The Chosen One

Знаешь, у нас есть репутация, Да и люди любят болтать — Они говорят, что ты пошёл на риск. Поэтому возьми крючок — ты пойман, Ты словно пьёшь чистый виски, И закуриваешь его сигаретой. Если бы я только мог сказать «нет», То сейчас бы ничего не было. Дай мне немного, Просто вкус твоих губ. Я наслаждаюсь каждым глотком — Ты привычка, которую я никогда не брошу. Вольный перевод Jay Denton, Kissflame — Quit

      Нашу встречу надо было начать с разговора, наверное, с каких-то объяснений или, может, с театрального примирения, но мы всё так же продолжали молчать.       Много ума не надо, чтобы понять, что Драко не придёт: его место каким-то образом занял Том. «Каким-то образом» — тоже понятие относительное. Само собой, нельзя жалеть о снятом непростительном, но… странно всё это. Драко как раз писал мне, когда мимо проходил Том и всё увидел? Не верю я в такие совпадения, увы. Разве что Малфой сам рассказал ему, но с какой целью? Не помирить же нас он хотел, в самом деле. А кто тогда заливал мне про ревностное отношение и про то, что его доверие будет сложно заслужить?       Пустозвон.       В любом случае кое-кому прилетит. Но это потом. А сейчас мы молчали.       Молчали, когда я остановился около кабинета; молчали, когда я открыл дверь и зашёл внутрь; молчали, когда та плотно закрылась за Томом на два замка: обычный и магический; молчали, когда я поставил ящик с перчатками на один из пустых боковых столов; молчали, когда я разложил образцы, помечая их, и оставил рядом с каждым пустой лист бумаги — для заметок; молчали, когда я надел на руки первый образец и взошёл на дуэльный подиум…       Однако на этом молчание прервалось столь внезапно, что его низкий голос зазвенел, будто колокол в абсолютной тишине.       — На кого ты собирался надеть перчатки: на себя или на Малфоя?       Я вскинул взгляд и прищурил глаза.       — Какая разница?       — На Малфоя, — ответил Том за меня и вытянул руки вперёд.       — Образец уже на мне — просто примени ко мне Вердимиллиус.       Однако он продолжил стоять с вытянутыми руками, будто давая понять, что спешить ему некуда, и я вздохнул, пытаясь погасить в себе раздражение.       — Это дело пяти минут, а из-за твоего упрямства мы застрянем здесь на час, — пробубнил я, но Том не повёл и бровью, продолжая пронизывать меня своим сверхъестественно тёмным нечитаемым взглядом.       Я поджал губы и посмотрел на его вытянутые руки. Мне показалось, что он будто снова просит связать себя, что тут же разбавило раздражение лёгкой судорогой смущения.       — Ты пришёл помогать или истуканом стоять? — спросил я упрямо. — Вердимиллиус не ранит меня, если ты опять о моём физическом состоянии беспокоишься.       Немного покривил душой, конечно, но это была правда: само заклинание вреда не причинит.       И опять тишина в ответ.       — Это просто смешно, Том! — взорвался я, сделав шаг к нему.       Однако мои эмоции не вызвали никакой реакции на его лице: передо мной оказалась застывшая в каком-то просящем жесте и медитативном состоянии каменная статуя.       — Ты заставляешь нас обоих терять время, — понизил я голос, пытаясь его образумить.       Том лишь склонил голову и поднял руки выше. На его лице не было ни злости, ни раздражения, ни обиды — вообще ничего не было. Белый лист, как тот, что лежал на столе. Лишь глаза горели ожиданием, и то, я не был полностью уверен, что правильно интерпретировал их выражение.       — Ничего не хочешь мне сказать?       Он заинтересованно приподнял брови.       И всё.       И всё, чёрт побери! Да что это за молчаливый протест такой?!       — Зачем ты пытаешься вывести меня из себя, Том? — шагнул я ближе, и полы мантии взметнулись из-за невольного выброса магической силы.       Чужие ноздри затрепетали, и в глазах проскользнуло нечто более глубинное, чем простое ожидание, — голод. Тот самый голод, с которым он смотрел на меня в Большом зале.       Однако молчание продолжилось. Том опустил голову на мгновение, а затем глянул на меня исподлобья без тени улыбки и плавно дёрнул руками.       — Какое-то ребячество, — фыркнул я и стремительно направился к нему.       Что это? Очередное столкновение характеров? Он будто знал, что молчание меня взбесит. По правде говоря, оно бесило меня ещё со вчерашнего утра, и я балансировал на самом краю, а подобное поведение толкало меня за эту грань раз за разом, пусть я и сопротивлялся, но всё же… У моего терпения тоже были свои пределы.       Стянув резко перчатки, я ускорил шаг и буквально за секунду оказался подле него.       — Что ж, ты добился своего… — договорить я не успел и надеть их на него — тоже.       Вытянутые руки раскрылись, и меня вжали в чужую грудь. Так сильно вжали, что дышать стало тяжело. Я едва успел стиснуть образец в руках, чтобы тот не выскользнул.       — Ты совершил целый подвиг, Гарри, — вкрадчиво прошептал он мне на ухо, — пошёл мне навстречу, — и это был не сарказм, и даже не лёгкая ирония, а простая констатация факта.       И всё равно от возмущения я аж подавился собственными словами, уткнувшись носом ему в шею.       Хотелось ругаться, хотелось ворчать, хотелось кусаться и даже вновь попинать ногами что-то более податливое, чем стена, но я молчал, тяжело дыша. Меня распирало от совершенно разных и противоречивых чувств, которые смешивались, гудели, дрались и раздирали меня изнутри. И я прислушался к тому, что было ярче и громче всех, а кричало оно: «Я так чертовски сильно скучал, Том». Этот крик казался столь оглушительным и проникающим насквозь сейчас, когда я оказался в крепких объятьях, что я, кажется, позорно всхлипнул. А затем, будто вор, прихватил чужую кожу губами. Столь мимолётно и смазанно, точно и правда украл поцелуй, желая остаться незамеченным.       — Знаешь, на кого ты похож, когда ведёшь себя так? М? — вновь шёпот коснулся моего уха. — На жмырёнка, Гарри. Он знает и чувствует, что его не желают обидеть, и всё равно отступает. Пятится к стене, не сводя глаз с ужасающего его громадного и непонятного человека, хотя только вчера сидел у того на руках и даже мурчал. Но это было вчера, а сегодня это сегодня. И, когда рука собирается вновь погладить его, он убегает и, забившись в угол, шипит. Предупреждающе шипит — это простой инстинкт, и он не может ничего с этим поделать. Так что скажи мне, Гарри, ты был счастлив эти два дня, пока шипел и прятался от меня по углам?       Я на мгновение потерял дар речи.       — Я не шипел и не прятался от тебя по углам… Это ты играл со мной в молчанку!       — Ведь я всё тебе сказал во время нашего последнего разговора, но ты продолжал гнуть свою линию, даже понимая, что, возможно, не прав. Тебе ведь нечего было мне сказать, следовательно, тебе нужно было время, чтобы всё переосмыслить.        — Это не так, Том, — возразил я. — Мне было что тебе сказать.       — Так чего же ты не подошёл и не сказал?       Я замолк, насупившись, и сам обвил его руками, будто лианами.       — А, — выдохнул он насмешливо спустя паузу, — ты считал: заговоришь первым — проиграешь?       — Это несправедливо. Ты будто наказывал меня за простую оговорку.       — Совершенно верно…       — И даже не пытаешься это отрицать! — тряхнул я головой, едва ли не боднув его.       — …только не за «простую оговорку», — продолжил он, оставив без внимания моё восклицание, — а за намеренную ложь. Разве я тебе не говорил? Не предупреждал? Что меня больше всего раздражает в людях, Гарри?       Я затих, прикрыл глаза и, мысленно застонав, выпалил на одном дыхании:       — Когда тебе неумело и бессмысленно лгут.       — И что сделал ты?       — Схитрил…       — Какой же ты упрямый, — коротко рассмеялся Том, будто это действительно его забавляло. — Ты соврал, что с тобой всё хорошо, пока стоял и исторгал содержимое своего желудка в унитаз.       И откуда он?.. — имело ли смысл удивляться?       Смущение обожгло щёки, и я нервно передёрнул плечами.       «А ты снова рассуждаешь как дед, и темперамент у тебя, как у лягушки», — хотелось мне крикнуть в ответ, но я вовремя прикусил язык.       Это звучало действительно по-детски, а я никогда себя так не вёл. Безусловно, я был эмоционален — одно сплошное смущение чего только стоило, — но обычно контролировал себя. Ладно, не всегда это было успешно… Если мне было обидно, я мог быть малость порывистым, но пытался держать это в узде. Я же не маленький, в конце концов.       — Снова шипишь на меня? — внезапно спросил Том, будто о лягушке было сказано вслух. — Я чувствую тебя, Гарри.       Я растерялся, а затем замер, осознавая, в каком положении оказался сейчас. Я снял временный артефакт, оставив его на столе, когда приступил к работе, а затем забыл про него, побежав пробовать перчатки… Да и Драко не легилимент, чтобы его опасаться.       — Ты проник в мою голову?..       — Мне это без надобности. Твой непостижимый и, без сомнений, по-своему гениальный разум чересчур фонит, словно сломанное радио. Хаотично. Удивлён, что ты можешь на чём-то сфокусироваться, — отвлечённо заметил он и, кажется, глянул в сторону перчаток. — А ещё я озадачен тем, что ты столь сильно полагался на свой браслет, что не потрудился овладеть первой ступенью окклюменции. Весь ты, словно у меня на ладони, — его губы коснулись моего уха, и я вздрогнул, ощутив, как мурашки пробежали по коже.       — Я… я овладел ею в прошлом году, — мне казалось, что я не просто открыт ментально, но и физически обнажён.       — Овладел, но не пользовался этим. Не выработалось привычки и не стало интуитивным. И всё из-за артефакта, — заключил Том теперь уже с недовольством. — Те самые далёкие места, куда ты собрался отправиться, могут влиять на разум, Гарри, а ты вроде всеми силами стараешься доказать свою состоятельность. Какой просчёт.       — Ты ведь не скажешь никому?.. — отстранился я от него, заглядывая в глаза. — Я правда умею!        И я сделал это: очистил разум и будто дверью холодильника хлопнул так, что мысли задребезжали внутри, словно стеклянные банки.       — Вот…       Однако длилось это не долго.       Том вдруг щёлкнул меня по носу — не больно, скорее, поучительно, — и я тут же потерял концентрацию. Дверца распахнулась настежь, и те самые банки стали умножаться, падать и разбиваться — так это ощущалось. Видимо, и Томом тоже: он поморщился.       — Это попросту опасно, Гарри.       — У меня будет браслет…       — Ты чересчур сильно на него полагаешься, — это был не упрёк, а очередная констатация факта. — Но любой артефакт может быть уничтожен. Случись нечто непредвиденное, что тогда? Хочешь стать первым пациентом своей подруги?       Я даже не удивился тому, откуда он узнал о Гермионе — просто замолк. А Том вздохнул, а затем взял у меня перчатки, разглядывая их.         — Тебе неприятно? — вдруг понял я.       Когда сломанное радио хрипит в самое ухо, это должно быть весьма и весьма неприятно, как по мне.       — Чувствовать тебя? Шумно, скорее. Но я привык. Тем более это работает только в непосредственной близости с кем-то. С кем-то весьма эмоциональным и не умеющим себя контролировать.       — Прости, — невольно вырвалось у меня.       Том поднял взгляд, улыбнувшись:       — Буду считать это извинением за ложь, Гарри.       — И за это… тоже.       — Гм, — задумчиво протянул он и вновь вздохнул. Опять же, с толикой разочарования, столь меня злившего. А затем будто припечатал первым словом: — Так, Гарри, посмотрим. Я не собираюсь рассказывать твоему крёстному про твои слабые стороны.         Я замотал головой.       — Я и не думал…       — Неужели?       Нервно закусив губу, я вообще старался ни о чём не думать сейчас.       Пустой разум, пустой разум…       — Перейдём к испытаниям, — предложил Том.       Я несколько растерялся.       — Мы ведь не договорили… Или ты снова отложил всё на потом? Или это примирение, поэтому мы обнялись?.. И что, по-твоему, я должен был сделать в то утро? — вопросы сыпались как из рога изобилия.        Том окинул меня задумчивым, слегка заинтересованным взглядом, словно ему нравилась моя предприимчивость.       — Если бы ты мне ответил честно, что с тобой, а затем точно так же сказал не беспокоиться — я бы не затащил тебя насильно в больничное крыло, Гарри. Ты ведь мог просто попросить меня не приходить.       — И ты бы послушался? — с толикой скепсиса уточнил я.       — Быть может, это мне не очень бы и понравилось, — слегка нахмурился он, — но я бы не пошёл. Разумеется, если бы ты потом оказался на учёте у мадам Помфри, тебе бы попало вдвойне, но что толку гадать. А что, по-твоему, сделала ложь?       Я в немом вопросе приподнял брови, не совсем понимая, куда он клонит.       — Она насторожила, — пояснил он резко с таким выражением лица, точно это нечто очевидное. — Дала понять, что тебе явно плохо, но насколько плохо — сложно сказать. За завтраком я тебя не застал, и мне сообщили, что ты столь стремительно покинул зал, словно за тобой черти неслись. И дело явно было серьёзным, раз ты это скрыл после, твердя, что «с тобой всё хорошо».        — А мог бы просто мне поверить, решив, что действительно всё хорошо. Это ведь недоверие…       В моём голосе звучала неуверенность, и я вздохнул.       Наверное, не следовало этого говорить, но что сказано, то сказано, а это было равно тому, будто я сейчас ему сообщил, что он должен верить всему тому, что я говорю. И в откровенную ложь — тоже. Что, признаться честно, было с моей стороны некрасиво.       Однако Том не разозлился и не вспылил, лишь насмешливо скривился, заявляя:       — К счастью, моему счастью, ты совершенно не умеешь врать. По крайней мере, мне. А теперь давай. Действуй.       И он отошёл, надевая по пути перчатки, и развернулся, застыв в ожидающей позиции.       — А потом мы поговорим?..       — Гарри, — терпеливо улыбнулся он, — я тебе что, запретил в какой-то момент разговаривать со мной? Или, может, писать?       Вздохнув, я покачал головой.       — Я прятался от тебя у себя в комнате весь день? — очередное уточнение, на которое я, скривившись, вновь покачал головой. — Расстался с тобой?       — Нет! — поднял я взгляд настороженно.       Одна лишь мысль об этом порождала обиду, злость и возмущение.       — Хорошо, что ты это признаёшь. — И он указал глазами на мою палочку, будто говоря: «Начинаем».       Нервно дёрнув рукой, я тоже отошёл на несколько шагов.       И правда, стоило бы поторопиться: поговорить можно было в любом другом месте, пусть дуэльный кабинет был полностью звукоизолированным по понятным причинам.       Я остановился, вскинул палочку, встретившись взглядом с Томом, и замер. Он расслабленно стоял, опустив руки по бокам, и смотрел на меня, не моргая. На лице не отражалось ни тени сомнения, будто он был уверен в успешном тестировании. Был уверен во мне. Вот только каким бы я ни был артефактором, но ничто не давалось просто так. И даже лет через сто я не смогу создать правильно действующий артефакт с первого раза. Даже с пятого.       В попытке успокоиться я выдохнул и распрямил плечи, но лишь сильнее напрягся. На лбу выступила испарина, в груди будто всё онемело, а конечности одеревенели — пальцы не гнулись. На чужом лице появился вопрос, и я крепче сжал палочку, только тогда заметив, что рука дрожит. Взгляд скользнул по волшебнику напротив меня, а я ощутил внутри страх, которого не было во время нашей с ним дуэли, но появился после треклятого сна; страх, что сейчас забился в нос кисловатым запахом разложения, остался металлическим привкусом на губах и пробудился вместе с мерным звучанием: «кап, кап, кап».       Фигура Тома стала расплываться перед глазами, и я в ужасе наблюдал, как полы его мантии сливаются с чем-то грязным на полу. Тёмным — словно под его ногами бездна разверзалась… Но не бездна, а лужа. Растекающаяся лужа крови, что тянулась ко мне через весь подиум.       Сердце ухнуло, будто остановившись, палочка выскользнула из ослабевших пальцев, и я отступил, пытаясь сдержать рвущийся наружу крик, а вместе с ним и панику, что заметалась внутри, словно загнанная в ловушку лань. Взгляд вернулся к чужому лицу, но остановился на полпути — на горле. Там, чуть ниже кадыка, расплывалась тонкой ровной линией алая полоса. Уродливый мазок. Недоразумение. Потому что это не могло происходить. Не с ним, не с Томом… Никак. Простая ошибка. Видение…       — Гарри… — булькающий хрип вывел меня из состояния транса.       Раздираемый на части ужасом, я смотрел, как Том резко запрокинул голову назад. Кости, связки, мышцы… Ровный срез, алые волокна превратились в сплошное пятно перед глазами. Кровь оказалась у моих ног, и я видел собственное отражение в ней; видел гримасу ужаса, превратившуюся в моё лицо и исказившую его до неузнаваемости; видел широко и неестественно распахнутые глаза, с остекленевшими зрачками и самими яблоками, готовыми буквально вывалиться…       Стремительно зажмурившись, я закрыл лицо руками, впиваясь ногтями в кожу. Боль не отрезвила, напротив, стала созвучной с паникой, захлестнувшей меня с новой силой. Сознание уплывало, выныривая из тягучей трясины страха вместе со встревоженным окликом:       — Гарри! — меня кто-то обхватил, но я не мог открыть глаза.       