Живожор-ухажёр

Это просто бесстыдно и бесчестно - бесчестно — быть настолько подтянутым, ловким, сильным и умелым! Настолько умным, красивым, совершенным... Настолько даже с виду вкусным. Ричард раз за разом, перед сном, представляет, как долго-долго причесывает Эстебану волосы, смотря в его тускнеющие, мягкие глаза, перед тем, как одним движением сорвать скальп, обнажая кость и вылизывать её от остатков крови, изредка надкусывая, намечая ровную линию обрыва на черепе, чтобы мягко поддев когтем, обнажить самое вкусное, лакомое, любимое. Может быть, в силу памяти, первого опыта, но Ричард обожает мозги. Ему нравится их текстура, чуточку жевательная, нежная и сочная, точно у испробованного в самом детстве фруктового мармелада. Нравится сам способ добычи, когда нужно быть бережным во время охоты, чтобы не повредить голову, и позднее, добираясь. Нравится вкус и процесс смакования, кропотливый и почти интимный, от первого до последнего момента, когда его язык выскабливает чужой черепе изнутри, нежно подбирая последние ошмёточки. У Эстебана, он знает точно, должен быть очень вкусный мозг. Молодой, плотный, полнотелый. У Ричарда пальцы сами собой тянутся к его голове, погладить, пощупать, лизнуть на пробу. Окделл, правда, поступал так всего пару раз, пробуя языком мозг напрямую, через уши или другие отверстия - вкусно, но неудобно, мозг в кашу смешивается, теряя текстуру. Потом можно выпить, конечно, тоже вкусно, но вопят они при этом... этом… невыносимо. Он предвкушает тот миг, когда они останутся с Эстебаном наедине, и он сможет попробовать своевольного гордого маркиза на вкус. Видит Создатель, тот достаточно раз привлекал его внимание, задевая и оскорбляя, подкалывая и увлекая каждым словом и взглядом, буквально напрашиваясь на трёпку или нечто большее. Ему хочется, ему так хочется, прижать того к стене, прильнуть, плотно-плотно, так, что чужой пульс будет ощутим собственной, прозрачно-тонкой, чуткой кожей, так, что Эстебан изумленно выдохнет, горячо и коротко, и зрачки в его глазах начнут менять размер от целого сонма чувств... Колиньяр действительно особенная добыча. Ни с кем другим Ричард не испытывал такого трепета и предвкушения, как с ним. Может быть, потому что никто другой им не был, не был таким, как он? Ричард прикусывает собственные костяшки, когда он думает об этом. Эстебан… отличается, определённо. И то человеческое, что в нём осталось, подсказывает Окделлу, что дело не в особом вкусе его плоти, не только. Однако, сколько бы раз он об этом не думал, разгадать не получается. Как не получается, при всём желании, оставить на Колиньяре взгляд подольше. Тот соскальзывает, раз за разом останавливаясь на другом унаре. Валентин, тонкий и хрупкий, слишком тонкий и хрупкий, чтобы быть вкусным, раз за разом притягивает его. Не собой, нет, еле уловимой, недоступной взору людском меткой, оставленной на нём. Окделл еле удерживается от оскала каждый раз, когда та оказывается слишком близко. И в итоге, не сдержавшись, стирает ту, заменяя своей. Валентин вздрагивает, вроде бы от дружеского объятья, но Ричард улыбается, успокаивая его. С Приддом он сдружился достаточно, чтобы не изображать эмоции, а чувствовать их. И убить просто так не даст. Даже такой же твари, как он сам.

