***
До отряда Эрвин и Леви дошли молча. Леви шагал вперед, глядя вдаль и временами пиная траву носками ботинок. Оказавшись среди разведчиков, Эрвин стал кивать направо и налево, отвечая на приветствия проходящих мимо солдат. — Вон они, — дернул Леви острым подбородком в группку ребят у одной из стен замка. — Командующий отрядом Смит! — завидев его, воскликнула Руни, и Джерард с Томашем, расслабленно валявшиеся на траве, вскочили, вытягиваясь по струнке. — Всем доброе утро, — поздоровался Эрвин, глядя, как Леви становится в шеренгу отряда перед ним — хмурый, бледный, худой, но на удивление крепкий и сильный, со свитером, по-прежнему прилегающим к рельефным мышцам пресса. Остальные члены его личного, элитного, отряда выглядели куда более полными жизни: все трое — высокие, с загаром и румянцем на щеках, особенно — Джерард, с его накачанными руками, широкими плечами и богатырской грудью. — Какие-то новости, командующий? — спросил Томаш, теребя в зубах травинку. Опомнившись, он наспех попытался ее сплюнуть, но она прилипла к его губам. Не увенчанный успехом, плевок Томаша медленно и тягуче застыл в воздухе, а затем распластался на земле. — Ну ты даешь… — пробормотала Руни, чуть скривившись от отвращения. Такое же выражение лица было и у Джерарда. Однако Леви… Леви замер с выражением чистой, ничем не разбавленной брезгливости. — Просто сними ее с губы пальцами, черт возьми… — скривившись, пробормотал он. — Да-да! — закивал Томаш, цепляясь за травинку пальцами. — Простите, командующий. Это было… — Это бывает, — благосклонно отозвался Эрвин. — Я хотел обсудить с вами предстоящий костер разведкорпуса. Как вы знаете, он состоится в эту субботу. Командир Шадис передал организацию мероприятия в мои руки, поэтому мне, по цепочке, придется задействовать в качестве организаторов и вас. Я понимаю, что спектр ваших задач несколько отличается от остального разведкорпуса, и у вас насыщенная программа тренировок. Однако для костра расписание нужно расчистить. Все кивнули — все, отметил Эрвин, кроме Леви. «А он вообще знает о костре?» — Командир Шадис поручил еще две недели назад подготовку листовок младшим отрядам, он же донес информацию командующим отрядами о том, что на костре мы открыты небольшой культурной программе. Поэтому, если кто-то захочет сыграть для отряда песню или рассказать интересную историю, мы будем только рады. Однако список выступающих необходимо уточнить. Джерард, обратись за обновлениями списка к командующим отрядам. Он нужен мне к пяти вечера завтрашнего дня. Джерард кивнул: — Так точно. — Томаш, — продолжил Эрвин, — за тобой обсуждение меню на вечер с солдатами, которые лучше остальных зарекомендовали себя на кухне. Я жду от тебя информации по необходимым закупкам к полудню завтрашнего дня. — Есть. — Руни, за тобой планирование уличного пространства для проведения костра, просчет материалов, необходимых для его розжига, и рассадка. Жду план завтра в три. В четверг сможете взять людей и начать организовывать площадку, чтобы в субботу осталось только отправить солдат на свои места и разместить у скамеек еду. Не забудьте оставить место для выступающих. Возьми к себе в напарники Леви: познакомишь его с нашими обычаями и возможностями замка с новой стороны. — Так точно, — с готовностью откликнулась Руни и доброжелательно посмотрела в сторону Леви, которого идея провести время в обществе людей, судя по всему, мало прельстила. — Отлично. Тогда отставить тренировки и культорганизацией заняться шагом марш! — Есть! Когда все стали расходиться, Эрвин подозвал к себе Руни: — Руни, на минутку. — Да? — Скажи, пожалуйста, Леви в курсе, что такое костер и зачем это надо? Руни сдвинула брови: — Не могу сказать, командующий. Мы обсуждали его с парнями при Леви, он не задавал вопросов… Но, думаю, сегодня я введу его в курс дела во время работы. Можете положиться на меня. — Спасибо, Руни, — кивнул Эрвин: именно такой ответ он и ожидал услышать.***
