***
Леви редко снились сны, поэтому ему никогда не приходило в голову с кем-то их обсуждать. Изабель и Фарлан, ему помнилось, шептались о какой-то дикости, которая выдумывалась то одному, то другой, но говорить об этом всем вместе?.. Леви был убежден: для того, чтобы снить сны, сначала надо научиться хотя бы спать. А эту задачу он не мог разрешить, сколько себя помнил, отчего никогда и не встревал в их разговоры. О масштабах феномена сновидений и их обсуждения Леви, как выяснилось, совершенно не подозревал до вступления в разведкорпус. Каждое утро начиналось — лежи Леви на подушке с закрытыми глазами, одеваясь, стоя в душе, в конюшне, в столовой — с фразы вроде: «Парни, вы не поверите, что я сегодня приснил!» Как правило, люди грезили обо всякой чуши, в которой, на взгляд Леви, захватывающего и, тем более, заслуживающего перемывания было мало. Он считал очевидным, что разведчикам снятся полеты из-за постоянных тренировок на УПМ, ссоры с отцом — из-за отсутствия уверенности в себе, а секс с кем-то — из-за его нехватки в реальной жизни. В чем здесь мистика, м? Но с тех пор, как Леви стал дежурить на кухне, все изменилось. Впервые за долгое, долгое время Леви приснился полноценный сон, сюжет которого он запомнил. Во сне Леви заходил на кухню к Хильди — главной в бригаде поваров, с которыми ему приходилось теперь отматывать армейские дежурства. На кухне, за исключением их, было пусто. Леви деловито кивал Хильди, Хильди кивала ему. Затем Леви начинал варить кашу. Каша при этом выкипала, текла на плиту, капала на пол, выливалась в столовую, затапливала помещение. Хильди кричала ему: «Леви, аккуратнее, убери за собой!» А Леви в ответ на это каждый раз — сон повторился уже трижды, последний раз — буквально пять минут назад — наклонялся к плите, искупанной в каше, и слизывал густую овсянку с конфорок, при этом довольно, страстно даже мыча. Хильди кричала на Леви, пыталась оттащить его от плиты, но Леви хватался мертвой хваткой за духовой шкаф, прятавшийся под варочной поверхностью, и не давался. А затем просыпался. Обуваясь, стараясь никого в комнате не разбудить, Леви с подозрением глянул на передернутое сумеречным серым небо: на улице будет блядски холодно, но скоро рассвет, а значит, жара. Придется потерпеть, ошиваясь там, среди росы и высоких трав, пока согреется земля, а с ней — кости, но когда ему в жизни терпеть не приходилось? Леви вырвался из замка на улицу, украл в легкие побольше воздуха — такого холодного, такого свежего, что ему словно лезвия всадили в ноздри, дотянулись ими до горла и мерзко царапнули нежную слизистую. Морщась, Леви потянулся, наклонился, достав ладонями носков обуви, выпрямился, стал разминать туловище, ладонями отбрасывая со лба по-прежнему криво подстриженную черную челку. Почувствовав, что готов, Леви быстрым шагом направился прочь от замка — к пролеску, ведущему к реке. Леви еще ни разу его толком не исследовал, но у него было предчувствие, что там будет пусто, холодно, тихо и темно. А это было все, что ему требовалось. Потому что яркость лета, его жар, шум людей, животных, насекомых и объем жизни сутки напролет заставляли Леви чувствовать себя так, словно он задыхается. Он привык, что жизнь втайне теплится по углам скудно освещенных, полуразбуренных домишек, а здесь она горела и сияла, не зная устали. Леви чувствовал столько всего одновременно, что голова наполнялась белым шумом, ощущение тела пропадало, а дар речи терялся. Мира вокруг было слишком много. Поэтому, едва оказавшись среди деревьев, Леви побежал. Стук его ботинок о твердую, надежную землю был приятен. Он не был гулким, и Леви знал, что не провалится: его держат наверху корни тысяч деревьев, сплетенные воедино. У этой нерушимости земли был своей лейтмотив, свой четкий ритм, и Леви сливался с недавно открытой музыкой — легко, так естественно, словно бег для него ничем не отличался от дыхания. Вот это ему на поверхности особенно нравилось — единение с природой. Леви был человеком, которому, казалось бы, от рождения все физическое давалось без каких бы то ни было усилий. Он совершенно точно ощущал собственное тело: знал, как вытянуть руку так, чтобы метнуть нож максимально далеко и максимально точно; знал, как напрячь спину, чтобы, прыгая с крыш на УПМ, не получить растяжение; знал, что при любом освещении его зрение остается идеальным; знал, что ему нужно съесть, чтобы желудок комфортно переваривал пищу; знал, от какой еды (и каких людей) его мутит, и как долго он может это терпеть; знал, как себя активизировать и как расслабить. Леви было прекрасно известно, что на нем все заживает, как на собаке, но он понимал, что смертен. Он был отлично осведомлен о том, когда может прыгнуть выше головы, а в каких случаях лучше попридержать коней и пощадить свое тело. Леви также четко знал, сколько отжиманий может сделать и на скольких пальцах, а потому был точно уверен, что его силы хватит, чтобы в буквальном смысле выбраться на поверхность из любой, даже самой глубокой ямы. А еще Леви различал, когда то самое