(Look) What You've Done

− Ты в порядке? – спрашивает он у Сацуки, когда они поднимаются на восьмой этаж полицейского госпиталя. Та поднимает взгляд: − Наверное… Не знаю… Почему я вообще о нем беспокоюсь?! – ее голос звучит чуть выше, чем обычно. Хотел бы Тайга знать ответ, тогда бы он смог разрешить этот вопрос и для себя. К утру лейтенант Авамори выяснила, где лечился Аомине. Тайга не собирался рассказывать о его ранении Сацуки, но та пришла одолжить немного кофе и спросила, почему он так жутко выглядит. Вот Тайга и проболтался. А потом она настояла, чтоб пойти в больницу вместе. "Из-за него одно сплошное расстройство", − думает Тайга, поглядывая на напряженную Сацуки. Она обычно тщательно собирает волосы, потому что малыш обожает дергать за выбившиеся пряди, но сегодня они лежат на плечах мягкой волной, как в средней школе. Но сейчас не до воспоминаний. Тайгу гложет совесть. Он не суеверен, но дурацкая мысль, что своим пожеланием смерти он накликал беду, никак не выходит из головы. Лифт тренькает, возвещая, что они приехали, и Тайга с Сацуки выходят в коридор, пропахший антисептиками и дрянным кофе. − Мы пришли навестить пациента. Его зовут Аомине Дайки, и нам сказали, что к нему пускают посетителей, − обращается Тайга к дежурной медсестре. Строгая молодая женщина окидывает их подозрительным взглядом: − Фамилии? Тайга называет, размышляя, обычная ли практика для японских больниц – спрашивать об этом посещающих, или так делают потому, что Аомине служит в полиции. Ему не раз приходилось бывать в таких местах, – если занимаешься спортом, травм не избежать, − но на стационар он ни разу не попадал, а навещать приходил только Рико после рождения Сеичи. Правда, то была частная клиника. − Простите, вас нет в списке, − говорит медсестра. – Мне очень жаль, но я не могу пропустить вас. − В списке? Наверное, Тайга выглядит настолько сбитым с толку, что она смягчается до пояснений: − Департамент полиции не хочет, чтобы господина Аомине беспокоили журналисты, поэтому к нему допускают только по заранее утвержденному списку. − Они не журналисты, − говорит какая-то женщина, подходя к стойке. – Это друзья семьи. Можете добавить их в список, я предупрежу инспектора Ишизаки. Она высокая и эффектная. Мать Аомине. Тайга раньше с ней не встречался, но у нее те же скулы и та же смуглая кожа, как у сына. Те же темно-синие глаза, только взгляд намного мягче. Интересно, смотрел ли Аомине на кого-нибудь с такой теплотой? − Сацуки, здравствуй, столько времени прошло… − говорит она, сжимая в руке большой стакан исходящего паром кофе. Очевидно, мама Аомине рада ее видеть. – Жаль только, что нам пришлось встретиться при таких обстоятельствах. − Тетя… − у Сацуки дрожат губы. – С ним все…? − Все будет хорошо, − быстро отвечает та. – Одно сквозное ранение, и еще две пули хирурги достали без особых проблем. Жизненно важные органы не задеты, он отделался всего лишь раздробленной ключицей. − Р-раздробленной? – Сацуки бледнеет до синевы. − Это не так плохо, как звучит. − Мать Аомине оглядывается: − Сейчас его должны были разбудить для обхода. Хотите зайти и поздороваться, пока не пришел врач? − Мне… мне нужно отойти, − бормочет Сацуки. – Я скоро вернусь. Она быстро удаляется по направлению к женскому туалету. Тайга пребывает в растерянности. Что делать? Он толком не знает, чего ожидал. Ему представлялась комната, набитая медицинским оборудованием, а на кровати Аомине, опутанный проводами и подключенный к бесчисленным попискивающим датчикам и мониторам, но на практике все оказалось совсем не так. Но, конечно же, тут должны быть члены его семьи. Странно, как еще охрану не поставили: перестрелка, получившая широкую огласку – такое редкость даже для Токио. Естественно, что они беспокоятся о журналистах. − А вы с Даем… близки? – спрашивает мама Аомине. − Я? Нет, что вы… Нет. Она прикрывает рот ладонью, а стакан в другой руке дергается так сильно, что Тайга опасается, как бы она не разлила кофе. − Простите за бестактность, я не хотела вас смутить. Тайга делает жест, означающий, что не стоит беспокоиться, но понимает, что она извиняется не за ошибку, а только за то, что поставила его в неловкое положение. Спорить нет желания, особенно в такой ситуации. Нет ничего страшного в том, что его примут за парня Аомине, просто интересно, почему она так уверенно это сказала. − Он рассказал вам…? Печально улыбнувшись, она отрицательно качает головой: − Нет, Дай на такие темы не распространяется. Просто, когда он был младше, то держал в ящике рамку с вашей фотографией, только ее и забрал, когда мы переезжали. Я сразу вас узнала. − С моей фотографией? – Тайга удивляется, где вообще Аомине мог раздобыть его фото. − Его отец, он… м-м… − она замолкает, отпивает кофе и морщится. – Простите. Не знаю, что принято говорить в таких случаях. Пожалуйста, позаботьтесь о моем