Что посеешь

Лето ползет к концу. Со свадьбы и двух месяцев не прошло, а Сереже кажется, что он в усадьбе давным-давно. Где-то в деревне наверняка убирают последний урожай ячменя. Приходят тоскливые мысли о том, что бороду Велесу в этот раз будут вить без него. Он тоскует по дому так сильно, что иногда плачет просто так, когда его не бьют и не ругают. Альберт Адамыч с каждым днем озлобляется все больше. Сережа готов проклясть свое дурное чрево, которое никак не может зачать потомство, сколько семени ни вливал бы в него хозяин почти каждую чертову ночь. Сережа приходит, как и всегда, ближе к полуночи, садится на край постели и ждет, пока Альберт Адамыч отложит перо. Иногда тот подзывает его к себе, чтобы он отсосал прямо под столом. В какие-то дни заставляет сидеть с членом во рту так долго и неподвижно, что рот потом закрывать больно. Порой отсылает прочь, и тогда он с облегчением идет в свою спальню. Но чаще хозяин велит раздеться и ждать в постели с задранной кверху задницей. — Иди сюда, чего сел, — бросает тот из-за плеча, не отрываясь от писанины. Сережа неслышно ступает по мягкому ковру, кладет ладони на чужие плечи, слегка разминает, надеясь, что это поднимет хозяину очевидно неважное настроение. Сегодня он собрал смелость в кулак и будет просить о том, чтобы ему позволили навестить Калеву с Настой. — Хотите, чтобы я разделся? — спрашивает он как можно ласковее. Едва уловимое движение руки, в которой зажато перо, обозначает согласие. Сережа старается не тормозить, когда избавляется от сарафана. — Рубаху оставь, — говорит хозяин. Ожидаемо: тому больше нравится раздевать его самому или брать прямо в одежде — это Сережа уже усвоил. Он позволяет себе немного вольности и облокачивается на стол. Рубаха едва прикрывает ягодицы: он отлично знает, что это красиво, потому что рассмотрел себя в зеркале со всех сторон. Раз уж Альберт Адамыч ценит в нем это, он постарается это использовать. Хозяин откладывает перо и откидывается на стуле, очевидно любуясь представшей картиной. Сережа чувствует, как краска заливает щеки. Несмотря на то, что тысячу раз представлял себе, как надо сделать, все равно не выходит не думать, как неловко предлагать себя вот так, словно он — один из тех омег, к которым во время течки вся деревня сбегается. Сережа глубоко вздыхает, заводит руку за спину и слегка тянет рубаху вверх. — Смотри, какой стал покладистый, — смеется хозяин и тянет за край ленты, которой обвязаны Сережины волосы. Пряди рассыпаются, закрывают обзор. Впрочем, можно теперь незаметно повернуть голову, скосить глаза и в пробелах между волосами попытаться подсмотреть, что там пишет хозяин. Разбирать скачущий хозяйский почерк — это, конечно, не сказки по слогам читать, но отдельные буквы Сережа все-таки узнает. Взгляд цепляется за собственное имя — Олег научил его писать «Сережа». Интересно, что и кому пишет про него хозяин? Тот обвязывает ленту вокруг основания хвоста. — Вот так, — довольно заключает Альберт Адамыч, закончив. — Иди, смотрись. Сережа послушно подходит к стоящему в углу большому зеркалу в резной раме, а затем изворачивается, чтобы видеть спину. Приподнимает рубаху и смотрит на маленький бант у основания хвоста. Лента бордовым пятном выделяется на бледной коже, и даже рыжая шерсть блекнет на ее фоне. Сережа вспоминает фигурку котенка из своей комнаты. Вокруг тонкой шейки кто-то повязал похожую ленту, которую точно не снять недвижимыми фарфоровыми лапками. Он чувствует себя тем самым котенком. Хозяин тянет его за плечо и опрокидывает в постель. Привычная поза, привычная тяжесть навалившегося тела, привычно-запутанные мысли и совсем уже привычное ощущение плоти, проникающей в него сильными толчками. К чему никак не получается привыкнуть, так это к тому, что, раззадорившись, барин вгоняет в плечо острые собачьи клыки. Сережа