шестое чувство, скрытое в солнечном сплетении, говорило ему бежать, прыгать, решаться, поворачивать голову, ложиться, вставать; и он чувствовал, как дышит его душа, когда он оказывается один на один с лесами, полями и животными. Леви догадывался об этом, исходя из собственных наблюдений о жизни и людях — наблюдений, о которых мало кто подозревал: из всех разведчиков его понимание глубинной, инстинктивной части себя было наибольшим, и оттого ему так просто было слиться с окружавшим его миром. Они попросту жили по одним и тем же, естественным, законам. Дышали в одном и том же ритме. Поэтому Леви стал бегать, и бегал он с удовольствием, радуясь ветру, обдувавшему его лицо. Радуясь покою, в состояние которого приходила его душа, когда через тело он снимал напряжение. Расставляя все в голове и сердце на свои места: в движении, в проживании каждого момента, когда его носки соприкасались с твердой, нерушимой землей, он враз вспоминал, что в жизни действительно было важно, а что оказывалось мусором. Для него физическая активность в этом смысле была сродни столкновению со смертью: все вторичное доказывало свою посредственность, истина — свою правоту. Но сегодня дела обстояли иначе: ночной сон не давал Леви покоя. В нем было несколько деталей, которые он никак не мог разгадать: никакой связи с реальностью они не имели. Ему нравилась Хильди, и ему не было никакой причины так по-идиотски и так агрессивно идти ей наперекор. Да и вообще, как можно так засраться кашей? Как можно допустить кашепотоп в столовой? Почему он не ликвидирует кризис сразу, как он наступает? И почему он вообще позволяет ему наступить? Почему он ест кашу прямиком с плиты, когда это так антигигиенично? Он хочет грязи, разрушения, хаоса, хочет не узнавать себя, вести себя, как кто-то другой? Но ведь это глупо, Леви прекрасно знает, кто он. Он никогда — никогда — не страдал личностными кризисами. Еще в далеком детстве, когда его, не способного от голода даже пошевелиться, вынес из комнаты, где осталось лежать тело его матери, смердящий перегаром, табаком и потом мужик, Леви почувствовал, а повзрослев, сумел оформить чувства в слова: он всегда будет мальчиком из Подземного города, у которого нет семьи, нет дома; мальчиком, который не похоронил мать и не знает, что стало с ее останками; мальчиком, который отличается от детей в округе, потому что дети в округе чистые и досмотренные, а он грязный, весь исцарапанный, избитый и изрезанный, и только ему одному не плевать, умрет он ночью или выживет; он навсегда останется выходцем из Подземного города, потому что изменить свое прошлое не может никто. Поэтому он не задавался вопросами о том, а какой же он человек; он просто был, и точка. И затем, уже в будущем, осознал, что все это время был собой. Поэтому Леви не понимал, к чему был весь этот сон, не мог разгадать, что пытается сказать себе. Делает ли он что-то, что предает его? Делает ли он что-то, что противоречит его воле? Возможно, внутри него назревает конфликт? Леви не знал ответов ни на один из вопросов, жужжавших в его голове, словно рой пчел. С тем, как уголок его сурово сжатых губ дернулся, он подумал: даже будь Изабель и Фарлан живы, он бы постыдился им о таком рассказывать — потеряют всякое уважение. Решат, что он последний долбоеб. До реки Леви не добежал. Пот так и струился по его спине, груди, стекал с висков и бритого затылка к крепкой шее. Достигнув развилки — правая тропинка вела к реке, левая — к рапсовому полю, — он остановился, стянул с себя рубашку. С опаской поднес ее к чувствительному носу, понюхал, сморщился и замер: ему показалось, или в кустах впереди промелькнуло движение? Настороженный, Леви подошел ближе, аккуратно раздвинул зеленые веточки и застыл: на него в упор смотрела пара круглых карих глаз. Они были так близко, что он смог рассмотреть короткие черные реснички, обрамлявшие их. Муха села на левый слуховой агрегат затаившегося незнакомца, и большое ухо дернулось, отгоняя назойливое насекомое. Леви не двигался. Собака в кустах тоже. Медленно, стараясь даже не дышать, Леви опустил взгляд. Стало ясно, что собака достает ему выше колена, что все равно делало ее достаточно крупной. Ее шерсть была черной, короткой. — Не бойся… — прошептал Леви одними губами. — Хорошая… Собака аккуратно приподняла морду, облизала черный нос — среди яркой зелени мелькнул розовый, похожий на ветчину, язык. Губы Леви дрогнули в скромной улыбке. — Если я попробую тебя погладить, — тихо сказал он, глядя собаке в глаза, — укусишь? Собака снова облизала нос. Леви, не сводя с нее взгляда, медленно стал поднимать правую руку. Мгновение — и собака, вздрогнув, отпрыгнула назад. Леви резко выпрямился: с тем, как животное стремительно отдалялось, он сумел разглядеть его вопиющую худобу. Живот впал, прилип к ребрам, все тело казалось узким и изможденным. Леви не двигался; внутри него все тоже встало на паузу. Он аккуратно сделал шаг вперед, но собака, неотрывно следящая за ним, опять быстро отскочила назад. Леви остановился: она и так