Что посеешь

— Нет, не обременен, — оглашает вердикт высокий мужчина, не пожелавший представиться. Сережа знает только, что это врач, которого велено слушаться — Альберт Адамыч кулаком погрозил, — а теперь еще и то, что в нем самом нет ни одного щенка. Аж от сердца отлегает. Зато взгляд хозяина, которым тот смеряет его после слов врача, не обещает ничего хорошего. — В который раз мне достается бракованный омега? Чес-слово, Веня, никаких сил уже нет, — досадливо рычит тот. У Сережи шея сама собой в плечи втягивается. Врач вздыхает и треплет его по голове. — Не обязательно, — отвечает, даже не глядя на него, — подождем первой течки. Тогда шансы должны вырасти. Врач собирает все свои премудрые инструменты и, откланявшись, убирается восвояси. — Только попробуй не понести после течки — худо будет, — рычит на Сережу хозяин. Он подавляет желание забраться глубже на кровать и обнять колени. Берет хозяйскую руку в свои ладони, прижимается к ней щекой. — Не серчай, свет очей моих. Я буду очень стараться, — врет, заглядывает в глаза. Ложится обратно на матрас так, как только что лежал перед врачом, колени раздвигает. Взгляд у Альберта Адамыча теплеет. *** Олег смотрит, как задорно Вад расспрашивает Вениамина Самуиловича, пока запрягает отдохнувшую лошадь. С такого расстояния ничего не расслышать, однако он не сомневается: этот без мыла в душу влезет. Когда врач отбывает, он подходит ближе и пихает Ваду мятый сверток. Припас свежего хлеба для себя, но оно того стоит. — Ну что? — голос выдает беспокойство, но Олегу все равно. Теперь, когда приглядывать за Сережей велел ему сам барин, Вад может хоть подавиться своим ядом. Тот усмехается и нюхает сверток. От удовольствия даже жмурится. — Сегодня испек? Пахнет вкусно. Ну ты, Поварешкин, даешь, — тянет неторопливо, будто издевается. — Рассказывай, — Олег пихает того плечом. — Было бы что, — дергает головой Вад. — Не видать барину щенят как своих ушей. Олег сжимает зубы. Перед внутренним взором возникает тело Мики, распластанное на сбитых простынях. Стеклянные глаза, рот, застывший в попытке сделать вдох. Нет уж, Сережу он погубить не позволит. Успел привязаться. — Будут еще, — говорит Олег то ли Ваду, то ли самому себе. — Просто надо подождать. — Ох не знаю, готов ли ждать наш Альберт Адамыч. — Вад тянет губы в кривой улыбочке. — Можно, конечно, Сереженьке помочь. Вот я был бы не против! Ты видел, какая там задница? — произносит почти нараспев. Олега накрывает злобой. — Заткнись, ты говоришь о барине, — напоминает он. — Ой да ладно тебе, Поварешкин. Все знают, чего стоят хозяйские омеги. Ну понравился Альберту Адамычу щенок, купил у каких-нибудь обездоленных. Поиграет, пока не надоест, а там и нам, глядишь, перепадет. Ты и сам небось глаз положил, а? — Не говори глупостей. Я чужого омегу в жизни не трону, — рычит Олег. — В отличие от некоторых. Вад фыркает. — А я не отказываюсь, ежели предлагают. Олег готов вцепиться Ваду в глотку. Убогий будто не понимает, что такие, как тот, свели Мику в могилу. — Мика был неплох, — словно прочтя мысли, выдает Вад, — но, на мой вкус, слишком холодный. Да и кто любит омег с печальными глазами? Лисонька будет поотзывчивей, как думаешь? Олег думает, что свернет Ваду шею, если тот не заткнется. — Еще слово, и велю тебя выпороть, — рычит Олег. — И на старую дружбу не посмотрю. Зарываешься, Вад. — Вот же взбеленился, — фыркает тот. — Спокойнее, Поварешкин, молчу. К счастью, со стороны псарни раздаются звуки собачьей потасовки, и Вад