Что посеешь

Сережа не сразу понимает, где проснулся. Пугается и чуть не вскакивает с кровати, но вовремя вспоминает вчерашний день — хозяйская рука перекинута через оба плеча и придавливает к матрасу. Он старается осторожно вывернуться из объятий. Альберт Адамыч сонно морщится и прижимает к себе плотнее. Сережа тихо, раздраженно рычит. — Еще раз зарычишь — кину псам, Мика, — хрипло говорит хозяин, не открывая глаз. Сережа давится рычанием и замолкает. Несчастный Мика… Наверняка неспроста захворал. Сереже жить теперь с человеком, который сгубил своего омегу, а его самого взял силой и даже метки не оставил. Он разглядывает лепнину на потолке и старается подумать хоть о чем-то хорошем. Должны ведь быть положительные стороны. Во-первых, ему и его детям не придется голодать. Во-вторых, он, в конце концов, может и не дожить до родов. В-третьих… Хозяин убирает придавившую руку — дышать становится легче — и садится. Сережа следит одними глазами, боясь шелохнуться. Тот широко зевает, потягивается довольно. — Ну и ну, — говорит, оглядывая его сверху вниз, — вот так доброе утро. Ничерта не помню. Ты Сережа? — Да, — отвечает он почти беззвучно. Хозяин смеется. — Хоть со своим омегой после женитьбы проснулся — уже ладно! Хорошенький ты, Сережа. Сережа молчит и чувствует, как закипает в груди злость. Барин даже не помнит, как делал ему больно. Не помнит вчерашней ночи, обернувшейся для Сережи кошмаром. — Пометил тебя? — хозяин берет за предплечье и тянет. Сережа садится. — Нет. — Это мы сейчас исправим, не бойся… Гладит по голове, приминает ушки. Сереже хочется руки тому оторвать: вот ведь прицепился к его ушам. Но вместо этого он лишь убирает волосы на одну сторону, открывая доступ к местечку между шеей и плечом, и слегка наклоняется. Все нутро противится, но ему нужна чертова метка. — Не торопись, лисенок. Давай-ка сперва повторим вчерашнее, а то будто и не было ничего, — мурлычет хозяин и сгребает его своими огромными ручищами. У Сережи дыхание перехватывает. Только не это, только не снова. Откуда-то берутся силы вывернуться из хватки и отползти прочь. После вчерашнего болит все тело. — Не дури, — говорит Альберт Адамыч ласково, но в голосе слышится капля угрозы, — иди ко мне. Сережа думает, что скорее умрет, чем послушается. Повторения вчерашнего он не вынесет. Лучше бы утопился, потерялся, лучше б его волки съели. Надо было отдаться дураку Семке — и пусть делали бы потом с ним, что хотят, только бы не привозили сюда и не оставляли с этим человеком. — Не пойду, — говорит он громко и скалится, обнажая лисьи клыки. Оплеуха прилетает с такой силой, с какой Сережу по лицу еще не били. Пока он старается сфокусировать взгляд, хозяин сминает его ухо вместе с волосами, швыряет лицом в матрас. Сережа хочет подняться — но сверху придавливают; брыкается, царапается и старается извернуться, но все его попытки безуспешны. — Не научили вести себя? — рычит хозяин на ухо. — Придется мне самому. Выбирай, Сереженька: или под меня ляжешь, или под всех моих сторожей. Ох и рады они будут подарку. Жаль отдавать такого хорошенького, но что поделать. Хозяин коленом распихивает Сережины ноги в стороны и вздергивает его рукой за хвост. Его прошибает мыслью: ночью Вадик не забрал обереги. Совсем рядом… Он вытаскивает из-под себя руку, выбрасывает вперед. Пальцы находят рукоять ножа. Сережа собирает всю злость, все отчаяние, все оставшиеся силы и изворачивается. Руки помнят: нож скользит по ладони привычно, птицей летит в ненавистную шею. Хозяин не то рычит, не то ревет. Сережу не заливает чужой кровью. Крови вообще нет. Нож оказывается в хозяйских руках, и Сережа видит, что на лезвии надежно сидит грубый кожаный чехол. Ужас сковывает конечности. — Ах ты тварь, — шипит барин и с силой бросает нож прочь. В бок врезается кулак. Это невообразимо больно, и Сережа скулит, старается свернуться, прикрывает руками голову. Хозяин подтягивает