была очень худой, оттого — определенно слабой. Если она боится его и продолжит тратить силы на то, чтобы защититься, его попытки приблизиться будут стоить ей слишком много здоровья. — Я вернусь, хорошо? — пообещал Леви, глядя собаке в глаза. — Только не убегай далеко, ладно? Я принесу тебе мяса. Или сосиску. Договорились? Отходя, он часто оглядывался на собаку, неподвижной тенью стоявшую за принявшими первоначальную форму кустами. И Леви сам не заметил, как вместо правой тропинки, ведшей к воде, ступил на левую — ту, что шла к рапсовому полю. Махнув рукой на реку, наращивая темп, Леви побежал опять, лаская глазами-молниями желтые цветы. Красивого рассвета не предвиделось: небо затянули облака, и насыщенность краски рапса только сильнее подчеркивалась нарастающей пасмурностью. Гадая, польет дождь или нет, Леви вернулся к замку. Он прикинул: было около 5 утра. На кухне совсем скоро закипит работа, а ни одна лавка в деревне еще не работает, чтобы он смог купить еду и покормить своего осторожного приятеля. Конечно, Леви не видел ничего плохого в краже — он даже вполне себе ее поощрял, высоко ценя ловкость рук, если эти руки трогали общее добро, раздобытое казной, которой заведовали коррупционеры куда похлеще тех, кто воровал хлеб. Однако Леви меньше всего хотелось красть у разведкорпуса — такое будет унизительным лично для него, решившего вести новую жизнь, и — кто знает? — вдруг это станет явным и повлияет на Эрвина? Выйдет просто ужасно. Результатом наверняка станет очередное полоскание мозгов его командира верхами — а это и так происходило регулярно, Леви-то знал. Поэтому выход был один: пойти и купить еду для собаки в лавке мясника за собственные деньги, честно заработанные им в армии. Чертыхаясь, Леви отправился в душевую, беспрепятственно вымылся (никого, кроме него, там не было), высушил полотенцем волосы, постирал рубашку, в которой бегал, брюки и, одевшись в свежее, отутюженное, решил, что можно отправиться на кухню. В конце концов, влажная уборка сама себя не сделает, а занять себя чем-то необходимо: библиотека, его излюбленное место, тоже была закрыта. Леви нажал на дверную ручку кухни, зная, что вот она точно окажется незаперта: Хильди имела привычку приходить на дежурства чуть ли не до рассвета. Однако, едва дверь ему поддалась, Леви с удивлением и отчего-то — с прохладой меж лопаток — услышал страшно знакомый — низкий, бархатистый, доверительный — голос: — Да… Конечно. Это чувство, оно волшебно и невероятно. От горла до низа живота — тебя щекочет изнутри. Ты не можешь спать. Не можешь есть. Волнения… Сказать ничего не можешь, а потом клянешь себя за трусость. — О небеса… Эти волнения. — Этот трепет… — Этот трепет. — Тяга. Ходишь, как в бреду, как во сне. Тянет невыносимо, но и рядом находиться невозможно. Кажется, что еще немного — и ты… Дверь кухни скрипнула — да так, блять, скрипнула, что у Леви, которого не пугало ничто и никогда — ну, или почти ничто и никогда — сердце в пятки ушло. Он застыл, замер на месте, как вкопанный, судорожно вцепившись в ручку. Только сейчас осознав, что подслушивал. Мгновение — и из-за угла показалось бледное пятно — лицо Эрвина. Он сидел, наклонившись вправо на одном из стульев в объятой мутным светом пасмурного утра кухне. Его волосы оказались чуть растрепаны — ясно, что он много раз проводил по ним пальцами; взгляд был уставшим, но голубые глаза-льдинки горели жестоким, мутящим рассудок холодом. Еще секунда — и из-за угла показалось и лицо Хильди, такой же растрепанной, уставшей, но явственно взбудораженной чем-то. — Леви, — утвердительно произнес Эрвин, запустил пятерню в густые светлые волосы, рывком поднял рукав рубашки. — Черт, где же мои часы… — Уже почти шесть, сэр, — негромко сказал Леви, очень четко понимая, что он охуеть какой здесь сейчас лишний. Просто трагически, блять, не к месту. — Я подумал, что могу прибраться, пока остальные не пришли. Но я могу зай… — Почти шесть?! — воскликнул Эрвин, пораженно уставился на Хильди, а затем вдруг — к достаточно большому удивлению, почти шоку Леви — расхохотался: — Как же быстро пролетело время, Хильди!.. Вся ночь, как миг. «Вся ночь, как миг», — повторилось у Леви в мыслях красным и горячим. И вдруг его командир добавил что-то, от чего у Леви мгновенно засосало под ложечкой: — Никогда больше не покидай замок так надолго, Хильди. — Я очень постараюсь, Эрвин, — хрипло рассмеялась та. — Со сломанной в семи местах правой рукой мне это точно предстоит еще не скоро. — Это неправильно, но я рад. Леви наблюдал, как Эрвин встал из-за стола, как снял кое-как висевший на спинке стула пиджак, как почти скомкал его в кулаке и замер, задержав взгляд на Хильди. Потом — совершенно неожиданно для Леви — широко улыбнулся, обнажая зубы. Леви вдруг заметил, какими выдающимися были его клыки. Заметил и проглотил тугой ком, вставший в горле. — Спасибо, Хильди. — Спасибо тебе, дорогой Эрвин. Леви спешно опустил голову, сделав вид, что с особым вниманием изучает результаты работ местных кожевенных мастерских, но