По Обе Стороны Радужного Моста

— Шесть пятьдесят. Леви крякнул — про себя, конечно. Быстро отсчитав монеты на ладони, высыпанные из небольшого кожаного кошелька, он молча передал их торговцу. Тот — жирный мужик с руками-колбасами и исключительно добрыми глазами — покосился на форму Леви и вздохнул: — Да, сынок, вот таков он — реальный мир. — Да ты что, — процедил Леви, взял бумажные свертки и вышел из лавки, напоследок скосив глаза на белобрысого пацана, прятавшего взгляд у буханок ароматного хлеба. Стояла суббота, два тридцать дня. Солнце все еще жарило так сильно, что Леви ежесекундно казалось, будто бы его, словно свечку, пытаются расплавить и замуровать в земле, заебавшейся от жары, и лошадиных копыт, и повозок, и детей, играющих в мяч. Посвободнее взявшись за свои кульки, Леви поискал взглядом тень и решил пройти мимо окон всех возможных деревенских лавок: у них хотя бы были навесы. Леви соображал быстро, да и его анализ местного рынка незамедлительно показал ему: у мужика в лавке, Давида, откуда он только что вышел, лучшее соотношение цены и качества, да и просто очень достойные товары. Поэтому сомневаться в том, что с Леви в лавке обошлись честно, не приходилось. Но опыт этой недели и слова мужика неожиданно открыли ему удивительную истину, о которой он прежде никогда не задумывался. Он охуеть как мало зарабатывал. С одной стороны, конечно, куда ему больше денег? Он у себя один, да и за все эти месяцы на поверхности он только и купил себе, что кошелек да бритву: на большее не хватало фантазии, да и не интересовало его из вещей сейчас ничего. А жилье, еду и одежду ему давала армия. Но у многих солдат были семьи — огромные семьи, с молодыми супругами, маленькими детьми, пожилыми родителями, несовершеннолетними братьями и сестрами. И что все они, простые ребята без рангов, получали за то, что выходили за стену и рисковали своими жизнями? Сто семьдесят золотых, как и он. Леви вычитал в какой-то местной газете, что прожиточный минимум в день на человека в королевстве составлял три пятьдесят, тогда как он потратил на целых три золотых больше, купив при этом только кусок мяса, немного свежих ягод и набор диковинных сладостей — козинаки и халву. Этот набор, впрочем, стоил всего на пару монет больше обычных пирожных с жирным белковым кремом, который почему-то обожали — как заметил Леви — все знакомые ему разведчики. Иначе говоря, в переводе с бедного существования на терпимое, в день на разнообразное полноценное питание шесть золотых уйдут легко — и он бы столько и тратил, живи он самостоятельно. Умножьте шесть на тридцать дней и получите не сто семьдесят золотых, а сто восемьдесят — вот что минимально действительно надо только на еду. А жилье? А предметы личной гигиены? А лекарства? А одежда? А ведь в городах, как слышал Леви, есть еще и книжные магазины, и театры. Сколько нужно денег, чтобы прибыть, допустим, в столицу, остановиться в гостинице и посетить спектакль? А еще же есть ярмарки, есть трактиры! Сколько стоит поужинать в таком? Какова цена хотя бы чая в заведении?.. Ответов на все эти вопросы у Леви не было: не имелось соответствующего жизненного опыта. Но что-то ему подсказывало — даже не подсказывало, а орало на ухо громко и четко — что его и всех остальных солдат разведкорпуса ох как наебывают со всем этим, сука, ценообразованием. Где найти такую работу и, главное, что там нужно будет делать, чтобы обеспечить себе достойный уровень жизни — такой, где кроме жратвы еще на что-то деньги будут оставаться? Кроме преступности Леви не видел быстрых способов решить проблему. И, осматриваясь по сторонам сейчас, осторожно неся в руках пакет сладостей для Ханджи, Леви совершенно не был удивлен, натыкаясь взглядом на стольких угловатых, большеглазых подростков, тоскливо чистящих скудные овощи на лавке у дома; не был удивлен, натыкаясь взглядом на худощавых строителей со впалыми щеками, коричневых, словно печеные яблоки, от постоянного нахождения на солнце и сияющих от пота тяжелой работы, возносящих очередную церковь с золотыми куполами; не был удивлен, натыкаясь взглядом на деревянные доски с прибитыми к ним — в диких количествах — объявлениями о розыске криминальных лиц и списками преступлений, которые они совершили. Кража, вооруженное ограбление, убийство из-за денег — вот почему люди на поверхности переступали закон. «Ничего нового», — невесело усмехнулся про себя Леви. Очевидно, ни под землей, ни на земле закон не давал людям ничего, кроме беспросветной безнадежности. Как тут не красть? В таких размышлениях Леви вернулся в казармы, вошел в свою пустую комнату и сунул кулек со сладким для Ханджи в свой ящик у кровати. Затем он осушил два стакана воды и направился к реке — туда, где его ждал его четвероногий друг. Итак, была суббота, и Леви уже четвертый день подряд наведывался к реке, чтобы покормить собаку. Пусть в среду пес и принял от него еду, Леви не рассчитывал, что в четверг, когда он придет к берегу опять, собака все еще будет там. Однако Леви ошибался. Завидев его тогда, в десять утра, осторожно заглядывающего в заросли камыша, собака ожидаемо напряглась, вскочила на лапы и приклеилась к нему взглядом красивых темных глаз. Леви так и видел, что она думает: и во что он играет? Доверия к нему было ноль. Однако Леви собаку не винил: раз она здесь, на реке, одна, кожа да кости, вряд ли она повидала в своей жизни от людей хоть что-то хорошее. Откуда взяться доверию к двуногим, если все, что ей от них известно, — это злоба без причины и такое же презрение? Как будто она выбрала родиться, выбрала родиться собой; как будто сам только факт ее появления на свет уже считается за грех, который можно ее морить голодом и, слабую, беззащитную, мучить. — Хорошая собака, — мягко улыбнулся тогда Леви, неотрывно любуясь ею и чувствуя, как за нее болит сердце, — поешь. Это свинья. Тебе понравится. И Леви в тот раз взял и вывалил на траву небольшой, но ох какой красивый кусок лопатки. Собака голодно облизнула морду, но, понятно, осталась стоять на месте. Леви тогда медленно, спиной вперед, отошел от берега, остановился у дальнего дерева, стал смотреть. Животное подошло к еде очень осторожно, с большой опаской понюхало ее и стало так же аккуратно облизывать мясо. Непроизвольно Леви сжал ладони в кулаки от радости и счастливо улыбнулся, когда собака вгрызлась в мясо и стала, наконец, довольно есть. Еще больше Леви порадовался, когда даже с расстояния смог оценить: это девочка. А значит, она будет… — Иза, — шепнул он и улыбнулся, кладя руку на дерево и закрывая глаза. В его воображении ее лицо нарисовалось перед ним за мгновение. Рыжеволосая, усыпанная веснушками, с огромными зелеными глазами, она тепло улыбалась ему и звала его: «Братец!» Леви знал, что это только воспоминание. Но порой ему бывало непросто воспроизвести в памяти во всех деталях, целостно, как именно оба они выглядели. С ноющим сердцем он признавал: время медленно, но верно берет свое. Совсем как его мама, двое его друзей начинали растворяться в глубинах его разума, лишь изредка, подстегиваемые хаотичными вспышками нейронных связей мозга, всплывая на поверхность. «Выглядела бы Изабель сейчас, через месяцы на солнце, с трехразовым питанием, в окружении природы и животных так же, как выглядела дома?» Эта мысль больно ударила Леви под дых и уколола в сердце. Воображение сменило карточку с ее улыбающимся лицом на ту, где ее голова, отделенная от тела, лежит в луже крови на поливаемой дождем траве. Кругом грязь, и погибшие люди, и погибшие лошади — и те, и другие разорваны титанами на остужающие кровь части. А он опоздал — опоздал, опоздал, опоздал, опоздал… Опоздал. Леви открыл глаза, быстро заморгал, прижал к успевшим намокнуть ресницам рукав рубашки. С силой втянул в себя воздух и посмотрел вперед, силясь сменить картинку в своей голове. Иза стояла у реки, облизывалась, смотрела на него и виляла хвостом: влево-вправо, влево-вправо. Сердце Леви от переживаемой им внезапной радости странным образом издало три сбитых с ритма стука во время, отведенное лишь одному. — Поела! Какая ты молодец, Иза, — улыбнулся он, глядя на собаку во все глаза, как на чудо света. — Хорошая девочка. Умница. Тогда его новая подруга, едва получив эту похвалу, быстренько сбежала, очевидно, считая, что отлично спряталась за кустами боярышника неподалеку. Однако на следующий день она сама нашла Леви на берегу: смотрела на него с прежнего расстояния, не ела в его присутствии, но показалась ведь! А в пятницу, когда Леви пришел к ней в три дня, она, бедная, сидела на солнцепеке в том самом месте, где ела вчера. Завидев его, Иза — и Леви замер, разглядев это — стала сильнее махать хвостом. И вот — суббота! Леви спешил к реке, как мог. Он прошел по узкой аллее, с обеих сторон скрытой от мира высокими зеленящимися деревьями, ступил на прибрежные земли, растворяющиеся в виднеющейся вблизи воде, огляделся: Изы не видно. Тревога закралась в сердце моментально. Тихо ступая, Леви обошел весь берег, сжимая в левой руке кулек с мясом. Глубоко дыша, он стал опять ходить взад-вперед возле камышей, но на этот раз — в ускоренном темпе, стреляя глазами из стороны в сторону: вдруг пропустил? вдруг прячется где-то? Внутри все оборвалось и рухнуло к ногам, когда в голову прокралось самое страшное: обидели? избили? она ранена? она умирает? она умерла? Резким движением ладони Леви отбросил челку с лица. Он побежал вперед — бежал и бежал мимо залитой солнцем реки, перестав чувствовать липкий пот, стекавший с самой макушки в военные ботинки. — Иза! — крикнул он, тяжело дыша, выискивая взглядом по сторонам. — Иза, девочка, иди кушать! Но собака не шла. Все хорошее настроение Леви — и без того редкое, краткосрочное и шаткое — исчезло без следа. Поникший, почти полностью выключенный эмоционально, он сел с серым лицом на траву у самой воды и уткнулся лбом в острые колени, обняв себя за ноги. В этой темноте, в этом уединении, подаренных ему собственным телом, он нашел внезапный покой: как будто перенесся куда-то далеко-далеко, туда, где точно ничего не происходит — ни хорошего, ни плохого. «Возможно, это состояние — как небо? Кто-то говорит, что после смерти и люди, и животные переносятся туда. Но, если посмотреть ночью на звезды, то там есть только они, и никаких событий. Получается, эта покойная темнота — это… вечная жизнь? Это бессмертие?» Что-то мокрое и холодное коснулось шеи Леви так внезапно, что он только в тот миг осознал, как же безрассудно и как же безнадежно выпал из реальности. Вздрогнув всем телом, он оторвал голову от колен, обернулся и… — Иза! — радостно воскликнул Леви, вытягивая правую руку к отпрыгнувшей от испуга собаке. — Иза, привет! Я обыскался тебя, боялся, что случилось что-то очень плохое. Ты такая глупая… И Иза, как будто говоря ему «сам ты глупый!», вдруг тихонько подошла к нему и легонько боднула головой в плечо. Плюшевые уши оказались перед самым носом Леви. Собака подняла морду и доверчиво посмотрела ему в лицо. Ее глаза были круглыми, карими, добрыми, с короткими темными ресничками. Не веря происходящему, Леви счастливо усмехнулся, поднял руку и, не сводя с Изы глаз, медленно положил ладонь ей на голову, между больших забавных ушей. Он чуть сжал пальцы, потрепав ее по шерсти, а потом стал гладить — все расслабленнее, все мягче, с каждом разом чуть продлевая длительность касания. Иза села рядом с ним и посмотрела на него, тяжело дыша ртом и лениво моргая. — Растащило тебя от жары и ласки, а? — расслабленно засмеялся Леви, не убирая руки от собаки. — Какая же ты славная. Ты посмотри на себя. И какая умная. И какая красивая… Иза, еда. Гляди. И он спешно развернул кулек с мясом и положил еду на траву. Леви не знал, как долго они с Изой просидели вот так, на берегу, вдвоем: она — жадно жуя мясо, он — оперевшись на ладони, вытянув ноги на траве, любуясь собакой, и рекой, и небом, и летом, и природой, и жизнью, и — неожиданно — свободой. Леви улыбался, глядя на собаку, проваливаясь в воспоминания, растворяясь в остром осознании, что это одно из самых радостных мгновений его жизни. Иза, наевшись, устав, легла рядом с ним, до разъедания сердца, блять, мило положив мордочку на скрещенные на траве лапы, и Леви так же расслабленно просто продолжил сидеть с ней рядом, гладя ее спину, плечи, голову, лапы… Он пришел в себя только тогда, когда солнечный свет вокруг стал волшебно-золотистым, и стрекот насекомых в траве сделался громче, и поднялась мошкара на воде, и Иза стала сильнее прежнего отбиваться хвостом от комаров и мух. — Ханджи! — шепнул Леви, враз вспомнив, что договорился встретиться с ней в восемь, а уже точно было за семь. Иза оторвала морду от лап, непонимающе посмотрев на него. — Кто такая Ханджи? — спросил Леви, почесывая собаку за ухом. — Я пока сам не знаю, честно тебе скажу. Но мы договорились с ней попить сегодня какой-то волшебный чай, который ей дает друг за научные работы по муравьиным коллективам, так что… — проглотив ком в горле, Леви улыбнулся, посмотрел Изе в глаза: — Я пойду, но я обязательно вернусь завтра. Хорошо? С новой порцией вкусной еды, — Леви опять улыбнулся, поглаживая плюшевое ушко. — Хорошая… Будь умницей и будь осторожна, договорились? Иза не очень поняла, что происходит; она только села на траве и сконфуженно смотрела, грустно обивая землю пушистым хвостом, как невысокий черноволосый — с виду пацан, а кто он на самом деле? — человек быстрым шагом отдаляется от нее, часто-часто оглядываясь назад.

