The Chosen One

Желаешь остаться на время в моём сознании, Но всё, что ты найдёшь — Крики, сомнения и дом с привидениями. Вдохни меня, мой призрак пришёл поиграть, мальчишка; Выдохни меня, но оно никуда не уйдёт. Если бы ты только знал, только знал О моих горьких мыслях, моём гнилом сердце, Я должен был прийти с предупреждением. Вольный перевод Crimson Apple — Warning

      Спал я на удивление хорошо — будто принял зелье сна без сновидений. Поразительный феномен, если учесть, что в последнее время я с трудом засыпал, а потом спал урывками, то пробуждаясь, то погружаясь в тревожную дрёму. Происходило это из-за разного рода волнений, из-за собственных мыслей, из-за банального стресса, из-за кошмаров, в конце концов. Однако сегодня ночью меня не волновало ничего: ни предстоящая авантюра с браслетом, ни возможная осведомлённость Кормака, ни новый этап в жизни, ни даже скорая встреча и разговор с Регулусом. Абсолютно ничего.       И проснулся я раньше Тома. По привычке. А вот когда попытался встать, моё тело решило, что мне лучше полежать — желательно весь день. Что было невозможно, разумеется. Мне надо было успеть вернуться в спальню Гриффиндора раньше, чем все начнут просыпаться, и войти в гостиную через совершенно другую дверь, чтобы не вызывать ни у кого лишних вопросов: встречаться — это одно, спать в спальне старосты школы — совершенно другое. Домыслы домыслами — пусть себе воображают что хотят, — но подтверждать и возбуждать чужое любопытство мне было ни к чему. А ещё хотелось бы сбросить с себя отпечаток магии Тома, чтобы от меня не фонило им, а для этого нужно было сотворить пару-тройку заклинаний. Само собой, колдовать, лёжа в постели, я не собирался.       Аккуратно сев, я оглянулся, но Том даже не шелохнулся. При виде его расслабленного тела мне захотелось вновь растянуться рядом и, может быть, прижаться к нему, а потом обнять и ощутить, что вот это всё — оно реально. Однако пришлось сдержаться: не хотелось будить его раньше времени, идя на поводу у собственных желаний. Снова. Если честно, мне было немножко стыдно за произошедшее — немножко? — и я подумывал над тем, чтобы в следующий раз полностью отдать ему контроль, позволив решать, чего и как он хочет сам. Пусть я сгорю от стыда, но выполню любую его фантазию — так я успокоил свою вякающую время от времени совесть.       Внутри вновь ощутимо саднило, стоило мне встать, однако на столике стоял тот самый флакон. Видимо, Том переставил его, вернувшись из душа, когда я уже спал. Взяв волшебное средство с собой, я поплёлся в ванную комнату — небольшую, но весьма уютную. Пока я дошёл, создалось впечатление, что у меня всё тело ноет и «скрипит»: кости, суставы, мышцы — всё. И это раздражало, как и лёгкая головная боль, пульсацией переходящая от виска к виску. Возможно, сказалось перенапряжение: слишком уж насыщенными выдались последние сорок восемь часов, да и вся последняя неделя.       Привычная утренняя эрекция сегодня оказалась как никогда кстати, и я запрокинул голову, развлекая себя теперь уже не фантазиями, а яркими воспоминаниями первого секса и достигая разрядки буквально за несколько резковатых движений руки — даже стало самую малость стыдно из-за столь быстрого финиширования. Тем не менее тело тут же расслабилось, став снова ватным, и я прислонился к запотевшей плитке, подставляя лицо каплям воды. А затем, будто опомнившись, поспешно плеснул на руку золотистую субстанцию и потушил разгорающийся внутри пожар, после чего моё внимание привлекла полка со средствами для душа.       Каждая мелочь важна, когда узнаёшь другого человека. Любопытна, я бы даже сказал. Каким парфюмом он пользуется, каким гелем и шампунем? Предпочитает бриться обычной бритвой или же волшебной? Использовать резиновую мочалку, мочалку-розочку или натуральную морскую губку? Имеет ли неприятную привычку не закрывать тюбик с пастой или же, к примеру, оставляет зеркало с вечным налётом подсохших капель? Сколько полотенец использует: одно, два, три или целых четыре?       