за бока и крепко перехватывает лодыжки. Вздергивает ноги к голове, складывает его практически пополам. Притирается внизу, отчего на глаза выступают слезы. Пальцы отпускают одну ногу и ложатся на шею, сдавливают так, что дышать становится тяжело. Он пытается заглотить побольше воздуха, но рука все давит и давит. Неужели задушит? Да хоть бы и так. Барин входит в него и начинает толкаться, и на этот раз Сереже почти все равно — пусть что угодно делает, лишь бы дал глотнуть хоть немного воздуха. Силы уходят с каждой секундой, перед глазами пляшут искорки. Он хватается за чужие пальцы и царапает руку, сдавившую горло. Когда окружающий мир начинает темнеть, и он уже готов провалиться в небытие, все вдруг прекращается. Сережа старается привыкнуть к тому, что снова может дышать. Голова кружится, а в ушах звенит. Конечности ощущаются тяжелыми, будто не своими. Он заново обретает возможность собрать мысли в кучу и смотрит на нависшего над ним хозяина. Тот усмехается. — Успокоился? Хорошо. Теперь слушай, — Альберт Адамыч приближает лицо и почти касается его носа кончиком своего. Сережа зажмуривается. — Смотри на меня. Смотри, сказал! — Рука вцепляется в волосы и больно оттягивает. Он распахивает глаза, но хозяин не прекращает тянуть. — Я, Сереженька, люблю мягких да покладистых. На первый раз прощу твои выходки, уж больно хвостик хорош, но еще хоть раз — и привяжу к столбу во дворе. Знаешь, для чего там столб? — Сережа мотает головой, насколько позволяет рука в волосах. Он очень не хочет узнавать. — Оставлю привязанным на ночку-другую — все окрестные мужики вылюбят. Потом умолять будешь, чтоб обратно в постель пустил. Усвоил? — Да, — не задумываясь, сипит Сережа. Его колотит крупной дрожью. Неужели правду говорит? Не может же альфа так со своим омегой… — Умненькая лисичка, — хозяин улыбается, отпускает волосы и гладит Сережу по голове. — А если щенят моих выносишь, вообще цены не будет. Давай-ка теперь, поворачивайся, раз понял. Сережа неуклюже перекатывается на живот и приподнимает задницу. Нужно перетерпеть, наверняка осталось немного. Это лучше, чем быть привязанным к столбу. На этот раз Альберт Адамыч входит плавнее, темп наращивает постепенно. Сережа глотает слезы. Он не хочет оставаться с этим человеком, ложиться под того и рожать щенят, но будто у него есть выбор. Большая рука шарит по груди, стискивает и гладит, затем опускается ниже и останавливается на животе. Хозяин сбивается с ритма, несколько раз толкается в него рвано, затем судорожно выдыхает и замирает внутри. Семя выплескивается толчками, Сережа чувствует знакомое уже распирание в животе, утыкается лицом в подушку и старается унять судороги, но тело не слушается. Чужая рука давит на живот, гладит, будто проверяя, все ли идет как надо. Не дает Сереже забыть о своем положении. Барин ложится на него всем весом, продолжая изливаться внутрь, — Сережа знает, что сейчас случится. Заостренные зубы смыкаются на холке, отрезая последние пути к отступлению. Сережа не издает ни писка, потому что это единственный протест, который он может сейчас себе позволить: не показать, как ему больно, унизительно и невыносимо обреченно. Теперь у него метка, принадлежащая худшему человеку в его жизни. — Умница, — воркует хозяин и зализывает ранки. Рукой подтягивает за таз повыше. Изнутри распирает, Сережа чувствует, как набухает узел. Хозяин довольно хмыкает и оглаживает пальцами его отверстие, натянутое вокруг узла. — Надеюсь, получится с первого раза. Если сейчас хорошенький, то каков будешь беременным, представляешь? Уже не терпится взять тебя такого. Сережа крепко зажмуривается, чтобы не разрыдаться вновь. Когда узел начинает спадать, хозяин неожиданно отстраняется. Сережа не может сдержать скулежа: он не ожидал, что будет так резко. По бедрам стекают несколько струек семени. Очевидно, надо было подождать еще, но Альберт Адамыч стремительно слезает с кровати и