Что посеешь

Декабрь подкрадывается в этом году совсем тихо. Олег почти не замечает, как желто-оранжевый сад становится черно-белым. Воротник из шкуры лисы на дубленке вместе с ушами и волосами позволяет издалека узнать в человеке, развалившемся на снегу, Сережу. — Простудишься! — кричит Олег, набрав в грудь побольше морозного воздуха, и тут же закашливается сам. Сережа машет на него рукой, даже головы не поворачивает. Олег вздыхает и уходит в кухню: сторожа все еще обедом не кормлены, а Шура один не справится. На кухне тепло: печка жарит так, что даже соседние комнаты обогревает. Из-за этого будто сильнее пахнут засушенные на зиму травы. Этот запах возвращает Олега в детство: он часто помогал бабушке кашеварить. — Чего разорался? — фыркает нарезающий морковь Шура вместо приветствия. — И так все обсуждают, как ты с ним носишься. Олег вздыхает, встает за стол и молча сгребает часть овощей к себе. — Альберт Адамыч злой, как собака, — орал на Иску все утро. А все твой Сережа, — не унимается Шура. — Прекрати, — отмахивается Олег. — Ему и без того непросто. — Ничего, справится. Подумаешь, работка — лежи себе с задранным хвостом да стони на всю усадьбу. — Хватит. Чего вы на него взъелись все? — Олег чувствует, что медленно закипает. — А того, — огрызается Шура. — Он рожать-то вообще собирается? Долго мы будем хозяйские психи терпеть? — Цыц, — рыкает Олег. — Сколько нужно, столько и будем. Чтоб не слышал больше. Дальше готовят молча, но в напряжении. Олег знает: нельзя со своими дворовыми ссориться. У него ж кроме тех— никого. В последнее время это дается все труднее, потому что Сережей недовольны все. Некоторые даже ревновать умудряются: мол, раньше Олег мог по вечерам в картишки перекинуться, а теперь пропадает в барских покоях безвылазно. Он и сам понимает, что слишком с Сережей сблизился. Надо что-то делать, но при одной только мысли о том, что тот на него смотреть будет с надменным презрением, с каким на остальных смотрит, все внутри холодеет. Олег решает хотя бы не задерживаться в барских покоях на вечернюю болтовню. Поможет переодеться — и сразу в людскую. Тем же вечером Сережа пихает ему лист бумаги с лаконичным «Старался». На бумаге нарисован Олег: пусть не очень умело, но за последние месяцы Сережа здорово поднаторел в рисовании. Даже похож. — Ты зачем мне уши подрисовал? — Олег смущенно отводит глаза от бумаги. Ей-богу, еще в сарафан обрядил бы. Сережа озорно улыбается. — А наши альфы в деревне, бывало, не стеснялись показывать, — говорит со вздохом. — Мне всегда казалось, что это так... искренне? — заканчивает задумчиво и умолкает на некоторое время. Олег все разглядывает рисунок. Ну глаза-то точно его, и нос даже. Может, форма лица слегка круглее, чем есть, но в целом... Он ловит себя на том, что вглядывается в рисунок и гадает: каким же его видит Сережа? То, что для него это так важно — несомненно плохо. Надо Сережу осадить, самому отстраниться: хоть что-то сделать, чтобы не хотелось вместо обычной человеческой благодарности притянуть за плечи, губами в губы вжаться. — Спасибо, — шепчет Олег и бережно складывает рисунок пополам. — Получилось похоже. — Олег, а покажи уши, — просит внезапно Сережа. — Хочу поглядеть, похоже ли представлял. Олег чувствует, как жар к щекам приливает. Зачем Сережа вообще представлял его с ушами? Да он вообще никогда не планировал никому... Может только если полюбит сильно, да и то не сразу. — Ну пожалуйста, ну Оле-еж, — тянет Сережа и улыбается, подсаживаясь поближе. — Да зачем тебе? — только и может выдавить он. — Ну, хочется, — Сережа пожимает плечами. — Не знаю, получится ли, — тушуется Олег. — Я ж в последний раз давным-давно. Годов с пяти уже в руках себя держал. — А ты попробуй, — заговорщицки шепчет Сережа. — Ради меня. Олег пожимает плечами. Ради Сережи он, конечно, готов. В том, что Сережа никому не разболтает, можно быть уверенным. И раз того порадует... — Ладно, — вздыхает Олег. — Но я не уверен, что выйдет. Синие глаза загораются теплым предвкушением, веселым любопытством. Да ради такого Олег не то что уши покажет — он и на четвереньках поскачет. Он силится вспомнить, как это вообще — быть частично животным. Представляет, как бежит по лесу на четырех лапах. Это ожидаемо приносит лишь один результат: он чувствует себя по-идиотски. Видимо, что-то такое отражается на его лице, потому что Сережа прыскает. В синих глазах пляшут чертята. — Я знаю одну штуку, — заговорщицки сообщает тот. — Иди-ка. Сережа без предупреждения подсаживается ближе и протягивает руку перед его носом. — Расслабься, — требует тихо. Олег честно старается расслабиться. Сережа поднимает к его лицу сгиб локтя. — Нюхай. Это место пахнет так же, как пах Сережа в течку, только во много раз слабее — почти неуловимо. Он прикрывает глаза и жадно вдыхает. Хочется Сережину руку не то лизнуть, не то немного куснуть — не разобраться. Хочется острее почувствовать запах. Олег сосредоточенно втягивает воздух носом, и в какой-то момент ему действительно кажется, что пахнет сильнее. Сережа хихикает и убирает руку. — Ну вот, — заключает удовлетворенно. — А ты думал, не выйдет. Красивые. Олег удивленно моргает. Мир вокруг как-то неуловимо переменился. Он старается понять, как именно, и осознает, что отчетливо слышит метель, завывающую снаружи. Надо бы сарай заколотить, а то выломает двери, как в прошлом году... Он дергает ушами и обмирает: они ощущаются как что-то свое и что-то инородное одновременно. Олег опасливо шарит руками по голове и натыкается на два самых настоящих волчьих уха. — Ого, — выдавливает он. Жар приливает к лицу. Где-то внизу Иска роется в сундуке. — Можно потрогать? — восторженно шепчет Сережа. Прежде чем Олег успевает отказать, тот протягивает руку и хватается за ухо. Олег сглатывает и старается не шевелиться. Сережа осторожно трет его уши пальцами, усмехается себе под нос, гладит и слегка почесывает. Олег хочет остановить — правда хочет, но не может. Слишком уж приятно. Хочется положить голову Сереже на колени и позволить тому трогать уши целую вечность. — Это всегда так здорово? — интересуется он заплетающимся языком. — А? — рассеянно откликается Сережа. — Не знаю. Калева только в детстве меня за ушами чесал. Бабушка всегда говорила, что омеге нужна ласка. Альберт Адамыч ласков не бывает — Олег знает, помнит по следам на теле Мики и теперь вот — Сережи. Олегу за Сережу горько. Тот заслуживает всей ласки в этом мире, всего самого хорошего и светлого. И точно уж друга получше, чем Олег. — Сереж, хватит, — скомканно просит он. Он решает, что обязательно поговорит с Сережей после того, как у того пройдет декабрьская течка. Правду скажет о своих стыдных желаниях, о ноющем сердце. А там уже будь, что будет. Может, Шура присмотрит за Сережей лучше, чем он. Потому что Сережа не заслужил слушать ложь. Течка начинается аккурат в канун Коляды. Олег, почуяв первые признаки, жалеет: они-то хотели, обмазавшись смолой и обвалявшись в перьях, устроить небольшое подобие деревенских гуляний. Он трусливо сматывается в псарни, когда чувствует запах течного омеги под дверью Сережиной спальни. Тот уже наученный — сам Альберту Адамычу скажет. А Олег больше не хочет собственными руками запирать дверь, оставляя омегу, ради которого, кажется, умереть готов, на растерзание жестокому хозяину. Вад усмехается, завидев его, но никак не комментирует. Наливает какой-то дряни, мало похожей на водку. Олег опрокидывает рюмку — пробирает что надо. За пьянство и наказать могут, но следующие пару дней хозяин будет лишь изредка выходить из спальни. Да и праздник, к тому же. Пьют, в основном, молча. Вад иногда болтает про собак, но быстро сникает, видимо, улавливая, что Олегу неинтересно. Под вечер к ним, изрядно подпитым, врывается Иска в тулупе шерстью наружу. На кошачьи уши она водрузила коровьи рога, а лицо перемазала в саже. За Иской по пятам тихонько заходит Вета, наряженная в козью шкуру. — Ну, — Иска упирает кулаки в бока и смотрит на их с Вадим молчаливую попойку. — Не праздник, а кошмар какой-то! Мало того, что барин со своим этим заперся, так еще и вы тут! А ну пошли! — И Игорь наряжаться отказался, — вставляет Вета, топнув ножкой. — Пошлите в лес, Бадеяка притащим. Олег сквозь туман, приятно окутавший разум, понимает: Вета пока еще слишком мала, чтобы тащить дерево в