Раздав поручения по организации костра, Эрвин вздохнул с некоторым облегчением: одним делом стало меньше. Вернувшись в кабинет, он рухнул на стул, взглянул на кипу бумаг: отчеты дописаны, а значит, настало время превратить наброски плана следующей экспедиции хотя бы в черновик. Эрвин поднял голову и посмотрел на карту местности за пределами стен, висевшую рядом с его столом. — Замок Хайн… Как же к тебе лучше подобраться? — задумчиво проговорил он, уткнулся подбородком в ладонь и стал блуждать взглядом по заштрихованной зеленым земле на бумаге. День потек своим чередом. Погруженный в работу, Эрвин пропустил обед и встал из-за стола только в шесть. В памяти всплыли первые годы его армейской службы: за столом он сидел только в столовой, все остальное время рассекал воздух на УПМ. Смит потянулся и с легкой тоской отметил, как хрустнула его шея. — Надо больше двигаться…. Надо больше тренироваться…. — пробормотал он, закрыл папку с черновым планом экспедиции, и в то же мгновение в дверь постучались. — Да? Дверь распахнулась, и в комнату порывисто шагнула высокая стройная фигура с растрёпанными светлыми волосами: — Ну, что ты здесь? — Магнус, — улыбнулся Эрвин: сдержать улыбку при виде старого друга было сложно. С Магнусом Эрвин был знаком еще со времен кадетского училища. Вместе они прошли огонь, воду и шипение крови титанов на зеленых плащах с крыльями свободы на спине. Во время одной из первых вылазок в начале службы, которая выпала на декабрь, Магнус отморозил себе мизинец левой ноги; спустя два года — мизинец правой. Спустя еще три потерял мизинец левой руки — отбивался от титана-недоростка ночью, упал с ним в овраг, тот ухватился за руку зубами и надкусил мизинец. По приезду в госпиталь срочно ампутировали, чтобы не дать инфекции распространяться дальше: палец начал гнить. — Боже, как же глупо-то! — сокрушался Магнус, глядя на свою девятирню. Он шутил: пока все пальцы не потеряет, точно будет жить. — Ты есть вообще сегодня собираешься, командир? — Магнус закрыл за собой дверь и плюхнулся в кресло напротив Эрвина. Его зеленые глаза из-под длинной густой челки лучились теплом, на светлой коже виднелись веснушки. — Да, просто заработался… Надо что-то украсть с кухни нам на вечер? — Все украдено! — заверил его Магнус. — Мике привез нам из столицы салями, Ханджи отыскала сыр с плесенью, а я… а я украл уйму хлеба и купил — купил, на минуточку! — фруктовых корзинок на десерт и орешков. Эрвин беззвучно засмеялся. — Я единственный, кто любит эти корзинки. — Глупости. Они всем нравятся. Просто ты заявил о любви к ним более… ммм… явственно. Эрвин покачал головой: время идет, Магнус не меняется. — Что там на ужин? Ты сам уже поел? — Еще нет. За тобой, родимым, пошел! Но Ханджи сказала, там свиные ребрышки и картошка. — Какая роскошь. — Еще бы. Кстати, ко мне подходил Джерард, спрашивал, буду ли я петь на костре. Это командир сказал тебе его пнуть, или командир пнул тебя, чтобы ты костром занимался? — Пнул меня. Эрвин вышел из-за стола, и они с Магнусом направились к двери. — Давно пора, — сказал Магнус, когда рука Эрвина легла на дверную ручку. — Ты свою задницу видел вообще? Такую только пинать и пинать. Эрвин покачал головой, выпуская Магнуса в коридор. Столовая разведкорпуса гудела. Собрались за едой, казались, просто все — на битком набитых скамейках разведчики жевали мясо, смеялись, спорили и бесперебойно толкались то влево, то вправо, пытаясь освободить пространство для все прибывающих товарищей. — Оживленно здесь! — прикрикнул Магнус, когда они с Эрвином встали в самый конец очереди за едой. — Ага, — отозвался тот и закрутил головой по сторонам, с высоты своего огромного роста пытаясь выследить собственный отряд. Как он и предполагал, за столом были все. Все, кроме Леви. Эрвин никогда не вспылял, но раздражение и злость были чувствами, которые посещали его гораздо чаще, чем кто-либо мог себе представить. Просто он привык все держать в себе, все обдумывать и всегда поступать рационально. Причинами тому были две вещи. Первая: Эрвин никогда и никому не хотел дарить ни удовольствия, ни преимущества тем, что выставлял бы истинные эмоции и переживания напоказ. Вторая: Эрвин не