Что посеешь

Заросли расступаются перед Олегом сами собой. Ветви по сторонам то ли из-за ветра пляшут, то ли норовят поцарапать по указке лешего. Он боится оборачиваться, боится увидеть за собой непроходимую чащу. Нагнать бы сперва того, кто скрывается впереди, за деревьями. Он слышит, как шуршит под чужими шагами настил из мха и прошлогодней хвои, видит мелькающий рыжий хвост меж деревьев. Кажется, вот-вот настигнет его обладателя, но все не выходит. Внезапно перед Олегом вырастает поляна. Ни редеющих деревьев, ни расширяющейся тропки — она возникает так же неожиданно, как сбегает из горшка молоко в печи. Олег хочет было вернуться в чащу, бросается было назад, но не находит тропы, по которой шел: лес перед ним стоит стеной. Он снова глядит на поляну. Воздух тут будто замер: ни ветерка, ни шума листьев, ни крика птицы из чащи. Олег не может сказать точно, что там, на другом конце. На опушке ли он, или это только прогалина? Небольшой пруд перед глазами появляется так же внезапно, как и сама поляна. Олега это не удивляет. Странно тут, так чему дивиться? На краю пруда, умостившись на камне и свесив ноги в воду, сидит юноша. На том простая, не подпоясанная рубаха, а светлые кудри едва достают до плеч. В горле встает ком. Олегу не сразу удается позвать: — Мика! Юноша — Мика, Олег правую руку бы отдал на отсечение — будто не слышит его. Олег сбрасывает оцепенение и шагает прямиком к пруду. Он подходит близко-близко, даже чувствует илистый запах застоявшейся воды. Хочет положить руку на чужое плечо, но отчего-то не кладет. — Почему ты не остановил их? — спрашивает Мика, не оборачиваясь. Олегу бы сквозь землю провалиться. Он был мал, совсем глуп, жутко напуган, да и не понял тогда до конца, что творилось. К тому же, куда ему супротив барской воли? Олег старается что-нибудь сказать, но не может вымолвить ни слова. Он сливается с окружающей тишиной, будто сам ею становится. — Холодно, — говорит Мика задумчиво. Охота отдать тому свой кафтан, но вместо этого Олег с трудом отводит глаза в сторону. — Славку корова лягнула, — так же задумчиво тянет Мика. Олег хмурится. — Да вставай ты! — возмущенный голос Иски заставляет резко распахнуть глаза. — Славку корова лягнула! Вокруг темно и тихо, только светятся круглые глаза Иски, да Вета вскочила со своей постели. — Ч-чего? — непонимающе моргает Олег. Он промок с головы до ног. Сон держит крепко, заставляет сердце заходиться. Не к добру покойники снятся, ой не к добру. — Да вставай уже! — не унимается Иска. — Заболел, что ли? А я говорила не сидеть возле Сережи! — Да погоди ты, — раздражается Олег. Упоминание Сережи заставляет его вернуться в реальность, стряхнуть с себя остатки вязкого марева. Цепкий страх, последние несколько дней такой привычный, ледяными тисками пережимает горло. — Как Сережа? — выпаливает он то, что заняло его целиком и полностью. Иска отшатывается, глядит с укоризной и качает головой. — Да ничего с твоим Се-ре-жей, — она издевательски растягивает слоги в имени. — Дрыхнет себе. А Славку, вообще-то, корова лягнула! Того самого, который тебе, щенку еще, сопли вытирал! Олег бестолково моргает. До него только теперь доходит смысл сказанного и тут же становится совестно. — Насколько плохо? — глухо спрашивает он. — О-от такой синяк, — показывает руками Иска. — Холод приложили? — А как же, — фыркает она презрительно. — Сейчас поднимусь, дай одеться. Олег быстро натягивает портки и кое-как приглаживает волосы. Альберт Адамыч часа два-три еще не встанет — будет время умыться. — Вета, проверь там Буренку, — велит Олег сонно впихивающей ногу в валенок девочке. — Только осторожно, близко не подходи. — Хорошо, — Вета