***

Луна в эту ночь зрелая, но не полная, увядающая, не его. Ричард вскакивает с кровати, чуть не прорезая когтями простынь. Кости зябко вибрируют от чужого Зова, и Ричард, спешно раздевшись, оборачивается, плавно выскальзывая из окна. Оттолкнувшись от стены, прыгает, и, сорвавшись на бег при приземлении, скрывается среди деревьев, всё чётче ощущая, различая того, кто его зовёт. Озеро возникает перед ним внезапно, темно-ртутной каплей среди стволов. по глади, ровной, что зеркало, от центра идут круги, и Ричард, удобно выгнув колени задних лап назад, устраивается на прибрежном булыжнике, запустив в него когти для упора. Водяной пузырь размыкается ровно, прорезанный изнутри тонким когтем. Ричард шумно, от брызг, моргает, разглядывая тонко-звонкое, сизое, покрытое каплями и длинными прядями волос, существо. Тонкие губы размыкаются, открывая звук. - Вал... Ричард обрывает сам себя, едва ветер доносит усиливающийся запах. Нет, это не Валентин, потому что это существо живым не является, поэтому Ричард рычит: - Джассстин. Слово отдаётся натугой в горле. Его глотка не предназначена для светских бесед. Не то, чтобы Окделл об этом жалеет. Придд смеётся, подступая к нему ближе прямо по воде. Длинный, между змеиным и рыбьим хвост с острым гребнем плавно ведёт по глади, посылая змеек в стороны. - Так-так, кто же здесь у нас? О, можешь не стараться с людской речью. Смерть говорит на всех языках. Ричард покачал головой, но выдохнул рыком: - Ты действительно собираешься убить собственного брата? - Убить? О нет... - снова снова рассмеялся тот, поглаживая поднявшиеся в воздух по бокам от него волны. - Наоборот, я хочу помочь ему родиться. Стать тем, кем он является на самом деле. Ричард, вывернув руку, почесал себя за ухом и кивнул. Кажется, он помнил. Джастин не являлся закатной тварью или кем-то схожим. Просто в момент его смерти, кровь взяла своё, преобразовав его, но слишком поздно. И живым он уже не был, но и мертвым полностью сам стать не мог. Без чужой помощи. Не передав свою силу кому-то ещё. - Он — моя кровь, моя родня, моя стая. Но я - уже нет. Ричард снова кивнул и уточнил: - Что мешает? - В Лаик и без меня много мертвецов. А это... требует время. Ричард снова моргнул, а после спросил: - До утра хватит? Джастин удивленно моргнул в ответ изумрудными лунами глаз. - Вполне.

***

Притащить Валентина к озеру было проще, чем казалось. Тот, конечно, испугался, проснувшись в лапах твари, но увидев, с какой скоростью они несутся, сам в него вцепился, чтобы не упасть. А едва они оказались в лесу, тот и вовсе замер, завороженный. Ричард аккуратно уложил Валентина на тот же валун, на котором ранее сидел сам, отступая в сторону, любопытно смотря. Странно, что ни говори, в них обоих проявилось божественное наследие. О, Ричард знал, отлично знал, что это не проклятие или наказание, наложенное Создателем за грехи, а один из его даров. Каждый из Четверых имел четыре лика. И тот, в котором он находился ныне, скорее всего соответствовал Зиме и Полуночи, самый жесткий и опасный. Но при том - и самый живучий. Ведь если им не давали то, что им причиталось по праву, проще и быстрее всего забрать это самому. - Я вернусь за ним к утру... Певчий. - прислушавшись к зову, ставшего на диво мелодичным, произнёс Ричард, собираясь уйти поглубже в чащу, там, где звуки стихнут и можно будет подремать. До утра их всё равно никто не хватится, двери закрыты изнутри. Джастин, уже бережно обнимавший брата, рассмеялся ему вслед, произнося: - Мы будем ждать тебя... тебя… Живожор. Ричард снова почесал ухо и кивнул. А что, ему нравилось. Кратко, четко. По существу.

***

О том, что всё закончилось, Ричард узнал по том, как изменилась песня, став мощнее и звонче, строже и опаснее. Смертоноснее. Когда же он прибыл к озеру, на нём был один Валентин, даже в образе мокрого насквозь Певчего возмутительно кудрявый. Ричард фыркнул, оглядывая покрытого серебристой чешуей Спрута, первым протягивая ему лапу. Тот, непривычно, вразнобой моргнув четырьмя зелеными, как морская волна в бурю и сияющие гнилушки одновременно глазами, недоуменно посмотрел на дружелюбно протянутую к нему лапу, но схватился за неё, тут же рывком забираясь на самого Ричарда, и зашипел, схватившись за острое ухо, шипя: - В Лаик, Окделл. И только посмей оставить меня без ответов! Покусаю! Ричард фыркнул, хотел было сказать, что отравится, но вспомнив, с кем имеет дело, решил, что риск отравиться при укусе с любой стороны, выше именно у него.