терпел траты энергии попусту, на вещи, которые, на самом деле, не заслуживали его внимания. Например, Эрвина частенько окружали идиоты — в тех же верхах правления Парадиза, которые состояли сплошь и рядом из сытых аристократов, чей мозг заплыл жиром. Но что толку на них злиться, когда те неспособны ни понять его замыслов, ни даже задать адекватных вопросов? К чему тратить на них свою энергию, посвящать обсасыванию их тупости время и мысли? Разве эти люди того стоят? Нет, конечно. Поэтому вызвать Эрвина на эмоции был способен только очень узкий круг людей — как правило, только те, с кем у него была личная связь. В отношении своих врагов Эрвин никогда не выказывал бурных чувств. Он выработал в себе умение отставлять их в сторону, чтобы как можно более трезво и точно просчитывать все ходы и совершать достойный следующий шаг, отражая удары и сметая к чертям собачьим чужую защиту. Редко бывало, чтобы кому-то удавалось его взбесить. Но внезапно — совершенно внезапно, из ниоткуда, просто из воздуха — Эрвин, вновь не увидев в столовой Леви, почувствовал себя слегка разозленным. «Какого черта он себе думает?» — загорелось ярко-красным в мозгу Смита, и он с раздражением сдвинул брови. — Что? Что такое? — Магнус, знавший его больше двенадцати лет, моментально уловил в друге перемену. Эрвин сделал глубокий вдох, выдохнул — уже спокойнее, а потом удивился сам себе: и правда, что такое? Что это с ним? Почему он так разозлился на Леви? Нет, не правильно. Почему он вообще эмоционально среагировал на то, что другой, чужой ему человек, просто новый солдат не поел? «Потому что он не просто солдат! — с вернувшимся раздражением подумал Эрвин, отвечая сам себе. — Потому что у меня на него большие планы, и мне от него нужна его сила. А какая будет сила, если он морит себя голодом?!» Но другой, невозмутимо спокойный Эрвин, Эрвин-высший-разум, сидевший на его плече и в роли ангела, и в роли демона, возразил: «Он ведь тебе ответил днем, что с ним все в порядке. Что он готов выполнить любой твой приказ. Скажи тебе так кто-то другой, ты бы поверил на слово и забыл. Леви ты вроде как собрался доверять. Так почему взбеленился? Не веришь его словам все-таки? Или хочешь его проконтролировать по какой-то другой причине?» — Заботливый ты командующий отрядом, Эрвин, — рука Магнуса легла на его плечо, и Эрвин вернулся в свое тело, стремительно оглушаемый сотнями голосов и смехом. — Не сводишь глаз с отряда, вечно проверяешь, чем они заняты. Я вот со своими ребятами что-то не могу контакт найти… — Совет хочешь? — Эрвин медленно повернул к нему голову, затыкая высший разум. — Давай, — легкомысленно согласился Магнус, кивая. Эрвин наклонился к самому его уху. Мимоходом заметил, как встрепенулся Магнус, как шея покрылась мурашками от его дыхания. Про себя усмехнувшись, Эрвин прошептал: — Надо больше стараться, Магнус. И меньше думать о том, кого завалить в койку следующим. Магнус прыснул. Вытянулся вперед и жадно зашептал Эрвину на ухо, давая своему голосу затеряться в гуле других таких же: — Я тебя завалить в койку снова уже года три как хочу. А ты, дурак, не даешься. Эрвин резко выпрямился. Посмотрел в пытливые, озорные, наглые глаза Магнуса спокойными голубыми: — Ну и кто из нас дурак? Магнус прикусил губу. И Эрвин понял, что только сильнее распалил того, к кому в юности и ранней молодости пылал невероятной страстью. Они взяли еду и направились к своему столу. Ханджи с Мике уже вовсю уплетали ребрышки. — Приятного аппетита, друзья-я-я-я! — плюхаясь на скамейку, объявил Магнус. — Шпашибо, Магнуш! — с набитым ртом проговорила Ханджи, а потом бросила короткий, но очень внимательный взгляд на Эрвина. — Эрвин? — Мике глянул на Смита. — Все в порядке? Эрвин про себя только усмехнулся: скажи мне, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты, верно?.. — Да. Мелочи жизни. — Как костер? — спросил Мике. — Давайте не о работе, — покачал головой Эрвин. — Эрвин — и не хочет говорить о работе? — делано изумился Магнус. — Я согласна с Эрвином, я тоже не хочу. Мозг кипит! Я за сплетни и грязные шуточки. Например, твои, — и Ханджи подмигнула Мике. Мике засмеялся: — Щас как доедим, Ханджи… Как откроем херес Эрвина… Вот тогда держись. — Ну, понеслось… — пробормотал Эрвин.***
