятся — Я могу подарить тебе сердечный приступ, если хочешь.] Я всё ещё чувствую твою улыбку, Когда теряю сознание, [Улыбаюсь с твоим ножом в моей спине до самого твоего ухода. Хочешь нарисовать мой портрет? Нам понадобится только серый цвет.] Ты всё ещё не знаешь, Не знаешь, Что я жил хорошо до твоей любви; [Посасываю какой-то яд, Только потому что мне по нраву его вкус. Спотыкаюсь о скелеты, Жаль, ты не оставил их внутри.] Ты не знаешь самого себя. Но правда в том, Что я никогда не изменюсь. [Это око за око, Я вырежу твоё, ты вырежешь моё. Око за око.] Что бы мы себе не воображали, (как низко он пал) Всё это было подделкой. [Я не стану тебя дразнить: порежь меня на кусочки И забирай себе, что пожелаешь.] Вольный перевод Mountain Bird — 5Years [8 Graves — Eye For An Eye]

      — Гарри, Гарри, Гарри… — шептал Том, точно моля остановиться.       Его голос вибрацией прокатывался по телу — я ощущал это под ладонью, лежащей на чужой груди — и срывался с языка шипящим лихорадочным именем — моим именем —каждый раз, когда истекающая предэякулятом головка скользила меж моих ягодиц, размазывая смазку.       Глаза метались от Тома к блестящему надорванному квадратику фольги презерватива, но я продолжал эти странные покачивания, с удовольствием подмечая, как вздрагивают чужие руки в путах и сжимаются кулаки, будто желающие стиснуть мои бёдра, чтобы остановить это или же, наоборот, сделать так, чтобы я наконец оказался на его члене.       Было ли это моей целью? Может быть. Если честно, я и сам не знал, смогу ли подавить свою своевольную натуру, кричащую: «Я здесь омега, и я сам решу, когда и с кем сделать это в первый раз». Вот только Том отказывался, а потому его необходимо было довести до нужной кондиции.       Сначала, когда скепсис на чужом лице переплетался со снисходительной иронией, а за равномерными ласками он следил, не издавая ни звука, то я засомневался в том, что смогу руководить им и взволновать до такой степени, что он лишится контроля над собой и своими желаниями, — превратить в похотливое животное.        Однако изучение чужого тела дало плоды.       Ладонь скользнула вниз, и я склонился к нему, замечая мельком, что на хрустящей, белоснежной ткани моей рубашки расплывается пятно собственного предэякулята, а затем накрыл сухие горячие губы в поцелуе, ощутив незначительную пару трещинок, которые вновь слегка закровоточили, стоило мне прихватить кожу зубами и плавно потянуть. В его груди завибрировал очередной стон, и я ответил тем же, испытав короткий, тянущий спазм в паху.       Поцелуи.       Я не был знатоком — да я поцеловался-то впервые с ним, — но осознал, что эта наука не так уж и сложна, как о ней шушукались. Стоило только подобрать нужный подход — тот самый ключик.       Захватить ртом нижнюю губу, сжать её, после затронуть языком верхнюю, когда он с тяжестью и очередным шипением выдохнет, проникнуть в рот и пройтись скользящим движением языка по языку, будто поимев его рот.       Шея.       Скользя пальцами против роста волос, сжать мягко затылок, а губами — ямку меж шеей и ключицей. Прихватить, лизнуть, потянуть и задохнуться от терпкого, горьковато-сладкого привкуса ликёра, осевшего на губах, и лакричного аромата: каждый раз будто бы не справляясь с напряжением, он высвобождал толику магической силы. Совсем малость, но подобное проявление слабости обволакивало моё нутро теплом, а мысли — предвкушением. Я не скрывал, что хотел большего: словно вместо опрокинутой внутрь стопки, мечтал упасть в огромный бассейн с этим чёртовым ликёром и захлебнуться в нём.       Дышать только им, вкушать только его — мысли, которые я смаковал и одновременно гнал прочь, слишком уж наивными они мне казались.        Соски.       Ни коснувшийся горошин язык, ни опаливший их дыханием рот, ни сжавшие или потёршие их подушечки пальцев — нет, ничего из этого не подействовало на него. Изумительно, но эффективным возбудителем оказалась ткань рубашки, невольно соприкоснувшаяся с ними. Склонившись, я ласкал его шею губами, пытаясь обнаружить те самые эрогенные точки, о которых слагали столько, как мне казалось, мифов, и даже не понял, что именно произошло, когда ощутил под пальцами чужой трепет… А затем я целенаправленно потёрся. Ткань зашуршала, задевая своей шершавостью неожиданно восприимчивую к этому зону, и на его коже появились крупные мурашки, а рот приоткрылся в жажде глотка воздуха, который я не позволил ему сделать, вовлекая в чувственный поцелуй, переполненный приглушённым мычанием и торопливыми вздохами.       Зона узла.       Сжать головку и потереть большим пальцем незначительное пока уплотнение сразу под ней. В одну сторону и в другую, затем слегка надавить и можно не сильно зацепить ногтем. Так? С губ Тома сорвалось рыкающее «дьявол», а я вновь повторил ласку, не остановившись на достигнутом, и исследовал пальцами каждую набухшую вену, пересекающую пульсирующий у меня в руке ствол.       Мне мерещилось, что прелюдия тянется целую вечность, но часы показали, что прошло всего лишь шестнадцать минут. Мало или же достаточно?..       Низ живота вновь приятно потянуло, и я поёжился, осознавая, что мне самому не терпится. Может, я его и раззадоривал, но и сам стал рабом собственной провокации. Власть над чужим телом опьяняла, а его реакция — сводила с ума.       То, что началось, как игра, плавно переставало ею быть. Кажется, мы оба постепенно знакомились с этой мыслью.        — Если ты хочешь воспользоваться… моим-м-м, — его слова переросли в мычание: я вновь толкнулся языком в его рот, чувствуя металлический привкус.       Я и правда был кровожадным.       — Твоим что? — прошелестел я ему в губы. — Просто контролируй свои бёдра, и ничего непоправимого не случится.       Том отчаянно простонал, разгневанно сощурив чёрные с поволокой глаза.       — Всё зависит от тебя, — заключил я, не сдержав победную улыбку, и потянулся к презервативу.       — Тогда привяжи меня к кровати! — дёрнулся он вновь, приподняв голову, отчего его тело заметно напряглось и резкие углы вкупе с плавными линиями очертили мышцы.       — Может, тебя ещё и запеленать, как мумию? — насмешливо уточнил я и вытянул резинку.       Теперь дело осталось за малым.       Приподняв бёдра, я медленно сдвинулся назад, чувствуя, как его член скользнул меж ног, приятно надавил на мошонку и прижался к моему, отчего из-под рубашки торчала более внушительная выпуклость, а влажное пятно расползлось вниз, увеличившись.         — Ты кое-что забыл… — нервно облизал губы Том.       Ощущение, что он пациент, а я врач, и сейчас он пытается сочинить что-нибудь, чтобы оттянуть с началом лечения, подняло уголки моих губ в очередной улыбке.       — Ты ведь понимаешь, что это мне будет больно, если вообще будет, а не тебе? — поинтересовался я, слегка задрав рубашку и вновь сжав его ствол рукой, потёр уже на вид рельефную зону луковицы, проведя пальцем по кругу.       