тянет из-под него простынь. Сережа неловко переступает, позволяя забрать ее, но боится поменять положение: мало ли, что ему за это сделают. — Вот так и встретишь меня через неделю, — одобрительно посмеивается хозяин. — Задницу выше! — требует тот и отвешивает по ягодице шлепок. Сережа послушно подбирается. — Вот так, чтобы не вытекало. Краем зрения Сережа видит, как Альберт Адамыч натягивает кафтан на голое тело. — Жаль оставлять тебя, но государь-батюшка требует! — сообщает тот тоном, в котором сожаления — ни на грамм. — Ну ничего, как приеду — день напролет любить буду! — Хозяин чешет его за ухом. На этот раз у Сережи нет сил раздражаться. Ему просто хочется остаться одному. Звук захлопнувшейся двери приносит такое облегчение, что конечности просто расползаются в стороны. Сережа чувствует, как семя выливается из него прямо на кровать. Он позволяет себе полежать на животе совсем недолго, а затем вскакивает и остервенело обтирается сползшим на пол одеялом. Трет внутренние стороны бедер до покраснения. Слезы неконтролируемо текут по щекам. «Тихо, он уедет, спокойно», — говорит Сережа сам себе. Будет время прийти в себя и что-нибудь придумать. Он обязательно что-нибудь придумает, потому что терпеть этот кошмар всякий раз — невозможно. Не бывает так, не может быть. Неужели врали деревенские омеги, рассказывая, как хорошо любиться с альфой? Издевались над ним, смеялись? Сережа отгоняет панические мысли и выдыхает. Быть такого не может. Не могла ведь Наста так поступать с Калевой? Или могла? Он пальцами дотрагивается до отверстия. Болит. Хочется выскользнуть из спальни и бежать до ближайшей речки, смыть с себя все и вымыться изнутри. Утопиться ко всем чертям. Сережа вздрагивает всем телом, потому что слышит шаги. Ухом ведет в сторону двери: неужели возвращается? Он мечется между тем, чтобы занять положение, в котором сказано быть, и тем, чтобы забиться в самый темный угол. Появляется странное, зудящее желание вырыть нору прямо в постели. Шаги все ближе. Он вскакивает и заворачивается в одеяло. Недолго думая, шмыгает к ближайшему углу. Две стороны защищены — уже хорошо. Внимание привлекает валяющийся у стены нож. Сережа сцапывает его. Руки слушаются плохо, но с ножом всяко лучше, чем без. Чехол отправляется в полет через всю комнату. Он садится и замирает в своем углу, укутанный одеялом. Нож надежно скрыт от посторонних глаз. Дверь приотворяется. Сережа сразу понимает: не хозяин. Прислал кого-то еще, чтобы надругаться над ним. Рычание рвется из глотки само собой. В спальню заходит альфа. Мелкий, что немного успокаивает. Сережа прижимает уши к голове, скалится и рычит громче. Альфа выглядит удивленным, даже немного напуганным. Хорошо, правильно боится. Сережа думает, что все, кто сунется к нему в нору, сумеют убежать лишь с выцарапанными глазами. Если вообще сумеют. — Я не сделаю тебе ничего плохого, — говорит альфа очень тихо и подходит на пару шагов. — Давай успокоимся. Сережа вжимается в стену и рычит. К его позору, сквозь рычание прорывается скулеж. Он резко замолкает и наблюдает, как альфа крадучись все приближается и приближается. Внезапно вспоминает, что он ни разу не был ни в какой в норе, да и о норах лишь по рассказам старших знает. И понимает, что может говорить. — Не позволю, — выбрасывает резко. Голос сиплый, но угрозу передать удается. — Ничего у тебя не выйдет. Сунешься — умрешь. Альфа замирает, как вкопанный. На лице у того появляется мерзейшая жалость. Сережа снова рычит. Тот поднимает руки, показывая пустые ладони. — Я хочу осмотреть тебя и отвести в ванную, — так же тихо говорит альфа. — «Осмотреть», ага, как же, — истерично фыркает Сережа. — Знаю я ваши осмотры. Пошел прочь, или хуже будет. Его трясет. Больше всего он боится сейчас выронить нож, потому что все, что хочется сделать — это забиться как можно плотнее в угол и свернуться калачиком. Альфа шумно вздыхает, а затем подходит на