***
Альберт Адамыч толкается в него все медленней. Сережа по опыту знает: скоро уже все. Больше чем на три раза за ночь того обычно не хватает, а это как раз третий — самый ленивый, чаще всего безболезненный, но долгий. Собственное тело размякшее и тяжелое, словно кусок глины на печи. Живот немного распирает от находящегося внутри семени. Соображать сложно, но в этот раз он действительно постарается захотеть, чтобы все вышло. Сережа с содроганием вспоминает хозяйскую злобу после приезда врача — все еще саднит прокушенное ухо. Ему позарез нужно забеременеть. Чужая рука сгребает волосы на затылке, тянет. Сережа подается головой вперед: нельзя расслабить шею и позволить хозяину заломить ее, иначе болеть будет еще несколько дней. Альберт Адамыч толкается глубже, замирает. Семя заполняет Сережино тело толчками, натягивает живот пуще прежнего. Он знает, что это выглядит далеко не так, как ощущается: каждый раз кажется, что его вот-вот разорвет изнутри, а на деле живот лишь слегка раздут, и то если присмотреться. Узел запирает семя внутри, растягивает вход до скулежа в подушку. Сережа чувствует постыдную радость: ему хорошо, и, к тому же, на сегодня все. Возможно, именно в этот раз получится зачать потомство. Хозяин поднимается на колени, подтаскивает его за собой: врач велел держать задницу выше головы после соития. Сережа таким вариантом доволен: не приходится каждый раз валяться под тяжеленной тушей и ждать, пока спадет узел. Альберт Адамыч оглаживает его живот, мурлычет что-то ласково-похабное про то, как скоро Сережа понесет от его семени. Он старается не вслушиваться. Вместо этого продирается сквозь привычный туман в голове и вспоминает красивого переливчатого жука, которого Олег забавы ради притащил ему в комнату сегодня утром. Сережа оставил жука в корзинке и прикрыл платком, но тот все равно умудрился выползти и куда-то исчезнуть. Он воображает, как напугается хозяин, если обнаружит его питомца в постели посреди ночи. — ...Сережа! — одергивает хозяин. Сердце пропускает удар. — Мм? — он слегка поворачивает голову и выворачивает ухо в сторону Альберта Адамыча. Тот недовольно сопит. — Где ты витаешь? Я дважды повторил вопрос. Будь внимательнее. По спине пробегают мурашки, хвост раздраженно дергается. — Ваш член внутри меня не способствует, — огрызается он. К счастью, вслух выходит не так дерзко, как подумалось. Хозяин рычит, и Сережа тут же жалеет, что вовремя не прикусил язык. — Много новых слов выучил? — Альберт Адамыч грубо оттягивает ягодицу в сторону. — Сейчас добавлю тебе пару пальцев, к утру будешь у меня помнить только «да» и «спасибо». — Простите, — выдавливает Сережа. — Я не хотел. — Он изворачивается так, чтобы видеть чужие глаза, и слегка улыбнувшись, мурлычет: — Мне было настолько хорошо, что уши заложило. С радостью приму ваши пальцы. Альберт Адамыч смягчается и снова гладит его по животу. — Так что, поедешь со мной на охоту? — С удовольствием, — незамедлительно отзывается он. — Жду не дождусь, когда смогу увидеть своих щенят, — мечтательно тянет хозяин. — Буду обучать их охоничьему ремеслу сызмальства. Надеюсь, пойдут в меня, псами. Ты не обижайся, но из лисиц вырастают так себе охотники. — Конечно. Буду молиться, чтобы дети уродились вашего племени. — Сережа чувствует, как хозяин выскальзывает из него. Тут же напрягается, чтобы не пролить ни капли семени: Альберт Адамыч всегда злится, когда из него вытекает. — Сегодня останься, — зевнув, велит Альберт Адамыч и притягивает его к себе, перехватив рукой поперек живота. Сережа и дальше лежал бы задницей кверху для верности, но противиться не решается и послушно заваливается на бок. Не успевает прийти в себя, позволить семени вытечь и вернуть себе способность соображать, как внутрь проталкиваются пальцы. — Как пожелаете, — отзывается ровно. Ему впервые приходит мысль о том, что хотелось бы родить лисят. Пусть лучше дети будут похожи на него, чем на человека, который вот-вот захрапит ему в затылок.***