одиночку. Сторожа едва ли согласятся помочь, а омег просить зазорно — вот и остались со двора лишь они с Вадом. — Пошли, — он хлопает того по плечу и поднимается. Бадеяк горит красиво. Много искр в этом году — быть счастью. Олег почти верит в это своей пьяной головой. Ненадолго забывает, что совсем недалеко, в хозяйской спальне на втором этаже, прямо сейчас сходит с ума от первобытного желания его горе. На утро голова раскалывается, жутко хочется пить и тошнит от запаха жареных яиц. Одно хорошо — то ли вторая течка у Сережи не настолько продолжительная, как первая, то ли Вадово пойло отбило обоняние, но от запаха течного омеги Олег с ума не сходит. Он стойко готовит хозяйский завтрак на вымершей после вчерашнего кухне. Сереже нужно нормально поесть после суток, проведенных в течке. — Славк, отнеси барину, — он всучает поднос очень кстати подошедшему в кухню омеге. — Так они это, — Славка переводит взгляд с одной тарелки на вторую, — хозяин с утра уехал, а Сережа у себя сидит. Давай-ка сам, я к этому ненормальному не пойду. Олега обжигает злостью. — Издеваешься? Ты должен моих приказов слушаться, — рычит он. — Я вообще-то дворецкий, если забыл. — Не забыл, — в тон ему отвечает Славка, — но Сереже своему сам пожрать таскай. Ты как с ним водиться стал, заносчивости понабрался. Невозможно. Олег проглатывает рычание, готовое вырваться из глотки, проводит языком по заострившимся зубам и выдыхает. Славка прав: он разбрасывается командами как старый Павел, которого они все так не любили. — Ты же понимаешь, — гораздо спокойнее говорит Олег, — что у него течка едва закончилась? Славка фыркает. — Ты мне в течку сколько раз поесть приносил? — Дергает ухом. — Справишься. — Это... — «Другое», — чуть не вырывается у Олега. — Ладно. А вы с Шурой выбейте до вечера ковер из столовой. — Понял, — говорит Славка, пихает ему поднос и уходит восвояси. Олег оставляет одну из тарелок, стискивает зубы. «Справлюсь», — говорит сам себе жестко. Перед дверью в Сережину спальню понимает: не справится. Стучит. Сам не помнит, когда к Сереже в последний раз стучался, но стучит. В ответ — тишина. Хочется развернуться и уйти. Может, вообще спит. Олег встряхивается: что за трусость? Только о себе и думает. А каково сейчас Сереже? Он приоткрывает дверь. — Эй? — говорит тихонько. В ответ ему раздается приглушенный стон. У Олега перехватывает дыхание, перед глазами встает картина, которую он невольно представлял множество раз: стоны, хрипы, пальцы, судорожно цепляющиеся за разворошенную постель, тело, выламывающееся в предсмертной муке. То, что было за несколько часов до того, как он обнаружил остывшего Мику, распластанного по постели. Он влетает быстро, не думая: — Все в порядке? — И застывает. Сережа валяется среди мешанины из одеял, подушек и сбившейся простыни. Будто запутался в этом всем и замер: спина подрагивает, рубаха собралась на груди, открывая напряженную поясницу, уши тут же выворачиваются в его сторону. Одна подушка лежит под бедрами, во вторую Сережа уткнулся лицом. От сердца отлегает: всего лишь омега в течке, ничего страшного. Он смотрит на пушистый хвост, и не думающий прикрыть промежность, на широко разведенные бедра. В следующий момент приходит в себя и резко тормозит. Сам не заметил, как подошел к постели почти что вплотную. Поднос позади, на столике — Олег не помнит, как его там оставил. От Сережиного запаха голова дуреет. Горячий, жаждущий — и так близко. Хочется отпустить себя, протянуть руку, дотронуться до горячего влажного отверстия. Олег пятится обратно к двери. Разворачивается. Глядит в коридор. «Нужно уйти отсюда, просто сделать шаг, давай же». — Олег? — раздается позади слабый голос. Прежде чем Сережа сбивчиво просит остаться, он закрывает дверь изнутри и поворачивает ключ. — Черти, я... — разворачивается и старается вцепиться в гладкую поверхность двери пальцами. Синие глаза с поволокой пригвождают Олега к месту. Он облизывает пересохшие губы, все мысли и чувства слипаются в паху комом. Сколько раз одергивал себя, не шел на поводу у течных омег, сколько над ним из-за этого смеялись, странным считали? И все ради чего? Чтобы случайно возжелать