***

Леви сам того не ожидал, но Ханджи упахала его похлеще любого бывалого разведчика, поставленного тренировать солдат между вылазками. Казалось бы — подтягиваешься себе, бегаешь, прыгаешь. Но Ханджи задавала такой неумолимый темп, заставляла его потеть так нещадно, а сердце — биться так часто, что Леви переставал слышать из-за того, как кровь колошматила по барабанным перепонкам. Конечно, все эти дни стояла духота, было пасмурно, дождь все не шел, и Леви, как он понял, сверившись в четверг утром со справочником из библиотеки, действительно схватил неплохой тепловой удар. Его страшно мутило всю ночь, но он держался; утром встал разбитый, с тяжелой головой, красными глазами, как будто всю ночь пил. Вдобавок он обнаружил, что спалил к чертям собачьим плечи, спину, грудь, лоб и нос. В душевых было не особенно светло, поэтому он даже не сразу заметил, что — в лучших законах жанра его ебаной жизни — произошло нечто поправимое: у него появились веснушки. Леви вспомнил Изабель. Он знал: отмыть веснушки нельзя, и у Изабель они держались все время, что он был с ней знаком. При этом мелкими рыжими пятнышками было усеяно не только ее лицо, но и плечи, руки. У него, конечно, инфицирован только нос, но как так вышло? Леви слышал, что веснушки появлялись от солнца, однако у Изабель они возникли и не проходили даже без него. Значит ли это, что информация про солнце ложная и что его ждет та же участь? Разрастутся ли они по всему телу? Есть ли лекарство? Болезнь ли это вообще?.. С уверенностью Леви мог заявить только о двух вещах: его нос и щеки с веснушками ему решительно не нравились, и он совершенно не хотел, чтобы хоть кто-то их заметил. — О, веснушки! — радостно воскликнула Ханджи уже через час, бесцеремонно приближаясь к его лицу и разглядывая побитую рыжиной кожу. — У меня тоже на солнце вылазят, только в меньших количествах. Интересно: они появились у тебя только сейчас, хотя на открытом воздухе ты много времени проводишь. — А? — осторожно поинтересовался Леви, разогреваясь. — А? — непонимающе повернулась к нему Ханджи. — Ты… Вы сказали что-то про открытый воздух… он спровоцировал… сыпь? — внезапно боясь прозвучать как полный придурок (но при этом осознавая, что откуда бы ему о таких вещах знать, если он, блять, прожил двадцать пять лет под землей), сипловато вытолкал Леви слова наружу. — Что-то я не очень… — А, ты ведь не знаешь, — махнула рукой Ханджи, просто прекращая его мучения. — Веснушки на солнце появляются. Обычно, как только его становится много, у всех, кто имеет склонность, начинается веснушчатый парад. То есть с мая-июня. А твои поздновато подоспели как будто бы. Но я не эксперт по веснушкам, прости. Леви хотел было уточнить про случай Изабель, но заткнул сам себя и вместо этого более обреченно, чем собирался, произнес: — Это навсегда? — Нет, не переживай, — улыбнулась Ханджи. — Как холодает, они исчезают. А потом появляются снова. Вот такой вот круговорот веснушек в природе. Ты как будто более хмурый, чем обычно — спина не болит? Не сгорел? Если сгорел, у меня есть отличная мазь на основе ромашки и алоэ. Мгновенно исправит ситуацию. — Правда? — про себя охая от трения футболки о сгоревшие плечи, проговорил Леви. — Сколько она стоит? — А? — Ханджи замерла перед ним с ручкой в руке — замерла, глядя на него с таким искренним удивлением, что Леви засомневался в сказанном: он точно не послал ее вместе с волшебными мазями в любимом направлении Кенни? — М? — сдвинул брови Леви. — Ты спросил, сколько это стоит? — уточнила Ханджи, не сводя с него глаз. — Да, — непонимающе отозвался Леви. — Она не стоит нисколько, — очень явно сдерживая улыбку, ответила как можно безмятежнее Ханджи. — Так не бывает, — мотнул головой Леви. — Почему? — опять удивилась Ханджи. — У всего есть цена. Особенно у бесплатных вещей — они стоят дороже всего, — ляпнул Леви и прикусил язык. Но Ханджи все услышала. Она мгновенно изменила свой взгляд и враз преобразилась: от восторженной, тараторящей безумства Зоэ не осталось и следа. В ней появилось что-то… что-то бесконечное. Леви посмотрел в сторону, хотя страшно хотел упереться взглядом в землю и никогда снова глаз не поднимать. — Ты прав, — услышал он мягкий негромкий голос Ханджи через несколько секунд, — у всего есть цена. Однако ее спрашивает не каждый и не всегда. Что до меня и до мази от солнечных ожогов, я поделюсь ею с тобой просто так. Потому что я так хочу. И мне ничего не надо взамен. Леви дернул подбородком, тверже уперся ботинками в землю. — Немного новая для меня концепция, — пробормотал он, наконец, зыркая на Зоэ исподлобья, глядя на нее, как через шторку, фрагментарно, через пряди своих черных волос. — Век живи — век учись, — улыбнулась Ханджи и вернулась к записям. — Зайдем после тренировки ко мне в лабораторию, я дам тебе баночку. Так они и сделали: после того, как с Леви сошло семь потов, Ханджи, не знавшая пощады от слова «совсем», пригласила его в лабораторию. Плетясь за ней, виляющей по прохладным коридорам замка почти вприпрыжку, Леви подумал, что абсолютно не ожидал, что Зоэ на самом деле носит настолько ежовые рукавицы. Само собой, ему даже не приходило в голову жаловаться или ныть. Просто для себя он привычно констатировал факты, и реальность не совпала с его представлениями о темпе работы Ханджи и ее боевом настрое. Леви отдавал себе отчет в том, что, учитывая военное звание Зоэ и ее близкую дружбу с Эрвином (бесконечно очевидная для него вещь), она точно не выполняла свои обязанности кое-как и не была размазней. Но такой основательный подход к делу, такая серьезность, такая хватка, такая решительность удивили его — и Леви признался себе сразу, пусть и нехотя, что удивление было приятным. Ему искренне импонировали фанаты своего дела, люди, не знающие пощады к себе и другим, когда дело касалось целей и принципов, профессионалы до мозга костей, точно знающие, что, как и когда делается — и Ханджи оказалась именно таким человеком. Внезапно он понял, что этот неумолимый темп, эти нагрузки, планку которых она задала, и ее неукоснительное следование плану вызвали в нем к ней уважение. Было в этом что-то надежное. Стабильное. Ободряющее. Оттого его вымотанность была приятной, и, несмотря на первоначальные представления о масштабах катастрофы, в которую выльются их с Ханджи занятия, ему оказалось в удовольствие проводить с ней время. Он не ожидал этого, не мог угадать: его первые впечатления о Зоэ были отвратными. Но, пока она без умолку не трещала о проклятых титанах, пока она дрючила его, дрессировала его, яростно хлопала в ладони, задавая ему темп отжиманий — пока она выжимала из него все и не боялась это делать, им точно было по пути. В лаборатории Ханджи, впрочем, совершенно ожидаемо был полный кошмар. Он не представлял, что завалы из бумаг, еды, чашек, чайников, оберток от чего-то коричневого, и желтого, и залепленного