does it bother anyone else, that someone else has your name

— Репутация в Иназуме, — Система ожидаемо отвечает ему тишиной и бездействием, напрочь игнорируя его попытки выяснить хотя бы наличие у него «репутации», как характеристики. — Тьфу, чертовы машины. Прикольное попаданчество, говорили они, рояли по нажатию кнопки, говорили они. Ну и где эти мои рояли, если у меня тут даже прав нет?! Система отзывается тем же самым, выражая индифферентное неуважение, и спустя еще пару раздраженных попыток уточнить свою популярность в Иназуме, Фуюки, Суне, Монштадте, в самой Каракуре, Снежной, наконец, даже в Аду, он плюет на эту идею и демонстративно отключает начинающее его бесить Окно персонажа. И именно в этот момент оно соизволяет выдать ему невнятное объяснение, которое он чуть не упускает из виду. Пользовательская лицензия Игрока автоматически блокирует для пользователя некоторые из характеристик, доступные Администратору Системы. Это бесило. Система не давала никаких объяснений некоторым вещам, как бы он ни старался перестроить вопрос или задать наводящие. Ему было позволено проходить квесты, повышать статы, иногда открывать новые локации и даже получать новые способности и обнаруживать в доступе новые ветки талантов, но и то и другое оказывалось заблокированным «до определенного времени». Его почти не донимало проклятое окошко принятого квеста, словно у него была свобода действий, и в то же время «откройте локацию холм Сокёку», «достигните 80% изученности локации Каракура», «разблокируйте предшествующую ветвь талантов». Получается, сначала ИИ пытался запихнуть его в фандомную реальность с упорством свидетеля Иеговы, обещая ему приятные бонусы, а теперь выясняется, что у него банально недостаточно прав для открытия всего наполнения выданного метода доступа к информации о себе самом, для чего ему еще и необходимо быть неким Администратором, коим в его случае, похоже, является кто-то другой, у кого доступ к его личной информации как раз есть. Мало того, что вместо приятных бонусов он получает хуй на тарелочке, так за ним еще и конкретно сталкерит черт пойми кто из своей капитанской рубки, комнаты управления или что у них там. Акиру передергивает. Каковы полномочия Администратора? Администратору доступно полное управление Системой и ее текущим игровым сеансом, предоставление Игроку доступа к заблокированным локациям и способностям без выполнения необходимых квестов. Ну то есть если разжиться Администратором в неизвестном источнике и прийти с ним к взаимопониманию, есть огромная вероятность превратиться в имбу с возможностью переместиться куда угодно. Совершенно не подозрительно, совершенно не незаслуженно и неоправданно. Абсолютно не похоже на трижды клятые рояли в кустах — не то чтобы он сам был против прохождения сюжетки с минимальным уроном и по наиболее простому пути, как для себя, так и для экранных героев — между находящимся при смерти фаворитом, который точно умрет с концами спустя секунду и им же, обязательно воскрешенным впоследствии, он бы выбрал второго. Минутку. «Полное управление текущим игровым сеансом»? В смысле сеансом, в котором прямо сейчас находится он? В смысле всем миром, в котором он находится — тот ведь несомненно был синтезирован для него, даже если и за счет его внедрения в фандом в качестве каноничного персонажа: своеобразные бэкапы, в которых его не было, должны были остаться в глубине алгоритмов. Администратором стоит разжиться как можно быстрее. Еще бы знать, как это сделать. Программа Администратора Системы будет автоматически запущена после завершения сюжетного квеста. Для доступа к программе необходимо дождаться ее полной загрузки. Так а квест-то какой, чертова ты машина? Большое спасибо за бесполезную трату времени, Акира бесконечно благодарен и, видимо, снова будет решать все сам. *** Акира встретил этого человека совершенно случайно, но их столкновению предстояло изменить его жизнь навсегда. Они пересеклись впервые — вернее, Акире удалось заметить его из укрытия — где-то на улице в Касазаки, неподалеку от его перехода в Минамикавасе. Что Акира там делал, он бы и сам вряд ли смог объяснить. Все началось с того, что он ставшим привычным уже за последний месяц образом ворочался полчаса в кровати для приличия, пока Урю не просыпался от возни и не выпинывал его из-под одеяла, после чего он либо окапывался на