приободряется и рьяно кивает. Олег замирает ненадолго на выходе из людской. Ночью выпал снег, и земля устлана ровной, пока еще не затоптанной пеленой. Вокруг белым-бело, аж глаза слезятся. Он глубоко вздыхает морозный воздух, а затем быстрым шагом доходит до кухни. Синяк у Славки будь здоров. Тот стоически терпит, но прижимает уши, когда Олег слегка надавливает. Как бы не оказались сломаны ребра... — Жить будешь, — бодро говорит он Славке. — К двум обещался Вениамин Самуилыч. Сережу посмотрит, и тебя заодно попрошу. Ложись пока. Шур, пригляди? Бледный Шура кивает. — И снега не забывай приносить, — вставляет Иска. — Так, ладно, — Олег припоминает, что должен сегодня сделать. Несмотря на то, что Славку досадно жаль, он даже рад внезапным проблемам. Так легче отвлечься от мыслей о температурящем уже неделю Сереже. — Иска, попроси Вада, пускай поможет Вете корову доить. Потом как обычно. Кур, бога ради, сегодня не упусти. Шур, вы оставайтесь. Славка пусть лежит, а ты подготовь к завтраку. Олег дожидается утвердительного мычания. К своей чести, он не сразу кидается проверять Сережу. Пока еще слишком рано: вчера просил Юлю посидеть до семи, и просто смешно будет приходить раньше. Он делает Славкину работу: сообразив перекус на скорую руку, несет сторожам. Хорошо, что снега на крыльцо за ночь не сильно навалило — пришлось бы чистить. У ворот дежурит Игорь. — Ну ты, собственной персоной! — беззлобно подмигивает тот, схватывая свой ломоть хлеба с сыром. — С чего такая честь? — Славку корова лягнула, — вздыхает Олег, мысленно прося прощения у Славки. С Игоря станется припомнить, но врать бесполезно — не он, так кто-нибудь другой расскажет. В сторожней Олегу бывать не нравится. Раньше любил: ребенком его тут и коркой хлеба частенько угощали, и на спине катали. Со смертью Феди стало злее. Троих стариков забрала чахотка в один год с Павлом, а молодняк Альберт Адамыч набрал уж больно лихой. — Кто пожаловал! — скалится Илья со своей койки. В избе уже шумно, несмотря на ранний час. — О, завтрак! — сверкает глазами Митрий. Олег как-то раз огрел того кочергой, когда Митрий подглядывал, как Шура со Славкой купаются. Тот ни разу с тех пор не дал понять, что держит на него зло. Олег ставит поднос на край большого стола посреди избы. — Завтракайте и за работу, — холодно говорит он, а затем видит большой синяк, украшающий глаз Пашука. — А это еще что? — Упал, — фыркает тот и смотрит так нагло, что сразу становится ясно — не упал. Олег вздыхает. Небось снова рычал на Игоря, вот и получил. Олегу такие разборки не по душе. Ни дай бог покалечат друг друга, а перед Альбертом Адамычем ему отчитываться. Тем не менее, другого пути он не видит. Если уж сторожа раз за разом оспаривают Игорев авторитет, тому другого не остается, как кулаками дело решать. — Упал, — устало повторяет Олег. — Ну так осторожнее быть надо, беречь себя. Ты мне вот что скажи: много у тебя командиров было, которые на воротах дежурили, чтобы вы, оболтусы, поспали подольше? Пашук недовольно дергает уголком губ и отводит глаза. Когда сторожа накормлены, а дорожка к сараю расчищена, Олег возвращается в кухню и трет для Сережи редьку. Успевает как раз к семи. На выходе из спальни встречается с сонной Юлей. — Как он? — сглотнув, спрашивает Олег. — Сегодня не бредил, — ее губы складываются в вымученную улыбку. — Думаю, страшное позади. «Хорошо, — думает Олег, заходя в спальню. — Все хорошо будет». Он позволяет себе подойти к кровати и полюбоваться тем, как размеренно дышит Сережа, как во сне подрагивают рыжие ресницы и слегка дергается острое ухо. Олег стягивает с того одеяло, переворачивает на живот и