мухами, и залепленного муравьями, и залепленного мошками, и скрытого за выпавшими из глаз Ханджи ресничками могут достигать таких масштабов. Однако Зоэ достала небольшую стеклянную баночку с чем-то белым и вязким из совершенно стерильного по всем признакам шкафчика. Она протянула ее Леви с улыбкой и сказала: — Держи. Утром и вечером на чистую кожу. Имеет охлаждающий эффект, снимает болевые ощущения, лечит поврежденную кожу. — Спасибо, — тихо ответил Леви, сжимая баночку в руках. Он постоял, молча разглядывая ботинки, несколько секунд, а потом спросил, взглянув на Зоэ: — И все-таки, может быть, есть что-то, что я могу сделать? Для вас? — Если уж для тебя это так принципиально и важно, — проговорила Зоэ задумчиво, а затем посмотрела на него сияющими глазами, растягивая губы в радостной улыбке: — Приходи ко мне пить чай в субботу. Тот, особенный, про который я тебе рассказывала. Не каждый день выдается возможность насладиться напитком с тем, кто в нем разбирается! — И рассказать про жизнь в Подземном городе? — припомнил Леви их разговор в среду на тренировке. — Необязательно, — пожала плечами Ханджи. — Захочешь — расскажешь, не захочешь — просто попьем чай. Что думаешь? — Во сколько? Так Леви и записался на чаепитие к Ханджи. Сказать, что он немного нервничал перед субботой, означало не сказать ничего. Он провел жирный кусок ночи с четверга на пятницу, лежа в кровати на спине и пялясь в потолок. То, что он останется один на один с Ханджи, его не пугало: в конце концов, это они уже проходили. Его, конечно, немного тревожила мысль о чистоте посуды, из которой они будут пить пресловутый чай, но даже это оказалось вторично. На переднем плане театра его беспокойства была сама идея этого вечера. Ведь Леви, сколько себя помнил, никогда ни к кому не ходил в гости. Он жил с Изабель и Фарланом — жил с ними, а не навещал их. Здесь же ему предстояло прийти на территорию другого человека, разговаривать с ним о чем-то и потом, конечно, уйти — уйти вовремя, не навязываясь, уйти в приличное время. Но как определить приличное время? Леви задумался. Как такового отбоя в разведкорпусе не было: в конце концов, они не дети, да и пить чай они с Ханджи собирались только в восемь, то есть достаточно поздно. Во сколько тогда было прилично уйти? В девять? Но так они нормально чай не попьют. В десять? А это уже ночь. И что делать? Как быть? Какие правила на поверхности регулируют социальные отношения? Даже под землей Леви никто никогда таким вещам не учил — да и кто мог бы? Кенни, он знал только о лучшем времени для того, чтобы нагрянуть в гости. Конечно, кто-то в Подземном городе да знал об этикете, но Леви жил в Подземном городе по своим правилам, жил в мире, который они с друзьями построили вместе, только для них троих. А здесь, в разведкорпусе, ему и не к кому обратиться с таким вопросом — разве что к Эрвину или Ханджи, но беспокоить из-за такой — точно мелочи для него — Смита казалось слишком борзым и тупым, а саму Ханджи… Да, пожалуй, лучше спросить саму Ханджи о таком. Она нормально реагирует на его расспросы. Возможно, ему даже повезет, и, намекни он аккуратно, что такой опыт — поход в гости — для него впервые, она сможет дать ему пару ценных социальных подсказок. Однако одно для Леви было абсолютно очевидно. Ханджи была добра к нему: ее сдержанные реакции на его наивные вопросы, мазь (которая работала просто чудесно), за которую она не хотела платы. Прийти к ней с пустыми руками — это просто стыдно. Нужно принести ей маленький подарок. Какой-то презент. Возможно, что-то к чаю?

***

Утром в пятницу Леви выбрался из кровати раньше всех. Не теряя ни минуты, он миновал душевые и направился прямиком на второй этаж замка — туда, где напротив кабинетов титулованных армейских начальников висело огромное расписание с графиком дежурств солдат из всех отрядов. Конечно, занятия и передвижения той же Ханджи по нему отследить было невозможно, но Леви это и не требовалось. Отыскав нужное имя, Леви хмыкнул. И, круто развернувшись на пятках, Леви поспешил убраться с этажа: свои дежурства все и так знали, так что заметившим его сразу станет ясно, что он здесь что-то разнюхивает, раз трется у графиков. Леви не сомневался, что кто-то так и решит, учитывая, что всему разведкорпусу так или иначе был известна его прошлая карьера. Уже оказавшись у лестницы, Леви повернул голову, вглядываясь в конец коридора: там, в тени, находился кабинет Эрвина. Командира Леви на этой неделе только и видел разве что за едой, и не то всегда: Смит очень сосредоточенно ел, обменивался парой фраз с другими лейтенантами и неизбежно растворялся в недрах второго этажа, избегая, очевидно, траты своего драгоценного времени. Наверное, с будущей вылазкой все идет не так, как оба они — и Эрвин, и Леви — надеялись? Итак, Леви умылся, неспешно позавтракал: время позволяло. К тому же, объекта его наблюдения пока не было видно. Однако не прошло и пятнадцати минут, как он, темноволосый, долговязый, появился вместе с радостно тормошащей его Зоэ. Это было поразительно, но Ханджи почти не умолкала даже когда ела. Ее помощника это, впрочем, совсем не напрягало: он спокойно жевал, задумчиво выслушивая поток ее болтовни, и чуть ли не в рот ей заглядывал. Леви тем временем спокойно дожевал персик, посидел еще после того, как Зоэ с напарником исчезли, сделав вид, что читает забытую кем-то газету (она изобиловала заголовками вроде «Новая волна краж продовольственных товаров!», «Разведкорпус: будущее или прошлое?», «Решение о повышении финансирования военной полиции принято!» — вся эта писанина, на самом деле вскользь просмотренная Леви, вызвала в нем желание ругаться и рыгать). Наконец Леви отнес на кухню поднос, поздоровался с бригадой поваров и неспешным шагом направился к библиотеке. Леви потянул на себя дверь книжного зала в тот самый момент, когда кучка девушек собралась его покинуть. Придерживая для них дверь, он стоял, чуть опустив голову, закрывшись челкой: нельзя, чтобы его заметили! Он проскользнул внутрь, осмотрелся и, делая вид, что изучает книжки на нижних полках, стал плавно перемещаться от стеллажа к стеллажу. Нужный голос он услышал внезапно. «Так, М. Бернер, сейчас без резких движений…» подумал Леви, очень надеясь на конфиденциальность их разговора, как вдруг услышал, что объект с кем-то разговаривает — разговаривает о том, чтобы вместе пойти на тренировочное поле через полчаса. Леви выдохнул: полчаса! Ждать его полчаса?! Ладно, что поделать, раз Бернер такой коммуникабельный… Им надо поговорить наедине, это должен быть секрет — весь этот визит к Ханджи в субботу был только их личным делом. Лишние уши, какие-то слухи ему точно ни к чему — а люди будут говорить. Леви вырос в Подземном городе и знал, с какой скоростью информация даже о совершенно незнакомых людях способна достичь тебя, если окружающим скучно. А в отсутствии