«Вад специально подсунул мне эту кобылу», — раздраженно думает Олег, когда Снежинка почти что скидывает его во второй раз. И не придерешься ведь: хитрец, как обычно, состроит из себя добродушного дурня да руками разведет. Вдалеке лают собаки, вышедшие на след, а аршинах в пятнадцати вышагивает Сережина Рыжуля. Сам Сережа держится в седле достойно, но Олег на всякий случай глаз не спускает. Полдня на охоте — он прикидывает, что снова не успеет разобраться с закваской. Шура ехидничать будет, но вскоре отойдет, а вот Юля с рук не спустит: припоминать до зимы будет. За Сережей по пятам следуют пара сторожей на гнедых конях, и это еще один повод не отставать. Мало ли, что те могут наговорить Сереже, который и без того на всех огрызается. Со дня, когда того чуть за псарней не оприходовали, и вовсе из покоев почти не выходит. Он выравнивается с процессией. — Все в порядке? — обращается к Сереже Олег. — Нормально, — отвечает Илья. — Только плетемся, как на прогулке. Пропустим же потеху, барин! — И ладно, — подает голос Сережа. — Твое дело нехитрое, а ты даже с ним не сдюжишь. Молчи. Олег ухмыляется, отвернувшись. «Стервец», — думает он с долей восторга. — Митрий, на тебя одна надежда, — говорит Олег второму сторожу, небольшому белобрысому пареньку. — Справимся, — хмыкает тот. — Проверю дорогу, — говорит Олег и припускает Снежинку рысцой. Судя по заливистому лаю, раздающемуся вдалеке за деревьями, собаки уже гонят добычу. Внезапная мысль, закравшаяся в голову, совсем не радует. «Хоть бы не лисица», — думает Олег. Наивная идея из детства, когда он, как и остальные, отождествлял людей с животными. Сколько раз видел травлю волка — и ничего, а тут вдруг... В поле, постепенно сменяющем чащу, целая процессия: две своры загнали зверя в круг, а охотники — Альберт Адамыч с несколькими дворовыми и любезно приглашенный Савелий Дмитрич со своими, — ошиваются неподалеку, наблюдая и задорно переговариваясь. Олег подъезжает ближе, видит лису. Да чтоб их. Зверек, загнанный и окруженный, то замирает в середине сужающегося круга, то бросается на псов, норовя вцепиться не то в глаза, не то в горло. Крутится вокруг своей оси, рычит, бешено водит по сторонам острой мордочкой. Олег решает поехать назад и сказать Сереже, чтобы свернул на другую тропку. Немного заплутать в лесу будет для омеги простительно, зато не придется смотреть, как псы расправляются с лисицей. — Олег, ну где там мой суженый! — кричит Альберт Адамыч, разворачивая лошадь. Олег стискивает зубы и подъезжает к барину. — Скоро будет, — беззаботно отзывается он. — Ох уж эти омеги, везде опоздают, — негодует Савелий Дмитрич, но как бы не всерьез. — Обожди, Сав, — машет на того Альберт Адамыч. — Придержи псов, мальчик у меня охоты нормальной не видывал. — А ну отрыщь! — прикрикивает тот на собак. — Отрыщь, отрыщь! — вторит Альберт Адамыч. Хозяйская свора, раззадоренная лисицей, слушается плохо. Вад, уже спешившийся и подошедший к Снежинке, тихонько