прикрывает одеялом до основания хвоста. Рубаху задирает повыше, вздыхает, а затем приступает к ежедневным процедурам, назначенным Вениамином Самуилычем. — Не надо, фу, — морщится Сережа и утыкается носом в подушку. Это почти что целое, осмысленное предложение. У Олега от сердца отлегает: еще три дня назад тот бредил все время, пока не спал. — Дурак, — причитает он, продолжая растирать спину Сережи редькой. — Терпи теперь. Кто ж посреди января в речку лезет? Глаз да глаз за тобой нужен! Голос дрожит, на глаза наворачиваются непрошенные слезы. Сережа лишь вздыхает. Несмотря на то, что самое страшное позади, и тот идет на поправку, он все еще боится зайти однажды в барскую спальню и не услышать ничего, кроме тишины. Что странно, за Сережу беспокоится не только Олег. Альберт Адамыч до смешного часто приходит посидеть возле кровати суженого, а при малейшем ухудшении гонит сторожей за Вениамином Самуилычем. Олегу необычно наблюдать за такой хозяйской обеспокоенностью: в последний раз барин так переживал только за помирающего Пашука. Но тот, по сути, Альберта Адамыча воспитал, а вот к Сереже никакого особенного отношения Олег прежде не замечал. Тем не менее, он рад, что это происходит. Зря Сережа беспокоился. И уж точно зря предложил ту жуткую затею. Использованную редьку Олег отдает свиньям, а затем бежит накрывать на стол. Так и тянутся дни. Он плохо спит: то и дело мучают кошмары. Славка поправляется быстро, а вот Сережа очухивается лишь через неделю. Как назло, Альберт Адамыч отъезжает в столицу за пару дней до. *** Сережа изнывает от нахождения в четырех стенах. Он уже все бока отлежал, а Олег все еще строго настрого запрещает выходить и грозится съездить за Вениамином Самуилычем, если Сережа ослушается. — Кашлять перестанешь, тогда и иди, — вздыхает Олег на очередную просьбу о прогулке. За окном тишайший зимний вечер. — Даже ветра нет! — предпринимает Сережа еще попытку. Олег наливает в таз воды из кувшина и выразительно приподнимает брови. — Ладно, — насупленно говорит Сережа и, как назло, заходится в кашле. — Вот видишь, — Олег подхватывает поднос с грязной посудой и направляется к выходу. — Зайду перед сном. — Подожди! Сыграем в карты? — отчаянно предлагает Сережа. — Побудь хоть недолго! — Дел по горло, — качает головой тот. Дверь закрывается, Сережа сконфуженно прижимает уши. Страх перед неизбежным заполняет собой все вокруг, стоит ему остаться в одиночестве. Когда Альберт Адамыч поймет, что Сережа не носит щенят, что будет? Что тот с ним сделает? Сережа может придумать слишком много вариантов развития событий: времени у него хоть отбавляй. А Олег, как назло, даже сплетни со двора носить перестал — настолько избегает находиться с Сережей в одной комнате дольше необходимого. «Почему ты меня не любишь?» — обреченно думает он. Признавать, что Олег в который раз отверг его, хуже, чем все остальное. Злит. Сережа вскакивает с кровати, пересекает комнату быстрым шагом, хлещет себя хвостом по бедрам. Невыносимо. Он хватает зеркальце. Отражение показывает измученное, но ничуть не поплохевшее лицо. Что же случилось, отчего он Олегу больше не люб? Что с ним сделает хозяин? Сережа мучается этими вопросами днями напролет. С полным выздоровлением приходят морозы. Красивые сапожки не спасают от холода так же хорошо, как валенки в деревне — Сережа старается лишний раз носа из барского дома не высовывать: снова валяться в горячке ну совсем неохота. Он так и сидит один на один со своими мыслями. Порой ему кажется, что хозяин простит его. Поймет, почему он так поступил, приласкает, как умеет. И Сережа будет рад этой ласке, какая бы жестокая она ни была. Не вина