***
Оставшиеся до среды дни Изуку доживает на анонимных шоколадках и коллекционных фигурках Всемогущего, появляющихся по утрам на его рабочем месте. Причастность Кацуки доказать к этому невозможно, и Изуку просто искренне радуется этим неожиданным подаркам. На самом деле их может подкидывать к нему на стол кто угодно — когда он приходит в агентство, там уже и Урарака, и Киришима, и еще с полдюжины человек. Но вот сообщения, которые приходят в обед или под вечер ему в мессенджер, совершенно точно принадлежат Кацуки. «Ты не сдох там еще, мазохист несчастный?» «Деку, кинь-ка фотку» «Да нахуй мне твое селфи?» Изуку впервые в жизни фотографируется в раздевалке. Наверное, у всех парней есть такие фото в одном нижнем белье или вовсе без него, но Изуку не может сдержать румянец, рассматривая свое обнаженное отражение. Черт, что он только делает? «Ну, норм. У тебя ни на что аллергии нет?» Изуку надеется, что этот вопрос связан с едой. С ее обычным применением. Мысль шальная и стыдная. «На цитрусовые в больших количествах» «Недоразумение ебаное» Нормальный человек бы на это обиделся. Изуку перечитывает и не может перестать улыбаться.***
Вечером среды он приезжает в номер уже после работы, безбожно опаздывая. Последний вызов занял куда больше времени, чем ожидалось, поэтому в двери Золотого Дракона Изуку заходит уже затемно. Предвкушение горячит кровь в его венах, и он едва помнит о терпеливости и правилах приличия, обменивая серебряный пригласительный на ключ-карту. Лифт приходится ждать так долго, что Изуку едва сдерживается, чтобы не включить причуду и не подняться бегом по лестнице. Кацуки, вопреки обыкновению, ждет его в номере. Как и в первую их встречу, он сидит в кресле, закинув ноги на низкий журнальный столик и лениво листает какой-то журнал. — Каччан, прости, — скороговоркой извиняется Изуку. — Я… Кацуки жестом приказывает ему заткнуться. Изуку поспешно кивает несколько раз. Нужно скорее избавиться от одежды. Изуку постоянно нарушает его приказ появляться уже без нее, и сегодня Изуку почему-то очень хочет быть для Кацуки достаточно хорошим. — Занятное у тебя нынче настроение, — усмехается Кацуки, не сводя с Изуку внимательного, чуть прищуренного взгляда. Изуку от его голоса прошибает дрожь и предательски сводит в паху. Он поспешно подходит к Кацуки, опускается на колени возле его ног, но вопреки правилам жадно всматривается в его лицо. Кацуки как всегда в маске, придающей ему это исключительное сходство с Динамитом, Изуку хочется ее снять, осторожно коснуться и стянуть, чтобы снова полюбоваться на правильные, чуть грубые черты. Он смотрит на губы, которые никогда еще не удавалось поцеловать. Он так воодушевленно ждет хоть какого-то приказа, что в ушах начинает звенеть, а во рту становится сухо. Кацуки протягивает руку к его подбородку, и Изуку торопится прикоснуться к ней губами или лизнуть, за что получает короткую, отрезвляющую пощечину: — Нельзя, — но пальцы Кацуки тут же оглаживают его челюсть спокойно, почти ласково, и Изуку замирает без разочарования. Принимать эти размеренные, почти невесомые прикосновения — отдельное удовольствие. Изуку просто отдает инициативу и покорно ждет, пока ладонь Кацуки очерчивает его подбородок, проходится по шее и гладит ключицы. Он берет с журнального столика широкий ошейник из мягкой кожи, застегивает его на шее Изуку, запуская сонм возбужденных мурашек по его телу. Потом пальцы Кацуки ласково возвращаются к его нижней челюсти, сжимают осторожно, но сильно, вынуждая открыть рот. Изуку млеет от ощущения, как хорошо у него получается выполнить эту команду. Он очень ждет, что это для минета, но через секунду его губы обхватывают твердый пластиковый шарик кляпа, а застежка неприятно щелкает на затылке. Изуку вздрагивает, пытается отдернуть голову, но Кацуки легко удерживает его рядом: — Нельзя, — Изуку отчаянно