прерывисто свистит. Псы заметно отступают, но нестройный круг держат. — Умницы они у меня, правда? — Вад толкает его локтем в колено. — Лошадь бы эту получше объездил, — ворчит Олег. Тот разводит руками. — Никто на Снежинку еще не жаловался. Может, ты ей не нравишься? — Вад треплет лошадиную морду и едва успевает одернуть руку, когда Снежинка пытается куснуть того за пальцы. Олег ухмыляется. — Ну наконец! — кричит Альберт Адамыч. — Заждались тебя! Из леса выезжает Сережа с Ильей и Митрием. Первый улыбается: явно рад, что успели к самому интересному. — Простите, — Сережа объезжает Олега и тормозит Рыжулю подле барина. Косится на лисицу. Олег видит: весь костенеет и бледнеет едва заметно. — Надо бы уступить омеге, Альберт, — говорит Савелий Дмитрич. — Конечно, конечно. Сережа, давай-ка, завершай. Сережа глядит на свору и медленно кивает. Крутит головой, встречается взглядом с Олегом. Тот едва заметно кивает. Учили ведь команды накануне — неужели забыл? Затем Сережа будто отмирает, становится жестче, острее. — Чима! — выкрикивает кличку одной из борзых. — Ату его! Олег опускает глаза в лошадиную гриву: ему совсем не хочется смотреть. Над поляной поднимается лай, практически перекрывающий визг растерзанной лисицы. Когда свору отзывают, а охотники возвращаются в лес, чтобы выгнать новую дичь, Сережа приближается и, притормозив Рыжулю, говорит тихо, чтобы не услышали сторожа: — Олег, мы в деревне никогда не ловили лис. Держится тот прохладно, но в глазах будто мечется загнанное животное. — Это не для еды. На воротник, — честно объясняет он. Лисья тушка, болтающаяся в хозяйских тороках, не дает ему покоя до окончания охоты.***
День как-то сразу идет не в ту сторону: с самого утра за окном осенняя морось, хлеб в печи не поднимается. Сережа так и не вернулся вчера от хозяина — с утра того не было в спальне. В кухню влетает перепачканная Иска, оставляя за собой следы мокрой земли. Видимо, кур кормила. — Олег! Хозяин велел в библиотеке подмести, — устало тянет она. — Срочно. Он мне руки поотрывает, если в таком виде приду. Выручай. — Найди Шуру или Славку, — отмахивается он. — Я вообще таким заниматься не должен. — Так у Шуры течка, а Славка с ним, — Иска разводит руками. Олег фыркает. Ничего без него не могут. — Давай и ты к ним сходи, я тут один справлюсь, — ерничает Олег. — Оле-жа, — Иска широко ухмыляется, — злишься, что тебя не позвали? Так у меня в следующем месяце, ты заходи, не стесняйся. — Она подмигивает. Олег тяжело вздыхает и поспешно отворачивается к печи. Не хочет, чтобы она увидела, как у него щеки розовеют. — Так, следи за печью, я сейчас, — бросает, не оборачиваясь, подхватывает веник с совком и шагает в диванную. — Скорее, а то угольков напеку! — смеется Иска вдогонку. Олег толкает тяжелую дверь и замирает на входе. Хозяин еще здесь: устроился на кушетке у окна, погрузившись в чтение какой-то книги. Или только делая вид, что читает, потому что на коленях у него — аккурат оголенной задницей кверху — Сережа. Олег сглатывает. Хочет потихонечку прикрыть дверь — вот зачем так широко открывал вообще? Он не представляет, как можно заниматься чем-то вроде чтения, когда рядом Сережа в одной рубахе, задранной до основания поджатого хвоста. Хозяйская рука будто невзначай поглаживает рыжий мех. Сережа косится на него и тут же, залившись краской, прячет лицо в сгибе локтя. Надо срочно бежать от этой картины. Олег делает шаг назад. — И-извиняюсь, я тогда потом... — Ваза