Рыскать по его ящикам я, разумеется, не стал, оставив многие открытия на будущее, а вот бутылёк с гелем для душа взял, щёлкнул крышкой, принюхался и с облегчением усмехнулся. Тот не обладал никаким выраженным ароматом, как и шампунь. Лишь мыло имело лёгкую отдушку миндаля. Видимо, Тому не нравились сильные запахи, в отличие от меня, любителя всяких комбинаций из рода «хлопок и мимоза» или «розмарин и мята». Мне нравилось менять их. Не то чтобы я стеснялся пахнуть им, но это было бы слишком очевидным звоночком. Возможно, я перегибал палку или чересчур загонялся — кто будет нюхать меня или Тома? — но всё же в разговоре с Драко мне не следовало провоцировать его. Как знать, ведь память на запахи специфична, и, когда я надену на него браслет, буду чересчур близко, чтобы он мог почуять и провести параллели... Ладно, я действительно загонялся, но лучше перебдеть, чем недоглядеть.       Когда я покинул ванную, Том уже лежал на другом боку, обхватив руками подушку, и выглядел весьма непривычно. Вроде бы мимические морщинки должны были разгладиться во сне, а черты лица — смягчиться. И, как мне казалось, расслабление придавало даже самому суровому виду толику беззащитности и некой наивности, но в его случае всё было наоборот: чужое лицо казалось до смешного серьёзным и едва ли не трагичным из-за опущенных уголков губ. Подобное примечание стало ещё одним различием с Томом из кошмара — тот выглядел едва ли не по-детски невинно, когда я увидел его спящим. Так, по крайней мере, мне помнилось.       Поспешно одевшись внутри купола заглушающих чар, я оставил ему сообщение: «Увидимся за обедом (наверное?). Со мной всё хорошо. Только спина болит и мышцы, как я и говорил».       И голова, и желудок скручивает — но это от голода, скорее всего, — и мутит самую малость — тоже, наверное, от голода. Тем не менее это моё «только» ухудшилось за завтраком, после которого я планировал поговорить с Драко, но тот не успел даже появиться в Большом зале, а я уже нёсся к туалетам, чтобы, вцепившись в унитаз, извергнуть из себя только-только проглоченную батскую булочку и кусок другой, запитые чёрным чаем. А затем снова вырвать чистой желчью. Лёгкая головная боль превратилась в мигрень, а тело стало неподъёмным. Меня слегка знобило — типичные симптомы простуды. Вот только я сомневался, что мне поможет бодроперцовое зелье в этом случае.       Смыв свой неполноценный завтрак, я выпрямился.       — Гарри? — взволнованный голос Гермионы заставил оглянуться.         Рискуя не доставить содержимое желудка до мужского туалета, я забежал в женский, и, похоже, выбежал из Большого зала не один. Что меня выдало интересно? Зелёный цвет лица или выступившая на лбу испарина?         — Иди сюда, — подозвал я её, прислонившись к стене.       Гермионе проницательности тоже было не занимать. Она юркнула в кабинку, выглянула, глянув по сторонам, прикрыла дверь и, видимо, на всякий случай наложила чары.       — Только не говори мне, что ты отравился, — скривилась она.       — Разве что Томом, — усмехнулся я, ощутив неприятную пустоту в желудке и привкус — во рту.       Гермиона с явно выраженным скепсисом подняла брови, и я пояснил:       — Мы переспали.       — Гм…       — Что «гм»?       — У меня есть… леденцы, хочешь?       — Не одобряешь. Всё понятно, — кивнул я.       Она вздохнула, помедлив, а затем вновь вздохнула, будто не хотела, но была вынуждена поделиться со мной своим мнением.       — Гарри… Тебе не кажется, что вы поспешили?.. Если ему так не терпелось засунуть свой член куда-нибудь, ты мог бы обозначить границы и ясно дать понять, что, ну… что ещё рано, — она развела руками, точно не зная, как лучше пояснить мне, в чём заключалась проблема. — А если бы он настоял…       — Это мне не терпелось засунуть его член в себя, и я сделал всё сам, — перебил я её, не сдержав смешок. Смешок далеко не радостный. — Идея переспать сейчас Тома явно не вдохновляла: он странно помешан на моём физическом состоянии, словно у омег болевой порог ниже, когда всё с точностью до наоборот.       Казалось, я лишил её дара речи.       — Гм… — опять промычала Гермиона.       — А можно словами, а?       К горлу подступила тошнота, но я сглотнул сформировавшийся ком из желчи и неприятного привкуса кислоты, прикрыв на мгновение глаза.       Вдох-выдох.       — В больничное крыло тебя не приглашать?       И снова: вдох-выдох.       — Не приглашать, — кивнул я. — Это просто мигрень, но я отдал обезболивающее зелье Колину…       — У меня есть. И таблетки есть, — поспешно заявила она. — Лекарств много не бывает — папа постоянно повторяет. Он всё ещё не доверяет… зельям. — И вдруг понизила голос до шёпота, привлекая моё внимание: — Что значит, что ты сделал всё сам?.. Он что, вырубился? Или ты его вырубил? — чужие глаза широко распахнулись от удивления.       