коврике рядом с кроватью и с головой уходил в чтение, сериалы, аниме или банальный серфинг интернета или же, в редких случаях, обиженно вылезал в окно и шел тренироваться — не то, чтобы он был таким уж ответственным или большим сторонником переработок, напротив, предпочел бы удовлетворять периодически пробивающееся стремление к великой справедливости и спасению окружающих минимальными усилиями. Ему просто было интересно. У Акиры до невозможности скучная жизнь, и иногда это его беспокоило. Иногда ему хотело ее изменить, столкнуться с трудностями и преодолеть их. За окном гремит, и все погружается в сумрак, и первое, что Акире хочется сделать — раскрыть окно, втиснуться на широкий подоконник и уткнуться в книгу лицом. Ему давно не четыре, но стоит закрыть глаза, как он как будто снова слышит голос Канаэ, читающей им на ночь обязательно европейские истории про рыцарей и драконов, про храбрых волшебников и леса, полные скрытых эльфийских поселков, примешивающей к ним легенды об они, превращающей их в какой-то необычный микс из культур. Открывая их, он может увидеть лишь дождь. Сбегая из мэнора в близкий к нему лес, а через него — в саму Каракуру, Акира вдыхал чуть морозный ночной воздух полной грудью и чувствовал себя свободным абсолютно и полностью, в силу ментального состояния ему казалось, что его ждет впереди что-то неизвестное и обязательно положительное. Спать не хотелось. Хотелось носиться по свободным от людей улицам, прятаться от случайных прохожих и почти смеяться от поднимающегося в груди восторга. Что его так впечатляло, он и сам бы не объяснил, свобода, наверное, чувство полной вседозволенности. Рюкен не мог ограничить его, не мог запретить скинуть ботинки и пробежаться по траве, не мог запретить почувствовать себя мечтательным ребенком, все еще верящим в чудеса новых открытий. Ладно, вообще-то он и был ребенком, почти оканчивающим среднюю школу четырнадцатилетним мальчишкой, регулярно напоминающим себе, что сам себя он ощущает на десять вот уже двадцать лет, что, правда, плохо ему помогало — либо самовнушение было ложным, либо он родился старым еще в прошлой жизни. Как бы там ни было, иногда он будто бы чувствовал себя кем-то «другим», кем-то, кому не важно было, насколько он значим и для кого, кем-то, кто просто хотел получить ощущения от всего, чем был занят, кем-то, кто выходил за рамки «Рокуши Акиры», приклеившегося намертво образа трусливого мальчишки, готового на все, хоть завернуться в восьмерку, если его за это поблагодарят или похвалят. А иногда он и был кем-то другим. Стоит признать, к тому, что в него почти постоянно пытается вселиться чья-то заблудшая душа, он уже успел привыкнуть, как и к сопутствующим кошмарам, после которых оказывался черт знает, где, разбитый и ошарашенный — сны вышли на новый уровень, и теперь он даже не просыпался в синяках и царапинах (в лучшем случае; он отлично запомнил, как однажды у него часа три шла носом кровь после пробуждения, а в другой раз полопались капилляры в глазах, после чего он неделю отлеживался, периодически подвывая из-под повязки), словно его беспрерывно били, в собственной — брата, вообще-то — кровати, теперь он просто приходил в себя там, где его удосуживалась оставить душа вселенца. Справедливости ради, как только он понял, что из-за все еще нестабильной и подозрительно привлекательной для потусторонних сущностей духовной силы, превратился в местного медиума в рабстве у сверхъестественного, необходимость искать рациональное объяснение ночным приключениям отпала вместе с дополнительным квестом. Видимо, «потеря головы» имела буквальный смысл, а «выгодные связи» намекали на возможность побыть сосудом какого-нибудь бизнесмена. Как будто в Каракуре такие субъекты с неба падали. С другой стороны, на нем мертвым грузом висел основной квест: трупом он так и не стал, хоть в Статусе и значилось, что мертв он еще с четырех, зато окончательно перестал понимать, как трактовать или хотя бы пытаться выполнить его условия. Оставалось только надеяться, что за «труп» сойдет кто-то из призраков. Иначе ему придется всерьез рассматривать вариант, в котором Система ожидает, что он будет одержим Пустым. Как при этом не умереть, будучи эхътом квинси с очень конкретным противопоказанием к близкому взаимодействию с частицами этих самых Пустых, остается нерешенным вопросом. Вовремя проснувшееся