… — Ну а я и говорю: «Девушка, вы не могли бы встать сзади?» А она мне отвечает: «Так у вас сзади уже кто-то есть!» — и Мике, лежащий на полу у камина со стаканом в руке, захохотал, опуская пылающее от жара алкоголя и огня лицо к прохладному камню, едва прикрытому ковром. Ханджи и Магнус тоже зашлись в хохоте, так и покатываясь с историй о любовных похождений Мике в столице. Все четверо были тысячу лет знакомы, прошли вместе многое, и такие рассказы были у них в порядке вещей. Если кто-то не хотел рассказывать личного — значит, не хотел, но вот слушать… слушать приходилось всем. Эрвин подавил в себе глубокий вдох, подумав, что грампластинка, которую принес Мике в подарок из столицы, уже тоже порядком начинает действовать на нервы. — Что ты такой душный! — гаркнул на него Мике, от которого этот тайный вдох, впрочем, не укрылся. — Откройте окно, лейтенанту плохо! Эрвин беззвучно засмеялся. — Я надеялся, что ты немного… прибережешь подробности. Для себя. — Ну ты что! Я же не эгоист! Кстати, об эгоистах — Магнус, орешки свои доставай! Ханджи, набравшая полный рот хереса, от смеха стремительным фонтаном выплеснула его обратно в стакан, засмеялась и подавилась остатками алкоголя, зайдясь в кашле. Эрвин, сидевший рядом, протянул к ней руку, осторожно хлопая по спине. — Ну ты и пошлячка, Ханджи! — протянул Мике. — Ну, конечно! — скривился Эрвин. Магнус покорно взял со стола рядом с диваном, на котором развалился, здоровенный пакет орехов и протянул его Мике. — Каждую пьянку Мике заканчивает тем, что валяется у камина, как пес, — изрек Магнус. — А каждое утро начинает со слов «Ханджи-са-а-ан, а у тебя есть мазь от воспалений в пояснице?» — коварно проговорила Зоэ. — Какие вы, однако, злопамятные люди! — Мике бросился орехом сначала в Ханджи, потом — в Магнуса. Ханджи захохотала, подобрала с дивана отскочившие от них с Магнусом орехи, забросила их в рот и вкусно захрустела. Эрвин с легкой полуулыбкой откинулся в кресле, сжав в правой руке стакан хереса. Он наблюдал за шутливо бранящимися друзьями, за блеском каминного огня в темно-карих глазах Ханджи с отливом пьяной вишни, за тем, как Магнус незадачливо чешет светлую голову, пытаясь вспомнить, чем же занимался весь день его отряд, за Мике, приглаживающем свои практически не растущие, но странно идущие ему усики. Было тепло, сыто, и Эрвина развезло — не столько из-за алкоголя, конечно же, сколько из-за расслабляющей атмосферы. Он тяжело выдохнул, вытягивая ноги: то, что доктор прописал. — Деда сейчас вырубит! — хохотнул Магнус. — Мы одного возраста, дурачье, — пробормотал Эрвин, фокусируя на красивом лице помутневший взгляд. — Ничего не знаю, — замотал головой Магнус, — еще три месяца, и тебе исполнится тридцать один. А мне в этом году останется тридцать. И как-то так вышло, что Эрвин посмотрел на него — посмотрел на него и задержал на нем взгляд: всего на мгновение, но его хватило, чтобы стало ясно, что все, что не было лишним, завершилось до него. Это мгновение ощутил и Магнус, и Эрвин. Низ живота Смита пронзило молнией, рассыпав искры медового жара по телу. Эрвин отвел от Магнуса глаза без спешки — скорее, с тоской. Пусть Эрвин любил удовольствия и ценил их, в разведке все было не так просто с сексом: все всё про всех знали, а Эрвин не хотел, чтобы кто-то из подчиненных мог даже представить себе, что у него может быть личная жизнь. Возможно, это было странно, потому что Эрвин очень четко ощущал и осознавал, что он мужчина; он никогда не воспринимал себя как бесполое создание. И он отдавал себе отчет в том, что мужчиной его видят окружающие. И не то чтобы мнение людей, находившихся рядом, могло на него повлиять или изменить его — нет; но он хотел, чтобы, в первую очередь, в нем видели не мужчину, не человека даже, — командующего. В конце концов, работа Эрвина, его миссия были основой его жизни, причиной, по которой он просыпался