боковым зрением успел заметить, как Эрвин положил Хильди руку на плечо и как она накрыла ее своей ладонью. — Хорошего дня, Леви, — бросил Эрвин ему на ходу, исчезая из кухни. Он прошел мимо него так стремительно, что Леви даже не успел ничего ответить. Просто поднял голову и увидел его силуэт, растворяющийся в полумраке прохладного коридора. — Ух! — выдохнула и — ему показалось или… все же нет? — чуть сконфуженно рассмеялась Хильди. — Вот это ночка. Э-эм, Леви… Начинай приготовления, хорошо?.. Я вернусь через полчаса. — Понял. Хильди ушла, и Леви остался в пустой кухне совсем один. Он подошел к столу, за которым сидели Хильди с Эрвином, и, повинуясь какому-то странному желанию, опустился на место, где сидел он. Дерево сохранило его тепло. Леви сидел, не двигаясь, не понимая, почему оказался так взолнован. Ему было плевать на дела других людей, поэтому в любой другой ситуации (с любыми другими людьми?) он бы тактично вышел и забыл о том, что произошло. Но здесь… ему было неловко, что он стал свидетелем их разговора, было неловко, что он остался и подслушал. Было неловко, что ему стало интересно знать, о чем Эрвин разговаривал с Хильди с таким интересом и интимностью — да еще всю ночь. «Это не твое дело, ублюдок. Иди пидорь полы. А то расселся, король!» Леви встал на ноги. Он знал: себе не надо повторять дважды. Дисциплина — вот на чем держалась здравость его рассудка, вот как он завершал дела, за которые брался. Вот как он каждое утро выползал из кровати, пусть он и пережил много плохих дней, в которые было неясно, ради чего Кенни научил его выживать. Какая ценность была у той жизни, какую вел Леви — по крайней мере, в Подземном городе? Да и была ли у жизни ценность вообще — любой жизни, жизни бродяги, младенца, шлюхи, прилежного семьянина с бездонным карманом и убийцы, как учит эта так называемая «церковь», в которую так и носят деньги жители окрестностей? Леви не знал. И он был рад, что понимал: решение таких глобальных вопросов не зависит от него, а значит, можно расслабить булки и не пытаться привести все свое существование к единому знаменателю — единому в своей истинности и возможности. Он знал только то, что дисциплина способна протащить его крепкую задницу через день, ночь и перекинуть в завтра — а потому только в нее и стоит веровать со стопроцентной самоотдачей. И будь дисциплине отведен отдельный храм, Леви бы не только не обоссал его, но и забросил бы в местный колодец монетку как символ бесконечного возвращения к истокам умения твердо держаться на ногах. Поэтому он взялся за тряпку и принялся протирать все рабочие поверхности злосчастной кухни, мысленно вновь возвращаясь к треклятому сну.***
— Так, шевелитесь! — командовала Хильди, бодро хлопая в ладоши. — Олли, переверни колбаски. Карл! Как обстоят дела с яйцами? — Желтки растекаются, — вздохнул Карл. Хильди тяжело вздохнула и громко — так громко, что ее, наверное, услышали в Подземном городе — сказала: — Леви! — Леви, методично мешавший в гигантской кастрюле тесто для оладий, поднял на нее взгляд. — Сколько осталось теста? — Эта кастрюля — последняя. — Тогда заканчивай с этим и подмени Карла на яйцах. Все хотят макать хлеб в желток, а не бездумно тыкать им в желтую грязь! — Понял! — кивнул Леви, ускорился, передал кастрюлю в руки ожидающей его Жизель и шагнул к Карлу. — Прости, Леви, — вздохнул горько Карл. — Яйца — это не мое. — Я заметил, — отозвался Леви, критически оглядывая его творчество. — Сдуйся. И Леви, бодро разбивая яйца о столешницу, один за другим стал ронять в сковороду идеальные кандидаты в яичницы. — Отличная работа, Леви! — склонившись над его плечом, рявкнула Хильди. — Так ровно выходит, просто загляденье! Раздача, у нас гости! Раздача!.. Леви видел, как два человека, ответственные за раздачу, стали уверенно шлепать на тарелки яйца, колбаски и оладьи для сменявших один другого солдат по ту сторону окошка. И все бы ничего, ведь эта суета ни капли не напрягала Леви, но, словно оказавшись сотканным из воздуха, в череде румяных лиц застенчивого молодняка внезапно появился один раздражающий фактор. — Леви! Леви-и-и! — заголосила Ханджи и энергично замахала ему. — Это я, Ханджи! Лейтенант Зоэ, ха-ха! Ладно, шучу, конечно, никакого официоза! У меня для тебя новости! Выглянешь в коридорчик? Мне на минутку! Леви, который бы с превеликим удовольствием сделал вид, что знать не знает эту женщину, нехотя встретился с ней взглядом (да и можно ли было назвать Ханджи женщиной? из всех когда-либо встреченных им людей Ханджи вообще не источала никаких энергетических потоков, известных как маскулинность и феминность, но, в то же время, умудрялась их смешать, наполнить пузырьками и вылить себе за шиворот, оказываясь везде и всегда с одинаково щедрыми зарядами энергичности и энтузиазма). «Черт побери, и как ее не утомляет вечно быть такой бодрой? Откуда столько прыти? Она жрет какие-то запрещенные грибы или такой уродилась?» — кисло подумал Леви, получив от Хильди одобрительный шлепок по спине в направлении выхода. Леви поплелся