расстояние трех локтей и присаживается на корточки. Двигается плавно, не отрывая от него внимательных темных глаз. — Послушай, — тот слегка улыбается, — меня Олегом зовут, служу при усадьбе. Поместье небольшое, так что буду за тобой приглядывать. Зла тебе никто не желает, а если вдруг обидят — мне говори. Олег пугает. Не желал бы зла — ушел бы восвояси. Сережа тихо, почти неслышно клокочет. — Прекрати, — говорит тот уже жестче, — тут не принято вести себя, как животное. Хорошо, что Альберт Адамыч не видит. Если продолжишь, мне придется ему сказать. — При упоминании имени хозяина в горле встает ком. Сережа затыкается. — Поднимайся на ноги. Он старается подавить дрожь и слушается. Обреченно понимает, что ничего Олегу не сделает. Ну уложит он этого альфу, а снаружи — наверняка еще дюжина. И те покрупнее будут, взять хоть вчерашних сторожей и Вадика. Ничего он не сможет. Что бы Олег не собирался с ним вытворить, лучше будет послушаться. Того, что бывает за непослушание, Сережа не хочет. Пусть лучше будет один Олег, чем все окрестные альфы. Он окончательно сникает и выпрямляется на дрожащих коленях. Одеяло сползает с плеч, оседает на полу бесформенной грудой. Нож падает из ослабшей руки вслед за тканью. Олег провожает оружие округлившимися глазами, затем смотрит на Сережу. Тут же отводит взгляд и, к Сережиному удивлению, краснеет. Он горько усмехается. Еще вчера наряжался на собственную свадьбу, а сегодня — стоит нагим черт знает перед кем. На стыд сил не осталось. — Делай, зачем пришел, — выдавливает Сережа. Получается тихо, даже жалобно. Будто хотел сказать «пожалуйста, не делай мне больно». Самому от себя противно становится. — Я тебя не трону, — говорит Олег с такой жалостью в голосе, что она передается Сереже: к глазам подступают слезы. Олег поднимается на ноги и отходит так же плавно, как подошел, а затем выуживает из сундука у кровати кафтан. Сережа с удивлением позволяет завернуть себя в хозяйскую вещь. Олег так осторожен, что на долю секунды ему хочется поверить, что тот не собирается делать ничего дурного. Кафтан велик, но так даже лучше. — Идем со мной, — просит Олег. Сережа невольно отмечает, что тот лишь немногим его выше. Олег высовывается в коридор и оглядывается, прежде чем выйти. — Не хочу, чтобы тебя увидели в таком состоянии, — сконфуженно оправдывается тот, обернувшись и встретившись с ним глазами. — Давай, пойдем, тебе нужно помыться. При упоминании мытья словно солнышко из-за туч выглядывает. Неужели у судьбы для него припасено хоть что-то хорошее? Сережа все еще не верит Олегу до конца, однако спускается по лестнице, стараясь не отставать. Тело не дает забыть, что с ним вытворяли, но мысль о воде подгоняет. В коридоре первого этажа в Олега чуть не влетает лиса, выскочившая из-за больших резных дверей. Сережа с удивлением оглядывает девушку: омег из лисьего рода он раньше не встречал. Охота обнять ее и расплакаться: она-то уж точно будет на его стороне, поймет и поддержит. Девушка удивленно разглядывает его в ответ. — Юль, только попробуй разболтать, — недовольно ворчит Олег. — Злых языков и без тебя хватит. — Вот это помотал его Альберт Адамыч, — с каким-то неуместным, жутким интересом восклицает лиса, которую Олег назвал Юлей. — Даже с Микой поначалу осторожнее был. Сереже эта Юля резко перестает нравиться. Он не знает, куда деться от пытливого, любопытного взгляда зеленых глаз, поэтому подшагивает поплотнее за спину Олега. — Юль, —рычит тот. — Да все и так видели простынь, — отмахивается она. Кровищи, ух. — А ты не из послушных, верно? — она пытается обойти Олега, но тот перешагивает вместе с ней. Сережа, к своему ужасу, тихо рычит. — Ой, ну вас, — вздыхает девушка, когда у нее ничего не получается. — Вадик все равно все расскажет. Юля скрывается за противоположной дверью, Олег провожает ее взглядом. Сережа пытается унять стучащее в горле сердце. За такое количество животных