Он с приглушённым стоном упал на подушки; путы вновь натянулись, а живот напрягся ещё сильнее, и я еле сдержал желание отодвинуться чуть дальше, склониться, прижаться языком к узлу и надавить, наблюдая за чужой реакцией.       «Наука любви», впрочем, оказалось простой и инстинктивной, хоть я всегда представлял, что буду жутко волноваться, не зная, что делать с собственным телом, чего уж говорить о чужом. Воображал себе серию неловких поцелуев, где мы будем стукаться зубами по моей вине, и точно таких же жестов, когда я не буду знать, куда деть руки: вытянуть вдоль тела, может быть, на грудь сложить или неловко попытаться дотронуться до него. Рисовал себе столь же скованные эмоции и стыдливые стоны, когда боишься быть излишне громким, чтобы не действовать на нервы, но и сдерживаться тоже не хочешь, чтобы тебя поленом не восприняли. У меня было множество страхов, часть из которых я тогда доверил Драко, идя на поводу у эмоций, но сейчас… сейчас ничего из этого не происходило.       Рубашка скрывала моё тело и позволяла ощущать себя уютно верхом на Томе, а его тело будто само мне указывало, где и как лучше дотронуться до него. Он не был скован в выражении эмоций, собственно, тогда и я не должен был стесняться — правила игры были установлены и показались мне весьма комфортными.       Что до смущения, то я, наверное, был таким взбудораженным и целиком «запыхавшимся», что сложно определить: стыд это или же возбуждение, а может, и то и то. Слишком много было разных ощущений внутри, чтобы разобраться, что и чем являлось на самом деле, — гремучая смесь, которую я едва контролировал.       — Я лишь понимаю, — наконец ответил он, — что, увлёкшись мной, ты позабыл о себе. И больно может быть обоим.       — Я достаточно растянут, благодаря тебе, — парировал я, раскатывая резинку и буквально силой мысли унимая дрожь в руках.       — Какой же ты упрямый! — беспокойно дёрнулся он, и верёвки вновь натянулись.       — Не делай так, и никому не будет больно.       Я скользнул обеими руками вдоль его тела, невольно зацепив рукавами рубашки соски, отчего чужая кожа вновь покрылась мурашками, и встал на четвереньки, нависая над ним и затыкая очередной протест поцелуем.       Наверное, это была наглость, за которую позже мне будет очень и очень стыдно, но после будет после, а сейчас мне было хорошо. Чертовски хорошо.       — Гарри… — Том мотнул головой, отрываясь от моих губ.       Просунув руку меж нашими телами, я сжал его член у основания, медленно распрямился и приподнял бёдра, направляя его внутрь себя — пока что только пробуя.       Да, мой изначальный план был прост — вводить не полностью. До той самой зоны комфорта. Как там сказал Бири, мы чувствуем своё тело? Так почему не можем вместо игрушки воспользоваться партнёром, контролируя каждый дюйм проникновения?       По ощущениям нечто горячее и в то же время неестественное из-за текстуры презерватива прижималось к кольцу мышц раз за разом, будто массируя его, пока я не выдохнул и не расслабился, разом пустив внутрь головку, после чего задержал дыхание.       — Чёрт! — рыкнул Том, и я будто сквозь дымку заметил, как мышцы пресса напряглись, словно он подавлял инстинкты, диктующие ему податься бёдрами наверх. — Дрянная идея… Гарри. Развяжи меня, и я сделаю это пальцами, языком — как хочешь. Ты…       Пламенную речь про альтернативы прервали его протестующее мычание и мой не столь протестующий стон.       Укол наслаждения, когда мышцы нехотя расступились, а головка прошлась вдоль ребристой сжавшейся стены, перерос в тянущую боль: я нащупал грань. Ту самую: ещё чуть-чуть — и меня будут ругать.       Видимо, не только я это ощутил, но и Том.       — Остановись!.. — он вновь приподнялся, но тут же рухнул на подушки, похоже осознав, что любое движение в таком положении и правда «опасно».       Я приподнял бёдра, почти выпустив его из себя, а затем снова насадился не глубже первого раза, замычав от смеси болезненного растяжения и какого-то чудного удовольствия, которым это ощущение и не должно было быть. Стоило признать, в воображаемой мной распрекрасной картине это было малость удобнее, чем в той реальности, в которой я после двух движений уже утомился. Заведённая за спину рука начала отниматься, а мышцы ног дрожали от перенапряжения. Не сильно, но ощутимо.       Всё же… не стоило смеяться над утверждением, будто занятие любовью — это ещё один вид спорта.       Губы помимо воли растянулись в усмешке.       — Не забывай… Том, не двигайся, — прошептал я, убирая руку из-за спины, которая служила неким измерителем.        Упёршись уже двумя ладонями, я вновь вильнул бёдрами: выпустить-впустить. Выпустить не до конца и впустить на чуть больше дюйма… И чёрт!       Спина взмокла, внутри тянуло — отчасти болезненно, — но сквозь не очень приятное ощущение прорывались мимолётные вспышки наслаждения, которые обострялись, стоило увидеть, как судорожно двигается кадык Тома, как мелко и быстро он дышит, будто на грани, как напрягаются и перекатываются мышцы на его теле, словно каждый раз его сковывает судорога.       Чуть дальше… на грани повреждения.       Мой болезненный стон смешался с его проникновенным:       — Гарри! — За которым последовал сбивчивое шипение раззадоренной змеи. — Послушай меня…       — Не хочу слушать, — провёл я языком от уголка до уголка рта, после сглотнув скопившуюся густую слюну.       Мне не до разговоров сейчас: слишком велико напряжение и внутри, и снаружи.       Я приподнялся, почувствовав на мгновение пустоту, вновь завёл руку за спину, направил его внутрь себя и медленно опустился, уткнувшись в рубашку чуть ниже плеча. А затем повторил это снова и снова, и снова.        Меня даже не смущал этот раздражающий звук хлюпающей смазки из-за столь коротких по амплитуде проникновений и лишь интересовало то, что я видел краем глаза. Руки Тома сжались в кулаки до побелевших костяшек; шея напрягалась так, что я видел вздутые вены; глаза неотрывно следили за мной, а меж губ вырывалось свистящее дыхание…       Я ощущал это — как его плоть утолщается. Это стоило бы расценивать в качестве комплимента: если узел набухал, а альфа даже ещё не кончил, значит, он был перевозбуждён; значит, он находился на грани; значит, я своего добился. И плюсом шло моральное насыщение этим фактом. Однако, признаться честно, вопреки психологическому удовлетворению, физически я так себя не чувствовал — словно сам что-то не так делал с собственным телом. Может, глубже? Может, сменить угол? Но…       — Стой, — вырвалось у Тома, а я уже опустился, принимая его чуть глубже и чувствуя то же болезненное натяжение, что и ночью, когда он растягивал плеву.       На грани ожога.       И… о!       Жалобный, будто бы предсмертный стон вырвался наружу, но я не остановился, вновь повторив: тот же самый угол, та же самая глубина…       — Том, — раздался прерывистый вздох, принадлежащий мне.       Ещё раз.       И я застонал, впиваясь в его исказившееся лицо отсутствующим взглядом:       — Том-м.       