направляется туда, напоследок хлопнув его по спине так сильно, что воздух вышибает из легких. До вечера Олег распоряжается на кухне и забывается в очередной ревизии столового серебра вместе с Юлей. Усердно отгоняет мысли о Ваде, несчастном Мике и Сереже, а когда солнце садится за горизонт, велит Иске набрать ванну и идет проверять, как поживает его подопечный. Сережу он обнаруживает лежащим на покрывале лицом вниз. Сначала думает, что уснул, не раздеваясь, но тот поворачивает голову и смотрит устало. — Наконец-то, — выдыхает тот, — я уж думал, не придешь. Олег хмыкает. Он заходит каждые утро и вечер, помогает переодеваться и старается пересказать забавные дворовые сплетни. С чего бы ему не прийти сегодня? По всей видимости, Сережа снова весь день не выходил из спальни. С одной стороны, даже хорошо: сидя в комнате, он точно не нарвется на Вада с его дурацкими комментариями, а то и на кого похлеще. С другой — нельзя же провести всю жизнь затворником. — Что-нибудь болит? — осторожно интересуется Олег. Вопрос достаточно глупый. Ясное дело, болит. Барин не показывался аж до обеда, а значит, был с Сережей. — Примерно все, — фыркает тот и со стоном переворачивается на спину. — Врач сказал, что щенят можно не ждать до течки, Альберт Адамыч был зол. — Побил? — сочувственно спрашивает Олег. — Да так, за волосы потаскал, — Сережа пожимает плечами. — Думаю, мы находим общий язык. Олег вздыхает. По крайней мере, синяков на Сереже давно не видно — уже хорошо. — Ты молодец. Пойдем, нужно искупаться. Сережа краснеет и отводит глаза. — Не стану, — заявляет тот. — Я устал. Завтра он все равно придет и будет тереться о меня своим грязным... — Сереж, — строго буркает Олег. — Нельзя так говорить. Тот вздыхает. Можно понять: самому частенько хочется выругаться на барина. Мелким даже плетей за такое выхватил. Сейчас уже нельзя — плетями не обойдется, будет куда хуже. — Отнеси меня в ванную, — требует Сережа тоном, не терпящим пререканий. Затем добавляет мягче и тише: — Ноги едва держат. Олег без раздумий сгребает того с постели и поднимает на руки. На простыни и куске одеяла, которые были скомканы под Сережей, остается большое мокрое пятно. — Прости, — тот краснеет и утыкается ему в плечо. — Он на узле меня до обеда держал, я только и смог, что до кровати доползти, не подумал совсем. — Ничего, я поменяю, — выдавливает Олег и чувствует, как ему становится жарко. «Отчего же так непросто?» — думает он. С Микой куда сподручнее было. Ни разу Олега не настигал стыд, хотя в каких только положениях он того не видел. Помогал, как младшему брату помогал бы, будь у него младший брат. А тут, подумаешь, эка невидаль? Но щеки горят огнем, когда Олег смотрит на пятно, свидетельствующее о том, как много в Сереже было хозяйского семени. Он несет того до ванной, страшась встретить кого-нибудь из дворовых. Нечего им на того в таком состоянии смотреть. Хочется скорчить дурака, пошутить, развеять чужую тоску, но в голову ничего не приходит. К тому же, не охота портить момент: Сережа совсем расслабился и сопит ему в плечо. Немного щекотно, однако от такого трогательного доверия в груди щемит. Олег осторожно опускает ношу в ванной, поддерживает за локоть, прежде чем отойти. Помогает с пуговицами и по привычке отворачивается, когда Сережа скидывает сарафан. Вновь позволяет себе смотреть только после того, как слышит звук воды, выплеснувшейся на пол. Сережина голова опущена на край корыта, а волосы свисают, закрывая собой глаза. Олег осторожно