проявлений, сколько он позволил себе за вчера и сегодня, Калева бы выкинул его ночевать во дворе. — Барская экономка, — как ни в чем не бывало поясняет Олег. — Любопытная, жуть просто. Ты ей лишний раз ничего не болтай лучше. Сережа кивает. Не понимает, почему ему должно быть важно, что и кому она расскажет, но на всякий случай мотает на ус. Главное, чтобы Олег никому не рассказывал, как он рычал и скалился все утро. Пока Сережа передвигает ноги, погруженный в свои мысли, они приходят в маленькую душистую комнату с большим корытом. Он завороженно смотрит на воду, от которой даже пар струится. — Это что, мне одному столько? — шепотом интересуется Сережа, забыв на мгновение, что Олегу ни на грош не доверяет. — Я отвернусь, а ты залезай, — добродушно усмехнувшись, говорит Олег. — Прости уж, надо проследить, чтоб ты не утопился. И действительно отворачивается, когда Сережа скидывает кафтан. Погружаться в корыто приятно. Вода теплая, почти горячая даже. Так много, что выплескивается на пол, когда из воды остается торчать лишь голова да колени. Синяки печет, царапины неприятно щиплет, но после всего остального это похоже на добрую сказку. Олег так и остается стоять, отвернувшись лицом к двери. Не соврал: действительно плохого не хотел. Становится стыдно за свое поведение. — Меня Сережей зовут, — тихо сообщает он. Олег разворачивается и слегка улыбается. — Извини. Я подумал, ты собираешься… Он сказал мне, что… Неважно. В общем, спасибо. Олег присаживается на табурет у края корыта, вздыхает. — Я Олег. Дворецкий. — И улыбается шире прежнего. Сережа удивленно дергает ухом. В рассказах, которые Наста сочиняла, дворецкие всегда были строгими стариками — иначе как держать в узде целую усадьбу дворовых? А Олег, судя по всему, едва ли старше его будет. — Не молод для дворецкого? — недоверчиво хмыкает он. — Так же как и ты — для хозяйского супруга, — отзеркаливает Олег и тут же прикладывает ладонь ко рту. — То есть… Я не то сказать хотел. Сережа дергает плечом. Он не в обиде. Будь его воля, с удовольствием жил бы в своей деревне с Калевой и Настой до глубоких седин. — Наш Павел в прошлом году от чахотки помер, — объясняется Олег. — Меня не всему научить успел, но справляюсь. Сережа кивает и ощупывает бедра под водой. Синяки кое-где точно будут. Павла не жалко: он уже представил себе сварливого старика, шпыняющего его наравне с хозяином. С Олегом будет всяко легче сладить. — Может и хорошо, — дергает плечом он. Тот удивленно округляет глаза и прыскает. — Остер на язык, — тянет неверяще. — Ты давай поосторожней. Не удивительно, что на тебя дворовые косо смотрят. И это ты только вчера приехал! Талант, а? — Это кто такой там на меня смотрит? — насупленно спрашивает Сережа. Становится зло и обидно: ничего плохого он никому не сделал. Наоборот, приехав сюда, только унижения терпел: от Шуры, от Вадика, от хозяина. Да и Олег тоже хорош: что за альфа позволяет себе вот так околачиваться рядом, пока он раздет? Сережа одергивает себя. Хозяин ясно дал понять, кто он такой и для чего нужен. Не хватало еще нарваться. Дураком Сережа себя не считает. Остается лишь смирить гордость: если Альберт Адамыч наказал Олегу рядом быть, значит так нужно. Тот вздыхает. — Серьезно, давай без выходок. Вся усадьба знает, что Альберт Адамыч из спальни с синяком в пол шеи выскочил. И косу ты вчера еле отрезать дал. — Олег понижает голос почти до шепота и смотрит внимательно — аж мурашки по спине бегут. — Нельзя хозяину перечить. Лучше бы тебе сразу выучить. — А то я не знаю, — огрызается Сережа. Он затаивает злобу на Шуру: тот небось прямиком из спальни побежал всем рассказывать, какого непокладистого омегу хозяин приобрел. Подумаешь, волосы подрезать не дал! Кто же знал, что какому-то проходимцу вроде Шуры это можно? Как Олег смеет учить его? Ночью он такого натерпелся, какого Олегу и не снилось. Сережу охватывает злоба, которая выжигает все чувства