Не мог. Не хотел. Было слишком страшно, слишком больно… Всё ощущалось чересчур реальным. Я не хотел это видеть! Это было выше моих сил. Мне нужно было проснуться, но я не мог, поэтому знал, что не спал. А если я не спал, то и проснуться не мог. Это был какой-то замкнутый круг. Лабиринт, по которому я бежал, пытаясь найти правильную тропинку. Выход. Или же не я, а страх, что пульсировал внутри, вызывая дурноту. Ему нужно было найти выход, но я не мог ни заплакать, ни закричать, ни забиться в истерике.       Моё тело будто оледенело.         — Гарри, — меня обняли, прижимая к груди, и собственная дрожь стала ещё ощутимее.       Я не просто дрожал, меня неудержимо и яростно трясло.       А затем страх резко отступил — будто плёнку с тёплого молока сняли, — и я открыл глаза, встречаясь с настороженным взглядом Тома.       — Что… — выдохнул я и осоловело моргнул.       Мутно.       Всего секунду назад мне казалось, что я оказался заперт в собственном ночном кошмаре и сердце от страха остановится, а теперь… на меня будто ведро ледяной воды вылили, заставив очнуться.       — Том?       Чужие ноздри затрепетали, глаза сощурились, скулы заострились, а на лице заиграли желваки — не злость, а чистое напряжение. А я плавал в накатывающем на меня спокойствии, словно одурманенный какой-то настойкой. Вот только настойки заволакивали сознание, а моё, напротив, стремительно прояснялось. Это странное чувство сдерживало и убаюкивало — шептало: «Всё хорошо, всё позади… Всё-всё, тише».       — Легче? — сипло уточнил он.       Я смог только кивнуть, смотря на него во все глаза, словно впервые увидел.       — Не понимаю ничего…       — Ты вдруг застыл, побледнел и чуть в обморок не упал, чем-то напуганный до полусмерти, — медленно отчеканил Том, точно каждое слово давалось ему с трудом. — Мне пришлось вмешаться.       Вмешаться?       — Унять твой страх, — пояснил он еле слышно.        Только тогда я не просто заметил, а разглядел сознательно лёгкую бледность и резкость черт его лица.       — Это ты?       Я даже не понимал, о чём спрашиваю: «Это ты сейчас передо мной? Это ты помог страху уйти? Это ты… Кто ты?..       — Я, — просто ответил он.       Края губ дёрнулись, но не поднялись.       Я потянулся к нему — хотя куда уж ближе — и обхватил, едва ли не запрыгнув на руки. Вешу я немало, чтобы повиснуть на нём, как ярмо на шее быка, — это я понимал, но мне было всё равно: казалось, что он сейчас растворится и под моими ногами вновь окажется лужа крови.       — Что произошло, расскажешь? — спросил Том, осторожно коснувшись губами моего виска.       Чужие руки скользили вдоль спины, придерживая.       — Я не знаю, — сипло выдавил я из себя. — В один момент всё было нормально, в другой — ты был… нет, не так. Сначала появился запах — металлический и кислый. Затем я услышал звук барабанящих капель. Под тобой растеклась лужа крови, и… — фразы вырывались каким-то обрывками.       — Дыра в груди? — подсказал Том.       — Перерезанное горло, — пробубнил я в чужое плечо.       Тишина была угнетающей. Мне чудилось, что я всё ещё слышу это треклятое «кап, кап, кап», отчего хотелось зажать уши. Краем глаза я заметил откатившуюся к краю возвышения палочку и притянул её, убрав.       — Я не понимаю, — прошелестел я, — что это. Я ведь не спал, просто не мог уснуть стоя…       — Судя по всему, Гарри, — изрёк Том и слегка отстранился, — это ты помешан на моём здоровье. Только не знаю, радоваться мне или печалиться тому, что я мерещусь тебе мёртвым. И каждый раз по разным причинам.       Улыбка тронула чужие губы, но в ней по-прежнему чувствовалось напряжение.       — Тебе кажется это смешным?       — К сожалению, абсолютно нет, — запрокинул он мою голову, коснувшись нижней губы пальцем, и я невольно приоткрыл рот. — Сдерживать животный страх — труд не из лёгких и не из приятных.       Спрашивать не потребовалось. Я снова стоял вплотную к нему и вновь был у него как на ладони.       — Тогда не сдерживай, — предложил я совсем тихо.       Если ему неприятно, то зачем терпеть это из-за меня?       Он отнял руку, и на подушечке пальца остался отпечаток крови. Видимо, я слишком сильно прикусил губу. И не только это произошло — саднящее жжение вдоль скул напомнило, как я вцепился ногтями в лицо.       Палочка перед самым носом оказалась сюрпризом, как и странный шёпот, в котором я не мог разобрать ни слова. Он был похож на песню и одновременно на грудное шипение. Но жжение сразу же прошло, кожу вдруг стянуло, и я поспешно дотронулся до лица, не ощутив ничего — даже шероховатости царапин.       — Что это за заклинание?..       — Фамильная тайна, — скупо улыбнулся он.       — Вульнера Санентур?       — Нет.       — Тайна, — кивнул я. — Понятно.       У Блэков тоже были такие: заклинания и проклятия, передающиеся от родителей к детям — их называли магическим наследием. По сути, это был своего рода «учебник». Тонкий или плотный, похожий на книгу или на дневник — всё зависело от самой семьи и, скажем так, её изобретательности, — куда члены рода записывали уникальные заклинания, рецепты зелий и так далее, которые хотели передать своим потомкам. Линия здесь была не важна — к книге Блэков был доступ у любого, кто носил эту фамилию от рождения. Сириус показывал мне её и даже хотел открыть, но я отказался: это не было моим наследием. Что до книги Поттеров, то я её попросту не нашёл. Пока что не нашёл. Традиция гласила, что до совершеннолетия старший волшебник знакомит младшего с его наследием, как Сириус попытался сделать со мной; сам же наследник не только не может взять книгу, но и просто увидеть её. После совершеннолетия всё меняется. И по этой причине тоже я с волнением ждал своего дня рождения.       — Я могу научить тебя, — мягко предложил Том, — но самого себя им не вылечишь.       — Я и не о себе думал…       После увиденного уж точно.       — Ты имеешь хоть приблизительно представление о том, что бы это могло быть? — спустя паузу уточнил он.       Я покачал головой.       — Ты не провидец, — продолжил Том, и я кивнул, не находя в себе силы гадать.       В горле першило.       — Телепатической связи ты ни с кем никогда не устанавливал, — очередное умозаключение, после которого даже мой кивок не потребовался.       Если я носил браслет, то и не смог бы.       — Разве что морок… Однако, кроме нас, здесь никого не было. Остаётся только легилименция. Сейчас, когда ты уязвим.       — Хочешь сказать, что ты решил поразвлечься? Напугать, а потом успокоить? — я скривился. — Я бы скинул вину на стресс и недосып. Я плохо сплю. А этой ночью спал от силы час.       — Об этом ты тоже решил умолчать?       — Не умолчал, просто не придал этому значения. Тем более это твоя вина. Как бы.       Том промолчал, вопросительно вскинув брови.       — Я злился на тебя и не мог уснуть. Полночи негодовал, а вторую — работал, чтобы перестать дурью маяться, — тихо пояснил я, невольно смутившись. — А в ту ночь, которую мы провели вместе, я крепко спал. Давно такого не было.       — Безусловно, Поттер, — будто припечатал он меня моей фамилией, — ты мазохист. И как я раньше этого не понял?       — Неправда! Я просто не умею откладывать эмоции на потом — они меня терзают!       Однако он не торопился мне возражать. Просто стиснул мой подбородок снова, вжался губами в губы и вторгся языком в рот, словно в желании вытеснить из меня всё не только мысленно, но и телесно: и негодование, и страх, и «дурь». Руки невольно поднялись с талии к его шее, и я заплутал пальцами в волнистых жёстких прядях, мгновением позже вдыхая душную горько-приторную настойку из аниса, которая пусть и обжигала горло, но в груди оседала уютным теплом.       А затем внутри будто что-то щёлкнуло: страх вернулся, заставив меня содрогнуться всем телом и вцепиться в чужие волосы до боли в пальцах. Том коротко зашипел, но не позволил отстраниться, продолжая мягко прихватывать губы, то жаля лёгкими кусачими поцелуями, то углубляя их до такой степени, что мне вновь чудилось, что его язык длиннее, чем должен быть.       Очки больно давили, а одежда начала неприятно липнуть к коже: мне стало жарко. Едва вернувшийся страх отступал. Точнее, он смешивался с лёгким возбуждением, будто подстёгивая его. Тонкая корка льда, что покрывала мои внутренности, сковав их минутами ранее из-за этого видения, сна наяву, галлюцинации — чем бы то ни было, — сейчас стремительно таяла. Смешно сказать, но я будто лужицей растекался. Это в самом деле было едва ли не волшебным влиянием, и мне не хотелось долго размышлять над истоками подобного воздействия. Просто… просто так было нужно. И это было правильно.       Том шумно выдохнул, оторвался от моих губ и, нервно облизав свои, запрокинул голову.       Перед глазами оказалось его горло, и я сглотнул, впившись в бледную кожу жадным, цепким взглядом. Там не оказалось никаких видимых или едва различимых шрамов — ничего. Только пульсирующая жилка и дёрнувшийся кадык, когда Том сглотнул. Казалось, что он собирается что-то сказать, но ждать я не стал: уже припал губами к коже, ощущая её мягкость, граничащую с лёгкой шероховатостью — там, где вскоре появится щетина.        — Гарри, — его руки сжали мои плечи, будто он намеревался отстраниться сам или же отстранить от себя меня.       Однако вместо этого ладони заскользили вверх, и Том сжал мой затылок, прижав голову к себе, будто поощряя. И я принял этот жест за разрешение — прихватил кожу губами, втянул её и оставил яркий, налившийся тут же алым засос. Такой, что одеждой не скроешь. Только магией. Ну или лечением.       Довольный собой, я разглядывал красную отметину.       — Сегодня ты спишь со мной, — сипло заметил Том и коснулся своей шеи, словно мог почувствовать изменения на ощупь.       — Да, — кивнул я, мыслями ускользая в иную реальность.       — Если я снова явлюсь тебе уже в другом амплуа, то с этим придётся что-то делать.       К кому-то идти — подразумевал он.       — Прийти к тебе, например?       — Ты переоцениваешь мои способности и знания.       Я ничего не сказал, всё ещё не в силах объяснить веру в то, что у него найдётся решение для любой магической — и не совсем — проблемы.       — Уже четверть часа прошла…       — Поэтому целесообразнее было проводить испытания на Драко, — прошептал я, и, пока он продолжал исследовать ладонью правую сторону шеи, ткнулся губами в левую, тут же лизнув и присосавшись, будто оголодавший кровосос. А от укуса протянулась дорожка поцелуев, которая всё не кончалась и не кончалась, и не кончалась...       «Потому на тебе мне хочется проводить совершенно другие испытания», — подумал я, но этого было достаточно для Тома.       Мы всё ещё были слишком близко.       — Гарри… — этот его вздох мне пришёлся по вкусу, в отличие от остальных.       В нём смешались капля отчаяния, щепотка возбуждения и щедрая порция мольбы.        — Что Гарри? — потёршись кончиком носа о линию его челюсти, невинно поинтересовался я, чтобы следом тут же сомкнуть губы чуть ниже мочки уха. — Ты сам отвлёк меня, сам поцеловал…       И я был очень этим доволен сейчас.       Третье пятно оказалось бледнее остальных двух, но я не отчаивался.       — Ты ведь перенёс нашу ссору и терпел целых два дня негодование моим поведением, — напомнил я, — но… где твоя выдержка теперь?       Он еле слышно хмыкнул, и я захватил зубами мочку уха, ведя пальцами вдоль затылка, против роста волос. Тело под рукой вздрогнуло, и я мысленно возликовал.       