в коридор и фактически врезался в Ханджи, которая, очевидно, спринтанула от окошка раздачи к двери в кухню. Ханджи отпрыгнула в сторону, гогоча и потирая плечо, в которое Леви «вышел» подбородком. — А ты быстрая, — сдвинул брови Леви, поднял взгляд и с внезапным для себя удовольствием остановил его на больших карих глазах напротив — карих глазах с вишневым отливом, поблескивающих за стеклами — надо признать, не таких грязных, как Леви ожидал — очков. «У нее глаза, как у животного. Как у собаки или лошади, — задумчиво и внезапно сказал Леви сам себе. — Очень добрые и очень умные». — Что-то случилось? — спросил он гораздо мягче, чем, как ему казалось, он собирался, когда Ханджи только подозвала его. — А, ерунда. Вернее, не ерунда. Просто я забыла о том, что должна была с тобой тренироваться. Ха-ха-ха, представляешь? Эрвин напомнил, и вот я здесь! Как у тебя сегодня со временем? Леви почему-то похолодел, как-то тревожно поежился внутри и ответил: — После завтрака уборка, подготовка к обеду… После обеда… — Давай не будем затягивать? Ты поел? — Еще нет. — Тогда ешь, и в 11 встретимся на четвертой тренировочной площадке. От уборки я тебя освобожу. Кому она нравится, в конце концов? — и Ханджи широко улыбнулась. — Мне нравится, — ответил Леви, сдвинув брови. — Ты серьезно?! — Ханджи изумилась так искренне, так громко и так выразительно — прижав руку с не очень чистыми ногтями к груди — что Леви стало ясно: она не шутила. Казалось бы, чего еще от нее можно было ожидать?.. Но дальнейшая реакция Зоэ перевернула с ног на голову все его представления о том, как далеко нежелание убираться способно привести: — Я уборку терпеть не могу! Однажды я оставила кусок мяса в спальне, а потом вспомнила о нем — ну, знаешь, месяца через четыре, а там муравьи уже дом построили! Я так удивилась, было так здорово, что я сразу начала изучать их поведение! Я читала о муравьях, конечно, но не так много, чтобы вот все-все знать, а тут на практике поглядела — и сразу понятно стало. Мы потом в научном клубе обсуждали мою работу по муравьиным коллективам. Могу дать тебе почитать, если интересно. Для первого раза по такой неоднозначной теме, как муравьи, вышло неплохо. Говорю без авторского эгоизма — я честная с собой, поверь… — А что… неоднозначного в муравьях? — только и смог выдавить Леви, медленно всплывая на поверхность океана слов, в котором Ханджи только что попыталась его утопить. — Ой, так и не описать, давай как-нибудь на досуге! Конечно, это не то, что титаны, но все же… Так-с, стоп, сначала — поручение Эрвина! Поболтаем попозже, обязательно, я так рада, что у нас появилась тема для обсуждения! Очень рада! Отлично. Итак, где Хильди?.. Хильди! Прости, Леви, оторваться на уборке сможешь в другой раз. Главное — наши способности как солдат разведкорпуса. Согласен? Хильди, есть разговорчик… — Что-то, что связано с Эрвином? — услышал Леви голос Хильди — было ясно, что она улыбается. — Все-е-е кругом связано с Эрвином! Эрвин вездесущ. Что ни скажет — мы делаем, такая у него работа и голова. Вернее, такая у него работа, потому что у него такая голова. Ой, подожди… Хотя?.. У него такая работа, потому что у него такая голова, вот! Что-то я с утра пораньше потерялась в лабиринтах собственных слов. Заберу Леви? Ты не против… Ханджи что-то говорила еще и еще, а Леви, усиленно пытаясь снизить громкость ее голоса до минимума, стал снимать с себя передник и косынку. Под неиссякаемое извержение фонтана речи Зоэ он аккуратно положил себе завтрак — по всем нормам и стандартам — и, толкнув ногой дверь, ведущую из кухни в коридор, скрылся в столовой: несмотря на гомон десятков голосов, там было куда тише, чем в одной комнате с Ханджи.***
— Итак! Что же мы с тобой будем делать? Что же мы с тобой будем делать! Стоило Леви вернуться на кухню с пустым подносом, как Хильди сразу сообщила ему, что на сегодня он вообще целиком и полностью освобожден от дежурства и может разве что помочь во время ужина на раздаче. Поэтому возможность подумать о надвигающейся встрече с Ханджи тет-а-тет у него была. И он рассудил, что на ней может произойти совершенно что угодно. Как, например, то, что сейчас Ханджи, сосредоточенно грызя ноготь указательного пальца правой руки, сидя на траве под раскидистым дубом среди залитого солнцем газона, листала исписанные вдоль и поперек мятые бумажки. Обуви на ней при этом не было. А потом Ханджи вдруг откусила кусочек ногтя — Леви услышал характерное «хрусть!», задержала его на губе и сплюнула — белый кусочек выращенного Зоэ кальция описал дугу и упал где-то между травинок, которые уже наверняка начали загибаться от неизвестных бактерий, разбежавшихся от частички Ханджи вглубь земли. Леви спешно сглотнул слюну, но не успел отвести взгляд. Каждый раз одно и то же: происходит что-то мерзкое, но перестать смотреть просто не выходит. — Ой, прости, забыла, что ты здесь, — улыбнулась широко Ханджи. — Собачки скушают. Кальций ведь. — Ой пиздец… — прошептал, отворачиваясь и опираясь ладонями на коленки, Леви. При