по утрам, причиной, по которой он снова и снова выходил за стену, готовый отдать свою жизнь и жизни своих солдат за правду и за завтра, в котором будет больше четкости, чем в сегодня. Поэтому ему было важно, чтобы ничто о нем не отвлекало людей от главного: его роли в разведке. Хотят видеть его мужчиной? На здоровье. Но они никогда не узнают о том, какой жар горит под его светлой кожей, какие мысли скользят за его льдисто-голубыми глазами. Никто не должен знать, что он живой человек с желаниями и нуждами. Живость, человечность отвлекают. Потому что нельзя принимать бесчеловечные решения, оставаясь человечным. Поэтому, как бы Эрвин ни любил секс, какое бы ему ни доставляло удовольствие пожирание взглядом прекрасных, совершенных тел разведчиков, выход у него был один: спать с теми, с кем он уже спал когда-то. Не то чтобы выбирать было не из кого — у него имелось несколько более чем достойных кандидатов, и все-таки практически у всех любовников Эрвина была одна и та же проблема: он вызывал у них слишком яркие эмоции, тогда как в его жизни их мало что порождало. Он им нравился. И никогда не мог ответить взаимностью — даже если очень старался. Что оставалось делать? Просто секс с людьми, которые с легкостью способны в тебя влюбиться, твоими старыми друзьями, был невозможен: слишком проблематично. Стараться выстроить отношения с кем-то? Но старался Эрвин в прошлом, в настоящем стараться в этом направлении ему не хотелось и было неинтересно. Он видел романтические отношения как трату времени и сил, в то время как и то, и другое нужно было ему для Цели. А учитывая жизнь, какой он жил, и времени, и сил могло очень внезапно не статься совсем. Конечно, были среди знакомых Эрвина и те, кто, как и он, влюбляться то ли разучились, то ли никогда и не умели — Смит не мог понять, под какую из этих двух категорий попадал он сам. С ними мог быть просто секс — никаких чувств, никаких поцелуев даже: просто механика. Приятная механика. Но все же — механика. И в этом для Эрвина вновь крылось что-то не очень располагающее к себе: секс с кем-то таким же, как он. Лед против льда. Мысль о том, чтобы трахаться с копией себя, его совершенно не прельщала. Было в этом что-то противоестественное. Поэтому Эрвин прятал все мысли о сексе за мыслями о Цели. А когда разгоралось желание, он просто уединялся. То ли он стал старше, то ли и правда был так занят, что думать об этом слишком много не было возможности, но схема, в принципе, работала. В 23 он и представить себе не мог, что проживет без секса хотя бы неделю. Сейчас же шел одиннадцатый, вполне себе терпимый месяц. Казалось ли Эрвину иногда, что он свихнется, если не окажется с кем-то физически близок? Конечно. Часто ли это бывало? «К счастью, нет», — хмыкнул про себя Эрвин. Его жизнь была поглощена Целью. Ночью он проваливался в тяжелый, крепкий сон без сновидений от усталости, которой нахлебывался за день. Они выходили за стену каждые два-три месяца: это колоссальный стресс, это потери, это риск смерти. Когда ты постоянно занят движением вперед и засыпаешь под воспоминания о том, как шипит кровь титана на твоем плаще, на мысли и полнокровную, постоянную жажду секса просто не оставалось энергии. «Наверное, — подумал Эрвин как-то раз неожиданно для себя пару месяцев назад, услышав об очередных похождениях Мике, — Мике и новички — единственные во всем разведкорпусе, кто ведет половую жизнь хоть на немного регулярной основе». Для всех же остальных… чем дольше ты оставался в разведкорпусе, тем больше ты отдалялся от обычной жизни. И обычных желаний. И в этом Эрвин видел особую красоту разведкорпуса: оставаясь людьми, они оказывались способны на нечеловеческое. В их жилах текла такая же кровь, как в жилах тех, кто вел мирную жизнь. И все же кровь разведчиков проливалась далеко за стеной на благо человечества и истины, а их сердца оказывались посвящены борьбе за них больше, чем борьбе за себя. Эрвин снова посмотрел на Магнуса: да, Магнус-Магнус. Что делать с Магнусом, он не знал. И что делать с пьяным собой сейчас, тоже не знал. К