вылазок разведкорпусу вполне себе было скучновато, ведь они ждали. Леви взял с полки первую попавшуюся книжку и расположился от Бернера через стеллаж. Когда он услышал, что помощник Зоэ и его компаньон уходят, Леви быстро поставил книгу на место и, держась на расстоянии, вышел из библиотеки. Он не рискнул идти до тренировочного поля обходным путем: вдруг представится возможность незаметно выцепить Бернера по дороге туда? Бернер и его спутник шли по коридорам замка к выходу, обегаемые другими разведчиками и поглощенные своим разговором. Леви следовал за ними неотступно. Вот они миновали высокие двустворчатые двери наружу, выйдя на солнце, и избрали дорожку, освещаемую им как будто специально. — Нет бы пойти в теньке… — пробурчал Леви себе под нос, засовывая руки в карманы брюк и морща нос: не хватало схватить еще веснушек! Внезапно Бернер лихо развернулся на месте и, показывая что-то другу, выставил руку вперед, тыкая пальцем в небо. Он оборвал себя на полуслове, вдруг заметив, что метрах в тридцати от него был Леви. Ничего криминального в этом, конечно, не было, поэтому Леви просто продолжил идти вперед. В какой-то момент он начал переживать, что сейчас поравняется с ними (на худой конец, можно сделать вид, что поправляет шнурок), но Бернер возобновил шаг. Вопреки ожиданиям Леви, он свернул с дорожки и громко заявил своему спутнику: — Пойдем в теньке! Жарко так. — Да ладно, — сквозь зубы протянул Леви, одергивая воротник рубашки от потной шеи. Леви свернул влево, ступил на газон тогда же, когда и Бернер. Вместе они быстро достигли дубовой рощи, раскинувшейся у стен замка, однако внезапно первый доверенный Ханджи Зоэ остановился. Леви на мгновение замер тоже: ему подумалось, что тут либо обгонять их нужно, либо прятаться и делать вид, что под деревом отдыхал, иначе больно подозрительно все это выглядит. Поэтому, не дожидаясь следующего действия Бернера, повинуясь инстинкту, Леви резво отскочил к ближайшему дубу, встал за ствол и услышал: — Отойду в туалет! — и через мгновение: — Странно… — А? — спросил его друг. — Что странно? — А? Ничего… Ты иди, я скоро… Стоя за деревом, Леви увидел, как Бернер остановился справа и чуть впереди от него и растерянно завертел головой по сторонам. Вдруг он развернулся на месте и побежал к сараю, где хранилась всякая сельскохозяйственная утварь — в конце концов, даже дубовой роще требовался уход. То, с какой прытью Бернер взял и стартанул в направлении постройки, Леви прямо восхитило: его как пчела ужалила. — И куда это ты намылился? — переходя на легкий бег, полюбопытствовал Леви. Делая дугу, прячась за деревьями (не хватало еще, чтобы Бернер увидел, что он за ним бежит — так круги наматывать до старости будут), Леви заскочил в сарай первым, пока помощник Ханджи Зоэ судорожно вглядывался в рощу, уже лежащую позади. В сарае было темно, пыльно и тихо. Леви притаился у входа и бегло скользнул взглядом по мотыгам, косам, мешкам с землей. Странно, но он почувствовал себя здесь очень спокойно. Бернер осторожно вошел секундой позже. Не думая, действуя абсолютно машинально, Леви сделал шаг вправо, одновременно — и очень ловко — накрывая рот округлившего глаза Бернера ладонью и закрывая свободной рукой дверь в сарай. Мгновение — и он впечатал помощника Ханджи — мягко, небольно — в стену. — Не ори, — низким шепотом приказал Леви. Бернер замычал, округляя глаза еще больше. Леви убрал ладонь, мгновенно морщась: вот же засранец, обслюнявил всего! — Ты что делаешь?! — закричал Бернер, забыв о просьбе Леви. — Ты зачем за мной следишь? Что-что-что это вообще происходит? Новенький! Леви! — Не ори, сказал же, — складывая руки на груди, вздохнул Леви. — У меня к тебе дело, Бернер. — Меня зовут Моблит, — неожиданно представился Бернер, прижал ладонь к груди и тяжело выдохнул. — Ох и напугал же ты меня. — Зачем пугаться? — Ты следил за мной! — Мне надо было незаметно с тобой переговорить. Я не мог просто увести тебя в сторону. — Мог! — Но это было бы заметно, — резонно заметил Леви. — И ты решил, что пугать людей, выслеживая их и гоняясь за ними по дубовой роще — это неподозрительно? — Кроме тебя никто ничего не заметил. Бернер смотрел на Леви не мигая. Леви же поджал губы. — Признаю, — негромко сказал он, — это нетрадиционный способ к кому-то обратиться, но это важно, — он прочистил горло и добавил: — Мне не хотелось бы, чтобы об этом кто-то знал. Это… личное дело. Если ты понимаешь, о чем я. Моблит с готовностью закивал, оттягивая в сторону воротник рубашки и вытирая рукавом пот со лба. Леви прочистил горло. — Слышь, Моблит… — гораздо более развязно, чем собирался, начал Леви. — Твоя начальница… Что она любит? — А? — выдавил из себя Моблит, открыв рот и вытянув длинную шею вперед. Леви нервно сглотнул: он же четко спросил! — Что она любит? — Кто? — тупо уточнил Бернер, все так же нависая — совсем как знак вопроса — над Леви. — Ты же вроде умный должен быть? — непонимающе посмотрел на него Леви. — Начальница твоя. Зоэ. Ханджи. Вспомнил? — Вспомнил-вспомнил… Но зачем тебе? — поразился Моблит. — Ты шутишь или что? — Леви всего лишь развел руками, но Бернер дернулся. «Стоило один раз за ним прогуляться, а он уже себе нафантазировал», — фыркнул про себя Леви. — Я же тебе сказал — это личное, — повторил Леви. — Так что она любит? Говори быстрее, у тебя в десять — проверка оборудования на третьем тренировочном. Это казалось Леви невозможным, но все-таки жизнь доказала обратное: глаза Моблита округлились еще сильнее. Но, к облегчению Леви, Бернер чуть подсобрался. — Любит… в каком смысле? — чуть деловито спросил он, глядя на Леви с высоты своей долговязости. — В плане еды. К чаю. — О-о-о, — протянул Моблит и внезапно улыбнулся — очень тепло: — Ханджи-сан всеядна. Если б я ее вовремя не одергивал, она бы и землю ела после того, как с куста всю малину соберет. Она сладости обожает, но ее любимые — халва и козинаки. — Это что такое? — непонимающе глядя на него, сдвинул брови Леви. — М-м-м… такие пластинки сладкие из семечек и орехов разных. Халва более воздушная, что ли, с карамелью, а козинаки — с медом. — Угу, — серьезно кивнул Леви, про себя повторяя «козинаки… халва… козинаки… халва…». — Знаешь, где такое купить? Это вообще здесь продается? — В деревне, да, — кивнул Моблит. — В лавке у Давида. Ханджи-сан там и приобретает эти сладости. — Ясно, — коротко кивнул Леви. — Спасибо, Моблит. — Пожалуйста, — удивленно отозвался Моблит, разглядывая Леви. — Это… все? — Да. — Твое личное дело — вкусовые пристрастия Ханджи-сан? — зачем-то уточнил он. — Тебе дело до моих личных дел? — поднял бровь Леви. — Нет-нет, — замахал руками Моблит. — Ну вот и забудь тогда. Иди, спеши, без тебя там не разберутся. И… думаю, напоминать не стоит, но… если хоть кому-то что-то чирикнешь… — Молчу-молчу, — закивал Моблит. — Рот на замок. Удачи. — Спасибо, — кивнул Леви и вышел из сарая.