разбилась, — бросает хозяин, не отрываясь от книги, — приберись. Делать нечего. Олег совершает над собой усилие: сглатывает слюну, отводит глаза от молочно-белых бедер и осматривается. Ваза не просто разбилась — она разлетелась по всей библиотеке. Осколки поблескивают на выстланном деревом полу причудливым полукругом. Кажется, вазой запустили в стену. Он оставляет веник у входа и начинает собирать крупные осколки. Воровато косится на кушетку, проверяя, цел ли Сережа. Тот не выглядит пораненным, но явно напуган: уши прижаты к голове, а хвост прикрывает промежность. Олег сосредоточенно выдыхает и возвращается к осколкам. Может, Сережа такой из-за него, и ваза ни при чем. Какому омеге понравится находиться в подобном положении перед посторонним альфой? Мысль об этом неприятно царапает. Олег хочет отрешиться от происходящего, благородно не глядеть на Сережу, но оно выходит само собой. Он просто не может удержаться. Какой же тот идеальный: даже Захару, казавшемуся маленькому Олегу божеством, сошедшим с небес, с Сережей не сравниться. И никакие веснушки, никакая угловатость того не портят. Олег вообще не знает, что нужно в Сереже поменять, чтобы тот перестал казаться ему таким умопомрачительно красивым. Хозяину, по всей видимости, надоедает играть с хвостом, и он начинает мять в ладони округлую ягодицу. Олег резко отводит взгляд. Он готов заскулить от бессилия: ему не уйти, но и оставаться с каждой минутой становится все сложнее. Если у него встанет, и хозяин заметит это... Хорошо бы, чтобы ему одному тогда досталось розгов. Но, зная Альберта Адамыча, Олег почти уверен, что гнев обрушится на Сережу. Он старается собирать осколки быстрее и режется об один. Тут же облизывает пострадавший палец, чтобы не заляпать пол кровью. Одновременно с этим Сережа едва слышно хнычет. Раздается шлепок. Олег вскидывается и видит синие глаза, полные слез. Сережа лежит щекой на сложенных ладонях и смотрит с немой мольбой. Белая ягодица расцветает ярким следом от ладони. Олег давит в себе порыв зарычать. Хочется эту самую ладонь откровенно цапнуть, чтобы не смела больше... — Не отвлекаться, — рычит хозяин. Глядит на Олега, но обращается явно не только к нему. Сережа снова утыкается носом в кушетку, прячется за собственными руками. Олег бросается к венику. Скорей, скорей вымести битый фарфор и бежать отсюда. Он старается унять подкатившую к горлу ярость. Хозяин наказывает своего суженого, что в этом нового? Предыдущих хозяйских омег тоже было жаль, но... Не въедались они в душу так, как Сережа. Веником Олег сметает мелкие осколки в кучку. Прилежно держится спиной к кушетке — из-за этого выходит дольше и неудобнее. Тишину прорезает еще один шлепок и последовавшее за ним тихое поскуливание. — Хвост убери, — говорит хозяин. Олег не выдерживает и подглядывает. Член от увиденной картины тяжелеет. Альберт Адамыч неторопливо трахает Сережу большим пальцем руки, ладонь которой по-прежнему покоится на ягодице, а сам продолжает читать. Олег ненавидит хозяина в этот момент. Он заметает стекло в совок. Начерта сам пошел? Надо было отчитать Иску за ее просьбу и отправить умываться. — Позвольте идти, Альберт Адамыч? — старается сказать Олег. Голос слегка подводит, выходит тихо и скомканно. Хозяин поднимает глаза от книги. Смотрит на него, как мог бы смотреть на стул или книжный шкаф. Откладывает книгу и тянет Сережу за волосы, заставляя подняться на колени. Олег хочет опустить взгляд, но не может оторвать его от чужих