выучил эту игру: чем больше он начинает сопротивляться, тем сильнее оказывается покусан в итоге. Поэтому сейчас он обмякает и старается подставиться так, чтобы получить свою долю удовольствия. В этот раз выходит, и он стонет почти искренне, пока чужая ладонь не зажимает ему рот. Хозяин вдавливает в матрас, фиксирует со всех сторон и без того не сопротивляющегося Сережу, доходит в несколько сильных толчков. Никак не дернуться, пока горячее семя заполняет нутро. Он и не пытается. Когда узел распирает изнутри, Альберт Адамыч наконец отпускает. Ложится на бок, подтягивает Сережу за собой и кладет ручищу ему на живот. Почти каждую ночь одно и то же: сейчас они полежат так, пока не спадет узел, а затем все повторится по-новой. И еще, и еще — до тех пор, пока он, обессиленный, не будет полон хозяйского семени. Во время первой вязки барин добрее всего, поэтому Сережа набирает побольше воздуха и выдавливает: — Альберт Адамыч, милый, у меня есть просьба. — Язык заплетается, потому что на своих мыслях никак не сосредоточиться, пока в нем член. Но надо постараться. Тем более, соображать, пока хозяин не двигается, в разы проще. Кажется, Сережа не просил ничего со свадебной ночи, когда умолял его не трогать. — Говори, — горячее дыхание опаляет макушку. — Мне так хотелось бы навестить своих стариков, — мурлычет Сережа, стараясь не допустить дрожи в голосе, — можно хоть на денек в деревню съездить? Хозяин фыркает ему в затылок. — Какой же альфа праздного омегу гулять отпустит? — с насмешкой говорит он. — Вот разродишься — тогда велю свозить, а до тех пор от меня ни на шаг. Ишь, выдумал. Хозяин подтягивает его за бедра, хотя он и насажен так, что дальше некуда. Узел неприятно натягивает стенки под другим углом. Сережа старается вернуться в изначальное положение и попутно проглотить обиду. Жалко тому, что ли, его отпустить? Сереже так необходимо подтверждение того, что все, что было до свадьбы — не выдумки его дурной головы. Убедиться, что Калева с Настой не знали, кому его отдают. Посмотреть на дурака-Семку, уже донимающего, небось, кого-нибудь другого. — Пожалуйста, на денек хотя бы, — предпринимает он еще попытку. Вместо ответа рука на животе сжимается так, что становится больно. Сережа скулит, показывая, что все понял и раскаивается. Не видать ему деревни. — Думай лучше о том, как забеременеть. Сколько можно тебя трахать? — яростно шипит хозяин почти на ухо. — Простите, — говорит Сережа, стараясь, чтобы голос не дрожал от выступивших слез, — я буду стараться лучше. На этот раз он искренен: скорее бы уже забеременеть, чтобы это все прекратилось. Только вот как ему на это повлиять, Сережа не знает. — Уж надеюсь, — выдыхает хозяин в макушку. Вернувшись в свою спальню под утро, он первым делом берет фарфорового котенка и яростно бросает фигурку в стену. Несмотря на то, что Сережа уже молится о том, чтобы хоть какой-нибудь из богов послал ему щенят, к середине сентября забеременеть так и не удается. Осень — беспокойное время в деревне, а здесь — тем более. Последнюю неделю даже Олегу было не до Сережи: дворовые готовили усадьбу к осенним гуляниям. Утром праздничного дня Олег застегивает мелкие пуговки на его рукавах, и у Сережи так трясутся руки, что тому не всегда удается вдеть пуговицу в петельку с первого раза. В голове роится целая куча мыслей: страшно растрепать косу или запачкать сарафан, расшитый камнями так, что даже стоять тяжеловато. Страшно растерять украшения, но главное — страшно опозориться. — Спасибо, — одними губами произносит он, когда Олег заканчивает. — Я, наверное, пойду подышу. Буду на крыльце. — Проверю пока скатерти, — ободряюще улыбается тот. — Если что, зови. Сережа вяло кивает, еле спускается на первый этаж, чувствуя себя неповоротливым соломенным чучелом, и выходит наружу. По пути встречает только