Мне хотелось больше, сильнее, чёрт возьми, хотелось, чтобы эти искры удовольствия, вспыхивающие каждый раз, когда я на обратном движении сокращался вокруг него, скапливались, а не рассеивались… И я задвигался: быстро, рвано, совершенно не поспевая за собственным телом, покрывшимся липкой испариной, что теперь впитывалась в мешающую мне рубашку. Я осознавал, что сам уже не контролирую ничего; что, опустись я чуть ниже, всё испорчу; что, двинь я бёдрами каплю резче, не удержавшись, и всё кончено.       Это разогревало, это опьяняло, дарило необычное ощущение, будто я играл с огнём и, каждый раз когда пламя касалось моей кожи, успевал отступить в сторону. Осознание хождения по острию ножа стало последней каплей: тем, что помогло мне определиться с собственными желаниями. Но, прежде чем кончать с этой игрой, я действительно хотел кончить — профессор говорил, что так легче перетерпеть первую вязку. И пусть он злится потом, что я поступил по-своему, но иначе это всё растянется ещё на неделю — фестиваль (нужно быть в форме), — потом на следующую — квиддич. Рон попросил помочь им с организацией и, опять же, я должен по всей школе козлёнком скакать… А потом останется неделя, в которую лучше тоже ничего не делать, потому что уже май на носу. Сейчас мне казалось, что у Тома найдётся предлог на любой случай, но почему?..       Спрашивать я не стал — не тот момент, — задыхаясь и неторопливо насаживаясь на пульсирующую плоть. Набухшая часть узла прошлась вдоль комка нервов и… о, дивное чувство: так, наверное, себя ощущаешь, если не успеваешь добежать до туалета по-маленькому и одновременно кончаешь в штаны от перевозбуждения.       Ещё.       Ссутулившись, я застонал. Собственный член запульсировал, исторгнув что-то. Но это была не сперма, а лишь очередная порция предэякулята. За которой последовала новая. Удовольствие начало сосредоточиваться в одной точке, от которой оно, будто игла, прошивало меня насквозь, вынуждая тут же выпрямляться и желать большего — выгнуться дугой.       Мышцы ног ныли, руки тоже устали, даже шея, казалось, затекла — всё это из-за того, что я пытался распоряжаться своим телом  почти что с филигранной точностью, а оно к этому не привыкло. Мои мышцы не привыкли. И если что-нибудь и будет болеть, так это они.       Я лихорадочно облизал губы, и Том повторил за мной, распаляя во мне желание поцеловать его. Поцеловать влажно, долго, алчно, впопыхах, намеренно задыхаясь... Однако положение не позволяло. Казалось, я сам себя загнал в эту не очень удобную клетку, из которой был только один выход.       — Я сам всё сделаю, — это оказалось мыслью, озвученной мною вслух.       — Сделаешь что?..       Отвечать я не стал. Довести себя до оргазма, снять презерватив, почти довести его и принять его до конца — таков новый план действий.       Видимо, на моём лице что-то такое отразилось, потому что Том бойко замотал головой, а затем запрокинул её назад и в комнате прозвучал рык загнанного зверя. Его руки вцепились в изголовье, а грудная клетка заходила ходуном.       Ещё чуть-чуть.       Я вернулся к прежнему ритму, понимая, что руки дрожат, не в силах удерживать меня на весу дольше; что я должен поторопиться, если не хочу добавить к нынешнему положению росчерк боли, который явно обнулит всё и оттянет оргазм; что Том, похоже, тоже не так далеко от того, чтобы кончить… А если это произойдёт, весь план жмыру под хвост.       К моему изумлению, эта горячка — надо, надо, надо, быстрее, быстрее, быстрее! — сделала удовольствие острее: адреналин забурлил в крови, тело стало более гибким, но одновременно будто перестало повиноваться в поиске собственного ритма. Смазка текла по ногам, и я резче насадился на него, буквально рухнув, лишь в последний момент успев напрячь мышцы и остановиться, но это переполняющее ощущение и болезненный спазм наложились друг на друга, и сладкая судорога пронзила мои внутренности.       По комнате прокатился жалобный стон, вмешавшийся в эхо нашего с ним созвучного дыхания, и я затрепетал. Я был почти на грани, и нужно было сделать это сейчас. Незамедлительно, неотложно…       — Гарри, — окликнул он меня, словно в бреду.       Тело напряглось, подобно пружине, когда я резко распрямился, буквально соскочив с его члена за секунду до собственного оргазма. И без того сбитое дыхание остановилось; сердце громыхало в груди, словно вот-вот разорвётся; рука машинально потянулась назад, и в следующую секунду презерватив полетел на пол — плевать, всё потом.       Всё потом: и уборка, и нагоняй, и последствия.       — Нет, нет… Гарри…       Том буквально подавился очередным «нет», когда я, помогая себе рукой, насадился без всякой преграды на его плоть и — Мерлин! — почему-то это почувствовалось совсем по-другому. Или, может, всё это мне грезилось, но меня будто накрыло волной эйфории. Было ли это телесным ощущением или же, скорее, психологическим (оттого, что я… выиграл?), но пути назад уже не было. Даже сейчас. Его смазка проникла внутрь, и, если не довести до конца процесс, следующим к Помфри за гормональным зельем побегу я.       Нет уж, увольте.       В глазах Тома я увидел подтверждение своим мыслям и позабавившую меня обречённость, словно я сделал нечто непоправимое. Таким мой поступок и был, но… не смертельным же?       Опустившись на его член на два дюйма или чуть ниже — как раньше, — я снова стал покачиваться, с лёгкостью нащупав ту самую границу, перешагнув которую меня ждало нечто немыслимое: ещё два-три таких движения — и должен был прозвучать финальный аккорд.       И слава Мерлину: подобные скачки явно были новы для меня и весьма мучительны для моей физической формы. Стыдно признавать, конечно, но, кажется, я переоценил собственные возможности.       — Раз уж наплевал… — раздался низкий, будто порыкивающий от недовольства голос Тома, — на все мои пожелания, то хотя бы не спеши. Медленно, плавно…       Прихватив губу зубами, я вильнул бёдрами по кругу и мысленно зашипел от этой полноты, будто в ответ на его вопрос: медленно и плавно, говоришь? А я как делаю, чёрт возьми?! Трение усилилось. Слишком много давления, слишком сильное растяжение, слишком колоссальное напряжение — всего было слишком много во мне.       Вверх-вниз.       Уста разомкнулись, сиплый стон точно загарцевал в гортани, а смятение дрожью пронеслось вдоль позвонков. Я ощущал, как волоски на затылке поднимаются, а крупные мурашки спускаются в противоположном направлении: от загривка до копчика.       Вверх-вниз.       Ладони сжали чужие бока, и Том выдохнул с тихим угрожающим шипением, ласкающим мой слух. Я стиснул пульсирующую плоть внутри, замерев на миг от пронзившей низ живота судороги: резкой, мучительной, голодной.       Вверх-вниз.       