мгновенно, как летнее солнце траву на опушке леса. После остается лишь тяжелая, пепельная усталость. — Знаю, — уже тише повторяет он. — А тебе лучше бы не перечить мне. И Шуре передай, чтоб больше не жаловался. А Вада чтоб вообще не видел, — шипит он. — Это, — Сережа остервенело перекидывает волосы на одну сторону и слегка разворачивается, демонстрируя Олегу свежую метку, — дает мне право вас всех на ближайшей сосне повесить. Так что не тебе говорить, что мне надо выучить, а что не надо! Да ты… Ты! Сережа замолкает и чувствует, как сдавило горло. Нестерпимо долго он борется с рвущимся изнутри воем. Олег отводит глаза первым, и тогда Сережа не выдерживает. Утыкается лбом в колени, чтобы хоть как-то спрятать лицо, и позволяет себе разрыдаться. Как же несправедливо, больно и унизительно. Соленые слезы попадают в рот, стекают по коленям в воду. Ему хочется прекратить, но он уже не может. Вот бы Олег полез, дал повод для злобы. Тот, как на зло, молчит. Бесконечное сожаление топит, душит, не дает сделать вдох. — Я не хотел, — сипит Сережа себе в колени, когда чувствует, что снова может говорить. Набирает воду в ладони, смывает соль с лица. Он действительно не хотел ничего из того, что с ним случилось. И уж точно не хотел… — Не хотел так сказать. — Знаю, — тихо отзывается Олег. — Это ничего. Ты натерпелся. Он поднимает глаза и вскидывает уши. Олег не смотрит: повернулся вбок и глядит в стену. Сережа хочет поблагодарить за то, что тот позволил ему сохранить последнюю каплю достоинства, не стал глядеть на слезы. Олег вдруг поворачивает голову, встречается глазами и задорно подмигивает. — Павел действительно был засранцем, — смешливо фыркает тот. — Но я этого не говорил. Сережа не может сдержать смеха. Веселье кружит голову, из глаз льются слезы, он и сам не замечает, как снова начинает рыдать. Всю жизнь его дразнили соседские ребята, но так, как тут, никто и близко не унижал. Внутри слишком мало места для той злобы, которую он испытывает. — Я отведу тебя в лес, когда Альберт Адамыч уедет, — тихо говорит Олег. — Покричишь в чащу, и станет легче. Сережа хочет ответить, посмеяться над такой глупостью, но выходит только всхлипнуть и разрыдаться сильнее. На этот раз Олег в растерянности мнется рядом — он видит краем зрения. — Тише, — на голову опускается ладонь, гладит бережно, почти невесомо, — все будет хорошо. Он прижимает уши и скидывает с себя руку. Нечего его жалеть, ему этого не надо. — Не трогай меня, — выдавливает сквозь слезы. Олег отходит на пару шагов. — Прости, — тихо просит тот. — Думал помочь. Давай заканчивать с мытьем, а то вода стынет. Застудишься — щенят сбросишь. Сережа стискивает зубы, задерживает дыхание и сильно, до головокружения зажмуривается. Ждет, пока закончатся слезы, и только потом расслабленно выдыхает. — Хорошо, — голос сиплый, будто не его вовсе, — не смотри. Когда Олег отворачивается, ему хочется встать на ноги и ударить себя в живот что есть силы. Здравый смысл сильнее этого желания. Он может и сделает это, но не сейчас, не при Олеге. Сережа поднимается и выходит из ванны. Струйки воды стекают на пол, хочется отряхнуться, разбрызгать влагу с хвоста по сторонам. Сережа давит в себе это желание и осторожно выжимает шерсть руками. Олег ждет, пока он переоденется в чистую рубаху, не глядя протягивает кафтан. Теперь Сережа чувствует, что от вещи пахнет хозяином. Брать в руки, а тем более надевать не хочется. Но, конечно, приходится. Олег поворачивается, оглядывает его с головы до ног и ободряюще улыбается. — Мой тебе совет — продолжая улыбаться, вздыхает тот, — постарайся забеременеть. Знаю, о чем ты думаешь. Прекращай. Я с детства за хозяйскими омегами приглядываю. Обещаю, все будет хорошо, если принесешь Альберту Адамычу щенят: он много лет ждет, да все никак. — Олег, вдруг резко посерьезнев, добавляет: — И, бога ради, никогда с ним не спорь. Сережа шмыгает носом и вяло кивает.