Юлю, которая слегка ему кланяется. Два дня назад он успел сорваться на нее из-за сущего пустяка после очередной выматывающей ночи с хозяином. Он-то надеялся, что хоть с Юлей, единственной лисицей в усадьбе, сумеет подружиться, но не сложилось. «Ничего, — думает Сережа, — не нужна мне дружба с дворовыми. Мне с одним Олегом хорошо. И среди барских омег наверняка найдутся те, что воспримут меня себе равным». Может быть, ему даже удастся начать обмениваться с кем-нибудь письмами. С помощью Олега, конечно: по собственному почерку слишком заметно, что писать он научился совсем недавно, да и то еле-еле. Хотя Олег утверждает, что он поразительно быстро учится. Большая капля дождя падает на нос. Как не вовремя: гости начнут подъезжать совсем скоро. — От это да-а, — вырывает из мыслей зычный голос. Вадик стоит внизу, у подножия лестницы, и смотрит на него с извечным выражением лица: будто вовсе не Сережа тут главный. — Ты чего тут? Иди занимайся… — выпаливает он, прежде чем осознает, что понятия не имеет, что сейчас должен делать Вадик, — …чем ты там занимаешься. Нечего тут! Тот широко ухмыляется и лениво идет вдоль ступеней, не сводя с него глаз. Когда тот отходит, Сережа сверлит сердитым взглядом белобрысый затылок. Вот бы Вадика догнать и пнуть хорошенько — все равно сейчас тот ничего в отместку сделать не сможет. Он прогоняет эту мысль: не пристало ему, хозяйскому суженому, таким заниматься. У ворот Игорь строит сторожей. Те по случаю в цветастых кафтанах, вооруженные бердышами и, судя по горделивым осанкам, очень собой по этому случаю довольные. Вопреки опасениям, дождик грибной и не портит ни прическу, ни одежду. Первых гостей Сережа встречает вместе с хозяином. Женщина с длинными черными волосами, заплетенными в простую косу, кажется ему знакомой. Она выбирается из повозки, затем подает руку красивому юноше. Пока те поднимаются по лестнице, Сережа рассматривает омегу. Слегка более хрупкий, чем спутница, но широкоплечий и с такой выправкой, что сразу становится понятно: в отличие от Сережи, не из крепостных. И к тому же в портках, как и спутница. — Сенья, рады видеть! Как дорога? — хозяин обнимает женщину и крепко хлопает по спине. Сережа вспоминает, где ее видел. На собственной свадьбе Сенья была единственной альфой, озаботившейся его состоянием. — Спасибо, Альберт. Весьма неплохо, — кивает Сенья, отстранившись. Сережа кланяется гостям. — Сережа, хорошеешь с каждым днем. Познакомься — это Валто, мой спутник. — Любовь всей ее жизни, — встревает Валто и протягивает ладонь. Под насмешливым взглядом янтарных глаз Сереже хочется опустить голову, но заставляет себя протянуть руку в ответ. — Рад, — он сглатывает подступивший к горлу ком, — знакомству. Валто едва заметно дергает ушами. Сереже неприятно, но он не подает вида. Подумаешь, надменный кошак. Гости все стекаются к крыльцу, а внутри уже заходятся музыканты. Хозяин успевает опрокинуть пару рюмок и махнуть рукой на запаздывающих. Сережа остается на крыльце, продолжает приветствовать и знакомиться. После ухода Альберта Адамыча поведение прибывающих гостей разительно меняется: альфы в большинстве своем едва обращают на Сережу внимание, а их спутники и спутницы глядят со смесью удивления и презрения. — Кто ж тебя в барский костюм обрядил, — фыркает омега в золоченом кафтане. У девушки даже ушек нет, явно с царского двора пожаловала — только тамошним омегам такое позволено. Ее альфа едва удостаивает Сережу взглядом. — Рад вас видеть, — тихо отвечает Сережа и прикусывает до боли щеку. Когда гостья заходит в усадьбу, на плечо опускается ладонь. Он вздрагивает. — Иди внутрь, замерз небось, — тихо говорит Олег и мягко стискивает плечо. Сразу становится спокойнее, хочется поддаться этому жесту, привалиться спиной к чужому телу. — Если еще приедут, встречу. — Спасибо, — улыбается