любопытство затмевает другие чувства. Это как тест «твоя жизнь в …», только в реальности. Он может пострадать здесь в любую секунду. Но может и избежать такого финала. Сейчас середина зимы, и он знает, что возросшая уверенность в собственных силах и желание проверить возможности, испытать себя на удачу, может быть всего лишь симптомом. Знает, что если выждать пару минут, может, часов, занимаясь нужной монотонной работой, возбужденное предвкушение немного отхлынет, и он сможет рассуждать здраво. Он все еще будет уверен в себе и в том, что проверить обстановку в Наруки он обязан, но теперь он сможет продумать ходы вместо того, чтобы безбашенно бросаться вперед и жалеть об этом потом. На самом деле началось все вовсе не в Каракуре. Началось все в том самом Наруки. Акира ворочается с боку на бок в очередных безуспешных попытках заснуть, получает обиженный тычок в локоть и стекает на пол, чтобы не мешать спать людям, которые на это способны. Открыть крышку ноутбука он не успевает — ощущает очередную вспышку реяцу в соседнем городе: он продолжал чувствовать их с хаотичной периодичностью уже несколько месяцев, мысленно усмехаясь тому, как легко шинигами из приписанного десятого позволяют заметить себя, не утруждаясь скрытием присутствия. Впрочем, если вспышки знаменовали появление особенно сильных Пустых или даже простых людей с особо сильной реяцу (что маловероятно, но не невозможно абсолютно и полностью), это бы не было удивительным. Возможно, это вовсе был Кейго, случайно перенявший часть его собственного давления, могущего перекинуться на него и смешаться с его собственным ввиду частого и близкого общения. Он продолжал списывать необычные вспышки на стандартные ситуации, символами которых они могли бы быть — он не хотел ничего знать, ему было достаточно того, что он знал сейчас. Вернее, не то «сейчас», которое происходило в этот самый момент, а «сейчас», которое было до этого, когда он старался игнорировать их. Сейчас ему было интересно, и это осталось его основной эмоцией на данный момент. Сейчас он хотел знать, что это было, что производило колебания в атмосфере. Или кто. У ладони снова трепещет лоскут алой ленты, мягко растворяющийся прямо в пальцах, расплываясь рваными бледнеющими пятнами. Акира не успевает даже сжать ладонь вокруг него, попытаться ощупать хоть малость, чтобы начать гадать, чье присутствие чувствовал все это время. Лента манит его вперед, отдельные ниточки, задержавшиеся дольше всех, идут волнами, нетерпеливо дрожат. И Акира подчиняется. Вдыхает дождь полной грудью и выпрыгивает прямо в него. Мизер выпущенной реяцу облепляет по силуэту плотным и гибким куполом, мешает каплям просочиться внутрь и добраться до сухой одежды. Ему почти не о чем беспокоиться — он все равно потихоньку всасывает ее обратно даже без волевого импульса, просто так процесс поглощения замедляется стократно. Значит, кого бы он ни обнаружил, это должен быть гений, чтобы его раскрыли. По дороге пришлось расправиться с несколькими мелкими Пустыми, заметившими его слишком поздно. Благодаря тренировкам ловкости еще с братом и обучению основам кендо, в том числе защитных перемещений, он вполне мог позволить себе цирковые прыжки и увороты, хотя порой все еще опасался, боясь допустить ошибку, не успеть вовремя собрать рейши в платформу из-за изумления провалу и влететь в землю с большой высоты. Ими он и воспользовался. Подтянулся, влезая на чужую ограду, мысленно поблагодарил удобство обуви за легкость движений, прошел до края, где крыша дома оказалась достаточно близко, чтобы шагнуть на нее без лишнего шума и не тревожить ни обитателей, законно возмутившихся бы его вторжению, ни временных целей, которые могли раскрыть его преследуемому неизвестному. Аккуратно приземлился коленом на панцирь самого дальнего от себя и пока вовсе не подозревающего о его присутствии Пустого — повезло, что он напоминал бетон и оказался достаточно шершавым для удержания равновесия. Выстрелил в скрытый под пластинами край маски, вгоняя болт прямо между ней и телом цели, когда та наклонилась, и поспешил скатиться с начавшего рассыпаться Пустого, группируясь в прыжке, хватаясь за по-жирафьему длинную шею следующего вместо сука дерева. Пока тот пытался стряхнуть надоедливого человечка, Акира успел поудобнее перехватить арбалет одной рукой и выпустить пару снарядов в ближайших