чужого, меченого омегу? Да не просто чужого — хозяйского. Что сказала бы бабушка, узнай она? — Иди ко мне, — шепчет Сережа, и шепот этот легко заменяет Олегу собственные мысли. Он отмирает, отгоняет сомнения, идет, как во сне. Глядит на Сережу в упор. Видит изломанное мучение, горячее желание. Что за альфа бросает омегу в течке? И как можно отказаться от Сережи? Тот нетерпеливо, рвано приподнимается на коленях. Видно, тело совсем отказывается слушаться: получается не сразу, колени у Сережи то и дело разъезжаются. Олег притихает и старается отложить в памяти каждый момент. Он должен уйти. Прямо сейчас. — Олег, возьми меня, — просит Сережа с придыханием, таким тоном, будто это все, чего тот когда-либо хотел. Кое-как приподнимает задницу, задирает хвост, смотрит снизу вверх осоловелыми глазами без капли разума. — Я готов, пожалуйста... Прекраснее Сережи не существует, но Олег говорит себе: «Не тронь». — Послушай меня, — твердо, насколько может, говорит он. Тот переводит на него взгляд, весь как-то подбирается. Наверное, строгие интонации подействовали. — Мы не должны. Нельзя. Меж бровей на красивом лице залегает морщинка, взгляд приобретает осмысленность. — Знаю, — выдыхает Сережа спустя некоторое время. Неловко переваливается на бок, затем садится и подтягивает к себе колени. Морщится, как от боли. — Я принес поесть, — Олег указывает на поднос. — Не хочется. — Сережа ежится и обвивает ноги хвостом. Олегу охота дотронуться, обласкать и успокоить: плохой знак, когда течный омега так жмется. — Можешь обнять меня? — тихо просит тот. — Это же... Ничего такого, мы же и раньше обнимались. Олег прикидывает: сможет ли? Удастся ли ему помочь Сереже, игнорируя собственное желание? До одури хочется положить руку на член, сдавить. Он держится. — Хорошо, — решается Олег, — иди сюда. Сережа заползает к нему под бок, прислоняется почти невинно. На ощупь тот очень горячий и немного дрожит. Олег кладет руку на сведенные плечи, слегка поглаживает и прижимает к себе. — Тише, надо потерпеть, — просит он. Сережа кивает, собирает немного намокшие волосы на одну сторону. Какая же глупость: они оба сидят, вжавшись в друг друга и желая друг друга настолько сильно, что Олегу практически больно. — От тебя так хорошо пахнет, — шепчет Олег и позволяет себе уткнуться носом под чужое ухо. Сережа шумно выдыхает и гладит себя внизу. Олег туда не глядит, но знает. У Сережи, должно быть, мягкие бедра, будто созданные для того, чтобы стискивать их руками, толкаясь в тесное, горячее нутро. Тот стонет и проводит по его руке кончиком хвоста, когда Олег не выдерживает и легонько оглаживает бедро с внутренней стороны. Руки сталкиваются костяшками пальцев, Сережа накрывает его ладонь своей и мягко вжимает в себя. Под рукой жарко и влажно, Сережины очертания будоражат воображение. Олег чуть не срывается на скулеж, когда Сережа трется о его ладонь и тихонько ахает. Мысль о том, что их могут застукать, учуять на нем запах течки, вспышкой мелькает на задворках сознания и тут же сгорает. — Я так ждал тебя, — выстанывает Сережа ему в плечо — Олег едва может разобрать слова. Все внутри призывает стащить того на пол и разложить под собой, надеть на член и хорошенько прикусить за холку, чтоб почувствовал, что не выйдет сбежать, лечь под следующего альфу и повторять это снова и снова, до тех пор, пока не закончится течка. Олег от своих мыслей в ужас приходит. Как он мог подумать такое про Сережу? Темное, звериное нужно загнать подальше — в конце концов, он не течный омега, чтоб бездумно следовать за своими желаниями. Сережа убирает ладонь с руки Олега, тянет с себя рубаху, вжимается в Олега голой кожей и тихонько хнычет — слов не разобрать. По сравнению с чужим горяченным телом он сам будто только с улицы забежал. — Тише, маленький, иди сюда. — Собственный голос кажется чужим. Олег заставляет себя убрать руку с чужой промежности, затаскивает Сережу на себя, усаживает лицом к лицу. Тот вжимается в его член, ерзает — Олег зажмуривается до цветных искр перед глазами, подается вперед и тычется носом в задранный подбородок. Ведет губами вдоль челюсти и лижет в месте, где начинается