***

Сжимая в руке кулек со сладостями, Леви вдохнул, выдохнул и постучал в дверь лаборатории Ханджи Зоэ. Однако ничего не произошло. Леви переместил вес с ноги на ногу, подождал еще: тишина. Оглянулся. Занес руку и постучал трижды снова. И опять ничего. Леви оглянулся, чтобы проверить время на висевших на стене часах: семь пятьдесят пять. Договаривались на восемь. Вроде бы пришел не поздно. Стрельнув взглядом по сторонам, Леви осторожно повернулся к двери боком, чуть приближая к ней голову: не слышно вообще ничего. И где она? Леви показалось глупым расхаживать взад-вперед по коридору в надежде, что Ханджи вспомнит, что слышала стук в дверь, хлопнет себя по лбу и кинется ему открывать пять минут спустя. Но барабанить в дверь тоже казалось неправильным: в конце концов, она и так делает ему одолжение. С другой стороны, долг отплатить пришел он. Значило ли это, что… все-таки одолжение ему по-прежнему делает Ханджи, раз она согласилась принять этот платеж? В то же время, она сама обозначила детали встречи, а теперь не открывает чертову дверь, и Леви уже начинает накапливать в себе… Яростный поворот ключа в замке вдохновил Леви на резвый прыжок в сторону: он совсем забыл о том, что по какой-то неведомой причине дверь лаборатории Ханджи открывалась наружу. Развернувшись, он увидел ее румяное радостное лицо и белый лабораторный халат, весь испачканный чем-то разноцветным, как если бы Ханджи шла после дождя, поскользнулась и упала в радугу. — О! Это ты! — лучезарно улыбнулась она Леви. — А я услышала стук и дай, думаю, попозже дверь открою, а то ковырялась тут… во всяком. А потом вспомнила, что ты прийти должен, вспомнила, что стучали, и как рванула к тебе! «Вот это да». — Проходи, Леви, — по-прежнему улыбаясь, Ханджи отступила в сторону и указала рукой на лабораторию, приглашая Леви войти. — Спасибо, — отозвался он и, сжимая кулек в руке еще крепче, переступил порог. — А что ты там принес? — захлопывая дверь и запирая замок на ключ, полюбопытствовала Ханджи, кивая на подарок в руках Леви. — А… Это вам. К чаю. И Леви протянул Ханджи кулек, чувствуя, как внутри все горит от болезненной застенчивости, которую он так в себе ненавидел и потому выучил себя ее прятать за вечно холодным суровым лицом. Но реакций Ханджи Зоэ с лихвой хватило бы на них двоих. — Ух ты! Совершенно лишнее, но спасибо! Взяв кулек, Ханджи закричала (не завизжала, а именно издала волнистое, переливистое «А-А-А-А!»), всплеснула руками и подняла сияющие глаза на Леви: — Как ты узнал? Мое любимое! Невероятно! Фантастика! А аромат… — Спросил Моблита, — честно признался Леви. Ханджи широко улыбнулась. — Давай выберем чай. И, больше не проронив ни слова, Ханджи развернулась и стремительным шагом направилась в дальний конец лаборатории. Только сейчас Леви осознал, что в прошлый раз вообще не заметил ее истинных размеров: комната была огромна. Она оказалась заставлена стеллажами с книгами, многочисленными рабочими столами, на которых валялись тубусы, чертежи, маленькие деревянные модели каких-то диковинных ловушек, образцы стрел с разными наконечниками, лезвия разной длины, тускло поблескивающие в свете готовящегося встретить свой закат солнца. Повсюду были высокие стулья, как в кабаках у барной стойки, и обычные стулья, и кресла, и потемневшая яблочная кожура, и чашки, на дне которых Леви наметанным глазом молниеносно определил плесень. Однако комната — загадочная, совсем как содержимое башки этой странной женщины — была пронизана светом. Золотистый, теплый, он вливался внутрь через четыре высоких окна, словно медовый ручей, и все вокруг в нем приветливо оживало и трепетало, как будто приглашая Леви исследовать этот мир. Едва касаясь пальцами поверхностей (очень пыльных), Леви медленно брел по лабиринту мыслей Ханджи Зоэ. Особое его внимание, конечно, оказалось уделено макетам оружия и тем необычным ловушкам. «Титанов она ловить собралась, что ли?» Внезапно ощущая на себе чужой взгляд, Леви поднял голову и увидел, что Ханджи с улыбкой рассматривает его, стоя у открытого шкафчика, приделанного к стене. Леви замер на месте, как вкопанный. Стеклянные баночки с разнокалиберным сыпучим содержимым составляли длинный плотный ряд. Их было десять штук — и ни одна не повторяла предыдущую. Не проронив ни слова, Леви перевел взгляд на Ханджи. Та горделиво улыбнулась и вскинула подбородок: — Да! Мой товарищ из города высоко ценит мои работы на тему современной инженерии. Кто-то из ребят сказал, что вот этот чай — молочный улун, кажется? — стоит целое состояние. Леви сглотнул и вдруг понял, что у него пересохло в горле. Боже, как же он скучал по чаю. В лавке того же Давида улуна не бывало. Обычный черный чай с бергамотом тянул на пять золотых за пачку — недешево, конечно, как день поесть. Сколько стоил улун, он даже не представлял. В Подземном городе его было не достать, но сенча с земляникой, которую Леви иногда брал, обходилась ему в 45 золотых, что он отстегивал без каких-либо проблем. И даже здесь, на поверхности, имея в качестве жалованья всего сто семьдесят золотых, Леви бы тоже влегкую расщедрился на любимый изыск… имей он в разведкорпусе хоть что-то свое. Тогда, в лавке у Давида, увидев цену чая, он подумал, что у него даже доступа на кухню свободного нет, чтобы заварить себе напиток. Зачем тогда покупать листья, если воспользоваться ими он не сможет? Сейчас же, разглядывая чайную коллекцию Ханджи, рядом с которой скопилась кухонная утварь, и горы льняных полотенец, и какие-то горшки для цветов, и блокноты в кожаных переплетах, Леви с удивлением понял: да у него в разведкорпусе вообще ничего своего нет. Форму выдали, да, вроде его теперь — но казенное ведь это все равно, не он выбирал, не за его деньги куплено; трусы и те государство выделило: захотят — отберут. У него не было своей чашки, своего блюдца и своего заварника; не было никакой гражданской одежды; ножницы, бритва, кошелек — вот, в общем-то, и все, что