Пустых. В одного пришлось стрелять дважды — оказался слишком юрким, и болт чиркнул мимо, едва задев. Наконец, на землю он все-таки полетел, но вместо обычного страха испытал лишь легкую досаду, подгоняемую восторженным возбуждением. Ограничился шипением на содранную до локтя руку и продранный рукав легкой кофты и перекатом в сторону, как раз вовремя, чтобы не оказаться раздавленным. Стрелять пришлось с удвоенной частотой и ежесекундными поворотами головы во все стороны, чтобы остаться охотником, а не жертвой, но это того стоило. Было ли ему жаль тех, кого он уничтожал? Честно говоря, нет. Он не был знаком с ними при жизни, с чего бы ему сожалеть о постигшей их посмертной участи. Тем более, что она не настигала всех духов без исключения — значит, была причина. В любом случае они уже превратились в чудовищ, жаждущих сожрать тех, кто все еще жив, поглотив первыми собственных некогда любимых людей, и сделать с этим нельзя было ничего, кроме как избавить одних от опасности, а других от нескончаемой жажды. Ему было глубоко плевать на изначальную причину, на то, что оружие квинси было целенаправленно создано смертоносным для Пустых и бездейственным против людей: Пустые изначально были намерены сожрать их всех до последнего, за что получили справедливую месть тем же самым; первые квинси могли защитить себя только убив оппонента, но это было давно. Слишком давно, чтобы даже «исходный» Акира помнил об этом, не говоря уж о нем самом. Лоскут красной ленты снова трепещет неподалеку, будто приманка, сигнал, что его пытаются заманить ближе. Он прекрасно его считал и продолжил двигаться прямо на зов, чего в другой ситуации бы, наверное, делать не стал. Клочок снова меркнет, за ним поодаль возникает другой, и так он прыгает от одного к одному по крышам и фонарным столбам, приглядываясь к обстановке внизу, пока не добрался до места, где его встретила единственная алая ниточка, очевидно, просочившаяся непреднамеренно и уходящая вниз. Акира спустился по ней и отыскал позицию, из которой сможет следить за приближением ее хозяина, чтобы самому не оказаться раскрытым. Он завидел его еще в Касазаки и по возможности незамеченным прокрался следом, отскакивая каждый раз, когда казалось, что тот собирается обернуться и может заметить его. В одну из «ночей с привидениями», как он их обозвал, чтобы обозвать хоть как-то, Акира встретил Куросаки Ишшина. *** Когда он встретил ее впервые, эта девушка спасла его от смерти. Гигантский Пустой взорвался в ее руках, пока она бесстрашно держала его за маску, почти прижимая к плечу, чтобы не вырвался. Она позволила ему подобраться поближе, чтобы одержать безоговорочную победу. — Меня зовут Куросаки Масаки. Я квинси. Не то чтобы Ишшин чувствовал себя чем-то обязанным городу, в котором с ней встретился, или отряду, в котором когда-то — всего-то жалкие двадцать лет назад — служил. Ему просто необходимо было растратить куда накопленные силы, вернувшиеся к нему со смертью супруги — они больше не сдерживали Пустого внутри нее. И все еще прекрасно подходили в роли приманки ближайших ему подобных, не сдерживаемых ничем. Разумеется, он не был мальчишкой, только окончившим Академию, он отлично скрывал реяцу, но все же если риск поставить детей под угрозу существовал хотя бы в теории, ему стоило позаботиться о том, чтобы эту теорию опровергнуть. По стечению обстоятельств незнакомый офицер, наверное, из новеньких, справлялся с задачей из рук вон плохо, и Ишшин пришел к выводу, что вполне может немного помочь пареньку, заодно растратив часть резерва до следующего его восполнения. Дня в месяц вполне хватало — он замедлил процесс выработки реяцу на как можно большее время — не без помощи Урахары, конечно. Иногда, правда, он был слишком сосредоточен на сражении и слежке, чтобы не быть обнаруженным законным стражем города, что позволяло редким противникам поддеть когтем часть ленты и отрезать пущенный в свободный полет лоскуток. Впрочем, он всегда следил за тем, как они исчезают, еще не выплыв за предел его поля зрения, а Пустые уничтожались раньше, чем успевали понять, что именно задевали. В этот раз свободной слежки не получилось — Пустой оказался чересчур большим и чересчур яростным, чем-то напомнив того, с которого все началось. У него не было ни рогов, ни черного панциря, зато была аура ненависти ко всему живому и желанию выжрать