Сережа. Стоять на крыльце в тяжелом наряде действительно становится едва выносимо. На улице душновато, хотя сторожа почему-то кутаются. Не иначе, от волнения в жар бросило. — Я велел разбавлять выпивку Альберта Адамыча, так что у тебя есть время повеселиться, — Олег заговорщицки подмигивает. Сережа прыскает со смеху. — Зайдешь вечером? Наверняка будет, что про всех этих индюков напыщенных рассказать, — заговорщицки улыбается Сережа. — Куда денусь, — зеркалит улыбку Олег. За стол к хозяину совсем неохота. Сережа первым делом обходит играющих в карты: Олег научил его неделю назад, и было бы здорово сыграть с кем-то еще. К сожалению, омег среди играющих он не видит, а подсаживаться к альфам страшновато. В доме слишком жарко — действительно жарко, даже несмотря на осеннюю погоду и распахнутые настежь окна. — Сережа! — Валто ловко пролезает меж пары разговаривающих на повышенных тонах альф и шушукающейся кучки. — Думал, ты не отходишь от Альберта Адамыча. Во дворе будут ножи метать, пойдем поглядим? Это, кстати, Гриша, — за спиной Валто один из омег, даже не удостоивших его взглядом на входе. Тот криво улыбается и протягивает руку. Сережа аккуратно пожимает ее в ответ. — Рад знакомству, — выдавливает он. — Красивый у тебя сарафан. — Ага, — бросает Гриша и тут же, словно вмиг потеряв к нему всякий интерес, направляется к выходу. Валто присоединяется. Сережа с замиранием сердца поспевает за ними. Вдруг ему действительно удастся завести дружбу с этими омегами? Возле разлапистого дуба в саду образовалась небольшая, но шумная толпа. В альфе, держащей нож, Сережа узнает Сенью. — Давай, милая! — выкрикивает присоединившийся к зрителям Валто. Сенья замахивается и отправляет нож в полет. Тот втыкается чуть выше нарисованного на дубе креста, в других крестах торчит уже пара рукояток. — Эх, чутка еще! — раздосадованно тянет альфа и хлопает в ладоши. — Два из пяти — почти половина, — смеется Валто. Сенья приобнимает того за плечи и взъерошивает чужие волосы. — Не моя сильная сторона, — фыркает она. Сереже становится завидно. Если бы Альберт Адамыч был с ним поласковее, они могли бы быть как эти двое. Шура собирает ножи и передает их следующему гостю. Сережа присоединяется к толпящимся и начинает наблюдать. У альфы, чья очередь метать, получается из рук вон плохо. Сережа смотрит, как нож ударяется о ствол и отлетает прочь. Из пяти — ни одного попадания. В голову приходит навязчивая идея. — Моя очередь, — заявляет он после того, как горе-метатель отходит в сторону. Толпа притихает. Сережа ловит на себе удивленные взгляды. Ему становится неловко, но он напоминает себе, кто в этой усадьбе хозяин. Нож в ладони лежит ладно. Сережа заводит руку за плечо, подпружинивает на ногах, качается с носков на пятки. — Не торопись, представь сначала, как полетит, — наказывает Наста. Сережа терпеливо представляет. На пугале, в которое он целится, сидит ворона. В ворону попасть не хотелось бы. — А ну шу! — кричит он, и птица, недовольно каркнув, слетает на поле. Нож втыкается в пугало рукоятью вниз и выскальзывает из набитого соломой корпуса. Сережа раздосадованно фыркает и идет подбирать. — Чего вы тут? — слышит он за спиной и прижимает уши. Ох, сейчас попадет. Калева вышагивает из-за прежде скрывавших того деревьев. На плече коромысло с двумя полными ведрами — Сереже и одного такого не поднять. Видимо, шел от колодца и услышал их с Настой. — А ничего, — смешливо отвечает Наста, — иди куда шел, старый, надорвешься! Калева, напротив, подходит ближе и останавливается, хвостом дергает раздраженно. — Зачем мальчишку такому учишь? — строго интересуется тот. Ведра покачиваются, угрожая вот-вот расплескать воду. — А сам как думаешь? — отмахивается Наста. — Барскому суженому плясать бы лучше выучиться, — качает головой Калева. — Вот и научи, — Наста упирает руки