Я мысленно застонал, невольно приложившись затылком о стену.       — Нет конечно, — почему-то голос мой не звучал уверенно. — Он был в сознании… За кого ты меня принимаешь?       — Помню, ты как-то сказал, что твой идеальный вариант, если альфа сразу потеряет сознание от твоего шокирующего, — она изобразила пальцами кавычки, — вида.       — Это была шутка, — выдохнул я и прижал ладонь к губам, переждав очередной приступ дурноты. — Я… связал его, да, но это была игра… Не насилие.       Тонкая бровь Гермионы поползла выше, будто моё признание её изумляло и забавляло одновременно, пока мой вид — нагонял тоску.       — Чёрт… Знаю, что звучит не очень, — покачал я головой и, всё ещё чувствуя ком в горле, попросил: — Дай леденец.       Она тут же полезла в кармашек и достала упаковку конфет, кинув мне.       «Леденцы с мятой и лакрицей» — отлично…       — Лимонные закончились, — будто извиняясь, пояснила она.       — Ничего, — я закинул одну штуку в рот, однако мятный вкус был столь сильным, что почти перебивал специфический привкус солодки.       — Выходит… — заговорила Гермиона, пока я сконцентрировался на леденце у меня во рту, — всё началось как игра, но в конце вы переспали, и инициатива исходила от тебя.       Я кивнул, и она продолжила:       — Ты связал его, сделал всё сам, а он что, лежал бревном?       Как бы это объяснить, не вдаваясь в подробности?       Убрав леденец за щеку, я скривился:       — Я не планировал этого с самого начала, не надо так на меня смотреть. Я просто увлёкся в процессе. Внезапно подумал, а почему бы и нет? Чего тянуть? Мне было комфортно, ему вроде бы тоже.       — Вроде бы? — осторожно уточнила Гермиона.       — Ну, насколько может быть комфортно со связанными руками, — кровь прилила к лицу. — Конечно, потом я его развязал, и… он тоже принимал участие в процессе, и это было хорошо. Очень хорошо. Я чувствовал себя прекрасно ночью и, когда проснулся, тоже. А после, — мой тяжёлый вздох был красноречивее слов. — Но всё это в пределах нормы.       — Однако ты не хочешь, чтобы он знал, — заключила Гермиона.       Мой кивок её явно не воодушевил, поэтому я добавил:       — Не вижу смысла его беспокоить. Он какой-то странный в том, что касается последствий и моего состояния.       Она показательно фыркнула, словно я сказал нечто нелепое.       — Странный, Гарри? У нас экзамен через три часа, а ты бледнее унитаза. Как по мне, так странная здесь твоя импульсивность этой ночью, а не его беспокойство.       Может быть. Но я просто не любил, когда со мной нянчились, как с младенцем.       — Ведь он «принял участие» в процессе, когда всё совершилось и не было пути назад, или я ошибаюсь?       Мой кивок заставил её помрачнеть, и я опередил Гермиону:       — Знаю, что принял дурацкое решение и принял его в одиночку, но я не жалею. Мне показалось в тот момент… Нет, я знал, я с точностью знал, что он будет тянуть, — «не будет спешить», как вы оба это называете, — а у нас просто нет на это времени.       Она молча и пристально разглядывала меня, а потом усмехнулась:       — На всякий случай хочу уточнить: ты что, думаешь, что насытишься им за месяц и, уехав летом, меньше по нему будешь скучать?       Я нервно облизал губы и перегнал языком почти растворившийся леденец в другую сторону.       — Гарри, ты такой тугодум в том, что касается отношений… и, не побоюсь этого слова, любви, — запрокинула она голову, тяжко вздохнув. — Это так не работает, понимаешь? Ты же не пьёшь по десять литров воды в день, чтобы не испытывать жажды в течение нескольких дней. Даже если вы срастётесь как сиамские близнецы на месяц, то ты только сильнее ощутишь его отсутствие после. Возможно, он как раз таки это понимает, поэтому не хотел спешить.       — Но период влюблённости…       — Зависит от самих влюблённых, — теперь она перебила меня. — Это тебе не чертёж артефакта и не рецепт зелья. Ты ничего не можешь распланировать и предугадать, Гарри, в том, что касается чувств. Ничего. Может, ты будешь летом с ума сходить, скучая по нему, а может, остынешь и, вернувшись, захочешь расстаться.         — Я не захочу…       — В этом вся проблема? Ты бы хотел, чтобы это случилось?       — Нет, мне просто теперь кажется, что, уезжая, я поступаю эгоистично, — признался я наконец и сделал паузу, медленно вдохнув и столь же медленно выдохнув, когда ощутил очередной неприятный спазм в желудке.       — Возможно, ты начал сомневаться, а сделал это потому, что теперь у тебя появился повод остаться, — прислонилась она к двери, скрестив руки на груди. — И не смотри на меня так ТЫ теперь. Мы твои друзья и, конечно, ты будешь скучать по нам, но партнёр… возлюбленный — это другое. Твои родители нашли не только друг друга, но и разделили друг с другом род деятельности…       — …А я буду вынужден постоянно расставаться с ним, — глухо заключил я за неё и поморщился, буквально ощутив горечь этих слов. — Если бы он только писал… Писать можно откуда угодно.       — А разве нет? Я думала, он и собирается стать писателем — вся эта тема с клубом Пожирателей Смерти… — задумчиво пробормотала она.       — Он пишет пьесы и ставит их, но я… я не знаю, увлечение это или же проекция на будущее.       Я ожидал, что она удивится тому, что я не знаю и не спрашиваю, чем вообще собирается заниматься человек, с которым начал встречаться, но Гермиона лишь флегматично уточнила:       — Боишься узнать? Пьесы… Если он станет театральным режиссёром, то и сам постоянно будет пропадать, руководя творческим процессом.       — Гм, — позаимствовал я у неё это короткое словосочетание звуков.       Да, я боюсь. Теперь боюсь. Возможно, боялся и раньше.       Когда мы переписывались, Том говорил о своём увлечении, обозначая его словом «сочинительство», но никогда не уточнял, собирается ли посвятить этому жизнь. Вообще, он будто избегал разговоров о будущем, но меня это не напрягало — я не видел в нём той растерянности, которую наблюдал в Малфое. Казалось, Том движется к чему-то постоянно, просто оно не на поверхности, а там… сокрыто в мутной воде, которую, если честно, я боялся взбаламутить. Мои подозрения насчёт чужого будущего были подогреты лишь шушуканьем о возможной политической карьере Риддла, которую ему пророчил сам Слагхорн. Том же ни разу не подтвердил это, но… сейчас сложно было не заметить, что эта информационная таинственная сеть и множество собранных должников подходили больше ему в роли политика, чем драматурга.       Хотя контакты полезны всегда — это я знал не понаслышке.       — Полагаю, — заговорила она, привлекая моё внимание, — в твоём случае очень сложно предугадать, как всё будет. Всё может быстро измениться. Ты можешь летом разочароваться, он может сменить род деятельности… Множество непредсказуемых факторов, — в её голосе появились какие-то печальные нотки. — Однако твоё состояние было предсказуемо для него, и что теперь? Будешь снова избегать его весь день или наложишь маскирующие чары? — приподняла она брови.       — Мне уже лучше. Правда. Просто побудь со мной, — попросил я, сглотнув.       Гермиона замерла, сверля меня заинтересованным взглядом, будто пытающимся разгадать, что я ещё выкину. В этой отчасти уютной тишине мы провели несколько минут. Тошнота вроде немного унялась, и даже висок перестало пронизывать болью.       — Мне отказали, — внезапно сказала она, и её голос дрогнул. — Причина: мест нет, — Гермиона усмехнулась. — Однако Белинду Майкельсон и Деба Митчелла взяли, пусть их оценки хуже, и они даже курс подготовки не прошли, а я опередила программу на год. Для них нашлось место, а для меня — нет. И я знаю почему, потому что мои родители — маглы. Они даже не потрудились оформить отказ письмом. Отписались весточкой длиною в три строки, — хлопнула она по карману, где носила волшебное перо.       Я не знал, что сказать.       Гермиона хотела попасть на практику в больницу святого Мунго, на тот самый «проклятый», как его называли, пятый этаж. Этаж «недугов от заклятий». Одна треть пациентов страдала от смертельных наговоров и редких проклятий, превративших их в живых мертвецов, медленно загибающихся под присмотром колдврачей, вторая — от порчи, что отличалась от первой более благоприятным исходом и менее притягательным видом (наговоры извращали изнутри, порча — снаружи), последняя треть — от потери рассудка и многих других ментальных влияний неправильно наложенных чар. Именно врачевать разумы последних хотела Гермиона в будущем. Разумеется, после и в случае улучшения их состояния, ведь психологов считали эдакой группой поддержки, которая перенимала уже едва ли не «здоровых» пациентов у психиатров. Конечно, никто формально так не говорил, но подобное мнение сквозило в отношении одних специалистов к другим, и именно это мечтала изменить Гермиона, желая доказать, что и те и другие одинаковы важны. Одни физически излечивают разум, другие — латают его «духовно».       