кого угодно в поле зрения, возможно, прямо с асфальтом, на котором ни о чем не подозревающие жертвы ожидали нужного огня светофора, возвращались из школ, беседовали с соседями. Челюсти вполне позволяли. Небольшая по форме голова раскрывалась зубастым цветком с бесчисленными шипами и темным провалом глотки. Куросаки сам чуть не попал под шипы несколько раз, а паукоподобные лапы, гнущиеся в любую сторону и виляющие, словно лианы, норовящие достать его деформированными в трезубец когтями, делу не помогали. Времени на то, чтобы оценить обстановку еще и вокруг них катастрофически не хватало, а все внимание он сосредотачивал на том, чтобы подобраться поближе и рубануть по конечностям: затрудняли они не только маневренность, но и поиск маски, которой надлежало стать простейшей мишенью. На почти полностью занятой зубастыми «лепестками» морды он так и не смог ее разглядеть, значит, она была где-то поблизости — на шее или затылке, вероятнее всего. Но шея почти постоянно перекрывалась раззявленной пастью, не позволяя рассмотреть пристальнее, а чтобы добраться до затылка, ему так или иначе пришлось бы прорубаться через плети лап. Знать бы еще, с чем стоит разобраться раньше: начнет рубить когти — его заглотят, изрешетив шипами; попытается проскользнуть к затылку, не будучи ими задетым, — напорется на трезубец, и хорошо если только один. Идея оказаться жертвой железной девы или игольницей для Пустого его не прельщала. Пустой неожиданно дергается, качнув «головой» куда-то в сторону и, кажется, даже несколько сжав пасть, подобравшись, будто готовясь к неожиданной атаке, чтобы моментально сцепить «лепестки» обратно. Как будто защищая- «Защищая»? Действительно, стоило догадаться раньше. Маски нет нигде на теле Пустого, потому что она внутри. В конце концов, будь он в самом деле ядовитым цветком-мухоловкой, у «лепестков-лопастей» оказалось бы сразу две наружные стороны, так что ему сейчас мешает иметь идентичное их количество и запросто прятать уязвимую маску внутрь импровизированного кокона. Остается самое сложное: попасть внутрь. Ишшин отвлекается всего на долю секунды и почти пропускает удар лапы, в последний момент блокируя лезвием. Пустой даже не обращает внимания, уже полностью поглощенный чем-то — или кем-то — почти за углом. Натурально собака, которой показали лакомство и запретили к нему приближаться, только в нынешней ситуации он должен был отвлечься от бывшего капитана, пусть и блокирующего реяцу всеми возможными усилиями, ради кого-то с более сильной или по крайней мере более ощутимой. Пустой не мог просто так потерять к нему интерес, не мог вот так просто отбросить заманчивую идею сожрать шинигами ради… чего? Но с той стороны никого нет. Ишшин ощущает абсолютную пустоту, как ни старается напрячься и уловить хоть малейшее колебание силы. Ничего. Ишшин хмурится, Пустой взмахивает отростками лап, и вот теперь он замечает: что-то мелькает росчерком прямо под ними, что-то — кто-то? — с легкостью отлетает вбок и бьется спиной о землю. Отсюда не видно, человек ли это, животное или все-таки неживое, «оно» не шевелится. Но Пустой не торопится повернуться обратно к Куросаки, и он видит в этом шанс. Его цель — изгнание монстров, а уж потом он может разглядеть, что там его отвлекло. Хорошо бы, если бы это не потребовало последующего вмешательства Урахары. А дальше все происходит за считанные секунды. Ишшин оказывается рядом, прямо в слепой зоне Пустого, наконец замечает осколки маски — распределенные между лепестками — и готовится перерубить все разом одним замахом меча. Пустой наклоняется ближе к земле и сбитому им с ног ребенку, которого теперь Ишшин может увидеть, он моментально меняет траекторию замаха, не позволяя противнику так быстро избежать полного поражения. Мальчишка кривится, почти теряя сознание, и поднимает ладонь навстречу лапам Пустого, Ишшин замечает смазанный блеск креста на запястье. Бьет точно в цель, по идеально выбранной траектории. И не попадает. Пустой попросту исчезает за мгновение до столкновения лезвия с осколками маски, а меч входит в грудь несостоявшейся жертве прежде, чем Ишшин успевает понять, что только что сделал. Вмешательства Урахары это потребует. *** Все случается слишком быстро, чтобы кто-то из них успел что-то понять. Акира пропускает момент, когда вылезший перед Куросаки Пустой переключает внимание на него, и