же Альберта Адамыча, что по-другому тот не умеет? Тоскливые дни разбавляет событие: к воротам прибивается пара запряженных лошадей. Сережа слышит ржание, суету сторожей, и выглядывает в окно. Пашук как раз заводит лошадей внутрь. Судя по состоянию, те ни один день провели в лесу. Сторожа толпятся вокруг беспокойных животных. Сережа без труда узнает: это лошади из четверки, запряженной в возок того усатого альфы, хозяина Алтана. Те явно попали в беду на зимней дороге. Подоспевший Олег распоряжается отряду сторожей отправляться на поиски, и на воротах остаются лишь Пашук с Ильей. Сережа сползает на пол, опирается спиной о столбик. Мысль о побеге посещает его далеко не впервые, но так мало охраны на воротах не было с того самого дня после Коляды. — Может получиться, — задумчиво бормочет он себе под нос. Но что делать дальше? В деревню нельзя: разыщут ведь, Калеву с Настой накажут… Вернут. Если пойти, куда глаза глядят — или замерзнет, или нагонят. Что хуже: остаться, уйти? А вдруг ничего и не будет, если остаться? Альберт Адамыч, конечно, разозлится. За волосы оттаскает, поколотит. Сережа все вытерпит, лишь бы тот не привязал его, как грозился, к столбу во дворе. Сторожа возвращаются только к ночи. Сережа спускается навстречу, измученный дневными переживаниями. У ворот собирается почти весь двор. Вадик скалится и подмигивает, Сережа делает вид, что не замечает. — Ну что? — требовательно интересуется он у Игоря. Тот молча вздыхает и смотрит тяжело, тоскливо. Луна, отраженная снегом, высвечивает угрюмые лица сторожей. Внутри против воли все переворачивался. — За воротами оставили. Заносить? — тихо отчитывается Игорь. Сережа сглатывает, неосознанно оборачивается на Олега. Тот едва заметно кивает. — Надо похоронить, — выдавливает Сережа. — Завтра. Занесите, оставьте за сараем. Отдохните, а на рассвете закопаете, — говорит одними губами, почти беззвучно. Игорь кивает. Он не сходит с места, когда мимо проносят труп. На горле у усатого аккуратный, он бы даже сказал красивый порез, а в остекленевших глазах отражается луна. Сереже ничуть не жаль, — напротив, он чувствует странное облегчение. — Больше никого? — спрашивает Сережа у застывшего чуть поодаль Игоря. Тот кивает. — Возок пуст, двух лошадей увели. И омегу с конюхом, видно, туда же. Сережа кивает. Горло схватывает спазмом, и он машет на Игоря рукой: мол, свободен. Несчастный Алтан. Уж лучше бы того тоже принесли сюда с перерезанным горлом. Сережа направляется к лестнице. Не так уж и плоха его судьба. Откуда только мысли о побеге, преследовавшие весь день? — Сереж! — Олег нагоняет у дверей. Выпавший за день снег скрипит под чужими сапогами. — Ты как? — Уж лучше некоторых, — усмехается он, дернув подбородком в сторону сарая. — Слушай, — Олег переминается с ноги на ногу и отводит взгляд. Кажется даже розовеет щеками, но в окружающей темноте Сережа в этом не уверен. — Не время, наверное, но я подумал, что тебе не помешает немного… Ну, повеселить тебя хотел, в общем. Посмотришь? Сережа завороженно кивает. В груди будто вспархивает птичка. Он еле сдерживает улыбку, готовую расцвести на лице. Мигом забываются и труп усатого, и Алтан, и конюх. Олег ведет вокруг усадьбы, на задний двор. Сережа не был тут с болезни, а окна его выходят на ворота, поэтому он на секундочку задерживает дыхание, когда видит, как красив укрывшийся снегом сад. — Сюда, — Олег пропускает его вперед по единственной расчищенной тропинке. Она настолько узкая, что и одному-то протиснуться меж двух сугробов еле выходит. На поляне, окружной яблонями, под шапкой снега летняя беседка. Вход совсем завален, но тропинка ведет мимо, к единственному