Почему меня буквально сводил с ума его отклик — я не совсем понимал. Может, своего рода месть за то, что с самого начала он выводил меня на эмоции, ожидая определённой реакции (можно сказать, дразнил), а может, наблюдая столько лет за вежливым хладнокровием в лице Тома Риддла, я наслаждался тем, что могу затронуть совершенные иные струны в нём. Струны, что остальным были недоступны.       — Прозвучало так, словно у нас с тобой такая забава — ссориться, скучать и бурно мириться то в дуэльном зале, то в дуэльном кабинете, — прокомментировал он. — Я не жду, что твоё поведение изменится, Гарри. По крайней мере, не сразу.       — Прозвучало так, будто я дикий, а ты собрался меня приручать, — шепнул я и, приподнявшись на носочках, прикусил кончик уха.       — Не я сейчас грызу чьё-то ухо…       — Я не грызу твоё ухо! — притворно возмутился я, изо всех сил сдерживая улыбку. — Я люблю тебя. Люблю…       Крах.       Когда до меня дошло, что я только что ляпнул, то кровь, которая всё это время приливала в совершенно ином направлении, устремилась вверх — к лицу. Я отпрянул от него столь резко и неловко, что чуть не свалился с возвышения, запутавшись в длинных полах мантии, которая будто назло прилипла сзади к ногам.       Сейчас действительно никак иначе это назвать было нельзя. Крах, катаклизм, коллапс.       Бум…       Вот так вот из горе-обольстителя превращаются снова в неуклюжего утёнка.       — …люблю твои уши, — запыхтел я, посмотрев влево, вправо, на него и тут же вниз. — У тебя красивое ухо… уши, то есть. И… и почему бы их не любить? Верно? А ещё мне нравится твой нос, — с каждым словом моя речь ускорялась, а лицо полыхало огнём. Мы будто снова оказались в его спальне, и я нёс какую-то околёсицу, но ничего поделать с этим не мог. — Но кусать за нос — странно… Я просто заметил это. Вообще, мне многое нравится, а если нравится, значит, я это люблю… Как любимая еда? Вот, — кивнул я так, что очки чуть не соскочили, и едва успел их придержать, мысленно чертыхаясь.       Люблю, люблю, люблю — чёрт! Сколько раз я сказал это слово?!       — То есть ты меня по частям любишь? — насмешливо уточнил Том.       Я резко поднял руки к лицу, прижав ладони к разгорячённой коже, и осознал, что сейчас сгорю от всех тех чувств, что внутри всколыхнуло моё признание: радость, смущение, страх, тоску, экстаз... Как и я сам — непонятная каша.       Но ведь не было ничего странного в признании? Не было… Мы встречались. Встречались же не просто так, из скуки или удобства, если исключить все остальные чудные причины вроде пари. Выходит, мы испытывали симпатию друг к другу. Нравились? Любили? Любили или просто нравились? Из-за чисто сексуального притяжения я вряд ли бы стал с кем-то встречаться, а Том? Но это было смешно: испытывать ко мне сексуальное влечение без сильной симпатии мог бы разве что какой-то фетишист, которому нравились такие омеги, как я. Том таким не казался, иначе бы, наверное, это как-нибудь проявлялось. Я читал… читал, что таким нравилось откармливать своих партнёров. Том дарил мне шоколад, это верно, но я бы не назвал это откармливанием, пока он не подарил мне шоколадку размером с единорога.       Тогда… любовь? Гермиона говорила, и я говорил, но сказать Тому — это совершенно другое. Влюблённость, скорее, а не любовь. Пока не любовь.       Сириус всегда говорил, что любить — это кропотливый труд, а быть любимым — привилегия. И если в паре оба готовы трудиться, то обоих можно назвать счастливчиками, но гораздо чаще всё происходит совсем иначе: один любит, а другой позволяет себя любить… Я видел, с какой меланхолией он это говорил, но боялся спросить, кого же он любил и, видимо, не смог забыть, раз за это время ни разу не представил мне никого. Кроме… матери Тома. Но даже думать об этом было странно. Нам обоим, похоже. Потому что Том тоже не пытался заговорить со мной на тему того, что мы парами вроде как застали друг друга за чем-то непонятным.       И тем не менее… Том и любовь. Это сорвалось с языка столь естественно, словно было чем-то инстинктивным, а не запланированным разумом признанием. А теперь я не знал, сказал ли слишком рано эти слова, должен ли был их говорить; не знал, когда вообще признаются в любви. Может, сразу? А может, спустя некоторое время? Или момент у каждого свой?       Всё это чертовски смущало.       Мою ладонь внезапно стиснули, а меня самого вновь притянули и обхватили, будто поймав в клетку, которой мне почудились руки Тома.       — У меня сейчас голова заболит, — заметил он без тени усмешки. — Столько мыслей, впечатлений, эмоций, отголосков воспоминаний, противоречий, инстинктов… О, Гарри, ты похож на готовый к извержению вулкан, — он странно качнул головой, будто впитывая в себя это, а я вновь спрятал лицо на своём «любимом» плече.       — Мне кажется… — прошептал я едва слышно, — я никогда не прекращу смущаться, находясь рядом с тобой. Меня это нервирует. Чувствую себя идиотом.       — Когда-нибудь прекратишь, и я буду по этому скучать, — отозвался он — с улыбкой, я понял по голосу. — Мне нравится, как ты смущаешься. В отличие от страха или гнева, эта эмоция похожа на щекотку… Она мне приятна во всех смыслах, и особенно её ментальный отпечаток.       Я не задумывался над этим — слишком много свалилось на голову сразу, — но… но это был шанс сменить тему.       — Ты ведь не потому со мной, что рядом было абсолютно тихо из-за артефакта? — опасливо уточнил я и поспешно добавил: — Я почему-то всегда думал исключительно о чтении и замене воспоминаний, но это ведь разум, а разум — это всё. Какая… удивительная — страшная, хотелось мне сказать, — способность.       И только потом я понял, что сейчас то, что я хочу и говорю — это одно и то же для Тома.       — Прости… Я знаю, что тебе неприятен этот страх. И что в чужой разум ты лишний раз не лезешь: это хлопотно.       