Мне уже не нужно было владеть своим телом, и я потянулся к нему, дотрагиваясь своими губами до его и ловя прерывистое дыхание, переполненное похотью и мятежом. Чужие глаза дымились гневом, чередующимся с наслаждением, словно грозовое небо, затягивающееся тучами. А такое же влажное, как и моё, тело напрягалось под моими пальцами, когда я вонзался ногтями в его кожу, иногда слегка царапая её, а иногда буквально скребя.        Не знаю, кому пришлось сложнее: ему — сдерживаться — или мне — контролировать себя.       Прикусив чужой подбородок, я скользнул языком по рельефу щетины, сгорая от смущения, смешанного с вожделением, ведь с каждой секундой всё яснее понимал, что хочу искусать его целиком и полностью, разукрасить засосами — пометить. Словно не в нём я животное разбудил, а сделал это в самом себе.       Отлично, Поттер!       Мои бёдра опустились медленно и вместе с тем без задержки — будто в мимолётном порыве отрезвить себя. Крепкий, горячий, с уже ощутимо набухшим узлом член, что до этого был во мне чуть меньше чем наполовину, оказался внутри по самое не хочу.       Вспышка боли, гортанное мычание и выразительный поток ругани стали явлениями почти одновременными. Внутри словно спичкой чиркнули, обдав жгучим пламенем болезненно растянутые вокруг этой штуки, которую на секунду я возненавидел, мышцы. И чёртов узел внезапно стал ощущаться огромным и раздражающе мешающим мне и моему удовольствию.       Я дышал мелко и быстро, но тут же недовольно засопел, стоило ему зашипеть мне на ухо:       — Как можно быть таким безрассудным!       — Спасибо… за понимание.       — Понимание? Что ты не понял из слов «медленно и плавно»?       — Сейчас всё пройдёт, — глухо отозвался я, пытаясь не шевелиться и даже не дышать. — Дай мне пять минут...       — Безусловно, ты мазохист, — проворчал он, но и сам дышал мерно и глубоко, будто боясь сделать мне больнее.       А ведь я рассчитывал попасть в тот процент омег, что ничего не чувствуют в свой первый раз…       Не то чтобы это было чрезвычайно больно, но, стоило мне пошевельнуться, как режущая боль досадно напомнила о себе — будто раскалённый нож приложили к коже или в синяк резко ткнули пальцем.       — Освободи меня, — неожиданно попросил он и в голосе было нечто такое, что дало мне понять: отказа Том не примет.       Но что он мог сделать теперь? Отшлёпать меня?       — Акцио палочка, — прошептал я, двигая лишь одной рукой. — Эманципаре.       Затем палочка осталась в стороне, около подушки, путы исчезли, Том с поразительной неподвижностью всего тела потёр кисти у меня над головой, а далее прошёлся ладонями вдоль спины, скользя с остановками по влажной рубашке, пока я не ощутил лишь сиротливую свежесть ткани.       Раздался непонятный щелчок, а за ним последовал короткий приказ:       — Терпи.       И Том сдвинулся. Сдвинулся он вместе со мной, слегка приподнявшись, и, засунув под спину подушку, потянулся, отчего я уткнулся в его шею. Его ладонь огладила мою поясницу, забралась под рубашку, коснулась ягодицы, и на мгновение мне показалось, что Том сейчас шлёпнет меня. Я даже уже приготовился к активным протестам, как его пальцы скользнули к месту, где мы с ним сейчас будто срослись. По крайней мере, сросся я, ведомый этими неприятными ощущениями.       Моё шипение иссякло у него на плече, где взамен остались следы зубов.         — Медленно сядь и приподнимись, — раздался очередной приказ с вкрадчивым выделением: — Медленно.       Даже если бы хотел, то всё равно не смог бы быстро.       Не знаю, что там с сухим оргазмом, но тот не особо помог. Может, я и вовсе его не испытал? Но сокращения же ощутил... Я снова напрягся и плавно — теперь уже да — слез с эрегированной плоти. По четверти дюйма.       Нутро будто нехотя отпускало её — с болезненным протестом, из-за которого скрипели мои зубы и хотелось покусать не только плечо, но и так любезно предоставленную мне шею. Я понимал, что это не вина Тома — просто я вот такой вот дурачок, всегда втайне лелеявший надежду, что со мной так не будет, что это про остальных, что я другой…       — Замер, — остановил мой поток жалости к себе Том, и я ощутил прикосновение его пальцев — холодных и влажных — к своему анусу, всё ещё растянутому его членом и вокруг самой широкой части — треклятого узла. Тот будто начал обильно смазывать себя чем-то, но оборачиваться было себе дороже.       Однако в следующий момент рядом упал какой-то продолговатый флакон с густым прозрачно-золотистым маслом на вид, и Том вновь пробрался под полы рубашки и положил руки на мой бёдра.       — Плавно прими меня, — произнёс он столь сосредоточенно, словно мы на самом деле операцию какую-то проводили.         И я опустился, принимая его, и не сдержал позорного стона, когда меня снова точно стегнули изнутри.       — Двигайся, — попросил он, удерживая мои бёдра, но всего лишь направляя.       — Дай мне привыкнуть… — прошептал я.       — Двигайся, — повторил Том с несвойственной ему строгостью, и, сцепив зубы, я сделал это. А потом снова.       Я не какой-то там неженка, в конце концов.       — Вот так, вот так, — с придыханием повторял он, а затем осклабился: — Хороший омежка.       У меня появилось неодолимое и весьма воодушевляющее желание его как следует стукнуть, и это отвлекло. А когда я вновь прислушался к своему телу, ощущения разительно отличались. Необычно холодящее, покалывающее чувство распространилось изнутри — будто пожар резко погасили, — и удивление стало приятным дополнением к спектру моих эмоций, когда, очередной раз насадившись на его член, я не испытал ничего. Никакой боли, точнее.       — Что это?..       Он приблизился к моему уху и запальчиво зашептал, словно вверяя очередной большой секрет:       — То, о чём молчат в школах, чтобы не потворствовать брожению гормонов внутри этих стен и студенческим вакханалиям.       Я поёрзал, всё ещё привыкая к незнакомому чувству полной, глубокой и всесторонней заполненности, и осторожно вильнул бёдрами в попытке расслабиться.       — То есть Бири нам врёт?       — То есть Бири просто говорит про очевидные природные явления и подчёркивает плюсы сна в обнимку со стимулятором, а не с альфами. Как ты думаешь почему? И ты серьёзно хочешь сейчас говорить о профессоре? — уточнил он, а затем сжал мои ягодицы, словно заставляя почувствовать себя.       И я хорошенько так прочувствовал, осознавая, что его возбуждение никуда не делось, это только моё слегка упало. Упёршись рукой ему в грудь, я приподнялся:       — Мы можем… Ты можешь?.. — оборвав себя на полуслове, я раздражённо махнул рукой.  Мы можем сменить позу — вот что я хотел сказать.       Да, я устал, и что здесь такого?       — И теперь ты начинаешь стыдливо краснеть? — усмехнулся Том. — После того как трахнул меня?       — Я?!       — Давай, обскакивай меня дальше, Поттер, — шлёпнул он меня по ягодице, и я пожалел, что развязал ему руки.       — Не стоило тебя освобождать, — моё возмущённое фырчанье вызвало на его лице ещё более бесстыжую ухмылку.       Вверх и вниз — я снова приподнялся и насадился на пробу. До упора.       