дубу среди яблонь. Пока было тепло, Сережа обожал сидеть под ним, занимаясь грамотой сперва с Олегом, а затем и самостоятельно. — Летом тебе тут нравилось. Я подумал, что и теперь понравится, — тихо сообщает Олег сзади. Сереже наконец виден дуб целиком. Тропинка оканчивается небольшой прогалиной в снегу, над которой, прилаженные к толстой ветке, висят качели. Сережа моргает: на глаза зачем-то наворачиваются слезы. Он вспоминает, что дома были точно такие же, только поменьше. Как же он любил ощущать чувство полета, раскачиваясь настолько высоко, насколько позволяла ветка. Иногда они с соседской ребятней соревновались, кто раскачается сильнее и спрыгнет с верхней точки. Он часто побеждал. — Олег, это замечательно, — не своим голосом говорит Сережа. Подходит поближе к качелям и видит, что сидушка сколочена куда более ладно, чем деревенская. В самом уголке что-то нацарапано. Сережа приглядывается и без труда узнает лисий силуэт. Он представляет, как будет приходить сюда каждый раз, когда в спальне оставаться невыносимо, как будет раскачиваться высоко-высоко, как все дурные мысли просто выветрятся из головы, потому что качаться — здорово, и это Олег сделал ему качели, и так хочется закричать об этом громко, чтобы услышали в соседней деревне. Он разворачивается и порывисто обнимает подошедшего сзади Олега. От того пахнет кухней, тулупом и еще так, как пахнет на этом свете один Олег. — Спасибо тебе, спасибо, — бормочет в чужую шею. Олег кладет руки ему на плечи, легонько поглаживает. — Да я ж ничего такого не сделал. Просто подумал, ну и… — смущенно оправдывается тот. Сережа выпускает из объятий и стискивает чужое лицо в ладонях. — Без тебя я бы пропал, — заверяет на выдохе. Это правда — если бы не Олег, Сережа давно наложил бы на себя руки, еще после самой первой ночи с хозяином. — Не пропал бы, — хмурится Олег. Сережа любуется складкой меж черных бровей. Лунный свет делает лицо Олега старше, суровее. Сережа смотрит и не может насмотреться. В этот самый момент ничего не важно, один только Олег важен. Он подается вперед, удерживает чужое лицо в ладонях, вцепляется, вгрызается поцелуем в Олеговы губы. Тот каменеет, стоит оторопело с несколько секунд, а затем приоткрывает рот, отвечает на поцелуй. Обнимает нежно, надежно. Сережа с облегчением отпускает чувство, будто его сейчас оттолкнут, и с головой ныряет в восторг, в мягкие губы, в тепло, которое излучает Олег всем собой. Поцелуй длится вечно, но недостаточно. Чей-то окрик за деревьями заставляет их отскочить друг от друга на расстояние в пару шагов и замереть, вслушиваясь. Кто-то спорит, — видно, сторожа решают, кому дежурить в ночь. — Сереж, — выдыхает Олег, глядя куда-то ему в ноги, — нам нельзя. — Приходи ночью, — практически одновременно с тем просит Сережа. — Как Вета уснет, приходи. Я буду ждать. Не желая слышать ответ, он протискивается мимо Олега и быстрым шагом удаляется прочь. Внутри все поет, сердце заходится в горле. Надо быть осторожнее, нельзя вот так вот на улице… Но он нисколько не жалеет. Когда луна уже высоко в небе, сна ни в одном глазу. Сережа искусал все губы: придет, не придет? Сначала не торопится раздеваться, воображая, как Олег будет снимать с него одежду. Затем понимает: не решится. Остается в исподней рубахе, любуется в зеркальце. Убеждает себя: Олег не устоит, просто не сможет. Только бы пришел, а уж дальше Сережа справится. Еще немного подождав, он избавляется и от рубахи. Олега все нет, становится зябко. Сережа забирается под одеяло, но упрямо не засыпает. Наконец, снаружи слышатся шаги. Тихие, крадущиеся. Сережа безошибочно опознает Олега. Сначала в голову ударяет легкая