он нажил за все эти недели на поверхности. Не густо. Одиноко. — Хочешь подойти поближе? — улыбнулась Ханджи. — Давай пооткрываем баночки, понюхаем. — Можно выбрать любой? — приближаясь к волшебному шкафу, спросил Леви. — Абсолютно. — Здесь очень много дорогого чая, — глянул Леви на Ханджи многозначительно. — Насколько дорогого? — склонила она голову набок. — Могу я?.. — он указал рукой на баночки, и Зоэ с готовностью закивала; Леви осторожно вынул волшебную емкость, жадно впился в нее взглядом и снова посмотрел на Ханджи: — Вот этот — Да Хун Пао — очень редкий. Я брал такой несколько раз. В Подземном городе раздобыть чай гораздо сложнее, чем здесь, поэтому наценка там нехилая. Но это стоило семьдесят пять золотых. — СЕМЬДЕСЯТ ПЯТЬ ЗОЛОТЫХ?! — закричала Ханджи. — Ух ты ничего себе! И затем, внезапно закрыв рот, она хитро улыбнулась и спросила: — И ты легко мог себе такое позволить, Леви? Леви неоднозначно повел плечами. Ханджи рассмеялась. — Вот это да!.. Так что, выбор сделан? — А? — поднял бровь Леви, с подозрением глядя на Зоэ. — Будем пить Да Хун Пао? Такому богатству грех простаивать на полке. — Ты уверена? Вы уверены? Ханджи улыбнулась еще шире: — Ты помнишь, как его заваривать? Леви уже успел забыть, кто он такой и зачем он здесь, но как заваривать чай помнил. Он не ожидал такого, не угадал, что такая реакция произойдет, и все же отблески его, нормальной, жизни, ослепили его, наполнив тело изнутри щекотанием, замедлив мир вокруг. Он кивнул Ханджи и, повинуясь ее приглашающему жесту, осторожно достал из шкафчика видавший виды заварник («Опять эти блядские лопухи — они с Эрвином что, в одной лавке затаривались?») и две керамические чашки. — Пиалы очень сложно достать, — донесся до него голос Ханджи. — Мне друг рассказывал. — Знаю, — отозвался Леви, не глядя на нее, потому что его руки машинально крутили перед носом чашки, проверяя их на чистоту. — Я сам хотел такие, но о керамических чашках без ручек у нас даже никто не слышал. — За чистоту не ручаюсь, протри, если хочешь, — и у него перед носом показалась тряпочка. У Ханджи нашелся и чайник, и чугунная миниатюрная печь с конфоркой, и чистая питьевая вода («Моблит каждое утро приносит мне, боится, что буду помирать от жажды, но попить воды не вспомню, буду вся в делах»). Леви решил, что, раз Ханджи не против, можно отставить в сторону все эти расшаркивания и без промедления приступить к делу: Да Хун Пао не ждет! Леви обмыл руки, налил воды в чайник, вскипятил. Вместе с Ханджи, которая с любопытством следовала за ним по пятам и из-за его плеча тщательно следила за каждым его действием, сопровождая свои наблюдения многозначительными «о-о-о?» и «а-а-а!», он засек пять минут и стал промывать заварник и чашки — чтобы и освободить их от грязи, и нагреть. — Нельзя брать кипяток, — негромко пояснил он, чувствуя приклеенный к своей спине знак вопроса. — Девяносто пять градусов — идеальная температура и промыва посуды, и заварки. — А-а-а! — С таким чаем, как Да Хун Пао, — так же негромко продолжил Леви, на глаз отмеряя нужное количество листьев, — можно повторить заварку от семи до десяти раз. Если чай не передержать, аромат будет волшебным… Все прошло так спонтанно, так естественно, что Леви не заметил, как оказался в кресле у окна с керамической чашкой у губ. Прикрыв глаза, он сделал глоток и с наслаждением выдохнул. «Сука, если бога нет, то откуда взялся этот чай?» Леви не заметил, как опустошил чашку. Он настолько растворился в цветочно-фруктовом — таком медовым, что он казался пьяным, коньячным — вкусе чая, в сладком, печеном послевкусии, в волнах этого эйфорического моря, смывающих с души усталость, как вода смывает с ног песок, что его голова немного закружилась, и он уже не был уверен, ровно сидит в кресле или плывет по воздуху, как в горячечном сне. Когда Леви опомнился и открыл глаза, комната была ярко-розовой, теплой — она казалась сотканной из грез, не ощущалась настоящей. Он увидел, что Ханджи, обеими руками сжимая чашку, мечтательно смотрит на фантастический закат, вид на который открывался из огромных окон этой снообразной комнаты. Она мягко встретила его взгляд и улыбнулась. — Уносит этот чай, да? — Прибивает, — согласился Леви. — Хорош на ночь. — Правда? — Снимает напряжение, укрепляет сосуды. Снижает тревожность. — Вот как. Не знала. Ты столькому научил меня, Леви. Инстинктом Леви было усомниться в ее словах. Но глаза Ханджи сияли искренностью, и он, пряча дрогнувший уголок рта, нахмурился, опустил голову и заварил чай опять. У их беседы не было особой нити, пока в заварнике оставался чай. Кто-то что-то говорил о вкусе напитка, потом молчали, затем Леви делился еще одним интересным фактом о Да Хун Пао, и они замолкали опять. Когда чай оказался допит, мир за окном накрыла темнота. Сказать, что впервые за много недель Леви оказался расслаблен, было не сказать ничего. Обычно из-за хронической бессонницы он всегда оставался в напряжении. Из-за нее это состояние стало для него настолько привычным, что казалось почти родным, и он не помнил даже, каково было жить без него. Сейчас же, вдруг оказавшись свободным от цепей, которые приковывали к его груди усталость, и скорбь, и тревогу, и сомнения, и одиночество, он чувствовал только их отголоски: сонливость, грусть, волнение, желание покоя. — Я очень люблю ночь, — сказала вдруг Ханджи. — Почему? — не размыкая глаз, спросил Леви. — В ней столько покоя. Леви чуть подтянулся в кресле и открыл глаза, по-прежнему упираясь кулаком в подбородок. — Я очень беспокойная натура. Ты, должно быть, заметил, — чуть усмехнулась Ханджи, ловя его взгляд. — Но ночью весь мир за окном оказывается скрыт от меня одеялом из темноты. Как бы я ни хотела, я не могу увидеть его во всей яркости. А значит, мне приходится концентрироваться только на том, что я смогла разглядеть к моменту заката. И хорошенько все обдумать. — И это для вас покой? Возможность подумать без отвлечений? — спустя