***
В столице Ричарду нраавится. Очень. Так, что в особняке на улице Мимоз он уже настолько чувствует себя как дома, что Хуан, и прочие слуги изредка косятся на довольно урчащего мальчишку, притащенного соберано из очередной прихоти. Алве на него начхать, остальным - тоже, и Ричард, в основном предоставлен сам себе, что днём, что ночью. Особенно ночью, когда рядом не вертится под копытами Баловника Наль-соглятадай. Ночью... проще. Не нужно скрываться, она и так скрывает всех их, людей и нелюдей, мертвых и живых. Ричард незаметным призраком, ещё одной тенью, обегает Олларию раз за разом, изучая, познавая, впитывая каждый запах, каждый отголосок, каждое ощущение. Знакомясь и узнавая. От желания вдосталь поохотится сводит лапы, но вбитые, буквально, матушкой уроки и правила в нём слишком сильны. Сначала - найти убежище и места для схрона запасов и остатков. Он, конечно, может, при желании, съесть человека целиком, вместе с одеждой и оружием, но... Это не доставит особой пользы и радости. С голодухи, конечно, явствами не брезгуют, однако, он пока не настолько голоден. Да и есть нечто в его природе от другой, полностью звериной формы, что радуется, закапывая вкусные, с частичками мясца, сладкие косточки поглубже, чтобы потом, вернувшись, вдосталь полакомиться ими снова. Наверное, нечто схожее, но в человеческой, раз за разом тянет его к особняку цивильного коменданта. Тот куда скромнее дома монсеньора, но у него есть чудесный вишнёвый сад, всё ещё упрямо цветущий. Ричард знает, что Эстебан уже успел пропитаться этим запахом всецело, так, что даже его кожа приобрела приятный, нежный ягодный привкус. Ем очень, очень хочется её попробовать, но... Ох, почему же снова, сейчас, когда он почти свободен и готов к охоте, снова возникает это "но"?***
Валентин всё ещё пытается вести себя разумно и взвешенно. Даже когда Ричард понимающе скалится во всю свою свою пасть, свисая с нижней части моста, под которым нежится, распеваясь и читая очередное письмо от Арно, Придд. Удачно, что резиденция графа Рокслей находится на берегу одного из каналов. Валентину без воды, не то, чтобы совсем плохо, но неуютно. Из Окделла выходит неплохой наставник и хороший, слишком хороший, охотник. Валентин про себя думает, что хорошо, что тот охотится на людей, а не на нелюдей - он не знает, хватит ли у него сил на борьбу с Живожором. Особенно с учётом того, что голос Певчего на него не действует. Твёрд и незыблем даже в этом. А Савиньяк, судя по всему, перенял от друга его упрямство, раз до сих пор обижен на то, что Валентин так резко оборвал с ним явное общение. При этом предложив, буквально вынудив на переписку, что в разлуке оказалась вариантом лучшим. И точно более здравым для рассудка, чем регулярные выслеживания Ричарда. Валентин не может не кривить губы, свивая хвост сердечком, когда видит, как против воли его морда раз за разом поворачивается в одну сторону. Ту самую, где среди прочих реет птичий флюгер рода Килеан.***
У графа Килеана ур Ломбаха есть по крайней мере одно достоинство: после очередного разноса, от кардинала ли, от кансильера ли, он не срывается на подчиненных. Его трясёт, бросает из красноты в бледность, но старается держать себя в руках, даже когда другие на это не сподабливаются. - Какого демона вы до сих пор его не поймали? Что делают хурии? Эстебан, лично наблюдавший, как господин инструктирует дознавателей, поджимает губы. С начала расследования на него было выделено три хурия. В итоге, двое пропали, судя по всему присоединившись к жертвам, а один, хоть и жив и здоров, но рассудок его омрачился - третьи сутки не выходит из храма, куда прибежал посреди ночи в состоянии, далёком от вменяемого. Людвиг, как может, объясняет, но слушать его не желают. Точно так, как он сам, не хотел, но выслушивал тех, кто пришёл в гарнизон сообщить о том, что люди пропали. Сейчас их семеро, если считать с простолюдинами, два хурия и два дворянина, бретер и мелкий личный виконт откуда-то из Варасты ближе к Кагете - даже Эстебану, собиравшему и изучавшему всю информацию о пропавших, было трудно запомнить зубодробительное название