мычит, не зная, сопротивляться или бежать. — Ты мой, Деку. Помнишь? Сердце у Изуку бьется как бешеное. Его прошибает холодный пот, дышать тяжело то ли от ужаса, то ли из-за кляпа, он вцепляется в запястья Кацуки, безмолвно умоляя о свободе. Мышцы спины фантомно схватывает судорогой, и он никак не может пошевелиться. Кацуки дает ему побыть несколько секунд в этой неподвижности, а потом запускает руку в волосы, тянет назад, заставляя откинуть голову: — Молодец, Деку, — его горячее дыхание опаляет шею Изуку. — Доверяй мне. Я лучше знаю, что с тобой делать. Изуку пытается что-то ответить, но получается как-то совсем жалобно. Но губы Кацуки впервые касаются его так: прокладывают дорожку легких поцелуев от уха к ключице, и Изуку теряет волю. Страх разрывает его физически, сражаясь с возбуждением, что тоже заявляет права на его тело, и Изуку бессильно закрывает глаза, отдаваясь на милость Кацуки. Этот вечер похож на галлюцинацию, из которой Изуку боится исчезнуть и которую ему точно будет стыдно вспоминать. Неожиданно, но Кацуки сегодня с ним скорее ласков, и Изуку порой даже кажется в его взгляде какое-то неуловимое любование, которое Изуку совсем не хочется обманывать. Но то, что Кацуки делает с ним, выкручивает его нервы до предела, его член сочится предъэякулятом, и только отсутствие прямой стимуляции позволяет Изуку не кончить раньше времени. Когда Кацуки, наконец, затаскивает его за ошейник на высокую кровать, Изуку уже вымыт и изнутри, и снаружи, насухо обсушен пушистым белым полотенцем и тщательно расчесан. Кажется, будто самому Кацуки доставляет какое-то удовольствие ухаживать за своим питомцем. Изуку неуклюже сглатывает слюну, которой из-за кляпа во рту чрезмерно много, и покорно ждет, лежа на спине и слегка разведя ноги. Он с легким сожалением смотрит, как Кацуки натягивает черные латексные перчатки. Его грубые пальцы с четко очерченными костяшками сглаживаются и становятся изящнее на вид. Изуку переключает внимание на губы Кацуки. На них застыла снисходительная, надменная ухмылка, и Изуку бессовестно думает, что сцеловать ее было бы кайфом. Он не отрывает взгляда, пока Кацуки достает какую-то круглую баночку, из которой, стоит только снять крышку, сладко пахнет шоколадом и ванилью. Внутри, видимо, какое-то масло, оно тает на обтянутых латексом пальцах Кацуки и приятно ощущается разгоряченной после ванны кожей. Изуку не сдерживает стона. Его тело всегда отвечает Кацуки с какой-то патологической готовностью, а сейчас вроде бы простого массажа достаточно, чтобы окончательно сломать его адекватность. Изуку прикрывает глаза, окунаясь в ощущения, и бездумно проводит языком по гладкому кляпу. Если еще и представить, что это не кляп, а член Кацуки, то получается совсем классно. И даже жаль, что он так мало входит в рот. — Умница, — Изуку едва не кончает от тона, с каким Кацуки смакует эту похвалу. — Дашь мне больше, а, Деку? Утвердительный стон сквозь кляп пробивается быстрее, чем Изуку успевает его осознать. Наверное, нормальный человек был бы смущен лежать вот так, упершись плечами в пружинистый матрац и приподняв задницу, но Изуку смирился с тем, что здесь он и нормальность две несовместимые вещи. Да и не нужно ему это. Потому что сейчас он в принципе уже не понимает, где находится и что происходит. Его разум занят только одним: не кончить без разрешения Кацуки. А сделать это ох как сложно — член Изуку, заключенный в пластиковую вибрирующую колбу, выстланную изнутри силиконом, уже доведен до предела чувствительности этими ритмичными сжатиями. Пока от шага за край Изуку спасают только пальцы Кацуки, постепенно растягивающие его задницу. Обычно на подготовку уходит меньше времени, но Изуку не хочет об этом думать. Он просто потерялся во времени и не видит смысла в том, чтобы найтись. — Эй, Деку, — вкрадчиво обращается к нему Кацуки. — Ты же порадуешь