счастью, можно было просто слушать Ханджи: — Такие вкусные орехи… Давненько я таких не пробовала. Напомнило мне детство. — У дедушки? Или с родителями? — подал голос Мике с пола. — У дедушки, — отозвалась Ханджи. — У него в саду было много разных деревьев — почти все в ужасном состоянии, потому что ухаживать за садом он не умел и не хотел учиться. А вот грецкий орех, который рос поодаль, выживал несмотря ни на что. Красивый-красивый, и высоче-е-енный такой!.. Нижние ветки свисали близко к земле, и особенно полазать там не выходило, но я все равно любила пробраться под них и лечь навзничь. Прятаться там от жары было хорошо. — А у меня у бабушки была вишня, — вздохнул Мике, — как же она пахла, господи! Даже близко подходить к ней было не надо, и так запах стоял такой сладкий, что кружилась голова. — А у моих родителей было много яблонь, — произнес Магнус, — старые такие, с сухими ветками. Яблоки на них росли червивые, но мы все равно их собирали. Мать заставляла аккуратно срезать червивое и хорошую мякоть бабкам относить, которые по соседству жили. У них пальцы были такие странные… скрюченные. — Это артрит, — подсказала Ханджи. — Да, точно, — кивнул Магнус. — Они сами мало что делать могли. — Дедушка рассказывал, — кивнула Зоэ, — что эта болезнь часто встречалась у тех, чьи родственники жили когда-то в Подземном городе. Недостаток витаминов и солнечного света откладывались в генах и проявлялись в детях, даже если те жили на поверхности. — Да, у одной из бабок в моей деревне как раз мать была оттуда, — кивнул Магнус, — жуткое место. Эрвин наблюдал за друзьями внимательным взглядом светлых голубых глаз. Упоминание Подземного города активировало в его мозгу ясность, а телу придало собранности. И не зря. — А как там этот?.. — Магнус повернул голову к Смиту, сдвинув брови. — Паренек с Подземного города? — Паренек?! — хохотнул Мике. — Эван?.. — продолжил морщиться Магнус. — Алви?.. — Леви, — проговорил Эрвин и внезапно поразился тому, как мягко на язык ложилось это имя. — Точно-точно! — закивал Магнус. — Ну и как он? — Нормально, — лаконично отозвался Эрвин. — И это все? — вскинул брови Магнус. — Что он за человек? Как он со всеми ладит? Ему точно можно доверять?.. Мне нужны подробности, Эрвин! — Магнус, мы не перемываем косточки своим подчиненным, это некрасиво как-то, — подала голос Ханджи и засыпала в рот горсть орешков. — Слышал, Магнус? — властно взглянул на него Эрвин. — Да я просто узнать хотел, как он адаптируется. Не каждый день у нас прибывает народу из Подземного города. К тому же, ребят, которых отбирает лично Эрвин. Или вам неинтересно? — Магнус оглянулся на Мике с Ханджи. — Ладно, Мике, но ты, Ханджи?.. Ханджи с улыбкой покачала головой. — И с каких это пор мы перестали сплетничать? — деланно ужаснулся Магнус. — Да тут сплетничать не о чем, — садясь, прокряхтел Мике. — Хмурый, острый на язык, весь разведкорпус на хую вертел, но Эрвина слушает. Вот тебе и все детали, Магнус. Магнус разочарованно посмотрел на Эрвина. — Мике прав, — развел тот руками. — Здесь нечего обсуждать. — Даже часть про «весь разведкорпус на хую вертел»? — Магнус испытующе посмотрел на Смита. Эрвин вздохнул. — Ты не настроен сдаваться, как я погляжу? — Нет, конечно. — Он был криминальным авторитетом в Подземном городе, — нехотя произнес Эрвин, желая отделаться от Магнуса сухими фактами: обсуждать Леви он был не настроен. — Не привык ни перед кем пресмыкаться. Отсюда его строптивость. Наша военная иерархия ему до одного места. И скрывать ничего из этого он не собирается, потому что такой он человек — свободный и независимый. Конец. — О как! — цокнул Магнус. — Интересно, что такой строптивый Леви слушает тебя, — проговорил Мике, вытягивая у камина ноги. — Конечно, тебя кто угодно послушает, но я все равно нахожу это удивительным. Наверное, меня очень цепляет эта…как ее… сила твоего влияния, вот. Нет такого человека, которого бы не накрыла ее волна. — Да ты поэт, Мике, — хохотнул Эрвин. — Мике прав, — отозвалась Ханджи и посмотрела на Эрвина: — Леви не строптив с тобой не потому, что