Его рука мягко скользнула вдоль спины, будто снова поглаживая меня. А я хоть и не обладал его способностями, но всё же ощущал, что он сейчас сомневается. Но в чём именно?..       — Ты правильно это чувствуешь, — признался Том нехотя, словно всё ещё не желал говорить на эту тему. — Легилиментов не просто так регистрируют.       — Ну… мало кому хочется, чтобы в его памяти ковырялись, выведывая секреты.       — Дело не в этом, — его рука замерла на уровне моих лопаток. — Кажется, ты ещё не понял, что я сделал, подавив твой страх. — Он слегка отстранился, заглянув в глаза. — Повлиял на тебя. А если могу подавить, то и…       — Усилить можешь, — поспешно заключил я за него и слегка выпал из реальности, пытаясь осмыслить то, что сам сейчас сказал.       — Могу усилить настолько, что ты поседеешь от страха. Твоё сердце не выдержит, — продолжил он будничным тоном. — Это куда опаснее замены воспоминаний или копошения в памяти.       — Но об этом не говорится…       — Разве? Неужели не помнишь, что говорил профессор Снейп? Он всегда подаёт это одинаково: рассказывает, не рассказывая, — кажется, Том улыбался.       А я, напротив, нахмурился, ковыряясь в памяти.       — Говорил, что мозг — сложный и многослойный орган и что те, кто овладел легилименцией, способны при определённых условиях проникнуть в сознание людей и правильно интерпретировать добытые сведения. Узнать, когда им лгут, — на этих словах я вновь ощутил лёгкие отголоски стыда. — И… говорил, что только искушённые в окклюменции волшебники способны подавить чувства и воспоминания, противоречащие лжи, и, таким образом, говорить неправду, не опасаясь разоблачения.       — Подавить чувства, добытые сведения… — выделил Том задумчиво и вновь вздохнул. — Если можно заменить воспоминания, усилить эмоции, то можно и внушить свои эмоции другому человеку, чей уровень окклюменции недостаточно высок или разум — крепок. Дети, подростки, эмоционально уязвимые волшебники по своей натуре или из-за определённой жизненной ситуации, маглы… — список велик.       Я слегка отклонил голову назад, всё ещё хмурясь. Том будто подталкивал меня к каким-то умозаключениям, которые крутились на языке, но я никак не мог правильно их изложить.       — Ты говорил, что я могу подавить эмоции — отложить их, и это правда, — продолжил он, поняв, что я ещё «не созрел». — Посмотри на Снейпа. Я прекрасно знаю, каким его считают: сложным, замкнутым, циничным, озлобленным и вечно хмурым… Что кричал профессор Квиррелл? Бесчувственный чурбан.       — Подожди… подожди, — выставил я руки впереди, мгновенно выпутавшись из объятий. — Хочешь сказать, что он такой из-за легилименции? И что ты станешь таким же?.. Но ведь есть ещё директор Дамблдор, и он… совсем не такой.       Немножко странный, это да, но нормальный. Общительный, улыбчивый… светлый — почти полная противоположность Снейпу. Хотя, конечно, эти эмоции могли быть показными — мне всегда было сложно понять, что у директора на уме.       Том невесело хмыкнул.       — Кому-то контроль даётся проще, кому-то — сложнее. Да и есть определённые возрастные границы, которые легилимент преодолевает с трудом — кризисы. Но суть в том, что, потеряв контроль над собой, легилимент уровня Дамблдора может свести с ума половину школы, заразив своей яростью учеников, которые начнут нападать на других. Начнётся хаос. Перенеси эту ситуацию на маглов. Истории о том, как в некоторых местах те сходили с ума и начинали убивать друг друга, — не сказки. Всегда где-то поблизости был потерявший над собой контроль легилимент.       Он говорил, а я не поспевал за ним. Всё усваивалось столь медленно, что мне приходились мысленно повторять за Томом: «…Всегда где-то поблизости был потерявший над собой контроль легилимент».       — И ты так можешь? — едва слышно спросил я.       — Нет. Пока нет.       Как всегда, в моих мыслях вопросы нарушали очерёдность и всплывали совершенно хаотично.       — Подожди… — повторил я ставшее любимым за эти пять минут слово. — Снейп поэтому бегает от Квиррелла?..       — Легилименты — одиночки по своей натуре, а иногда по нужде, — признал так же неохотно Том, словно его это не радовало (и меня, признаться, тоже). — Любовь… опасна.       Меня будто обухом по голове ударили.       Директор. Все знали, что он был одиночкой, даже в те времена, когда преподавал ЗОТИ. Его единственной любовью стала школа — никто в этом не сомневался. Я в том числе, наплевав на скандальные статьи Скитер, вышедшие два года тому назад, о связи Дамблдора и тёмного волшебника Геллерта Гриндевальда в молодости. Именно за победу над ним директору присвоили Орден Мерлина первой степени, пусть Рита и предоставила миру какие-то письменные доказательства того, что Дамблдор разделял его идеалы. Ну и что с того? Им было по семнадцать. Слова есть слова, а каждый из них доказал свою точку зрения действиями, оказавшись по разные стороны баррикад. И всё же, если предположить, что они любили друг друга… Я даже не представлял, какой силой воли надо обладать, чтобы выступить против того, кому отдал сердце. А теперь тем более — выступить против и не потерять голову после. Возможно, поэтому директору доверяли. В том числе школу и её студентов, на ком его влияние могло сказаться пагубнее всего. Иначе объяснить это я не могу — слишком уж велик риск, если всё так, как говорит Том.       И профессор Снейп.       Том недалеко ушёл от правды. Вообще, я был удивлён рассказом Сириуса. Мне казалось, что этот человек не то чтобы не может любить, а даже влюбиться в кого-то не способен. Безусловно, предвзятое отношение с моей стороны, но что поделать — он действительно выглядел озлобленным и нелюдимым. Первое впечатление тяжело стереть. Возможно, что первой и последней его любовью была моя мать... И что ушёл он тогда из мародёров, полностью порвав все отношения, чтобы дел не натворить. А что же тогда с Квирреллом теперь? Просто не хотел или же хотел, но боялся самого себя?       