мысли, что он мог бы скормить голодному псу, которого встретил утром, ногти Ханджи «на поесть», ему сделалось дурно. — А, все отлично, я нашла день номер один! — радостно оповестила его Ханджи. Леви не успел разогнуться, как Зоэ подорвалась, подскочила на ноги и с невероятной резвостью оказалась у него за спиной. — Сегодня у нас — замеры времени! — провозгласила она и внезапно выудила из внутреннего кармашка куртки секундомер. Ткнув себя пальцем в переносицу, чтобы поправить очки, она спросила Леви: — Ты когда-нибудь проверял, за сколько пробегаешь стометровку? — Нет. — Хм. — Хм — что? — Я ожидала, но не ожидала. — В каком смысле? — не понимая, зачем спрашивает, задал вопрос Леви: чутье подсказывало ему, что он ввязывается в битву, из которой ему не выйти победителем. — Я постоянно забываю, что ты из Подземного города. Мы в школах регулярно сдаем стометровки, прыжки в длину — разные спортивные нормативы, короче говоря. А сдают ли их в Подземном городе, я даже не знаю! Поэтому в голове постоянный хаос из моих знаний и представлений о жизни, с которой я лично не знакома. Прости, надеюсь, я понятно объясняю. И, прости, уточню для своего развития: все-таки в школах Подземного города не сдают нормативы? — Я… не знаю, — негромко отозвался Леви, едва сдержав себя от того, чтобы кашлянуть в крепко сжатый кулак. — Я не ходил в школу. — О-о-о… — протянула Ханджи. — О-о-о?.. — Я умею читать и писать, — быстро добавил Леви, чтобы избежать идиотских вопросов из серии «о, в Подземном городе люди общаются с помощью слов? о, вы не пьете из луж? о, вы не ходите по местности, завернувшись в шкуру козы?». — Просто до школы… мне было не до школы. — О-о-о… — снова протянула Ханджи. — Тсь! — цокнул раздраженно Леви и не сдержался. — Заканчивай это, ладно! Что за «о-о-о»? Что это значит?! — О-о-о! — восторженно вскрикнула Ханджи и даже сжала кулак, как будто готовясь рявкнуть: «О ДА, МЫ СДЕЛАЛИ ЭТО!». Но затем она округлила глаза, прижала ладонь ко рту и скороговоркой выпалила: — Прости-прости, Леви, я просто… Столько всего происходит! С ума сойти! Узнаю о тебе… ох! Я впитываю информацию, вот и все. Если ты не посчитаешь меня назойливой, и у тебя будут время, желание и вот это все, я буду счастлива поболтать с тобой за чашечкой чая об устройстве повседневной жизни Подземного города. Я там никогда не была, не мой профиль работы, увы, но меня всегда страшно интересовал этот феномен. — Чашечкой чая? — проговорил Леви, поджимая губы. — Ага. Мне знакомый присылает из столицы в обмен на мои исследования — не о титанах, а обо всяких инженерных открытиях, ему очень нравится. Но там такие мудреные способы заварки, что я заморачиваюсь ради него только в компании, никогда для себя. Скажу честно: я не особенно хороша в таких вещах, как чай, но…кхм… я определенно лучше Эрвина! Вот! Засудите меня за честность, но лучше не надо! Неожиданно для самого себя Леви издал краткий, тихий, но смешок. — М-да… — проговорил он негромко. — Только не говори ему, что я так сказала, ладно? Просто вдруг ты думаешь, что чай со мной тебя отравит. Но, если Эрвин тебя уже угощал, ты можешь быть спокоен: если пережил его жижу, то мою выпьешь спокойно. Я это имела в виду. — Не переживайте, лейтенант Зоэ… — проговорил Леви, со смешанными чувствами пряча улыбку. — Я пережил… это. Я… согласен. Я люблю чай. — О-о-о? Леви уставился на Ханджи. — Опять?.. — Прости! Просто ты весь такой «о-о-о». Понимаешь? Мол, «вот, смотрите, это — Леви!» А в ответ люди такие — «да? о-о-о». Леви, сдвинув брови, решительно мотнул головой. — Я не знаю, что это значит. — Ну да и ладно. Просто выберем день и славно проведем время за чашечкой чая. Чудно, правда? Итак! Нормативы! Вернемся к ним… Леви провел с Ханджи три часа. Все это время, перейдя на специальные тренировочные поля с разметкой, она с секундомером, застыв на корточках, следила за его движениями, скоростью и отмечала результаты полусгрызенным карандашом в сурово-коричневой папке, которую твердо держала на коленях. Вот Леви, следуя ее указаниям, делает забег с низкого старта; вот он бежит тридцать, шестьдесят и сто метров; вот он спринтует, чтобы Ханджи смогла узнать, сколько времени займет у него бег с эстафетой. Прыжки в длину, прыжки в высоту, приседания на одной ноге — левой, правой — на двух, отжимания… — А колесо? Ты умеешь делать колесо? — запрыгала вокруг него восторженная до безумия Зоэ с тем, как Леви, встав на ноги, глубоко дыша, стал промакивать стянутой с тела футболкой пот со лба. — У вас и такие нормативы в школах бывают? — подозрительно покосился он на нее. — Нет, ты что, — махнула рукой Ханджи. — Это я для себя. Так да или нет? — Ну… да. Умею. — А можешь показать? — Категорически нет, — отрезал Леви. — Ну ладно. Тогда нас ждут подтягивания! Леви подошел к турнику, поднял голову, прищурился: жаркое июльское солнце ослепляло и, вдобавок, изрядно пекло в голову. Тучи по-прежнему стягивали небо, но на улице упорно царствовали духота, сухость и безветренность, от чего кровь в висках пульсировала с