ты переломал его строптивость весом своего звания — его командира. С того дня, с той вылазки, Леви просто убрал строптивость из ваших с ним отношений. Он слушает тебя не потому, что должен, а потому, что что-то лично в тебе стало для него достойной и достаточной причиной тебя уважать. Как личность. Именно тебя. Эрвин и Ханджи какое-то время смотрели друг другу в глаза. Эрвин знал, что Ханджи знала, что он действительно не стал бы обсуждать Леви, и что она бы не стала — просто потому, что оба чувствовали, какой особенной была его ситуация: начиная от причины, по которой он остался в разведкорпусе — ужасающей, трагичной причины, и заканчивая тем, что Леви уважал только его одного, но…. не только в силе воздействия Эрвина на людей здесь было дело. И он знал, что и Ханджи это знает — чувствует так же, как чувствует это он. Внезапно это озвучил Мике: — Он видит что-то в тебе. А ты видишь что-то в нем. Как будто у него был вопрос, а у тебя был ответ. Или как будто у тебя был вопрос, а он стал ответом. Такая вот лингвистическая ситуация сложилась между вами, господа… От Эрвина не укрылось, как Магнус вскинул брови; не укрылось, как Ханджи виновато стала рассматривать отросшие ногти; не укрылось, как стушевался Мике, начав теребить тонкие усы. Поэтому Эрвин и не хотел обсуждать Леви. Неожиданно Леви оказался очень личной темой для Эрвина. Потому что каким-то странным образом у них и правда было это — то, что Мике так криво и так метко обозначил как «лингвистическая ситуация». Ведь правда была в том, что, пусть Леви и мог стать надеждой всего разведкорпуса, прежде всего он был надеждой Эрвина. Он взял его для себя. Потому что ему нужен был такой, как он. Свой личный супермен. А обсуждать прилюдно — пусть даже этими людьми были его друзьями — личное Эрвин не любил. — Меня Леви пока не уважает, — сказала вдруг Ханджи, и все взгляды обратились на нее. — Но я не обижаюсь, если что. Пусть он и редко со мной здоровается. — И зовет тебя Зубастой, кажется? — шмыгнул носом Мике, хватаясь за эту реабилитационную соломинку. — Очкастой, — поправила Ханджи. — Это очень здравый подход, на самом деле: никому не дарить свое уважение просто так. Все нужно заслужить. — Ну, как на мой вкус, вежливость никогда не повредит, — протянул Мике. — А как по мне, — возразила Ханджи, — лучше открытая неприязнь, чем улыбки, за которыми ничто не стоит. В людях и без того слишком легко можно заблудиться. — Ты? — поднял брови Магнус. — Когда ты в последний раз оказывалась в ситуации, где ты бы в ком-то потерялась, Ханджи? Не верю, что это вообще возможно. С твоей-то проницательностью. Ханджи засмеялась: — Спасибо, конечно, Магнус, но я же очень доверчивая. Даже сейчас. А представь, как обстояли дела, когда я была на 10 лет младше? — Я вот в молодости тоже был доверчивый, — протянул Мике. — Ты-то? — усомнился Эрвин. — И как это проявлялось? — А я в бога верил. Воцарилась тишина. — Больше не веришь? — спросила, наконец, Ханджи. — Когда выезжаем за стену, — проговорил Мике, — надеюсь, что он есть. Когда вижу, как убивают наших ребят, убеждаюсь, что его нет. Эрвин встал на ноги. Непонимающие взгляды товарищей сопровождали его до шкафа, из которого он под всеобщее «ага-а-а» вынул еще одну бутылку хереса. В тишине он разлил жидкость по стаканам. Когда наливал Магнусу, почувствовал, как его пальцы скользнули по икре и мягко обхватили ногу. — Чтобы выезжать за стену и возвращаться, — проговорил Мике с тем, как часы на каминной полке пробили два ночи. Шепот, пронесшийся по комнате, подтвердил, что и Ханджи, и Магнус произнесли ту же мантру. Сам Эрвин не сказал ничего и опустошил стакан. Потом четверка сидела, погрустневшая, в тишине у камина. — Вот поэтому разведкорпусу и нельзя пить, — вздохнул Мике, — алкоголь не дает нам забыть. Он только напоминает. — Хватит… тошно от этой тоски, — пробормотал Магнус, развалившийся на диване рядом с Эрвином. Он сидел, широко расставив ноги, барабанил длинными красивыми пальцами по ребристому стакану, и на его усталом лице плясали блики огня. Магнус почувствовал