А теперь… теперь всё было неопределённо — множество непредсказуемых факторов.       Отделившись от стены, я оказался около неё и обнял.       — Попробуйте в следующем году. Как будто в следующем году они вынут руки из задницы и найдут другой способ оценивать кандидатов… — раздражённо продолжила она, положив голову мне на плечо, но я буквально чувствовал, как её трясло от еле сдерживаемой злости. — А потом радио, пресса, в Министерстве — все разглагольствуют о политике равенства, о связях с маглами, о понимании, о возможном сотрудничестве, о законе защиты, бла-бла-бла… Лицемеры!       — Так ведь не везде, — осторожно заметил я.       — Знаю. Мне ответили согласием из лечебницы Эвергрин и больницы святого Вэлли, но стажировка в Мунго — это совсем другой уровень, Гарри, — прошептала она. — Другие перспективы, уровень дохода, социальный пакет: они даже квартиру предоставляют целителям, — вместо воодушевления в её голосе звучало отчаяние. — Так не везде, но так в главнейшей больнице нашей страны... Каков пример, а? Да и остальные не далеко ушли. Думаешь, в Эвергрин приняли меня с распростёртыми объятьями? Нет, они взяли просто потому, что выбор был невелик: или я, или никто.       — Рону ты не сказала?       Гермиона ничего не ответила, лишь ощутимо напряглась.       — Не хочешь, чтобы он загрузил себя тренировками ещё больше, — заключил я за неё.       Может, в своих отношениях я плохо разбирался, но отношения друзей секретом для меня не являлись.       Гермиона замолчала, а я отвлечённо перебирал пряди её волос.       — Ты осознаёшь, я осознаю, все фанаты квиддича… да даже те, кто им не увлекаются, осознают! Пусть он не говорит об этом, но и он осознаёт, что дни славы «Пушек Педдл» остались далеко в прошлом. Контракт с ними ничего из себя не представляет, Гарри. Никаких гарантий, никаких перспектив... Он не создан, чтобы сидеть на скамейке запасных команды, рискующей каждой год расформироваться.       Я невольно улыбнулся:       — Ожидала, что ему сразу предложат роль тренера? Перспективы для роста есть всегда. Мечта Рона — вернуть команду в первые ряды турнирной таблицы. С чего-то надо начинать, и он своего не упустит.       — Гарри, — возразила она, — мы не в фильме, где запасной игрок в нужный момент предложит гениальную тактику игры и команда победит, а его на руках будут носить по полю, превратив в живую легенду. Да Рона просто проигнорируют или заткнут, и начхать им на то, хороша ли его стратегия, ведь он всего лишь новичок. Никто!       — Я не говорил, что будет просто. Меня бы не допустили до экзамена, не будь за моей спиной таких людей, как мистер Оливандер, Гермиона, — захлопнули бы дверь перед самым носом и отослали домой. Немножко веры в него.       — Да при чём тут вера? — вспыхнула она. — Я просто не хочу, чтобы он разочаровался, не хочу, чтобы он положил свою жизнь на то, чтобы воплотить в реальность утопию детства. — И не дав мне ничего сказать, она продолжила: — Знаю, что это его мечта, Гарри, и я пытаюсь это уважать — я слова ему против не сказала. И мне плевать, что он будет получать гроши, но что, если это его погубит?        — Ты эти волнения пыталась заглушить походом на вечеринку? — уточнил я, вспоминая состояние вернувшегося после тренировки Рона.       — А ты видел гематомы на его теле и ничего мне не сказал, — в её голосе слышался укор.       — Он попросил меня. Вы оба мои друзья, и, скажи я тебе, получается, что предаю его доверие. Это… сложно.       — Предпочитаешь предать моё доверие?       Я помотал головой:       — С тобой всё иначе — ты ведь знаешь.       Мы вновь замолчали, и я накрутил локон на палец, слегка потянув, а затем еле слышно вздохнул.       — Я понимаю, что все удобства, предоставленные перспективой работы в Мунго, выглядят очень привлекательно. Вы собирались съехаться после выпуска, вам нужен свой дом и уверенность в завтрашнем дне…       — Даже не продолжай, Гарри, — моментально отстранилась она.         — Почему я не могу вам помочь?.. Считаешь это жалостью? — вскинул я брови. — Серьёзно?       — Нет, не жалостью. Ты всегда такой, — глухо отозвалась Гермиона. — У тебя есть средства купить нам дом, обеспечить всем необходимым и дать стартовый капитал. Да ты Финнигана содержишь уже два года, не ведя счёт тому, сколько он уже тебе должен! Но ты правда считаешь, что мы сможем это принять? Ты ведь не примешь свои деньги обратно: ты не в долг даёшь, а благотворительностью занимаешься. И я никогда этого не понимала… — Гермиона замялась, а я понял, о чём она думала.       Я не рос в достатке. Даже в нормальных условиях не рос: у Дурслей у меня почти ничего своего не было, кроме браслета. Даже одежда была с чужого плеча. Мне не давали карманных денег, никогда ничего не покупали и, когда Хагрид пришёл за мной, даже тогда Дурсли отказались менять деньги и платить за непонятные им фокусы. Дядя Вернон вышел в сад, оторвал ветку дуба и сунул мне в руку, сказав: «Колдуй, уродец. Большего ты от меня не получишь!» Помню, как смотрел на сжимающего увесистые кулаки вокруг зонта, будто вокруг шеи дяди, Хагрида и мысленно просил его ничего не делать — хуже будет только мне впоследствии, — а тот сделал: отправил весточку директору школы. Мне выделили деньги из специального фонда для учеников, которые не могли позволить себе купить учебники, палочку, форменную мантию… Наверное, мне стоило бережнее относиться к тому, чего мне не хватало вплоть до двенадцати лет, но этой черты просто не оказалось во мне и так и не появилось, возможно, усилиями дяди Вернона, повторяющего: «Ты знаешь, сколько мы в тебя вложили? Знаешь, сколько стоит твоё содержание?» Будто бы я жил у них как принц. Я не хотел быть таким, как он. Просто не хотел. Зарёкся стать таким.       Впрочем, семья Рона также была небогата, но я никогда не забуду то лето после первого курса, их расположение, их щедрость и готовность отдать последний кусок едва знакомому мальчику — другу их сына. Когда меня только-только забрал Сириус и в мрачном доме Блэков я всё ещё был не в своей тарелке, Уизли пригласили меня погостить в Норе. Рон даже не знал, где я, — я толком и не успел ему рассказать обо всём, что со мной приключилось буквально за полтора месяца, — и написал: «Если твой дядя откажет, мы тебя украдём!» Сова же настигла меня у Сириуса. Я пытался гнать от себя мысли об отказе, но втайне предполагал, что крёстный поступит так же просто потому, что дядя Вернон порвал бы письмо на кусочки, а затем показательно сжёг бы остатки на моих глазах. Я нервничал и не находил себе места, но не двигался — только ковырял обивку кресла, наблюдая, как Сириус читает… Пусть я рос у него на глазах, но я не помнил его и знал только со слов отца и матери, оставивших мне письмо, которое он мне и передал. Они просили доверять ему, а я просто надеялся, что с ним мне будет лучше.        «Хочешь поехать?» — спросил он осторожно. В тот самый первый год нашего сожительства он всё говорил именно так: неторопливо, чётко и терпеливо. Даже двигался подобным образом, будто боялся меня спугнуть лишний раз. В ответ я лишь кивнул, и он улыбнулся. А потом сам доставил меня в Нору. И сам навещал каждые несколько дней, привозя с собой огромную корзину с «гостинцами» и принимая приглашение миссис Уизли остаться на ужин. Он словно хотел познакомиться с моими друзьями, влиться в эту компанию и стать «своим», пусть Блэки, Пруэтты и Уизли никогда особо не общались. Однако, ко всеобщему удивлению, у Сириуса нашлось много общего с мистером Уизли: страсть к транспортным средствам маглов. Часто после ужина оба спускались в мастерскую Артура и оттуда доносился рёв мотора, скрежет металла, удары молотка… А когда они возвращались, от них так несло маслом, бензином и жжёной резиной, что миссис Уизли едва ли не метлой гнала их обоих на улицу и собственноручно проводила «обеззараживание».       Может, это повлияло на меня… или всё вместе — как знать, — но мне и правда никогда не было жалко денег для остальных. Что касается себя, то это уже другая история.       — …Но я всё равно не лезла в это, Гарри. И сейчас не хочу, — заключила Гермиона.       Я зарылся пальцами в волосы, слегка потянув, и глубоко вдохнул, когда ощутил очередную волну тошноты, подступающую к горлу.       — Это не благотворительность, Гермиона, а помощь…       — Помощь, которую ты сам бы никогда не принял. Или будешь отрицать? Ты даже не хочешь, чтобы Риддл узнал о твоём самочувствии, так как «не видишь смысла его беспокоить», что в переводе означает «не хочу, чтобы он обо мне заботился».       — Это другое, — возразил я и достал ещё один леденец, закинув его в рот.       Она скривилась, словно моё заверение её не убедило, и я вздохнул:       — Я вас не жалею, и сам этого не люблю. Возможно, ты права: я не хочу, чтобы Том скакал вокруг меня, но лишь потому, что для беспокойства нет причин. Однако это действительно ничего общего не имеет с предложением помощи. Просто хочу, чтобы ты знала, что если вам она понадобится… в любом виде, то вы всегда можете положиться на меня. В конце концов, долг можно вернуть множеством способов: например, бесплатным лечением до конца моей жизни или лучшими местами на трибуне. Поэтому не сердись, у меня тоже есть свой интерес в вашем, м… скажем так, продвижении, — примирительно улыбнулся я.       Кажется, гнев сменился на милость. Гермиона хмыкнула. Не очень весело, конечно, но всё же более расслаблено.       — К слову, о Финнигане. Может, ты знаешь, что с ним? Он был каким-то дёрганным во время семинара.       Она пожала плечами, будто понятия не имела, о чём я спрашиваю. Я сощурил глаза, давая понять, что это со мной не прокатит, и Гермиона нехотя призналась:       — Что с Симусом, я не знаю. Знаю только, что они с Кэти расстались. Почему — без понятия. Она сама не своя в последнее время. Я пыталась с ней поговорить, но она твердит, что всё в порядке и всё в прошлом, вот только она явно не в порядке.       Я задумчиво потёр шрам.       — Ты не говорила с Луной?       — Луна не считает амурные проблемы студентов проблемой, достойной своего внимания. Тем более такта у неё, как у полена… Я сама присматривала за Кэти, приняв выжидающую позицию.       — Всё же мне стоит поговорить с Симусом.       Пусть что Том, что Луна были отчасти правы — пока те не целовались в коридорах и не насылали порчу друг на друга, печали студентов и их личная жизнь касалась не старост, а близких людей, — но что-то в виде Симуса меня покоробило вчера. Можно, конечно, предположить, что он в тот момент представлял себе что-нибудь, но я знал, что вид крови его не пугал, а потому его бледность была несколько странной: вызвало её явно не отвращение, а страх. Не хотелось, конечно, ничего предполагать, не имея никаких доказательств, но в совокупности с новостью о расставании с Кэти это выглядело более чем подозрительно.       Теперь уже побледнела Гермиона, будто прочитав мои мысли, и в неверии прошептала:       — Думаешь, что он что-то ей сделал?       — Я не собираюсь строить какие-либо догадки, не поговорив с ним, — покачал я головой.       Число проблем на сегодня возросло, а моё состояние оставляло желать лучшего, хоть вроде отпустило немного.       Внезапно послышался скрип двери, и кто-то буквально ворвался в туалет, поспешно направляясь к одной из свободных кабинок — купол чар скрывал нас и наши голоса, но не скрывал происходящее вне его. Соседняя дверь ударилась об стенку, после чего раздался скрип скользящий по полу обуви, и кого-то вывернуло.       Товарищи по несчастью?       Послышался всхлип, а затем всё повторилось: девушку вырвало снова.       Гермиона приподняла брови, мол, что будем делать? В ответ я приложил палец к губам, что означало молча переждать. После стольких лет мы уже понимали друг друга с полуслова. Или же скорее — жеста.       — Нет… — раздался очередной всхлип. — Только не это. Нет, нет… Мерлин!       Послышался щелчок опустившейся крышки унитаза и вновь скрип обуви.       — Что мне делать, что мне делать… — звучал чужой лихорадочный шёпот, — Что мне теперь делать?..       Глаза Гермионы распахнулись, и я вздохнул, сжав переносицу над мостиком очков.       Легка на помине.       Кэти Белл.       Видимо, в состоянии аффекта она даже не потрудилась проверить, одна ли здесь. Пусть нас не слышно и не видно, но закрытая кабинка должна была её насторожить.       Как назло, моё волшебное перо завибрировало, и Гермиона от неожиданности чуть не подскочила на месте, заметно вздрогнув.       Лорд Волдеморт: Где ты?       Чёрт.        ГарриПоттер: Появилось одно срочное дело.       И я даже не соврал: моё срочное дело сейчас сидело на унитазе и рыдало, сквозь всхлипы повторяя: «Что же мне делать?» У меня ответа не было, потому что я ни черта не понимал — что вообще происходит? — но Гермиона кривилась и морщилась, словно ей открылась какая-то неопровержимая истина и та ей не понравилась.       