сыне. − Извините, что пришлось меня ждать, − говорит подошедшая Сацуки. Она собрала волосы в хвост, а лицо осталось слегка влажным, видимо, умывалась. Мама Аомине смотрит на него с заговорщическим видом, что немедленно вызывает у Тайги желание провалиться сквозь землю от стыда. Кивнув дежурной, она ведет их в палату. Стены коридора выкрашены в темно-синий цвет, и он переводит взгляд на сверкающий чистотой коричневый линолеум. Почти все двери закрыты, но таблички указывают, что по левую сторону идут общие палаты, а по правую – частные. Радует уже то, что это точно не отделение интенсивной терапии. − Ой, их еще нет, − мама Аомине заглядывает в одну из одиночных палат. − Пойду узнаю, почему задерживается врач. Извините, пожалуйста. Сацуки решительно направляется вперед, потом оглядывается: − Ты идешь? − Да, сейчас. Теперь, когда он знает, что с Аомине будет все в порядке, Тайга вдруг понимает, насколько устал. Адреналин не давал уснуть всю ночь, и сейчас, когда напряжение ушло, он чувствует себя так, будто бредет под водой. В конце концов Сацуки берет его за руку и заводит в палату. Аомине кажется слишком большим для больничной кровати. Нет ни арсенала пищащих приборов, ни кучи трубок, под белоснежной простыней спит обычный пациент в стандартной зеленой хламиде. Если бы рядом не стояли кардиомонитор и капельница, то можно было бы подумать, что Аомине просто решил вздремнуть. Потом Тайга замечает на тумбочке открытый блокнот. Поперек страницы написан номер его мобильного, цифры все вкривь и вкось. Легко представляется, как прошлой ночью Аомине записывал его в тусклом свете ночника. Рядом с блокнотом лежит телефон Аомине, а к нему прицеплен брелок: миниатюрная сине-желтая майка "Вспышек", на которой нарисован игровой номер Тайги. Вокруг сердца сжимается невидимый кулак. − Как глупо он выглядит, − Сацуки не сводит с Аомине глаз. – Почему я больше не могу на него злиться? − Думаю, мы с тобой никогда не ненавидели его по-настоящему, − бездумно говорит Тайга. И только потом понимает, что прав. Говорят, что грань между любовью и ненавистью тонка, но, вероятно, она залегает глубже, чем те раны, которые Аомине им нанес. Да и если бы существовали только такие чувства, как любовь и ненависть, в мире бы не было места для прощения. Он ободряюще сжимает плечо Сацуки, и та слегка откидывается на его руку, продолжая смотреть на Аомине. Тайга недоумевает, почему так долго не мог понять, что его чувства к Аомине не исчезли, они просто переросли в нечто большее. Его гордость была удовлетворена, когда Аомине умолял об одной-единственной ночи, а потом он десятикратно потешил свое самолюбие, когда после секса ушел, не попрощавшись. Так почему же он отрицает свои чувства? Если бы пули пошли по другой траектории, если бы они сейчас стояли на могиле Аомине? Ему тяжело даже попытаться это представить, при одной мысли все внутри переворачивается от боли. Аомине моргает спросонья, и датчик сердечного ритма начинает попискивать чуть чаще. − А, это вы, ребята, − бормочет он. − Идиот! – восклицает Сацуки. Ее плечо мелко вздрагивает под пальцами Тайги. – Вам что, бронежилеты не выдают? Что вы за полиция такая дурацкая?! − Это Токио, а не Нью-Йорк какой-нибудь, дурочка. − Но тебя все-таки подстрелили, разве нет? – говорит Тайга. − Не то чтобы я бегал по улицам и умолял прохожих разрядить в меня всю обойму, − парирует Аомине. − Мне очень жаль, но визит придется сократить, − говорит миниатюрная женщина, заходя в палату. У нее на шее висит бейдж с докторским удостоверением. – Мы забираем пациента на процедуры. Это займет примерно час, вы можете подождать или зайти после обеда. − Мы, пожалуй, пойдем, − Сацуки вытаскивает Тайгу в коридор и щупает лоб: − Ужасно выглядишь. Домой поедем на такси. − Домой?! – кажется, маму Аомине тоже выдворили из палаты, и теперь она смотрит на них с выражением полнейшего шока. – Сацуки, так вы двое… − Соседи, − уточняет Тайга. − Мы живем напротив, − напряженно поясняет Сацуки. Мать Аомине слегка хмурится, потом спрашивает у нее: − Ты еще придешь? − Только если вы пообещаете не говорить родителям, что видели меня, − отвечает та. − Но они очень по тебе скучают. Думаю, твоя мама… − Простите, тетя, но нам пора. – Сацуки тянет Тайгу к выходу: − Пойдем отсюда, пока тебе тоже не понадобилась госпитализация. − Оставайся и поговори с госпожой Аомине, − вздыхает он. – Я сам доберусь. Все в порядке, просто устал. Сацуки смотрит на него с подозрением: − Уверен? Тайга кивает. Он видит, как ей хочется остаться и поговорить с этой женщиной. Черт, возможно, Сацуки хочется, чтоб ее уговорили снова встретиться с родителями. Трудно определить когда, но он научился различать эмоции Сацуки почти так же хорошо, как это делает Рико. Они много общаются, живут бок о бок, а в таких обстоятельствах рано или поздно начинаешь чувствовать другого человека.