удвоенной силой. Все кругом просило дождя, но дождь упрямо отказывался идти. — Ты не перегрелся? — участливо спросила Ханджи. — Нет, — бросил Леви, легко подпрыгнул, ухватился за перекладину и, со страшным удовлетворением чувствуя, как выравнивается весь позвоночник, спросил, глядя вниз через плечо: — Сколько раз? — Ну, — поправила Ханджи очки, — среднестатистический мужчина твоего возраста потенциально способен подтянуться от 9 до 15 раз. Для мужчин разведкорпуса это переводится на 25-30. Можешь начинать. Раз, два, три… Леви, без усилий поднимаясь на руках, вновь и вновь оказывался выше перекладины. По мышцам разливалось приятное тепло, по позвоночнику струился пот. С легким раздражением Леви почувствовал, как он проникает в пояс брюк, впитываясь в ткань. Отвратительное чувство. Девятнадцать, двадцать, двадцать один… — Вот это скорость… — раздалось где-то рядом. — А? — сморщил Леви нос: кровь в ушах пульсировала так громко, что он едва слышал внешний мир. — Леви, не отвлекайся. Я хочу получить точный результат. — Впечатляющая скорость, говорю! — сказали рядом громче. Двадцать девять, тридцать… Леви повис на руках, мягко спрыгнул на землю. — С ума сойти… Я никогда не видела таких быстрых подтягиваний, — проговорила Ханджи у него над ухом. — Держи свою футболку, у тебя вся спина в поту. — Что там спина? — сквозь зубы брякнул Леви, брезгливо проводя тканью по груди, позвоночнику и пояснице: — Вся задница мокрая. — Так и не скажешь. Леви развернулся на месте, чувствуя, как проваливается в пятки сердце. Эрвин стоял перед ним и улыбался. Смотрел ему в глаза и говорил: — Меня тоже бесконечно впечатлила твоя скорость. Мало солдат способны так же резво… Эрвин махнул рукой, глянул куда-то вверх словно бы в поисках подходящего слова, затем — снова Леви в глаза, а после… А после его взгляд вдруг заблудился: споткнувшись о подбородок, сошел с дистанции лица Леви, устремился на грудь, куда-то ниже, затем — на плечи, руки. Леви все ждал и ждал завершения предложения: что Эрвин собирался сказать? И почему он потерялся в буквах и точке зрительной опоры? Что, неужели Леви так воняет, что его пот сбивает с мысли? — Мы поняли, Эрвин, я согласна, — закивала Ханджи, видно, устав ждать, пока рецепторы Эрвина отойдут от онемения и позволят ему вновь нащупать почву под ногами. — Мы почти закончили. Я передам тебе сведения, которые мы с Леви зафиксировали. Ты хотел о чем-то проинформировать нас? Его? Меня? Если нет, то я бы предпочла, чтобы мы продолжили без промедлений. Важно сохранять темп. — Да-да, конечно, приношу свои извинения… — очнулся Эрвин и, ослепительно улыбнувшись, посмотрел на Ханджи. — Просто подошел поздороваться. И, повернувшись к Леви, с высоты своего замечательного роста — роста человека, которому и небо по плечо, Эрвин склонил голову и проговорил, зорко заглядывая Леви в глаза: — Удачи, Леви. Отличная работа. Эрвин развернулся и быстрым шагом стал отдаляться от них с Ханджи, а Леви, ненавидя себя за это, сконфуженно перенес вес с левой ноги на правую и взглянул на Зоэ: — Что там дальше?***
Тренировка с Ханджи закончилась немногим позже двух. Солнце и физическая нагрузка так утомили Леви, что он, добравшись до казарм и присев на кровать передохнуть пару минут, просто заснул. Сквозь сон он слышал всплеск хохота, хлопнувшую дверь, агрессивное «ш-ш-ш!», какой-то шорох. В ответ Леви только недовольно повел темными тонкими бровями, почесал нос и рухнул лицом в подушку — до этого он спал сидя, даже не прислоняясь к стенке. Когда Леви в следующий раз стал осознавать, что за пределами его тела и сознания тоже есть жизнь, его плеча мягко коснулись, а тихий мужской голос прошептал: — Э-э-э… Леви? Просыпайся, пропустишь ужин. — Отвали… — сонно пробурчал Леви, с трудом оторвал свинцовую руку от кровати и неопределенно замахал ею, пытаясь отогнать будившего его человека. — Я серьезно, Леви… Ты уже пропустил обед, да и выглядишь ты… Кхм, ты весь красный. Тебе бы попить. Может, у тебя солнечный удар? — Хуяр, — процедил сквозь зубы Леви, — отъебись. Дай поспать. — Леви, — внезапно голос стал тверже, — вставай. Я не отстану. Леви собрал все свое раздражение в кулак, зарядился злостью, обуявшей его, широко распахнул глаза и рывком сел на кровати. В залитой вечерним солнцем комнате он не сразу рассмотрел, что человеком, сидевшем на краюшке его кровати, был Эрд Джин — один из солдат-новобранцев, деливших с ним спальное помещение. — Который час? — борясь со страстным желанием ударить Эрда по его внимательной, участливой физиономии, сипло проговорил Леви заплетающимся языком, параллельно думая, что звучит как пьяный. — Шесть. — Ну и что с ужином? — Да ничего. Просто надо поесть. Внезапно глаза Леви округлились. — Блять! — сквозь зубы ругнулся он и попытался встать с кровати. Но его ноги запутались в легком одеяле, странно занемели, и Леви, злясь еще больше, трижды пнул блядские тряпки, шипя: — Блядское постельное белье! Ну!.. — Вот, — вдруг Эрд легким движением руки отбросил в сторону все, что мешало Леви покинуть