не успевает даже осмыслить, как именно тот отследил его реяцу, если он тщательнейшим образом ее спрятал, если даже Ишшин ощутить не смог, хотя Акира почти вплотную за спину ему подобрался. Пустой отбрасывает его в сторону, и он мельком осознает, что вот теперь бывший капитан точно его увидел. На чистых рефлексах складывает руку так, чтобы создать арбалет и прицельно выпустить болт в центр раскрывшихся «лепестков»: неважно даже, там маска или нет, сначала ему нужно откатиться из зоны поражения, а уже потом искать ее или притворяться попросту запаниковавшим прохожим и позволить Ишшину сделать все за него. Все случается слишком быстро. Арбалет не материализуется в руке, ладонь хватает воздух, а из головы разом вышибает все мысли, и на секунду Акире кажется, что он слепнет, пока перед глазами не вырисовывается незнакомый пейзаж и незнакомые люди что-то ему говорящие. Слова тонут в воздухе, не долетая до слуха, тот неожиданно тяжелый и давящий, и… и это не его жизнь. Паззл складывается. Он каждое утро просыпался в синяках и ссадинах, в поту и страхе и с болью по всему телу, задаваясь вопросом, как это было возможно. Но не Акира каждую ночь бежал от Пустых в разных местах, обнаруживал себя в обгоревших руинах с руками по локоть в углях и на окраинах города вслед за ними, хрупким, будто из стекла. Это было его тело, его ощущение, но видел он чужими глазами. Глазами тех, кто неосознанно вселился в него и кого он неосознанно в себя пропустил. Обычные люди назвали бы его медиумом с высокой чувствительностью к потустороннему, он же называет себя катастрофой. Он знает, что происходит. Чудовищная реяцу, огромный потенциал поглощения рейши, куда сильнее, чем должен был быть, чтобы поместиться в «резерв» квинси и не взорвать их давлением плотности изнутри. У Акиры как будто не было предела, он поглощал и поглощал, притягивал и притягивал: рейши, духов, Пустых — все и всех, что могло состоять из духовных частиц, заменявших молекулы в спиритическом смысле. Пустых — он собственный враг номер один, возможно, достаточно глупый и самонадеянный, чтобы не заметить такой простой вывод раньше: однажды передоз их частиц убьет в нем квинси, а значит, и его самого. Впрочем, ему всегда было известно, по ком колокол зазвонит первым. Мутное видение чужой жизни покидает его, стекает, словно намокшие ошметки временного тату, Акиру выбрасывает из него толчком, шатнув в сторону, в ушах шумит эхо, зрение смазывается в цветную полосу. Он успевает только заметить размах лезвия и фигуру Ишшина, идущую рябью. И синее пламя, вспыхнувшее вокруг лезвия чужого меча. Акира моргнул и оторвал голову от асфальта. Тело болело, как будто его только что использовали вместо боксерской груши, в легкие словно вставили распорку, прорвавшую мягкие ткани — их жгло и тянуло, в них хрипел с тихим бульканьем воздух. Над ним маячило лицо Ишшина с не очень дружелюбным выражением на нем. Тем не менее, ладонь ему протянули, и он с готовностью воспользовался чужой помощью. Впрочем, ненадолго — лодыжку прострелило резкой болью, и пришлось осесть обратно на землю. Бездыханного тела, связанного с ним цепью, на земле не обнаружилось, значит, все было хотя бы не совсем плохо. Куросаки, кажется, открыл рот, чтобы что-то спросить, но до Рокуши звук не дошел, его повело в сторону и, кажется, он снова завалился спиной назад. Перед глазами все слилось в синюю спираль, обдавшую лицо жаром. — Квинси, — констатировал Ишшин, скептически кивая на крест, выбившийся из-под рукава кофты. — Шинигами, — обмен любезностями выглядел бы лучше, если бы оба по-киношному картинно стояли с серьезными лицами в отдалении друг от друга. Или если бы Акира не сидел во время него на земле. Ишшин его мнение, видимо, разделял: вверх его все-таки ненавязчиво дернули за локоть, поставив в вертикальное положение напротив себя. А сейчас его, по логике, должны допросить, казнить и изучить, именно в этом порядке. И ему стоит изобразить удивление, когда ему об этом догадаются сообщить. Или нет, учитывая, что им с Ишшином сейчас одинаково невыгодно появляться в Готее. То есть он все еще может надеяться, что Куросаки предпочтет не рисковать с блефом и сделает вид, что последствий не существует — Акире не полагается знать о законах Общества Душ по причине расовой принадлежности. Что сейчас произошло? Он случайно поглотил часть чужой силы