***

Стряхнув водяного со своей спины уже на полу в его комнате, Ричард помог Придду принять урожденный, людской облик, и, как мог, ответил на его вопросы. Их было множество, больше, чем Ричард задавался сам в своё время, и в силу их разницы, на многие же Окделл ответить не мог, но, как умел, успокоил. К побудке Валентин походил на человека даже больше, чем обычно, "сорвавшись" только на завтраке - слишком близко подошёл со спины к другому унару, вдыхая запах кожи. Для других почти незаметно, но не для Ричарда. Он аккуратно, слишком быстро для человеческого глаза, пихает его локтём в бок, усаживая рядом с собой, шумно ставя миску с кашей ближе. Валентин смотрит на так вкусно пахнущего Колиньяра напротив, на кашу, и его лицо преображается под почти детской обидой. Чуть позже, когда им выдаётся возможность поболтать наедине, Ричард, сменив зубы на клыки, уточняет: - Не смей. Я его первым приметил. И пометил тоже, в три ряда, так, что даже люди косятся на Эстебана настороженно. Ещё не чуют, но ощущают. Валентин пренебрежительно фыркает, тут же бледнея. Воспитание борется в нём с природой, но Окделл знает, что как только они придут к союзу, даже совесть и человеколюбие будут перед ними бессильны. - А что ж тогда... - Не гадь там, где живёшь. Это даже ызаргам известно. Валентин кивает, шевеля губами. Ричард не слышит, но ощущает нечто, и морщится, предупреждая: - С этим тоже осторожнее. - С чем? - С Арно. И с собой — ты сейчас что младенец, никакого контроля. Сведёшь его голосом с ума и даже не заметишь. Валентин бледнеет так, что становится светлее, чем Певчий под лунным светом. И судорожно кивает кудрявой головой. Следующие несколько дней, Придд ведёт себя холоднее, чем даже в первые дни.

***

Он не выдерживает, после Галереи срываясь к Эстебану, едва дождавшись того, что остальные заснут. Ему бояться выходцев было смешно, но и страха не было. Только злое, ревнивое чувство, когда мертвецы попытались забрать его. Хоть и не добычу, а друзей, но всё же, природа требовала, чтобы он не только их прогнал, как и поступил, но и заново установил границы своей собственности. Для чего и пробрался в келью Колиньяра. Эстебан спал, как и положено настоящему будущему военному гению - так крепко, что даже не шевельнулся, когда над ним, аккуратно обнимая бёдра лапами, нависла огромная когтистая тварь, беззвучно наклоняясь к самому лицу, жадно вдыхая носом его запах. Ричард еле успел подхватить языком слюну, до того, как она капнула на его кожу. Юношеская грудь мерно поднималась, а он всё не мог избавиться от видения, как плавно, одним долгим движением, вылизывает его рёбра, смакуя. Он долго, долго разглядывает чужое лицо и тело, теплое, живое, мягкое. Беззащитное. И всё же не может себя сдержать. Язык, самым кончиком, ведёт от ключичной ямки, солоно-сладкой, точно томленное в ночь молоко, по головке левой ключицы, обводя. По черточке боковой мышцы на шее, призывно вздутой и упругой и выше, обводя кромку челюсти, тихонько урча. Эстебан всё ещё крепко спит. Однако, это не мешает ему, по-детски сведя брови, одним движением вытащить из-под себя подушку и вмазать ей Ричарду по морде. Того, от неожиданности, так заносит, что он вспрыгивает на стену, машинально перебирается на потолок, задумчиво кося на то, как Эстебан, утихомирившись,но не проснувшись, вытирает лицо от слюны, потираясь о подушку, и поворачивается к Ричарду спиной. Потомок Лита поднимает упавшую от удивления челюсть лапой, поглаживая оной тонкий, еле ощутимый след от удара, ощущая странное, схожее с сытостью, но куда его эфемернее, тепло внутри.