паника, и он подскакивает на кровати, сбрасывает одеяло. Делает глубокий вдох, быстро перетекает на живот, сгибает ногу в колене. Хвост укладывает в сторону. Пускай Олег увидит все сразу. Он выравнивает дыхание, насколько может, и притворяется спящим. Когда дверь отворяется, выжидает пару секунд, а затем ведет ухом. Поднимает голову с подушки и плавно перетекает в полусидячее положение. Прикрывает хвостом промежность, встречается с ошалевшим взглядом. Олег так и застыл в дверях. — Заходи, — мурлычет Сережа. — Я ждал тебя раньше. — Я-я, — Олег открывает рот, но ничего значимого так и не произносит. У Сережи сердце стучит, как умалишенное. Олег наконец делает шаг вперед и закрывает за собой дверь. — Иди ко мне, — говорит Сережа мягко, но требовательно. То, какими глазами смотрит Олег, отметает последние сомнения в правильности своих действий. — Я поговорить пришел, — сипло выдыхает тот, но подходит все ближе, словно притянутый невидимым поводком. — Потом поговорим, — Сережа заставляет себя улыбнуться и снова переворачивается на живот. Приподнимает задницу, выгибается в пояснице. Глотает привычно поступившую к горлу тошноту, игнорирует панику. Хвостом слегка помахивает из стороны в сторону. Все это он выучил так же надежно, как выучил алфавит. — Сереж, — выдавливает Олег. Кровать немного проминается под чужим весом. — Сядь, пожалуйста. — Что же, — Сережа оборачивается через плечо, видит, как нервно Олег облизывает губы, и чувствует, как лицо заливает жар, — не люб я тебе? Олег прикусывает нижнюю губу и отрицательно качает головой. — Врешь, — усмехается Сережа. От былого сомнения и следа не осталось — он видит все по Олеговому взгляду, по пальцам, вцепившимся в простыни, по тому, как жадно Олег втягивает воздух носом. — Вру, — глухо отзывается тот. — Я хочу, чтобы ты жил. Он убьет нас, если узнает. — Не узнает, — вскидывается Сережа. Он вскользь думает о том, что гораздо страшнее не забеременеть к возвращению хозяина. Чего-то в этой мысли будто не хватает, но Олегов запах забивает ему голову настолько, что соображать сложно. — Я тебе обещаю, не узнает, — мурлычет Сережа и подползает к Олегу. Тот встает с кровати, пятится. Сережа идет следом, настигает практически у стены. Он хватает Олега за ворот обеими руками, рывком притягивает к себе и впечатывается губами в губы. Олег судорожно выдыхает, едва слышно стонет и кладет руки ему на талию. Сереже на секундочку кажется: сожмет, запустит пальцы в ребра. Он напрягается, готовый вытерпеть, но Олег лишь мягко притягивает к себе. Пока тот вылизывает его рот, перед закрытыми глазами пляшут искры. Сережа с трудом разрывает поцелуй, глядит в абсолютно черные зрачки, заслонившие собой радужку. Он вытягивает чужую рубаху из-под пояса, лезет ладонями к горячему животу, проводит руками по спине. На ощупь Олег просто потрясающий, того хочется трогать до самой зари, а потом и еще дольше. От одних только прикосновений к коже он весь намокает, капля смазки течет вниз по бедру. Сережа освобождает одну руку и накрывает ладонью Олегов член. Олег охает, подхватывает под задницу неожиданно: Сережа чуть ли не вскрикивает. Сердце пропускает удар, пока тот несет его к постели. Он ожидает, что бросит на простыни, как всегда делает хозяин, но Олег осторожно сажает на край матраса, а затем укладывает на спину. Сережа придавливает собой хвост. Тот опускается на колени меж разведенных ног, Сережа поднимает голову, смотрит вниз, на застывшего перед ним Олега. — Можно? — шепчет почти неслышно. — Да, — незамедлительно выдыхает он. Он тайно хотел именно так, лицом к лицу, как почти никогда не бывает с хозяином, но не смел рассчитывать. Он