меня, а? Изуку елозит щекой по простыне, изображая кивок. — Подними руку, чтобы я видел твои пальцы, — стоит только выполнить эту просьбу, и руки Кацуки оставляют задницу Изуку в покое. — А теперь считай. Изуку не сразу понимает о чем речь, но быстро включается, когда Кацуки вставляет указательный палец в его анус. Расслабленные мышцы принимают его легко и безболезненно. Изуку тоже зажимает один палец. Второй палец Кацуки ощущается так же приятно, и, когда на третий Изуку не ловит ни тени дискомфорта, под позвоночником проскальзывает холодок опасения. Четыре —и пульс окончательно теряет ритм. Изуку вздрагивает всем телом, отчаянно мотает головой, и Кацуки чуть прикусывает кожу на его ягодице: — Ну тихо. Тихо, Деку. Дай мне больше. Изуку хочет потерять сознание, когда Кацуки трахает его горстью. Инстинкт самосохранения орет в голос, но возбуждение заглушает его, опаляет изнутри и рвет на части. Кацуки щелкает пультом управления, и поступательные движения мастурбатора становятся еще ощутимее. Изуку изо всех сил сжимает кляп зубами. Пальцы Кацуки задевают внутри столько чувствительных точек, о которых Изуку раньше не догадывался, что голова идет кругом. Он вцепляется руками в подушку, в простынь, в собственные волосы, безуспешно шарит по кровати в поисках хоть чего-то, за что можно было бы зацепиться, но бесполезно: его тело прошибают частые судороги удовольствия, в голове звон от собственных стонов и прямая взлетная в бесконечность. — Давай, Деку, не стесняйся, — разрешает Кацуки, и нет ничего лучшего по эту сторону Вселенной. Изуку послушно замирает, позволяя волне пламени и жара захватить его целиком. По всем мышцам одновременно прокатывает сладкая волна, скручивающая их в клубки, и тут же отпускает, словно лопнувшая леска. Изуку разлетается на осколки и сгорает в сверхновой.***
Утро для Изуку наступает только в районе обеда следующего дня, да и то, не приспичь ему до туалета, он бы спал и дальше. Тяжелые темные шторы задернуты, но сбоку пробивается тонкая полоска яркого света, и привычка днем быть на ногах берет верх над желанием понежиться в постели подольше. Он запускает день в номер и оглядывается по сторонам. Естественно, Кацуки здесь уже нет, но Изуку помнит, что уснул у него на коленях, укрытый легким одеялом. И спал совершенно безмятежно. Даже не проснулся, когда Кацуки перекладывал его на подушку. На журнальном столике обнаруживается записка, и Изуку с интересом разглядывает отрывистый, резкий почерк Кацуки. «Завтрак принесут в три. Я буду к семи, так что приведи себя в порядок к моему приходу». Изуку перечитывает несколько раз. Откуда Кацуки мог только знать, во сколько он проснется? На часах пятнадцать минут третьего и этих сорока пяти минут как раз достаточно, чтобы сходить в душ и тщательно вымыться. Под теплыми струями просыпается чувство голода, и к моменту, когда в дверь номера деликатно стучат, Изуку уже готов съесть все, что угодно. Чем угодно оказывается глазунья из трех яиц с беконом, жареными колбасками, горсткой коул-слоу и тостами, сдобренными сливочным маслом. На десерт пара панкейков с шоколадом и большой картонный стакан с апельсиновым соком с разноцветной трубочкой. Изуку чувствует себя ребенком, для которого рождество наступило где-то в июле. Внезапно, но очень здорово. Традиционный американский завтрак сытный и, как писали многие журналы, необходимый для подвигов (этому еще Всемогущий был абсолютным подтверждением). Изуку, правда, на подвиги сейчас не тянет. Наоборот, его снова начинает клонить в сон. Он сам не замечает как проваливается в сладкую дрему, и просыпается только в половину седьмого, когда солнце скатывается к горизонту и любопытно заглядывает в окно, щекоча его веснушчатое лицо своими лучами. Из ванной доносится шум воды, дверь шкафа чуть приоткрыта, в номере ощущается тонкий сладковатый аромат. Кацуки уже здесь.