в бока, — раз умный такой. Сам-то отродясь не плясал! — Да ты! В могилу сведешь со своими затеями! Забыла, как Катерина наша порезалась? — Калева притопывает ногой и проливает немного воды. — С таким шрамищей еле альфу выискала! Хочешь, чтоб и Сережа изуродовался? — Да если б я на той ярмарке ножи не метала, ты бы в жизни на меня не взглянул! — усмехается Наста. На ее старушечьем лице на мгновение появляется молодецкая задорная улыбка. — Альфе нож в руки брать почетно, а омеге оно зачем, ежели не еду состряпать? Я вот не брал, — совсем тихо бурчит Калева. — Чтоб не видел больше! — Ты в свое время лошадь поднять мог, а Сережа у нас не такой совсем. Пускай умеет себя защитить, — возражает Наста. Калева открывает рот, но ничего не говорит. Хмурится, прижимает уши, переминается с ноги на ногу. — Раз делать нечего, воду сами носите. И без того дел по горло. — Калева опускает коромысло на землю и, расправив плечи, уходит в направлении избы. — Не слушай, — говорит Наста. — Давай еще разок. …Нож втыкается аккурат в середину креста. Позади раздаются удивленные возгласы, кто-то даже присвистывает. «Так-то», — ликующе думает Сережа и замахивается во второй раз. Нож вонзается в середину соседней мишени. Один за одним — все пять попадают точно в цель. Гости аплодируют, кричат, кто-то даже хлопает по плечу. Сережа расплывается в улыбке, благодарит всех хвалящих. Может, его и взяли в барский дом в качестве милой зверушки, но все же он чего-то да стоит. Все поймут это рано или поздно — нужно лишь показать им. И скорее бы рассказать Олегу! — Ну даешь, — Валто утягивает его от альф, задорно решающих, кто будет метать следующим. После Сережи желающих маловато. — Пойдем с нами за стол, — предлагает Гриша. — Ага, — Сережа чуть ли не задыхается от радости. Надо бы успокоиться: он весь вспотел и ему по-прежнему очень жарко. Что за напасть? Как бы не заболел. Сережа старается есть помедленнее и едва отпивает вино: не хватало еще напиться и опозориться. Разговоры, которые ведут между собой барские омеги, совсем выбивают из колеи. Кажется, что они все знают друг друга много лет, а при царском дворе у каждого найдется по пять-десять общих знакомых. Сплетни оказываются совсем неинтересными: какая Сереже разница, от кого появились незаконные щенки у очередного омеги, которого он ни разу не видел? И ткани, из которых шьют одежку царевне, его совсем не заботят. Сережа так жутко боится, что напортачит с приборами, что ни о чем другом думать не может. Как он завидует людям вокруг: те орудуют ножами и вилками изящно, как бы между прочим. Сереже неловко до горящих щек. К столу подходит — легко и летяще, не подходит даже — подплывает, — омега в золоченном кафтане, которая обидела Сережу на крыльце. Ему хочется втянуть голову в плечи или вовсе уйти со скамьи, но это было бы слишком очевидным бегством. Сережа через силу приосанивается. Окружающие омеги притихают: явно обратили внимание на гостью. Та встряхивает золотистыми локонами. — Говорят, новенький у Альберта Адамыча тот еще затейник, — женщина улыбается и садится на место, которое без просьбы освободили для нее между собой Гриша и рыжая девушка с насмешливыми глазами. — Сережа, правильно? — Да, — говорит он громко, но голос позорно срывается от волнения. — Меня зовут Хильма, — представляется гостья. — Ты бы знал, кто я такая, если бы не вырос у каких-то крестьян. Скучновато тут у вас, Сережа. — Расстарались как смогли для дорогих гостей, — отвечает он чуть более резко, чем следовало бы. — А ты у нас, значит, омега, обученный ножиком орудовать, — говорит Хильма как ни в чем не бывало. — Такого я еще не видела. Покажи-ка. Сережа сглатывает. Что ответить? И что она хочет, чтобы он сделал? Не может же он прямо здесь ножами кидаться. Хильма смотрит выжидающе, умостив симпатичное личико на сложенные