постель. Леви замер. Затем неспешно, осторожно встал на ноги. Эрд тоже встал — так же аккуратно. — Воды? — предложил Эрд, указывая на графин на общем комоде. — Не откажусь, — спокойным-преспокойным тоном отозвался Леви, чувствуя себя так, словно его вот-вот вырвет. Эрд налил ему стакан воды, и Леви, едва сдержавшись, чтобы не выхватить емкость у него из рук, залпом осушил его. — Еще? — Ага. Пока Эрд наливал воду, Леви, с отвращением принюхавшись к себе и коснувшись липкой груди, натянул на тело рубашку. Утолив жажду, он молниеносно обулся, глянул на Эрда — «спасибо, Эрд» — и вылетел в коридор, на полной скоростью устремляясь в столовую. Он внесся в кухню, незамеченный Хильди, кивнул Жизель, натянул косынку, передник, вымыл руки и встал рядом с Карлом на раздачу еды. К счастью, он пропустил совсем небольшую порцию ужина. Когда Хильди заметила его, она только приветливо кивнула. «Чуть не подставил всю команду», — с облегчением подумал Леви, продолжая работу. Но, накладывая котлеты к пюре, он похолодел: лавки мясников через час будут закрыты. Он не успеет ничего купить для собаки, которую встретил у рапсового поля. Его взгляд сфокусировался на котлетах. От их вида в животе все скрутило в голодном порыве забросить себе в рот все, что было на кухне. «Я разделю ужин с собакой. Не страшно. Все будет нормально, — кивнул он себе, внутренне сжимаясь от страха недоесть. — Ты не умрешь. Все нормально. Все нормально». Он вышел из кухни в 7.20, аккуратно завернув полторы котлеты — всего на солдата полагалось три — в салфетку. В животе от еды стало тепло и приятно, но для человека, пропустившего обед, с его уровнем физической нагрузки, съеденного точно было недостаточно. «Все нормально. Все нормально, все нормально, все нормально…» — повторял себе Леви, быстрым шагом преодолевая коридор. Леви вышел на улицу, с отвращением оглядываясь: дождь так и не прошел, кругом по-прежнему было ярко и душно. Однако вечер принес немного облегчения: дышать определенно стало проще, чего Леви не мог сказать о том, как ему думалось. С раздражением он принял, что ему все-таки напекло в голову, он перегрелся, судя по ощущениям, даже сгорел. Оттого все тело было, как соломой набитое, а мысли расползались в разные стороны. Думалось туго. Быстро, но как в тумане добредя до развилки, Леви стал обшаривать кусты: собаки нет. Внезапно его осенило: с чего он вообще решил, что собака его послушается и никуда не уйдет? Где ее искать? Куда она могла деться? Леви тяжело выдохнул и промокнул лоб рукавом рубашки. — Блять, жарко пиздец. Пить охота… Он замер: река! Конечно, собака могла уйти пить к реке! Леви незамедлительно отправился вперед по тропинке, уходящей вправо. Он шел и шел, наблюдая за тем, как сумерки на носочках прокрадываются в вечер. Пусть день был и пасмурным, и жарким, а небо оказалось лишено красок, в лучах совершенно точно закатного солнца мир стал казаться мягче, озарился отблеском сладкой дремоты, в которой начали купаться, готовясь к ночи, насекомые, растения и птицы. Леви шагал вперед по аллее, укрытой в тени нежно переговаривающихся деревьях; задрав голову к небу, рассматривал шелестящую листву. Внезапно деревья расступились, и глазам Леви открылось бесподобное зрелище: чистейшая река, отражавшая небо как зеркало. Все здесь дышало свободой, и прохладой, и легкостью, а сама река, казалось, на горизонте сливалась с облаками, превращаясь в бесконечность. — Вот ты где, — прошептал Леви и улыбнулся: его утренний друг стоял чуть поодаль, припав мордой к воде. Услышав мягкие шаги, собака замерла, подняла голову и повернулась к Леви. Вновь стараясь совершать как можно меньше движений, Леви осторожно выудил из кармана сверток с котлетами, взял одну, поднял ее и, показав собаке, аккуратно положил на траву. Он с удовлетворением заметил, как собака повела носом, точно скопировав этим движением путь котлеты. Леви сделал несколько шагов в сторону. Увидев, что животное не двигается, отступил еще и сел на траву, отвернувшись. Потянулись минуты. Собака не шла. Леви посмотрел на пса: тот сидел на берегу реки, часто дышал, отмахивался коротким хвостиком от мух и облизывался, не сводя глаз с котлеты, которую Леви оставил лежать на траве. Леви понимал, что ему лучше уйти, но он боялся, что на запах мяса могут прибежать другие животные — более сильные, чем собака у воды. И тогда его новый знакомый вновь останется голодным. Скрепя сердце, Леви поднялся. Он медленно подошел к котлете, выложил на траву оставшуюся половинку, вытер пальцы о салфетку, сунул ее в карман и, оглянувшись на собаку, сказал: — Ешь, пожалуйста. Ладно? Я тебе обещаю, что это очень вкусные котлеты и с тобой все будет хорошо. Я уйду, а ты ешь. Хорошо? Я тебя навещу завтра. Не убегай далеко. И, с улыбкой посмотрев на собаку еще раз, он кивнул ей: — До скорого. Леви неспешно побрел к аллее, с которой вышел к реке. И, шагая вперед, уловил тихие, но быстрые шаги за спиной. Повернув голову назад совсем немного, не сбавляя темпа, он радостно улыбнулся: — Какая ты умница.