скручивает их в жгут и закалывает поближе к рыжей макушке. Он садится у стены и наблюдает за тем, как приходит в себя неподвижный Сережа. Хочется сказать что-нибудь ободряющее, но Олегу и самому невмоготу. Больно смотреть, как день за днем угасает человек настолько своевольный, что посмел броситься на барина с ножом. — Поменяешь постель? — просит Сережа. — Сам помоюсь, хочу побыть один. Олег недоверчиво глядит на ссутуленные плечи. Не хватало еще отойти, а вернуться к трупу. — Громко думаешь, — Сережа фыркает слабо, но с ехидцей. — Хотел бы руки на себя наложить, так сделал бы это еще в спальне. Олег стушевывается, вздыхает и идет менять постель. Стаскивает с кровати вымокшие простыни, морщится от запаха. Пахнет, как и должно: Сережей и Альбертом Адамычем. Только вот Сережин запах хочется поглубже вдохнуть — есть там что-то неуловимо-приятное, из детства будто. А запах хозяина раздражает, слишком сильно злит в совокупности с Сережиным. Олег перетряхивает постель, оставляет на месте чистые наволочки и одно одеяло. Замечает какую-то ветошь, торчащую из-под матраса. Наверное, вытянулась оттуда вслед за краем простыни. Он берет кусок ткани в руки, вытягивает и застывает. Запах явно старый, но пахнет сильно, и пахнет только Сережей. По спине проходят мурашки. Он, не отдавая себе отчета, подносит ветошь к лицу, осторожно вжимается в нее носом и глубоко вдыхает. Простреливает до самого паха: настолько влечет Олега чертов запах. Безумно хочется, чтобы это была не просто тряпка — чтобы это был Сережа, то сладкое место между плечом и шеей, источающее точно такой же аромат. Или даже местечко между мягкими бедрами, прикрытое пушистым хвостом… Он в испуге отшатывается, одергивает руку от лица. Как он мог? Как смел он подумать про хозяйского омегу? Зачем представил, как ласкает Сережу? Тот ему доверяет, а он думает такие грязные мысли. Олег заталкивает ветошь обратно под матрас и торопливо подбирает с пола испачканные простыни. Он старается поглубже втянуть носом запах Альберта Адамыча, чтобы глупое тело поняло: нельзя так реагировать, это чужой, помеченный омега, тем более, кажется, его друг. — Вода остынет — простудишься, — говорит он минут через пятнадцать, вернувшись в ванну и застав Сережу в том же самом положении, в котором оставлял. Олегу кажется, что все его недавние мысли написаны у него на лице, поэтому он рад, когда Сережа вздыхает и тяжело поднимается на ноги. Можно отвернуться. Олег, не глядя, подает полотенце. Вот только Сережа не торопится его брать, так что приходится обернуть того в ткань самостоятельно, смотря строго в пол. Он помогает Сереже переступить через борт корыта. Тот подходит ближе и приваливается всем телом. Олег зажмуривается, и, стараясь дышать ртом, поглаживает ссутуленную спину. Если их кто-нибудь так увидит, обоим несдобровать, но отстранить Сережу просто-напросто рука не поднимется. — Станет лучше, когда появятся щенки, — обещает он. Сережа вздыхает, вяло кивает и выворачивается из объятий. — Научишь меня читать? — вдруг просит тот. Олег удивленно моргает. — Да, — только и может выдавить он. Никогда никого не учил, но для Сережи постарается. — Мои родители... То есть, Калева с Настой и сами не умеют, вот и меня не научили, — зачем-то повторно оправдывается Сережа. — Ты говорил, помню, — тепло отзывается он. — Не переживай, я знаю, где лежит азбука. Завтра принесу, будем учиться, — Олег ободряюще улыбается. Хорошо, что у Сережи после всех мучений появляются хоть какие-то желания.