А что тогда Том?       Мы встретились с ним взглядом, и меня начало слегка знобить. От нервов, от странного предчувствия, от осознания, что я буквально всё это время ходил по острию ножа, но иначе не мог.       — И ты решил рассказать мне об этом именно сейчас?.. — голос звучал испуганно. — Я ведь… Не знаю, может, ты избегал меня из-за того, что не хотел сорваться? Не хотел повлиять на меня?       Это было не просто столкновение темпераментов, а мой темперамент столкнулся со взрывоопасным элементом… Чёрт! И как же так?       Том закатил глаза, а затем сжал мои плечи и, слегка встряхнув, привлёк всё моё внимание:       — Гарри, я не ходячая бомба — не надо так на меня смотреть. Я сказал это сейчас, так как думал, ты придёшь к определённым выводам, — очередная загадочная фраза. — Однако повторяю: не в моих силах массово влиять на людей. Слишком юн. Если бы мог, думаешь, меня бы допустили до учёбы? Тем более я прекрасно себя контролирую, если ты ещё не заметил. А если ты забыл, в тот день на тебе был другой артефакт, как я понял. Обычный. И от моей злости тебя бы всё равно не повело.       — Тогда о каких выводах идёт речь? — глухо спросил я, пытаясь всё это переварить.       Легилименты одиночки… Том ни с кем не встречался… Любовь опасна… Том встречается со мной… Он прекрасно себя контролирует…       — Я проверка твоей выдержки, что ли? — непонятливо моргнул я.       И он рассмеялся. Искренне и беспечно. Словно мы, чёрт возьми, не говорили о нашем потенциальном будущем, имея два примера перед глазами. И оба в этом смысле странные. Перспективы были далеко не радужными.         — Очень смешно, — проворчал я, не разделяя этого веселья.       Мне было тревожно.       Том вздохнул, будто какой-то зануда обломал ему всё веселье.       — Твоё признание, Гарри, — весомо напомнил он и усмехнулся: — Мне впервые признаются, а после едва не падают в обморок от смущения…       А вот теперь я точно отвлёкся от темы.       — То есть тебе признавались уже в чувствах? — перебил я его.       — Было дело.       — И кто?       Спросил и пожалел: зачем мне эта информация? Найти их и следить, чтобы не смели приближаться?.. Вот это действительно смешно. То в будущее уже заглядываю, хоть сам пытался отгородиться от этих мыслей — только здесь, только сейчас, — то всех соперников хочется выследить…       Том явно на меня не только «волшебно» влияет, но и пагубно.       — Важно то, КАК ты признался мне.       Смех стих, а улыбка продолжала цвести на его лице.       — Нелепо?.. — я скривился, смущённо кашлянув, и опустил взгляд.       Как другие ему признавались? Может, цветы дарили? Или шоколадную змею? Поэмы, там, писали? Я вообще не очень хорошо себе представлял, как это работает, примеряя на себя всё то, о чём читал. И, слава Мерлину, мы перескочили этот конфетно-букетный период, отделавшись малыми жертвами. Или ещё не перескочили?..       — Ты признался в чувствах, — Том поднял мою голову за подбородок, — уловив шлейф моих эмоций.       Я хотел было уточнить, что это значит, и уже открыл рот, но тут же захлопнул его. Мои брови удивлённо поползли на лоб, а глаза расширились.       Это?.. Это… — последнее, кажется, я произнёс вслух.       В горле пересохло, в груди стало тесно, и я увидел ответное удивление на лице Тома.       — Дыши, Гарри, — прошептал он насмешливо. — Если хлопнешься в обморок после моего признания — точно будет впервые во всех смыслах. Поэтому… давай уже возьмём себя в руки и опробуем твои перчатки, пока на ужин не опоздали.       Опробовать перчатки? Начать тесты? Взять себя в руки? Ужин? Да он смеётся!       Я возмущённо отступил, скрестив руки на груди.       — Я так не могу.       Том, кажется, не совсем понял, что я там «не могу», и замер с выжидающим выражением лица.       То есть сказал такое и вперёд — работать?       — Не могу так быстро переключаться… Не могу сфокусироваться на деле, когда внутри столько всего, — я невольно коснулся груди, погладив, будто унимая волнение и ещё тысячу чувств.       Казалось, что мне нужно прокричаться. Забраться куда-нибудь повыше, на Астрономическую башню, к примеру, и орать как идиот, коим я и являлся, по всей видимости.        — Вот и отлично, что не можешь. Тебе уже не страшно, — заявил он и совершенно спокойно направился к другому концу подиума, резко развернувшись ко мне лицом. — Действуй.       Действовать? Он что, меня не слышал?       Обиженно насупившись, я машинально взмахнул палочкой:       — Вердимиллиус!       Столпы зелёных искр ринулись к Тому, впечатались в слабо блеснувшее щитовое поле, и… то лопнуло. Точнее, отразило заклинание — вот это хорошо! — а ещё отразило и самого Тома, отбросив его назад, к стене, — а вот уже не очень. Сами перчатки, которые в момент отражения соскользнули с его рук, зависли в воздухе, будто увядшие цветы, махнули в непонятном жесте, а затем резко упали на пол и задымились.       Минус один образец.       Какое-то противоречие. Неисправимое, раз задымились. Возможно, неправильно сработала комбинация рун накопления, и сила броска разделилась надвое: одна внутрь, вторая — наружу.         Делая мысленные пометки, я усмехнулся.       Всё же работа — лучшее отвлечение от всех… жизненных и любовных потрясений.       Тем временем Том не кряхтел, поднимаясь, и не валялся у стены, как я ожидал — он… завис в воздухе? Завис и ошарашенно косился на перчатки. Видимо, я хоть чем-то смог его настолько поразить, а это было удивительно приятно, но… гм.       Чёрт.       Что ж, пусть легилименты опасны, но и артефакторы — тоже. Теперь он это тоже знает.