бедер. Альберт Адамыч усаживает Сережу на себя, спиной к Олегу, говорит что-то на ухо вполголоса. Сережа обнимает хозяина за шею, прижимается и мотает головой, насколько позволяет положение. Начинает о чем-то тихо просить. Услышать бы, о чем. — Жди за дверью, — наконец дает отмашку хозяин, — нужно будет расставить книги. Олег выскакивает из диванной, прикрывает дверь и облокачивается о нее, тяжело дыша. В голове мысли об убийстве перемешиваются с мыслями о пушистом рыжем хвосте. Через пару минут из-за двери слышатся рваные стоны, и Олег прижимает ладони к ушам. Хочется уйти, но велели ждать: что за напасть такая. Несчастный Сережа. Если бы тот знал, какие мысли у Олега порой возникают, прогнал бы от себя прочь. «Нельзя чужого омегу желать, — говорит Олег сам себе, — даже такого, как Сережа». Ему за свои желания стыдно. Стыдно за нет-нет да и возникающую мысль: с ним Сереже было бы куда лучше. Он его обижать не стал бы. Да он бы все сделал, если бы… «Нужно спросить хозяйского разрешения и подыскать себе кого-нибудь. Пора уже, оттого и мысли срамные в голову приходят». Он проваливается в собственные думы и не замечает, как проходит время. Дверь отворяется, Олег едва успевает сделать вид, что не стоял, прислонившись к стене и зажав уши. — И еще: помоги Сереже вымыться, — бросает Альберт Адамыч повседневно, удаляясь прочь. — Слушаюсь, — Олег кланяется и заходит в диванную. Чуть не вылетает обратно: Сережа так и остался лежать на кушетке с приподнятой кверху задницей. — Олег! — сердито окликает тот. — Входи и запри дверь. Не хочу, чтобы меня кто-нибудь так увидел. — А я — не кто-нибудь? — огрызается Олег, но ключ проворачивает. — Т-ты чего так разлегся? — Так надо, — Сережа вздыхает. — Для щенят, в смысле. Врач сказал. Хотя... Я уже не думаю, что выйдет. — Выйдет, — привычно возражает Олег. — Он издевается. Специально позвал сюда прибраться. Хотел, чтобы кто-нибудь увидел, как он меня... Унизить, в общем, хотел, — Сережа шмыгает носом. — Хорошо, что пришел ты, а не кто-то из дворовых. Олег наконец догадывается прикрыть Сережу брошенным в стороне сарафаном. Как же Сережа не прав в своем к нему доверии. За себя стыдно. — Больно? — спрашивает он тихо. — Это? — Сережа оглаживает ягодицу и усмехается. Сарафан сползает в сторону. — Да нет, это пустяки. Больше обидно. — Это он в тебя вазой кинул? Что случилось? — Олег поправляет сползший сарафан, чтобы не видеть Сережиной задницы. — В меня, куда ж еще. Вызлился, потому что я не захотел... Кое-что. — Сережа заливается краской, и Олег решает дальше не расспрашивать. — Да к черту! — Сережа резко садится и одергивает рубаху. — Сколько уже дурью маюсь, ничего не выходит. Олег, не будет от него щенят. Да если б он старался еще! В половине случаев в рот мне спускает, предметы всякие в меня пихает. Как же надоело! Прости, — спохватывается Сережа, взглянув на него. Олег чувствует, как к щекам приливает жар. Сережа еще и извиняется за то, что творит с ним барин. — Сереж, — очень серьезно говорит он. — Ты это все день за днем терпишь. Уж мне-то сказать можешь, я выслушаю. Мы же с тобой друзья. — Друзья, — задумчиво отзывается Сережа и внезапно улыбается. — Спасибо. Без тебя я бы, наверное, уже повесился. На душе становится тепло и вместе с тем безумно горько. Олег не находит ничего лучше, чем снова подать Сереже сарафан. — Я там хлеб пек, если Иска не спалила. Только из печи, хочешь? Сережа смотрит на него искоса, затем опускает глаза и кивает.