ладони. Все присутствующие за столом глядят на него и, кажется, не только они. Валто округляет глаза и слегка кивает. Есть, конечно, один трюк, который Сережа может продемонстрировать. Калева в ужас приходил, а ребятам со двора нравилось. — Ну, гляди, раз просишь, — говорит он и осторожно отодвигает от себя тарелку. Нож берет и проворачивает несколько раз между пальцами, чтоб понятно стало: это вам не шуточки. Лезвие послушно танцует в руке. Если бы с окружающими было так же просто… Он кладет раскрытую пятерню на скатерть и втыкает нож меж пальцами. Начинает медленно, внимательно следит за лезвием. Затем ускоряется. «Осторожнее», — шепчет кто-то из сидящих рядом. Сережу это только подстегивает. На указательном пальце у него шрам — не справился разок, пораненную руку месяц от Калевы прятал. Но сегодня все получится. Когда Сережа достигает такой скорости, что окружающие его омеги начинают испуганно охать, он резко вздергивает подбородок и глядит прямо на Хильму. На надменном личике застыла тень испуга. Хильма, видимо, почувствовав на себе взгляд, отрывается от втыкающегося между пальцами лезвия и встречается с ним глазами. На мгновение Сережа чувствует вспышку того, ради чего он столько часов провел наедине со старым Настиным кинжалом: животное превосходство вооруженного существа над существом безоружным, силы над слабостью, зверя над человеком. Он проворачивает нож в ладони, почти что подкидывает — и резко втыкает в место, где только что лежала его ладонь. Сердце стучит как сумасшедшее, за шумом крови в ушах совсем не разобрать редких перешептываний. Сережа стискивает зубы: он сделал что-то не так, всех напугал. Хильма вдруг заливается звонким, как колокольчики, смехом. — Ну и затейник! — говорит она довольно. Остальные омеги подхватывают и начинают наперебой хвалить Сережу. — Молодец, — улыбается Валто. — Да, очень ловко! — А по тебе не скажешь. — И охотиться, наверное, умеешь! — встревает Гриша. — Ага, умею, — признается Сережа, вспомнив свои многочисленные силки на зайцев. — Альберт Адамыч тебя, значит, с собой на охоту брать может! Какая прелесть, — говорит рыжая девушка по правую сторону от Хильмы. Сережа не успевает ответить, потому что Хильма говорит: — Брось, милая. Он здесь не для того, — она глядит на Сережу с улыбкой, и взгляд ее становится острее всякого ножа. — Забавный малый. Почти готова понять, почему вместо того, чтобы посвататься к моему брату, Альберт взял себе этого лисенка. — Надеюсь, Сережа с нами на подольше, чем Мика и… Как там звали первого? — буднично выдает Валто. Сережу словно холодной водой окатывает. Тот прикрывает рот ладонью и прыскает. Гриша округляет глаза. Хильма укоризненно улыбается, глядя на Валто. Гостям явно любопытно, что же будет дальше, и никто не старается это скрыть. Сережа чувствует себя зверушкой на потеху. Ну конечно. С ним не собирались водить дружбу. Он — веселая диковинка для этих людей. Не человек даже — так, барская игрушка. Когда сломается, хорошо, если вспомнят, как звали. Не в силах больше выносить эту приторно-вежливую агрессию, он выбирается из-за стола. Бросает короткое «извините» и чуть ли не бежит прочь. В спину доносится смех. Хочется поскорее выбраться из духоты, шума и лицемерия. От всего этого его немного тошнит и даже крутит живот. На выходе в сад он впечатывается в грузного усатого альфу. — Ой, малыш, тебе бы спрятаться. Погоди, я позову Альберта, — басит усатый и старается удержать его за плечи, но Сережа выворачивается и бросается на улицу. Ему уже как-то все равно, что о нем подумают. Хочется забиться в какой-нибудь темный угол и посидеть там, пока не спадет жар и не пройдет гудящая голова. Он стремительно проходит через сад, стараясь не обращать внимания на то, что на него оборачиваются. Появляется странное желание остановиться и обнять первого