Раздался шлепок ягодиц о бёдра, и у меня спёрло дыхание. Масло, чем бы то ни было, всё ещё холодило раздражённую слизистую стенок, а разгорячённый кол, на который я добровольно сел, напротив, согревал. Самой боли не было, но вместо неё осталось нечто всё ещё незнакомое, неизведанное и в то же самое время будоражащее моё тело и моё воображение: ноющее распирание, увеличивающееся с каждой секундой.       Тяжело выдохнув, я сжался вокруг Тома и сразу же тихо застонал, стоило мне немного приподнять бёдра, чужой плоти заскользить внутри и давлению перейти на две зоны сразу: узлом на пробочную стену, изгибом головки — на ставший удивительно чувствительным комок железы. Вибрирующий в гортани и едва не сорвавшийся стон обернулся задушенным и стыдливым всхлипом, и я прихватил клыком губу, до боли прикусив её. Моё тело тоже посылало двойственные сигналы: с одной стороны, мышцы ног, поясницы, рук… да почти все мышцы непривычно ломило, с другой — эта тупая ломота из утомительной и слегка болезненной стала покалывающей и даже самую каплю приятной теперь, когда мне не приходилось контролировать свои «приседания» с тщательностью в четверть дюйма.       Подавшись вперёд, я упёрся рукой в его грудь, ощущая учащённое биение сердца под ней или это воображение заигрывало со мной, выдавая собственный пульс за чужой. Его ладонь сместилась под рубашкой, и ребро ладони соприкоснулось с моим членом, будто поддразнивая, а я замер на мгновение, позволяя Тому сжать его в кулаке и начать неторопливо двигать рукой, будто заранее задав ритм, которому мне нужно было следовать.       — О-ох, — вырвалось у меня вместе с очередным стоном.       Несколько удивлённое «ох». Потому что я, гонящийся за целью до этого самого момента, только сейчас осознал своё нынешнее положение во времени и пространстве; осознал, что подо мной сейчас Том Риддл; осознал, что с этим Томом Риддлом мы встречаемся; осознал, чёрт возьми, что насаживаюсь на его член, отвечаю ему и получаю от всего этого процесса удовольствие, которого к тому же ещё ничуть не стесняюсь, как и не стесняюсь того, что он наблюдает за мной. Смешно, конечно, думать об этом сейчас, хоть осознание этого постоянно пробивалось сквозь тонкую, едва ли не прозрачную стену раскрепощённости, но сейчас оно оказалось на удивление ярким, пробирающим насквозь и сочным на вкус.       Том, будто уловив небольшую перемену в моём настроении, подался бёдрами навстречу, и я содрогнулся, а затем сдался на милость мимолётному порыву, пригнулся и поцеловал его. Так, как я знал теперь, что он любит. Его вторая рука, что по-прежнему лежала на моём бедре, словно в спазме переместилась, стиснув бок до боли. Я в ответ зажал его губу, присосавшись к ней как пиявка и вновь чувствуя языком шероховатость трещин и колкость ещё невидимой, но уже ощутимой щетины, что медленно раздражала кожу вокруг рта.       И одновременно с этим, я начал двигаться. До этого он задавал ритм, теперь же это делал я. Через поцелуй. Места между нашими телами не осталось, и, забравшись под рубашку, Том положил вторую ладонь параллельно первой. Его пальцы обвили мои бока и скользнули вдоль ложбинки, и я вздрагивал, когда они прикасались к растянутому его членом колечку мышц и слегка обводили по кругу, будто ему нравилось не только понимать и ощущать, но и напоминать мне таким образом, что я натянут на него, как перчатка на руку.       Что ж, не буду отрицать, это будоражило и меня, пусть я и буду в своих мыслях извращенцем.        Я поймал его тяжёлый вздох, он — мой отрывистый стон, после чего наши губы вновь будто срослись, а языки тесно переплелись. Я уже не обращал внимания на жжение кожи губ, на усталость мышц, на появившуюся слабую головную боль, на фантомное желание отлить, которое будто стало частью пульсирующего наслаждения внутри… Самое важное сейчас — удовольствие, расползающееся по моему телу подобно отраве: оно не было ярким, скорее, тупым и чуть ноющим, как зубная боль; не было непередаваемым или неземным, скорее, неотвратимым и будто бы мучительным, когда лёгкие горят, пот струится, ноги становятся ватным, в боку колет, но ты продолжаешь бежать и не можешь остановиться, потому что твоя жизнь висит на волоске — таким, да; оно не было сладким, горьким или терпким, скорее оставляло грубое послевкусие чужой магической силы, которую Том теперь не сдерживал, а напротив, точно пропитывал меня ею насквозь. Чёртов вкус ликёра распался на составляющие, и я в немом изумлении ощутил, как моё горло обожгло настойкой из семян аниса и винограда, разбавленной привкусом кориандра, корицы, гвоздики… Специи, да. Именно они. И я втянул воздух, хоть и понимал, что это было всего лишь воздействие магии на мои рецепторы, но слабый лекарственный аромат корня лакрицы защекотал ноздри.       Голод — вот что я ощутил, к собственному удивлению: никогда не был фанатом солёной лакрицы или настойки от кашля. И тем не менее голод терзал меня изнутри, подстёгивая, и я ответил ему тем же, позволяя собственной силе ластиться, окутывать, одевать его.       Том глухо промычал мне в рот и стал его вылизывать, будто и моя магия на вкус была подобна аперитиву. Если честно, я никогда не испытывал это — сами мы не ощущали, как она влияет на сторонние рецепторы, только могли догадываться по чужим словам. И со временем и опытом воздействие менялось, становясь многослойным и более насыщенным.         — Какой же ты… — процедил Том мне в губы с таким отчаянием, словно это было действительно паршиво. Или настолько паршиво, что даже хорошо.       И я осмелел или же обнаглел в край, позволяя не просто обволакивать его силой, но и проникать ею под кожу, дразнить, всасываться в его кровь, и одновременно тёрся поступательными движениями, с каждым его хаотичным толчком навстречу увеличивая темп. Мой член оказался тесно зажат между нашими телами, ткань рубашки раздражала нежную кожу, а несколько пуговиц — неприятно давили. Но я не хотел ничего менять. Не мог. Словно вновь завидел цель, замаячившую впереди, и сорвался в погоне за скапливающимся внизу живота удовольствием, что всё это время ныло, ныло и ныло, требуя от меня разрядки. Требуя чужой разрядки. Требуя, чтобы меня наполнили семенем до краёв и закупорили, как пузырёк с зельем.       — Чё-ёрт, — застонал я, вцепившись в Тома до боли в пальцах.       А затем прошёлся дорожкой из смазанных, лихорадочных поцелуев вдоль челюсти и впился губами в его шею, прихватив зубами влажную, солоноватую кожу. Он откинул голову, словно приглашая вгрызться в него, и моего слуха достигло болезненное шипение:        — Га-р-ри…       И чужие бёдра дёрнулись резче обычного, а руки буквально вжали меня в него до громкого шлепка, что эхом завибрировал в воздухе.         