Лорд Волдеморт: Ты позавтракал?       ГарриПоттер: Конечно, но быстро.       И это не было ложью.       ГарриПоттер: Со мной всё хорошо. Я тебе позже всё объясню.       Или не объясню, потому что тогда придётся или рассказать, что я делал в женском туалете, или врать. Смотря, насколько серьёзной будет ситуация.       ГарриПоттер: Симус Финниган сидит за столом Гриффиндора?       Лорд Волдеморт: Нет. Его нет в Большом зале.       Значит, он всё ещё находился в гостиной Гриффиндора или шёл оттуда.       Белл спустила воду, судя по звукам, вновь села и высморкалась.       — Сейчас я пойду к ней, — одними губами прошептала Гермиона, — попробую её успокоить, а ты тихонько выйдешь и…       — И найду Симуса.       Она замотала головой, ткнув в меня пальцем и изобразив позывы.       — Найдёшь лекарства у меня в комнате, в правом ящике стола, — какие и сам знаешь, — а потом Симуса.       — Справлюсь и так.       Гермиона неодобрительно нахмурилась.       — Ладно, найду Симуса, а потом — лекарства.       В конце концов, если тот ещё в гостиной, это было дело нескольких минут.       — Выведаешь что-нибудь — напишешь. Узнаю я — напишу. Дальнейшие наши действия зависят от ситуации.       Я кивнул, она разгладила свитер, поправила мантию, чуть вздёрнула подбородок и сняла чары, покинув кабинку со спокойным, собранным видом.       — Кто здесь? — тут же раздался взволнованный голос Кэти.       — Гермиона… Впустишь меня?       — И долго ты здесь? Я… со мной всё нормально. Просто что-то не то съела за завтраком, — она вновь всхлипнула, словно сама в это не верила.       — Я всё слышала, Кэти, — заметила Гермиона мягко, но уверенно.       Она называла это «профессиональным» голосом и говорила, что не каждый умел так: расположить к себе растерянного, не верящего в эффективность и встревоженного пациента.         Послышался скрип открывающейся двери кабинки и звуки шагов. Я воспользовался этим, чтобы покинуть своё убежище. Обе кабинки закрылись одновременно.       — Всё не так, как кажется…       — А о чём я могла подумать, по-твоему?       — Гермиона, — вздохнула Кэти едва ли не с укором, — я знаю, как это выглядит.         — У утреннего недомогания может быть множество причин, — сказала та, а я с удивительной для себя проворностью приблизился к двери.       — Но ты всё слышала, — глухо отозвалась Белл, и мне почудилась в её словах печальная улыбка.       — Да, я всё слышала, — подтвердила Гермиона, после чего послышался ритмичный стук, будто кто-то выбил ритм, постукивая костяшками.       Спасибо.       Я юркнул за дверь, тут же прижавшись к ней спиной и тем самым подперев, пока та медленно прикрылась за мной, а затем перевёл дыхание. Но стоило мне сделать это, как внутренности скрутило спазмом, спину прошиб холодный пот и к горлу вновь подступила тошнота.       Покинув один туалет, я понёсся в сторону другого.       Очередной щёлк двери, скрип, звуки блюющего меня… Всё же сначала таблетки, потом — Симус.       Я вышел из кабинки и замер напротив зеркала. Влажное, бледное лицо, на фоне чего шрам особенно выделялся алым росчерком, лихорадочно блестящие глаза, взгляд которых сместился вниз. Я снял очки, повернул кран и плеснул прохладной водой в лицо, прижимая ладони к щекам и лбу.       «Ты позавтракал?» — вспомнилось мне. Не хотелось улыбаться, так как ситуация к этому не располагала, но улыбка мимолётно растянула губы, пусть я её и сдержал.       Что бы кто ни говорил, а насчет заботы я был не против, если та не была ежеминутной, тягостной и липкой. Возможно, Том ничего не подразумевал под этим вопросом — простой светский интерес: «Как тебе обед? Как прошёл день? Что думаешь о погоде?», — но мне почудилась в этой фразе то самое чуткое проявление ненавязчивой и лёгкой заботы, которой грех было бы сторониться.       Конечно, всё могло быть иначе. Всё же восприятие столь субъективно.       На звук закрывшейся двери я не обратил никакого внимания — всё же был в своём праве находиться здесь, как и остальные, — продолжая охлаждать и без того прохладную кожу.         — Гарри… — не вопрос, не оклик, а констатация факта.       Я резко выпрямился, стиснув края раковины, и посмотрел на застывшего неподалёку Седрика.       — Гарри, — повторил тот, будто я мираж, что должен был тут же развеяться, и сделал шаг вперёд.       Отлично.       Определённо, сегодня не мой день.