ждет, что Олег заберется сверху, но тот остается на месте. А затем касается его отверстия, и Сережу подкидывает на постели. Ноги сами собой отрываются от пола. Олег ловит, ставит ступнями себе на плечи. — Ты что? — он снова смотрит вниз, видит голову Олега меж своих бедер и одновременно чувствует, как тот проходится языком по его промежности. Откидывается назад, не в силах справиться с эмоциями. Олег гладит его по внутренней стороне бедер шершавыми ладонями, одновременно проникает языком внутрь, а затем вылизывает снаружи. Чередует, не дает сосредоточиться на чем-то одном. Сережа теряется в ощущениях, мечется по постели, не в состоянии провалиться в спасительное забытье. Слишком много всего: горят чресла, грудную клетку распирает от невысказанных слов. Сережа затыкает собственный рот ладонями и зажмуривается. Никогда в жизни ему не было так хорошо, как сейчас. Олег лижет шире, выше, трется лицом о бедро, а затем вновь опускается и забирает в рот член. Сережа в изумлении распахивает глаза. Потолок в лунном сиянии, а Олег как ни в чем ни бывало обхватывает губами, движется вверх-вниз. В голове не укладывается — как же… Альфа бы никогда, да и самому омеге трогать себя там зазорно… Хозяин злится и прикусывает его за холку, если Сережа забывается и кладет руку на член, желая получить удовольствие. — Не надо, — шепчет Сережа не своим голосом. Тепло чужого рта пропадает, оставляя за собой тягучее разочарование. Он сводит ноги и смаргивает слезы. — Сереж? — Олег звучит испуганно. — Сереж, что? Посмотри на меня. Сережа садится и быстренько прикрывает срамные места хвостом. Поднять взгляд на Олега слишком стыдно, получается не сразу. У того красные-красные щеки и яркие губы. Мохнатые уши на голове — надо же. — Ты зачем? — только и может выдавить Сережа. — Нельзя. — Прости, — Олег прижимает уши, — не понравилось? Сережа отводит глаза. Как же он может соврать о том, что не понравилось? А сказать правду стыдно, слишком стыдно. — Понравилось, — через силу говорит он. — А что тогда? — Олег привстает на коленях и оказывается близко-близко к Сережиному лицу, они почти соприкасаются носами. Сережа вздыхает, опускает ноги на пол и чешет Олега за ушами, обхватив руками чужую голову. — Ты ведь знаешь, что нельзя омег там трогать, — хмурится он. Олег пожимает плечами. — Ну, слышал, — шепчет задумчиво. — По-моему, это все дедовы пугалки. Если тебе нравится, почему нельзя? Сережа пожимает плечами. Он никогда об этом не думал. — А что мне сделать, чтобы тебе понравилось? — Олег гладит его по внутренней стороне бедра. Сережа запрещает себе просить Олега продолжать делать то, что делал. Вот он — его шанс. — Повяжи меня, — просит, глядя в глаза. Олег хмурит брови, опускает взгляд и качает головой. — Я волк, — напоминает тот. — Это слишком опасно. Тебе нужны щенята от лиса или пса. Сережа глотает подступившую к горлу горечь. У него не получится уговорить Олега. Что же будет? Воображение подкидывает чужие пальцы, вцепившиеся в шею, не позволяющие сделать ни глоточка воздуха. Руки начинают трястись, шерсть на ушах встает дыбом. — Да где ж мне таких найти? — шипит он сквозь сжатые зубы. — Дыши, — тихо просит Олег и легонько сжимает его ладонь в своей. — Он должен дать мне еще время, — дрожащим голосом выдавливает Сережа. — Я точно смогу родить, я буду стараться, мне бы только знать, как… — в отчаянии тараторит он и чувствует, как чужая ладонь крепче сжимает его руку. — Тише, Сереж, тише, — говорит Олег. — Не уходи, — просит он, хотя Олег не шевелится, так и застыв перед ним на коленях. Сережа роняет голову, опирается лбом о лоб Олега. — Что со мной будет? А ты как? Ты же