шея. Сережа довольно стонет, на спине сжимаются пальцы. Олег через рубаху чувствует чужие когти. Сильно, отчаянно, так непохоже на порхающие прикосновения, которые позволял себе Сережа раньше. Он вылизывает подставленную шею, утробно рычит. Когда Сережа отстраняется и тычется губами в губы, Олег отвечает на поцелуй с такой уверенностью, будто делал это раньше. Пальцы одной руки ложатся на рыжий затылок, второй Олег притискивает Сережу к себе за талию. Рот у того обжигающий, чужие заострившиеся зубы задевают язык, поцелуй выходит тягучим и беспорядочным. Сережа трется о его член через штаны, и больше всего на свете Олегу хочется стянуть их вниз и позволить случиться тому, к чему все идет. Для этого нужно вылезти из-под Сережи хотя бы ненадолго, а он просто не в силах это сделать. Олег даже рад этому какой-то частью себя, но волчья сущность, захватившая целиком, негодует и требует. Он ведет ладонью вниз по чужой спине. Кожа приятная, мягкая, самой своей человеческой сутью напоминающая: осторожно, с тобой омега, нельзя вцепляться, дергать, царапать. Олег гладит над основанием хвоста, затем осторожно сминает и оттягивает ягодицу в сторону. Сережа смазывает поцелуй, утыкается носом ему в висок. Олега выламывает звуками, запахом, теплом чужого тела. Он зажмуривается и кончает, вжимая в себя завозившегося Сережу. Олег и помыслить не мог, что так бывает. Негромкое аханье выдергивает его в реальность, и Олег понимает, что прижал Сережу слишком сильно. — Прости, прости, — шепчет он, поглаживая того по голове, плечам и спине. В ушах немного звенит, осознание случившегося наплывает грозовой тучей. Что же он наделал? Чужого омегу облапал, готов был трахнуть несчастного и несоображающего. Он старается стащить с себя Сережу, но тот вцепился мертвой хваткой. — Олег, нет, прошу, не уходи, — говорит тот с надрывом, — я же с ума сойду. Тоже верно. Нельзя вот так Сережу бросить. Надо прислать кого-нибудь из омег, пускай сделает... Что там они обычно делают, чтобы прекратить течку. — Пусти, Сереж, — говорит он. Просьба звучит еще более умоляюще, чем Сережина. К счастью, тот обмякает, и Олегу удается выбраться. Сережа вместо того, чтобы остаться на кровати, стекает на пол и пробует уцепиться за Олеговы портки, но ему удается вовремя отшагнуть. — Я, — выдавливает Олег, — б-быстро, потерпи чуть. Делает шаг в сторону выхода. — Не вернешься, — выдыхает Сережа зло. — Как в прошлый раз. Трус. Олег давится воздухом. Возмущается было, но вспоминает, что действительно не собирается возвращаться. Становится стыдно. Этот стыд перед обманутым Сережиным доверием затмевает другой, перед самим собой и вещами, которые Олег считает порядочными, достойными уважения. Он понимает, что его надурили, как волчонка, только оказавшись в постели. Сережа тянет с него портки, кладет ладошку на колом стоящий член. Это больше, чем он когда-либо смел представить, лучше всяких фантазий. Олег чувствует, что снова теряет разум. Сережа, не переставая о чем-то просить, тянет, не отпускает. Олег укладывает того на спину, прикусывает под коленом, заставляя притихнуть. Смазки у Сережи столько, что простынь под ним частично мокрая. Олега тянет залезть головой меж одуряюще пахнущих бедер и вылизать Сережу везде, но терпеть он больше не в силах. Мягкие ладони обхватывают шею, когда Олег оказывается нос к носу с уже изведшимся под ним Сережей. Он притирается членом к отверстию, крохами разума уговаривая себя не торопиться: нельзя сделать Сереже больно. — Давай уже, Олеж, — просяще выстанывает тот, — сделай мне щенят. Олега словно из ведра окатывают. «Щенят?». Какого черта он творит? Собрался трахать чужого омегу, собрался Сережу трахать, воспользовавшись положением, совсем не думая о том, что будет, когда к тому вернется способность соображать. — Куда ты? — протестующе спрашивает тот, когда Олег рывком поднимается и отползает прочь. Сережина грудная клетка ходуном ходит, страдальческий излом бровей не дает покоя, вырывает сердце. — Прости, я должен уйти, — бормочет Олег сбивчиво, — завтра ты будешь рад, что я ушел. Правда, Сереж, правда-правда. Он вылетает из комнаты и захлопывает за собой дверь.