Я зажмурился — зажмурился так плотно, что мушки перед глазами заискрились. А затем затрясся всем телом, будто в агонии, и сдавленно замычал ему в шею, чувствуя, как меня буквально разрывает на куски от непостижимой смеси ощущений везде и сразу. Мышцы конвульсивно начали сжиматься, сокращаясь вокруг распирающего меня узла, и моё мычание превратилось в жалобный громкий стон. Том тяжело задышал, щекоча дыханием висок и ухо, не прекращая короткими мощными рывками толкаться в меня, обжигая нутро сгустками спермы. Всё моё тело зудело, будто под кожу забрались тысячи муравьёв, пальцы ног подогнулись, а пальцы рук онемели; рубашка в зоне паха внезапно стала тёплой и влажной, и я помутневшим сознанием понял, что эякулировал одновременно с Томом, как и понял то, что до сих пор испускаю нечто похожее на стоны.       И для этого было основание: набухший до конца узел сцепил нас, давя на всё, на что только мог давить: от прямой кишки за стенкой до мочевого пузыря.         Я жалобно вздохнул: за что боролись, на то и напоролись.       — Потом будет легче, — прошептал Том, водя горячими, будто в лихорадке, губами вдоль моего виска.        Я всё ещё будто не мог прийти в себя, вслушиваясь в его сбитое дыхание, пытаясь овладеть собственным, переживая от удивления до непонятно откуда возникшей злости. А затем, уткнувшись в его шею, я засопел, ворча о «бесполезном механизме затвора», хоть и понимал, что он далеко не бесполезный в нашем случае, но всё равно я чувствовал лёгкое раздражение из-за того, что оказался к нему прикован, будто это какое-то намеренное посягательство на мою свободу.       Смех да и только.        — Всё нормально? — спросил Том и задел мочку уха, отчего у меня мурашки пробежались вдоль спины.       — И сколько нам так лежать?       — Минут десять или пятнадцать.       Скривившись, я замолчал.       — Хочешь поболтать? — спросил он ласково.       — Нет.       Том коротко рассмеялся.       — И что тут весёлого?       — Ты злющий сейчас, как чёрт.       — Ничего я не злющий. Просто тебе неудобно, да и мне тоже.       В конце концов, ему тяжелее: не он же на мне развалился и будет лежать так четверть часа. В моём случае неприятным сюрпризом было лишь ощущение прилипающей к животу из-за собственной спермы рубашки. Я попытался приподняться чуть-чуть, чтобы скомкать её в зоне паха и вытереть себя. Сокращение было непроизвольным, Том вновь зашипел, и я замер:       — Это больно?       Сам я испытывал онемение, но не боль.       — Девственники, оказывается, крайне тугие, — озвучил он это будто нечто очевидное. — И масло — не панацея. Оно лишь убрало боль на некоторое время, поэтому не ёрзай и не дёргайся, пока мы сцеплены.       Я успел всё же скомкать ткань и медленно — дюйм за дюймом — опустился, снова разлёгшись на нём. Ещё бы ноги выпрямить, и всё было бы не так уж и плохо.       — Кстати, о масле. А кто ночью говорил… сейчас-сейчас, — сделал я задумчивое лицо. — Как там было? Ах да. Говорил, что накачает меня спермой и закупорит узлом, отчего мне будет ещё больнее? Больнее? Где?       — Сделай мы это ночью, всё так и было бы. Ты, святая наивность, не знал даже о его существовании, слушая Бири аки пророка, а я купил его утром. На всякий случай, — уточнил Том, — так как ночью ты не выглядел убеждённым моими доводами.       И смог оттянуть неизбежное на день.       — Ладно, с профессором всё понятно, но почему ты пытался напугать меня? — голос дрогнул. — Не хочу казаться банальным, но вывод напрашивается сам.       Том сощурил глаза:       — Не хочу казаться банальным, но тебе не кажется, что ты поспешил?       — Поспешил?       — Мы вчера вечером начали встречаться, — напомнил он.       — А что, до первого секса должно пройти определённое количество времени? Это где написано? Сколько свиданий? Или ты хотел дождаться нашей первой брачной ночи?       — Я бы поспорил, кто из нас двоих здесь язва, — рассмеялся он. — И всё же, Гарри. Один день.       Я насупился.       — Во-первых, мы начали встречаться чуть раньше… Я сознательно соглашался на отношения с тобой, а ты… получается, сознательно их предложил мне. Поэтому это уже не один день. И кто писал, что хотел бы разложить меня на столе?       — Только вот смысл дошёл до тебя недавно, Гарри.       Да я и извращенца в себе открыл пять минут назад.       Наверное, я бы покраснел, если бы уже не был красным и запыхавшимся.       — Во-вторых, — кашлянул я, — надеюсь, ты помнишь, что это твоя вина? — И, не позволив ему вставить ни слова, я добавил: — В-третьих, мне кажется… так только с тобой. Если ты думаешь, что я сделал бы это с любым, то это не так.       — Я так не думаю, Гарри, и понимаю, — он ласково потрепал меня по волосам и прошёлся ладонью до самой поясницы. — Как и ты должен понимать после произошедшего: дело не в отсутствии желания. — Том сделал паузу и вздохнул, пояснив: — Есть множество разных способов доставить друг другу удовольствие, и нам просто некуда было торопиться…       — За исключением моего отъезда, — недовольно напомнил я, перебив его. — И я… гм, знаю, что есть способы и они будут существовать и дальше, но ты был обеспокоен моим физиологическим состоянием, а я чувствую себя сейчас отлично. Даже более чем.       — Посмотрим, что ты скажешь утром.       — Гормональные перестройки не мгновенны, Том, — это займёт несколько месяцев. А так, завтра разве что мышцы будет ломить от непривычки, но это ведь пустяк.        Он ничего не ответил, и я поднял взгляд, невольно вздрогнув — я почти свыкся с распирающим чувством и даже в какой-то момент забыл о том, что мы сцеплены.       Глаза Тома были прикрыты, и сейчас он выглядел задумчивым.       — Всё нормально, — добавил я уверенно.       — Посмотрим, — парировал он, будто не верил мне до конца.       Но почему, чёрт возьми?       Раздражённо подхватив флакон с маслом-эликсиром — или что там было внутри, — я повернул его этикеткой, на которой линией была нарисована округлая буква «W». Или не буква… это был зад, над которым вырисовывалось название «(No)Spicy Buns».       Стушевавшись, я отбросил флакон и услышал смешок.       — Кто придумывает такие ужасные названия?       — Всегда думал, что у вас это своего рода состязание.       — Хочешь сказать, что имена моих изобретений плохи?       — «Волшебное перо», «Волшебная коробка»? — Том приподнял брови.       — Не «Волшебная коробка», а «Волшебка»! «Волше» от волшебная и «бка» от коробки. Волше-бка!       Мой энергичный протест был задушен его поцелуем, и я растаял, разрешая истязать свои и без того зацелованные губы и ощущая всколыхнувшийся интерес собственного тела к происходящему.       — А если я снова, м...  То есть захочу повторить сейчас? — спросил я на выдохе, но, заметив его пристальный мрачноватый взгляд и готовность разразиться тирадой, насколько это будет необдуманно, я капитулировал: — Это всего лишь шутка. Шутка.       И показательно зевнул, после ткнувшись ему носом в плечо.       Надо признать, что, даже захоти я, не смог бы.  Казалось, когда мы расцепимся, я просто завалюсь набок и окаменею — сил не осталось вообще, хоть нега и слабая ломота была приятна. Но у меня появилось ещё одно важное дельце, раз уж Регулус хотел встретиться.       — Могу я кое-что спросить? — с лёгкой сонливостью поинтересовался я.       — М?       — Это правда, что это ты обнаружил Тайную комнату?       — Правда.       — И правда, что там был Василиск?       — Правда, — хмыкнул он.       — И правда, что ты сам показал комнату директору?       — Правда, — вздохнул Том. — К чему ты ведёшь?       — Зачем ты это сделал? — невольно потёрся я щекой о его плечо. — То есть тебе не неприятно, что по твоему наследию топчутся каждый день группы из волшебников?       — Это всего лишь комната, Гарри, — провёл он рукой вверх, а затем сжал мой затылок, слегка массируя. — И какой прок от подобного наследия, если о нём буду знать только я? В обмен на этот незначительный секрет я получил куда больше.       — Музей? — скривился я.       — Мне казалось, кто-кто, а ты должен это оценить, — коротко рассмеялся Том. — Но нет, я имел в виду репутацию и доверие не только директора, но и признание попечительского совета. Тем более самим наследием был Василиск, а комната, так — приложение к нему. Террариум.       — Разве Василиска не обязаны были уничтожить?       — Гм… Уже выведываешь мои секреты? — понизил он голос и поднял мою голову за подбородок, заставив посмотреть на себя.       Чужие глаза были сощурены, и я сглотнул, вновь краснея под этим пристальным, искушающим взглядом. Смущался, будто это не я полчаса назад его связывал, скакал на нём, а теперь лежал с его узлом в заднице…       — Салазар успел вывести его до запрета, — заговорил он неторопливо, будто следя за моей реакцией. — Официально эти создания помечены как редкость — занесены в «Красную книгу». Поэтому один закон требует их уничтожения, другой же — защищает вымирающий вид, хоть официально они и «вымерли».       — И где он… сейчас?       Я помнил, как в первый раз услышал о том, что в Хогвартсе есть скрытая комната, которую много веков не могли обнаружить и в которой находится огромное смертоносное чудовище. Но сколько подобных страшилок я слышал? А спустя два года Тайная комната перестала быть тайной и несуществующей, став вполне реальной и превратившись в Музей основателей внутри самой школы — эдакая местная достопримечательность. От огромного змея же осталась скульптура за стеклом, вокруг которой скакали первокурсники охая и ахая. Настоящий же змей, как поговаривали, был помещён на какой-то безлюдный остров. Другие шептались, что тот всё ещё был во власти семьи Гонтов.       Я надеялся, что правдиво последнее.       — Боишься? — вскинул брови Том.       — Яд василиска — мощная магическая субстанция, — туманно подметил я. — А его зубы и чешуя — весьма прочный материал. Это… увлекательно.       — Ах, вот оно что. Увлекательно, — изрёк он едва ли не по слогам, со смешком на конце и той самой проницательностью во взгляде, которая меня завораживала. — Что же тебе нужно, Гарри?       Поломаться ещё немножко? Или…       — Несколько чешуек.        Была не была.       — Несколько?       — Десять—двенадцать.       Том хмыкнул.       — Посмотрим, что с этим можно сделать.       — И даже не спросишь зачем? — не смог скрыть я своего удивления.       — Полагаю, нужны они тебе из-за устойчивости к заклинаниям. Если ты собираешься изобрести что-нибудь, что обезопасит тебя летом, буду только рад посодействовать… — Том сделал многозначительную паузу и добавил: — И ты можешь просить в любой момент, если тебе что-нибудь потребуется, Гарри. Не нужно дожидаться послеоргазменной неги — это на меня не действует.       Румянец вновь обжёг мои щёки.       — Я… я даже не думал об этом.       — На всякий случай предупредил.       Я, конечно, читал, колонку, где какой-то омега делился опытом, как вил из мужа верёвки после хорошего секса… Ладно, признаю, таких историй было несколько, но я об этом даже не думал.       — В субботу я встречаюсь с Регулусом, братом крёстного, — признался я. — Это он ответственен за экспедицию, и я подумал использовать сложившуюся ситуацию, чтобы иметь ещё один аргумент в свою пользу.       Том задумчиво замычал, перемещая ладонь вниз.       — Кажется, за тот вечер я малость успел узнать твоего крёстного и сильно сомневаюсь, что, даже отправься ты в чудотворных доспехах и будь бессмертным, он бы стал меньше тревожиться.       — Может, ты так спокоен, потому что думаешь, что он мне запретит отправиться туда? — вскинулся я, и Том тут же поморщился. — Ой, прости…       — Он отпустит тебя, потому что иначе ты сбежишь, а это куда хуже.       Я насупился в очередной раз:       — Домыслы. — А затем, встрепенувшись, словно до меня только что дошёл смысл сказанного, уточнил: — Думаешь, взаправду отпустит?       — Отпустить тебя целесообразнее.       — Целесообразнее, — эхом повторил я.       — У твоего крёстного не так уж и много вариантов, Гарри. Судя по тому, что он принял твоё решение насчёт Седрика, то он не человек, что действует исходя из того, что ему самому кажется правильным в отношении тебя.        — Но Сириус не согласился, когда я сообщил ему… Он сказал, что подумает и ничего обещать не может, — возразил я. — Но это, скорее, было похоже на «нет», чем на согласие.       — Если бы это было «нет», ты бы получил ответ в ту же секунду. А так… ему просто нужно время, чтобы смириться с происходящим.       — Ты знаешь о том, что произошло во время последней экспедиции?       — Конечно, ведь я собрал на тебя полное досье.       Я глянул на него исподлобья:       — Что?..       Том едва не закатил глаза и тут же пояснил:       — Все знают, Гарри. И я не исключение.       — Ну да, — с горечью прошептал я, — ведь фамилия Поттеров и слово «трагедия» — синонимы.       — Тебе неприятна эта тема, — заключил Том и вновь мягко помассировал мой затылок.       — Нет… Просто мне неприятно думать, как именно подадут моё участие в экспедиции после. Наверняка всё это превратят в каприз несмышлёного подростка: «Наследник Поттеров желает повторения трагедии?» Ещё и Сириуса не забудут упомянуть, заявив, как он напичкал меня сказками и задурил голову. Или что-нибудь в этом роде.       Губы Тома вновь коснулись моего уха, и он совсем тихо предложил:       — Если хочешь, я уничтожу любого, кто посмеет так написать или сказать.       У меня волосы на затылке зашевелились, и я слегка отстранился, непонятливо воззрившись на него:       — Уничтожишь?       — В суде, — чужие губы растянулись в беглой улыбке.       И я мысленно вздохнул.       — Невозможно судиться со всеми, Том.       Он промолчал, будто имел на это собственное мнение, которым не хотел со мной делиться, и я вновь недоверчиво глянул на него.       — И ты, гм... не злишься? Вообще не злишься?       — Из-за чего? — уточнил он с ленцой в голосе, а затем сам же себе и ответил: — А, из-за того, что ты воспользовался мной?       Я нервно покрутил попавшуюся под руку палочку и оставил её в покое, следом возразив:       — Ты сказал, что я трахнул тебя... Но это ведь не так.       — Ты понимаешь, что я имел в виду. Ты поимел меня.       — Нет... То есть да, если на это смотреть под другим углом, но разве ты не хотел? — я замешкался, ощущая себя странно, словно действительно воспользовался его беззащитным положением.        — Ты поступил по своему усмотрению, Гарри, но это касалось не только тебя, и это меня злит, потому что ты обманул меня и попытался обмануть моё тело, что, впрочем, и сделал, заставив желать тебя до боли в яйцах, — спокойно признался он.       Я опустил взгляд, пряча румянец. Да я мог действовать раскрепощённо, но слова... слова всё ещё обладали магией, способной глубоко смутить меня.       — Но читать нотации я тебе не собираюсь. Я сам виноват: не следовало поддаваться в начатой тобой игре. Я ведь мог настоять на сне, и ничего из этого не случилось бы... К тому же я не могу отрицать, — помедлил он, вздохнув, — что допускал мысль, что всё так и закончится, а раз допускал, значит, позволил этому случиться.       — То есть ты этого хотел?..       — Конечно, я тебя хотел, — признал он это, будто очередную прописную истину.       — Но ведь всё не так плохо получилось? — аккуратно поинтересовался я. — Мне понравилось, тебе... тоже?       — Тоже, тоже, — Том коснулся моего лба губами. Поцеловал в самый шрам и с улыбкой шепнул: — Как ты там сказал, злиться было бы контрпродуктивно: нам ещё спать вместе.       Я вновь покрылся приятными волнительными мурашками, не сдержав счастливой улыбки.       — Но, — внезапно добавил он, — попрошу так больше не делать, Гарри. Это было важным решением, которое ты принял в одиночку.       Важным?..       Я фыркнул, а он показательно нахмурился, явно недовольный подобной реакцией.       — Ладно... Прости.       А Том пошевелился, будто на пробу, и теперь уже я скривился, ощущая, как он покидает моё тело. Узел ещё не до конца сократился, а потому мышцы будто нехотя отпустили чужую плоть. Ощущения внутри были необычными, но не неприятными, и я списал это на действие масла.       — Ванная комната там, — указал он глазами куда-то за мою спину в левый угол.       Проследив за его взглядом, я с удивлением заметил дверь, будто замаскированную тяжёлой тканью портьеры.       — У тебя собственная ванная есть?       Я аккуратно скатился с него. Тело ощущалось каким-то неподъёмным и словно чужим.       — И даже душ в ней. Хоть с ванной старост не сравнить. Но теперь ты знаешь, на что я обменял Тайную комнату, — усмехнулся он, — на удобства.       Взяв палочку, я оттянул рубашку и просто отрезал всю ту часть, что всё ещё была влажной, уничтожил, а затем вновь удлинил, обнаружив, что Том наблюдает за мной.        — Что?       — Ты практичен.       Я заметил красные царапины вдоль его рук и груди — бесспорно, мои — и смутился, тут же рассердившись на себя за это. Ну сколько можно-то?       — М… У Сириуса научился… Часто в экспедициях не до удобств. Но мне не привыкать.       — Понимаю, — он приподнялся, и я вновь зацепился взглядом за ярко-алую полосу, доходящую до рёбер. — Я в душ. Хочешь со мной?       Я тряхнул головой, а он хмыкнул — мы оба знали ответ заранее.       — Тогда ляг набок, Гарри.       — Зачем?       Том с лёгкостью поднялся с кровати, склонился, подхватив презерватив, и уничтожил его, а затем я услышал звук отодвигающегося ящика.       — Собираешься спать в смазке и крови? — повернулся он ко мне, держа в руке очередной флакон. Теперь уже с голубовато-прозрачной жидкостью. И лишь тогда я обратил внимание на его пах.       Об этом я даже как-то позабыл.       — Я могу сам…       — Позволь сделать это мне, — попросил он.       Мы играли с ним в гляделки с минуту, будто пытаясь подавить друг друга.       — Ладно, — сдался я на его милость и повернулся к Тому спиной, ощущая, как кровать вновь прогнулась под его весом и мою рубашку задрали, но настолько, насколько я это позволил — до поясницы.       Чего он там уже не видел? Зад уж точно хорошенько рассмотрел ещё прошлой ночью.       — Экскуро. Легче? — раздался его приглушённый голос, будто он собирался убаюкать меня звучанием растянутых гласных.       — Да.       А после копчика коснулась влажная рука, от контакта с которой кожу приятно покалывало теплом. Он обвёл ягодицы, налил больше на ладонь, а затем скользнул меж, помассировав кольцо мышц. Я задержал дыхание, ощутив слабое томление по всему телу и лёгкий укол возбуждения, словно одного раза мне действительно было мало.       — А это что? — глухо спросил я, ощущая стыд за некоторую неопытность в этом.       В журналах для омег много внимания уделялось эликсирам и средствам для кожи лица, тела, для волос, для ногтей, даже для чёртовых ресниц и бровей, но всё остальное, кроме существования искусственной смазки и презервативов, игнорировалось. Да и сам я этим не особо интересовался, а профессор Бири, как оказалось, о многом умалчивал.       — Простой увлажняющий бальзам для раздражённой кожи, — терпеливо пояснил Том без намёка на насмешку. — Потерпи.       И я ощутил, как он проник двумя пальцами внутрь, будто смазывая меня.       — Не больно?       — Нет.       — Хорошо.       Я услышал шуршание бумаги за спиной, а затем его ладонь легла мне на поясницу. От точки соприкосновения расходилось приятное, расслабляющее тепло, и я разомлел, прикрыв глаза и слегка подавшись вперёд.       Рука скользнула выше, массируя кожу, покрывая её этой субстанцией и слегка сдавливая мышцы спины. Я замычал, уткнувшись носом в подушку и подтянув ногу вперёд, наплевав на то, что прогибаюсь и тем самым выпячиваю пятую точку на чужое обозрение.       — Приятно? — уточнил Том, будто могло быть как-то по-другому.       — Да-а…       Пальцы смяли особенно затёкшую мышцу чуть ниже лопаток, и у меня вырвался стон, после которого раздался новый: он костяшками приятно надавил на поясницу, разминая её.       — Хочешь, чтобы я сделал тебе массаж? — словно издалека донеслись его слова, пока я плыл на волнах блаженства.       — Хочу.       — Но это невозможно.       — М? — я даже приподнял голову.       Почему это невозможно? Вот же он уже массирует мне спину… И так приятно — хочется, чтобы это никогда не кончалось.         — Мне неудобно, — горестно вздохнул Том. — Рубашка твоя мешает. Движения стесняет.       — Мешает, — бестолково повторил я за ним.       — Сними, и мы продолжим.       Так, секунду…       — Нет! — я резко вцепился в неё руками спереди.       — Что ж, — заключил Том, и волшебные прикосновения исчезли, — когда будешь готов полностью мне открыться, тогда и сделаем тебе массаж.       Кровать вновь прогнулась, и в следующий момент я увидел его уже у изголовья кровати, вытирающим руки салфеткой. На лице сияла удовлетворённая улыбка.       — А теперь спи, Гарри. Силы тебе завтра понадобятся. — И он исчез за дверью, оставшейся приоткрытой, откуда на пол пролилась бирюзово-изумрудная полоса света и послышался шум воды.       И только тогда я ошеломлённо приподнялся.       Вот же ж чёрт!       Это что, был шантаж?..