шинигами. Что это ему дает? Очевидно, доступ к ним или создание из них своих собственных в качестве дополнительной базы скиллов. Каковы будут последствия? Хотел бы он знать. Возможно, кого-то из них казнят. Хотя не должны — Ишшин же официально «на пенсии у черта на куличках», технически, Готею он больше не служит, значит, ответственности перед ними больше нести не должен. Нет, по факту он вроде трижды клятый дезертир, но раз не ищут, значит факт дезертирства все же прикрыли очень преклонным и очень уважаемым возрастом, чтобы собственное бездействие оправдать. Что Акире теперь со всем этим делать? Что там дальше по итогу? На этот вопрос у него ответа нет. Видимо, смириться и по возможности игнорировать. Он достаточно умен, чтобы связать два факта: «вселившееся» в него пламя Энгецу и только что «сожранного» им Пустого. По всему выходило, что его «медийные» способности и пассивная готовность пригласить и поглотить чужую духовную энергию выросла до абсурдного уровня, на котором он крадет рейрёку шинигами, будучи эхътом квинси и не получая прямого согласия этого самого шинигами на кражу. Учитывая, что ничего грандиозного он не совершал, чтобы достичь таких высот, его собственное согласие на самосовершенствование мало влияло и ценности для процесса не имело вовсе. Проще говоря, его попросту используют в угоду сюжету, даже не удосужившись спустить какое-нибудь предупреждение, мол, приносим извинения, статы воли были отключены, включен бафф сосуда, не задающего вопросов. Хоть бы бонусов за это отсыпали, что ли. Ишшин все еще в шихакушо, занпакто все еще на его поясе и исчезать не торопится, значит, он хотя бы не лишил его всей силы, как произошло — в смысле, произойдет — с небезызвестной девушкой из тринадцатого отряда. Сам Акира все еще чувствует растекающуюся по венам жидким пламенем чужую энергию, глотает ставший почти ледяным воздух, царапающий горло наждачкой, и пытается прийти в себя и начать мыслить логически. — Полагаю, раз тебе известно, кто я такой, у тебя есть минимальное представление об Обществе душ, — кивка в подтверждение Ишшин не дожидается, разбивая надежды Акиры сразу. — Наши законы предписывают мне доставить тебя к высшему руководству после того, что только что случилось, — затянувшаяся пауза, вероятно, наводит его на мысль, что Акира понятия не имеет, что только что случилось. — Я капитан в отставке, — в отставке он, ага, скажи еще, что тебе пенсию платят. — Ты поглотил часть моей силы, проще говоря, украл ее. Это уголовно наказуемо и карается казнью. Будь я действующим начальником, нашей общей. Но сейчас я вроде как структуре не подчиняюсь и ничего ей не должен, так что в нашем случае, как ты можешь понять, не моей. Прикольно. То есть ему сейчас за уголовные наказания поясняет человек, сбежавший из своего государства ради спасения девушки из семьи естественных врагов. Акира, конечно, не может знать ни о его дезертирстве, ни о том, как быстро он согласится на потенциально опасную для него и его положения затею, но звучит все равно как-то неубедительно. Хотя, возможно, дело в том, что он не Масаки, и ему Ишшин ничего не должен. — Вашей, Вы ж дезертир, — а вот это он зря сказал, очень зря. — Кто ты такой? — Ишшин сдвигает брови на переносице, смотрит почти враждебно, но за плечо все же держит, мешая опрокинуться снова, и меч убирает в ножны, хоть и оставляет ладонь на рукояти ненавязчивым жестом. — Рокуши, — глупо бурчит он и снова моргает: его подташнивает, голова идет кругом. «Кто он такой», ага. Сам только что квинси его обозвал. — Рокуши? — разлет бровей Куросаки смягчается, взгляд теплеет, хватка на плече как будто становится слабее. А квест с «потерей головы» точно закончился? А то как-то подозрительно бывший капитан размякает, услышав одно только имя человека, который ему вряд ли знаком — в каноне никаких Рокуши не было, что очевидно. — Акира? Какого черта? Нет, правда, какого черта? Не было никакого Рокуши среди знакомых Ишшина и быть не могло. То, что его узнали нельзя было бы оправдать даже тем, что в десятом когда-то был условно неназванный десятиплановый кто-то с такой фамилией и, как сейчас окажется, родственник самого Акиры в двадцатом колене. Но есть один нюанс: Акира эхът. — Какого черта? — ну, вопрос явно отражался на его лице последнюю минуту напряженного молчания, так что Ишшину все равно пришлось бы на него