несколько секунд спросил Леви Ханджи. — Да. А ты. что думаешь о ночи? — Что она никогда не заканчивается, — посмотрев на черный мир за окном, проговорил Леви, ловя в стекле собственное усталое отражение. — И что эта темнота для меня — самое беспокойное время. — Почему? — спросила Ханджи. — Вам нравится возможность ясно увидеть все, что накопилось в голове за день. А я… я не хочу это видеть так ярко, потому что мои мысли… не приводят к открытиям, — сказал Леви негромко, не сводя глаз с себя самого. — К нахождению выходов из ситуаций. Это… скопище наблюдений и выводов, и я не знаю, что делать с ними дальше. Они просто гудят в башке, как ебаный рой пчел, и… Леви спохватился, подобрался в кресле. Он быстро перевел взгляд на Ханджи и обнаружил, что она внимательно и очень серьезно слушает его. — И? — спокойно спросила Ханджи. — И мой единственный шанс хотя бы на время избавиться от них — это заняться делом, — нехотя проговорил Леви, не понимая, как он вдруг начал разговаривать с Ханджи о личном («больше не пить Да Хун Пао, что ли?»). — Тренировки? Леви кивнул. Не сводя глаз с Ханджи, он следил за ее лицом, пытаясь уловить даже мгновенное колебание хоть одной мышцы. Но ни одна мышца на ее лице с горящими карими глазами оттенка спелой вишни не дрогнула. Вместо этого Ханджи набрала в грудь побольше воздуха и медленно выдохнула. — Верить мне или нет — твое дело, — сказала она негромко и серьезно, — но, Леви, у многих солдат разведкорпуса ты встретишь такую же проблему. Мысли, заглушаемые только действиями. У каждого мысли о своем, но почему-то это место — конкретно это подразделение армии — притягивает людей, которые способны обрести покой только через такую тяжелую, жестокую работу, как наша. Какие бы демоны ни терзали людей, они почему-то выбирают вытравливать их из души за стеной, рубить шеи титанов, погибать, пытаясь что-то изменить для человечества. «Что движет ими?» — можешь спросить ты. Чувство вины. Чувство неполноценности — «я недостаточно хорош и не заслуживаю находиться в безопасности стен». Желание защитить родных и любимых, которое не позволяет спать по ночам, если нет реальных действий, приближающих идею об этой защите к реальности. Стыд — «почему другие умирают за человечество, а я бездействую?». Вера в людей. Вера… в Эрвина. Леви бессознательно вздрогнул, услышав это имя. Все это время он смотрел Ханджи в глаза, не двигаясь и не мигая, загипнотизированный ее голосом, ее словами, на которые так откликались его чувства и мысли. И вот — Эрвин. — Другому бы я такое не сказала, но, раз уж мы так хорошо сидим… — неожиданно уголки губ Ханджи вздрогнули, и она села в кресле поудобнее, подперев подбородок кулаком так же, как и Леви. — Эрвин — лучший пример такого солдата. Как и ты, он находит покой только в действии. Любая его теория для него ничего не значит, пока он не выйдет сам, первый, за стену, не поставит на кон свою жизнь и не докажет на практике, чего она стоит. Это забавный парадокс для человека, работа которого большую часть времени заключается в том, чтобы думать, но, стоя на месте, он всегда будет беспокоен. Поэтому, Леви… Разница между вами двоими, кажется, заключается только в том, что твой рой гудит у тебя в голове постоянно, за исключением лишь тех моментов, когда ты действуешь. А Эрвин научился договариваться со своим, чтобы тот затихал и давал ему возможность придумывать сперва, как действовать. Леви задумчиво посмотрел на уродливую керамическую чашку у себя в руках: вот как, значит? Они с Эрвином в этом похожи? Интересно. Леви почувствовал, как уголки его губ непроизвольно тянутся вверх. Почему-то мысль о том, что они с Эрвином похожи — пусть он давно осознал и принял их странную связь, какое-то инстинктивное понимание друг друга, доверие друг к другу — не приходила ему в голову. Но ему это… нравилось. Леви поднял глаза на Ханджи и спросил негромко: — Кажется, мой демонический командир сейчас действует? — Уехал вчера на рассвете в столицу, — вздохнула Ханджи. — Показывает своему рою мир. Вдруг она широко улыбнулась: — Ну что же? Попробуем, наконец, халвы, Леви?

***

Леви вышел от Ханджи, когда стрелка настенных часов стала подползать к часу ночи. Он подумал о том, что было бы здорово купить часы и себе. С другой стороны, он никогда не носил украшений, даже практичных; будет ли ему удобно, безопасно с ними?.. Одновременно с мыслями о собственных наручных часах Леви вспомнил, что, кажется, Эрвин потерял свои. Слова Ханджи о том, что они с Эрвином похожи, снова спичкой зажглись в его мозгу, приятно растекаясь щекочущим теплом по телу. Все думая об этом, Леви шел по освещенным факелами коридорам замка и задумчиво смотрел в окно слипающимися глазами. Внезапно остановившись, он почему-то тихо сказал — сам себе, но как будто — ему, почему-то думая, что это важно, и что он услышит: — Что ты видишь сейчас перед собой, Эрвин? Он вздрогнул, увидев перед собой собственное отражение, встретив свой же пытливый взгляд. «Как будто бы могло быть иначе». Он мягко покачал головой: он просто устал. Устал и решил, повинуясь путающимся мыслям в голове, поболтать с тем самым человеком, по милости и ради которого он обивает каменные пороги замка разведкорпуса — решил поболтать, пусть самого этого человека здесь и нет. Но желание поговорить с Эрвином, пусть даже просто обменяться парой фраз, осозналось Леви очень, ярко, очень ясно и совершенно трезво. И сила желания была такой, словно Леви столкнулся не с желанием даже — с потребностью. «Скоро, — сказал Леви сам себе, снова глядя на свое отражение с ноткой разочарования. — Скоро». Сказал, не зная — ведь он никак не мог об этом знать — что в десятках километров отсюда другой человек, высокий и светловолосый, так же, как и он, вгляделся в темноту за окном, а затем, так же, как и он, внимательно взглянул на собственное отражение. И так же, как и Леви, Эрвину очень захотелось, чтобы глазами напротив оказались не его глаза.