на себе взгляд Эрвина и посмотрел на него, чуть приподняв бровь. И Эрвин понял, что выбор сделан. Он был сделан еще тогда, когда он наклонился к нему в столовой, когда зашептал ему на ухо. «Дурак», — беззлобно обозвал он себя и, не вставая с кресла, закурил. — Пора спать, — зевнув, проговорила Ханджи и попыталась встать с дивана, но только плюхнулась обратно: Магнус только и успел, что выставить руки, чтобы смягчить ее падение. — Пойдем, Ханджи-сан, — усмехнулся Мике нетрезво, кое-как самостоятельно вставая на ноги. — Отведу тебя в твои покои. — Ты настоящий друг, — берясь за его большие крепкие ладони, вздохнула Ханджи. — Магнус?.. — Я стрельну у Эрвина папироску, — отозвался Магнус спокойно и улыбнулся. — А, ну бывайте тогда, — махнул рукой Мике, кладя руку Ханджи себе на плечо. — Спокойной ночи, ребята, увидимся утром, сладких снов! — замахала им рукой Зоэ, и они с Мике скрылись за дверью. Эрвин с Магнусом остались одни. — Папиросу хотел? — Эрвин протянул пачку Магнусу. — Да не особо, — не двинувшись с места, он посмотрел Смиту в глаза открыто и прямо. Эрвин пожал плечами, бросил пачку на столик, выпустил дым изо рта. — Ты такой красивый, когда куришь. «Ну, началось», — со странной смесью эмоций подумал Эрвин. Понял: этого не хотелось. Всех этих танцев с бубном — обольщения, подкатов, прелюдий — не хотелось. Хотелось просто трахнуть его безо всяких предисловий. Эрвин порывисто поднялся с кресла, подошел к окнам и стал методично завешивать одно за другим. Услышал позади себя скрип дивана. — Уходить будешь? — как можно спокойнее спросил он почему-то — может, втайне надеясь, что Магнус одумается и уйдет, пока еще не слишком поздно. — Не буду. И Эрвин услышал, как в замке повернулся ключ. Тело пронзило стремительной молнией, голова на секунду закружилась — то ли от выпитого, то ли от предвкушения удовольствия и тепла другого человека под собой. Какой-то задней мыслью он отметил, что свет в комнате стал приглушеннее. Он услышал шаги за собой, обернулся, замер у стены. — Так что? — губы Эрвина обдало жарким алкогольным дыханием, и зелень глаз Магнуса опалила — нет, не сердце — самый низ живота, свела внутренности сладкой истомой. — Ты знаешь, что, — тихо, хрипло и властно проговорил Эрвин, ощущая всем своим существом жар, исходящий от друга. Мгновение Магнус изучал его лицо. Потом задержал взгляд на линии челюсти и подбородка Эрвина, на его губах, на изгибе шеи, на выступах ключицы. Снова посмотрел в глаза, подняв взгляд так, словно стрелял в Смита в упор из пистолета — открыто, резко; спросил — тихо, почти одними губами: — Могу тебя касаться? — Можешь, — выдохнул Эрвин. Их губы встретились — жадные, горячие, опухшие как будто загодя. Эрвин, ощутивший в себе невероятную, сносящую башню похоть, затолкал язык в рот Магнуса, схватил его за шею, развернул, прижал к стенке, вырвав из его глотки голодный стон. — Да… вот так… пожалуйста… — пулеметной очередью выпалил Магнус, стискивая сильные руки Эрвина, сжимающие его лицо, скользя широко расставленными пальцами по его мощной, твердой груди, обхватывая ладонями его плечи, подаваясь вперед, чтобы лучше чувствовать его эрекцию. Мгновение — и Эрвин ощутил влажные горячие губы на своей шее, во впадинке ключицы. Все тело горело огнем, в брюках становилось до боли тесно. Он задышал тяжело-тяжело: «На это дерьмо нет времени». Он рывком отстранил от себя Магнуса. Придержал за плечи, сохраняя дистанцию, давая тому одну лишь секунду, чтобы сфокусировать на своих глазах мутный от страсти и алкоголя взгляд. — На колени. Магнус смотрел на него — какой-то крошечный миг, в который была заключена вечность. А затем, ведомый властной командой Эрвина Смита, не разрывая зрительного контакта, медленно опустился перед ним на колени. Звякнула пряжка ремня, плавно и вкусно разъехалась сверху вниз молния. Сначала ахнул Магнус. Потом тяжело задышал Эрвин. Его руки легли на голову Магнуса, и с тем, как тот с наслаждением замычал, обхватывая бедра и ягодицы Эрвина горячими ладонями, вжимая Эрвина в себя, тот ритмично задвигал бедрами.