пожалованного Его Величеством пропавшему хутора. Был ещё третий, но он быстро нашёлся в сакоттном притоне. Это всё... слишком быстро, резко, нагло. Слишком ощутимо всеми ими, точно люди не пропали, а оказались обречены на участь, что куда хуже смерти. Под вечер, едва выбравшись из гарнизона, Людвиг устало отсылает его прочь, и Эстебан, столь же измотанный, прощается с ним кивком, заваливаясь в первый же прилично выглядящий трактир. У него нет сил на то, чтобы добраться до дома, чтобы вновь и вновь читать то, что люди успели собрать на эти проишествия или штудируя личную библиотеку графа и и архив в поисках схожего. Он не ел весь день, но голода не чувствует. Только огромное желание то ли уснуть, не просыпаясь, то ли напиться. Однако, для первого рано, а для второго он слишком ответственный. Но, подманив служанку, Эстебан узнаёт, что у них есть недурной тюрэгвиз, и он заказывает чарку настойки. Вместе с огромной кружкой крепкого шадди и плошкой мёда - иначе эту дрянь ему не выпить. Ничего, зато эта гадость точно приведёт его в чувство, позволив присоединится к патрульному отряду бодрым и полным сил. Однако, он едва успевает пригубить шадди после выпитой залпом чарки, как слышит, как кто-то присаживается рядом. Больше по рыжим волосам и характерной липучести, чем в лицо, узнаёт Константина. В лицо смотреть не хочется, но Манрик смотрит сам, возмутительно испуганными, жалобными глазами, ещё и трезвыми, не смотря на две бутылки "Проклятой крови" в руках - полупустую и целую. Эстебан моргает, молча отодвигая тару, освобождая место под вино. Пьют молча, разговаривая больше жестами и взглядами, чем словами. Колиньяр не знает, и знать не желает, что довело однокорытника до столь жалкого состояния, но уже не против его компании. Лишь когда, уже на полпути к конюшне, выйдя из трактира, наконец-то захмелевший и повеселевший Константин неловко, но настойчиво прижимает его к стене, лезет, дуя губы, Эстебан хмурится. Он знает о том, что красив, это очевидно и естественно. Знает, что он привлекает и женщин, и мужчин, как и его привлекают и те, и другие, однако, за Константином подобных порывов в свою сторону не замечал. И не то, чтобы одобряет их. Вина он пригубил лишь один бокал, больше цедя, и то, потому что жаль, что неплохая "Кровь" выдохнется. А после него и вовсе налегал на шадди, только подливая Манрику. Позвоночник пробивает стылостью внезапного, мертвенного испуга. Эстебан ловко выворачивается из чужой хватки, при этом придерживая выпивоху, не давая упасть от неожиданности, оглядываясь. Ощущение взгляда, исполненного звериной ярости, не исчезает, но притихает, точно смотрят не на него. Не прямо. Эстебан, уже осторожнее, помогает Константину, что-то виновато лепечущему, забраться на коня, следом забираясь на Гогана. Манрик, уже немного пришедший в себя и сконфуженный, отказывается от того, чтобы друг проводил его, скрываясь в сумраке. Сам Колиньяр прибывает к особняку цивильного коменданта вовремя, тот как раз выслушивает доклад очередной усиленной группы патруля. Эстебан, словно бы невзначай, пристраивает Гогана к остальным коням, но Людвиг, едва его заметив, дергает головой, указывая на дом. Колиняр поджимает губы, после очередного напутствия подступая ближе, чтобы уточнить, но граф не хочет ничего слушать, тащит его в дом за ворот, оставляя возле зеркала с подсвечником. Что у него, что у оруженосца, синяки под глазами - как у выходца. - Спать, Эстебан. Если и ты ещё пропадёшь, твой отец весь город осудит. С этим спорить трудно. У Жоан-Эразма… слишком развит отцовский инстинкт. Поэтому, Эстебан снова кивает, механически, бездумно, добирается до собственной комнаты, и, даже толком не раздевшись, засыпает без снов. Он пробуждается от испуганного, долгого вопля. Эстебан, толком глаз не распахнув, следует за звуком, и, растолкав толпу набежавших слуг, с клинком наголо, замирает. Больше по рыжим волосам, чем по чему-то ещё, чем по вырванным и бережно лежащим рядом глазам, чем по изуродованному лицу со срезанными щеками и вырванным языком, узнавая Константина. Вернее, его голову, подкинутую на порог особняка.