меня любишь, правда? — Правда, — отзывается Олег. В голосе у того слышна улыбка. — Но это дело десятое, — Олег обнимает его одной рукой за талию, а вторую кладет на затылок. — Главное, чтобы с тобой все в порядке было. — Не будет, — всхлипывает Сережа. Внутри вскипает неясная обида. — Как же ты не понимаешь? Мне нужно родить, иначе конец. Олег, ну помоги! — Нельзя, это опасно, — повторяет Олег и прижимает крепче, не дает отстраниться, в глаза посмотреть. Сереже бы признаться в том, что соврал хозяину. Но тогда Олег спросит, зачем. А он скорее умрет, чем расскажет. Его едва ни оприходовали чужие альфы, и Олег ни в коем случае не должен об этом знать. Сережа сделал что-то неправильное, вел себя так, что хозяин решил привести к нему гостей. Стыд душит, не дает объясниться, злит. — А ничего не делать безопасно? Да отпусти же! — рычит он и чувствует, как объятия размыкаются. Олег отстраняется, смотрит снизу вверх. Выглядит грустным, даже виноватым, но упрямо поджимает губы. Сережа зол на весь мир. На хозяина, на Олега, на себя самого. Зачем же соврал? Надо было перетерпеть то, что с ним собирались сделать, а после в тайне сохранить. Он смог смириться с побоями, с тем, что собственный суженый над ним насильничает, с обидными словами, и с этим бы смирился запросто. — Я что-нибудь придумаю, обещаю. Тебе нужно отдохнуть от этих мыслей. Позволь помочь, — шепчет Олег, прислоняется лбом к его колену и замирает. — Да что тут можно придумать? — фыркает Сережа раздраженно. — Я найду лиса. Молчание застывает меж ними вязкое, как утренний туман ранней осенью. С одной стороны, Олег прав. С другой... как так можно с кем попало, когда рядом человек, заставляющий сердце трепетать? — А как же ты? — едва слышно спрашивает Сережа. Бессмыслица, но на большее он сейчас не способен. — А я всегда твой, когда только захочешь, — горячо шепчет Олег и поднимает голову. Губы притягивают взгляд. Сереже бы выдохнуть и обдумать все хорошенько, но вместо этого он кладет ладонь на горячую Олегову щеку. Тот подается головой навстречу, прикрывает глаза. Тени от ресниц дрожат, завораживают. Сережа гладит чужое лицо, проводит большим пальцем по губам. Олег приоткрывает рот, ловит его палец, прикусывает и гладит языком. Щекотно. Сережа освобождает руку и кладет на черную макушку, меж ушей. Лохматит слегка, лишь обозначая. Олег берет его за таз и слегка подтягивает к себе, ниже. Губы вновь обхватывают член, Сережины бедра ложатся на плечи Олега. На этот раз Сережа готов. Он тихонько, протяжно стонет от наслаждения, подаренного на совсем ясную голову. Находясь в плену горячего рта, Сережа не сразу понимает, что свободной рукой Олег гладит его отверстие. Когда палец оказывается внутри, Сережа забывает обо всем, что беспокоило совсем недавно. Олег везде: внутри, снаружи, в мыслях и в воздухе вокруг него. Сережа оказывается распластанным по простыням, но совершенно не помнит, когда успел лечь. Он теряется в наслаждении, а Олег не выпускает его из мягких, надежных объятий даже тогда, когда Сережа с приглушенным собственной ладонью стоном изливается тому в рот. Он ошалело моргает. В ушах звенит, в голове туман, внутренний зверь требует заставить Олега повязать его. У Сережи на это нет никаких сил. Он задерживает дыхание и прислушивается к себе. Только теперь, не в силах даже пошевелиться, понимает, насколько напряжен был все эти дни. Он слабо хлопает ладонью рядом с собой. Олег понимает, ложится, вытягивается сбоку. Глядит в потолок и слегка улыбается. Какой же тот красивый в лунном свете — глаз не оторвать. Сережа подползает поближе, укладывает голову Олегу на плечо и думает, что все будет хорошо.