попавшегося человека. Лучше бы кого-нибудь большого и крепкого, чтобы спрятаться от всех остальных в этих объятиях. «Альфу, — понимает вдруг Сережа. — Приехали». Он судорожно оглядывается по сторонам. «Нет, нет, нет, только не сегодня, не сейчас», — бьется в голове. Ему нужно немедленно уйти как можно дальше от всех. Он отлично знает, что может случиться с омегой, вовремя не почувствовавшим приближение течки, если тот окажется в плохой компании в неподходящий момент. — Спокойно, — шепчет он сам себе, — ты можешь это контролировать. Нужно найти Олега. Олег поможет. Тот точно знает, что делать. Сережа направляется в сторону кухни — нужно обойти усадьбу по широкой дуге, подальше от гостей: мало ли кто почувствует… Лучше будет и вовсе найти Шуру, Славку или Юлю — да кого угодно из омег — и попросить привести Олега. Он выходит за границы сада и направляется в сторону людской избы. Наверняка там сейчас будет хоть кто-то. Когда проходит псарню, понимает: не дойдет. Жаркой волной сносит все разумные мысли. Сереже хочется вылезти из тяжелого сарафана к чертовой матери и оказаться в руках у первого попавшегося на дороге альфы. «Не вздумай», — рычит он сам себе и отходит в тень небольшого домишки, где держат собак. Садится на лавку у стены, мельком уцепившись за мысль, что точно испачкает сарафан. Голова ложится на ладони гудящим ульем: оторвать бы да выкинуть прочь. Сережа не знает, сколько сидит так, пытаясь успокоиться, однако его отвлекает чей-то голос: — Опа! Он вскидывается и видит двух сторожей: Илью и Пашука. Те, видимо, обходят территорию, красуясь своими бердышами. Он хочет попросить помощи, отметает эту мысль, затем хочет подняться навстречу и сделать вид, что в порядке, но не может пошевелиться. Что-то иррациональное, первобытное заставляет замереть и притихнуть при виде двух альф. Сторожа подходят ближе, и в нос ударяет такой сильный запах, какого он в жизни не чувствовал. Коленки начинают дрожать, Сережа еле сдерживает порыв развести их в стороны. — Паш, надо кого-нибудь позвать, — словно сквозь воду доносится до слуха, — не подходи, он же барина! Сережа вжимается в стену избы так сильно, как только может. Пускай они пройдут мимо, просто пройдут и не тронут его. — Чего разорались? Сережа оборачивается на новый голос. Из-за угла избы выходит Вадик. — Да тут… Вадик присвистывает. — Теряю хватку, — усмехается тот. — Прям через стенку, а не учуял. Ну здравствуй, Сереженька. Сережа скалится и чувствует, что начинает по-настоящему бояться. Сторожа наверняка поглумились бы, да и отвели б его к хозяину, а Вадик… Вадик может оприходовать его прямо тут, за псарней: Сережа даже противиться не сможет. Попытается, но почему-то знает — не выйдет. — Ну что ты, не куксись, мы разве обидим? — усмехается тот, подходит вплотную и тянет за локоть. Тело поддается, Сережа встает и предательски легко прижимается к Вадику, который закидывает ему на плечи тяжелую ручищу и притискивает к себе. — Таким ты мне больше нравишься, — заявляет тот. — П-пожалуйста, — выдавливает Сережа, собрав весь свой страх в это слово, — не тронь. — Хозяйского омегу? Да как можно! — говорит Вадик, кладет ладонь ему на спину и, прижавшись носом к его макушке, глубоко вдыхает. Не держит больше — в этом нет надобности — Сережа и сам не отходит. Вжимается лишь плотнее, когда видит, как Илья и Пашук подбираются ближе. Вадик рычит. Тихо, отрывисто, но этого хватает, чтобы остановить сторожей и чтобы у Сережи подкосились колени. Он вцепляется в того, чтобы не сползти на землю, и все вмиг становится до ужаса простым. Если он не дастся сейчас Вадику, эти двое поделят его меж собой. Может, даже если дастся: захочет ли Вадик защитить его после вязки? Несмотря на дрожащее тело и мысль на краю сознания, вопящую о том, что нужно бежать, Сережа крепче держится за чужую рубаху.