отвечать. — Ладно, я понимаю, что мы очень давно не виделись, и ты вряд ли ожидал увидеть меня в таком виде, но… — Вы извините, конечно, но я Вас первый раз в жизни вижу, и Вы только что собирались меня убить. Так вот, какого черта? — перебивать, конечно, нехорошо, особенно старших вооруженных людей, но ситуация выходит за рамки теоретически рационального продолжения слишком сильно, и это «слегка» действует на нервы. Куросаки молчит пару мгновений, за которые Акира наблюдает, как меняется выражение его лица от просто крайне удивленного до ошарашенно-растерянного: — Ты меня не помнишь? Акира кивает, голова болтается из стороны в сторону ватным шариком. Он пытается осмыслить услышанное — еще один взрослый, имеющий сюжетно значимые секреты, утверждает, что мог знать оригинального хозяина его тела. Раскроет ли это его обман? Поможет ли ему выжить? Кто знает. Возможно, сам Ишшин, которого неплохо бы допросить, желательно, незаметно и ненавязчиво, но в голову не лезет ни одного подходящего варианта, кроме вопроса в лоб, на который вряд ли ответят. Спасибо высокотехнологической голографической проекции дьявол знает чего за своевременное предоставление информации о прошлом занятого Акирой тела. Которую ему не предоставили. — У меня ретроградная амнезия, — и снова его любимое оправдание. Ну, звучит явно лучше, чем «привет, я иномирный вселенец, ваш Акира кончился». — Мое первое воспоминание начинается с поднятия головы с асфальта, так что неудивительно. Если мы не были знакомы первые четыре года моей жизни и не виделись после этого десять лет, Вы меня с кем-то спутали, — ну и зачем он все это рассказывает? Можно было прикинуться тем, с кем его спутали, кем бы они ни были, сославшись на ту же амнезию, но нет, думать он начинает поздно. — О, — невероятно, Ишшин кажется расслабленным. То есть он действительно знал Акиру до… собственно, Акиры?! Здорово. Спасибо, дорогая Система, просто спасибо за спинывание его в очередное дерьмо без предупреждения. И как ему теперь это все разгребать?! Надо было все-таки выбирать «Наруто» и идти фермерствовать на задворках истории. — Тогда остановимся на том, что мы были очень близко знакомы, и это подразумевало, что мы не будем чужими людьми даже спустя десять лет порознь. Не думаю, что ты так легко мне поверишь, но… — Так какого черта в итоге? — нет, правда, зачем Ишшину помогать незнакомому мальчишке, ставя под угрозу собственное безопасное положение: бывшие коллеги и начальники не беспокоят его лишь благодаря тому, что он ведет жизнь смертного семьянина, уничтожая Пустых в самом крайнем случае, если становится слишком очевидным, что закрепленный за Каракурой шинигами с этим не справится. — Прошу прощения, а Вы вообще кто? — черт знает, зачем он сейчас это выдал по второму разу, видимо, под давлением стресса и интеллектуального напряжения. Нет, он, конечно, собирался снова попытаться разыграть карту «кто я, где я, что происходит, кто все эти люди?» и прикинуться безобидным цветочком с амнезией, мол, не бейте, случайно украл, заберите обратно, но ее необходимость как раз начала отпадать, судя по тому, что говорили с ним с каждой фразой все дружелюбнее. Нормально же общаются, чего он начал? — Ты ведь плохо помнишь родителей? — а сейчас он скажет, что они ему не родители, Ишшин его настоящий отец, а его мать Король душ или что там обычно говорят протагонистам сёненов с пометкой «избранный». — Хорошо. Тебе будет проще понять, если я назовусь другом семьи, — приехали. Акира готов признать, что заходик непредсказуемый, но рабочий. Он уже открывает рот, чтобы произнести «Кем мы друг другу приходимся?», но Система выдает предупреждение: Доступ к информации временно заблокирован. Попытки обойти запрет приведут к снижению характеристик и принудительному сокращению уровня здоровья до критического. Ну здорово. Нет, он, конечно, подождет, когда ему спустят сверху августейшее позволение его разблокировать, но вообще-то подобные топорные способы удержать его в рамках доступного сюжета ни разу не уважаемы. Выбора, впрочем, не остается. И снова ему даже не заплатили за то, чтобы он придержал язык за зубами, ужасный сервис. — Однако, — Ишшин снова хмурится и выдерживает многозначительную паузу. — Я был уверен, что ты квинси. — Так я и есть квинси, — голос хриплый, Акира прокашливается и сконфуженно замолкает. — Тогда как ты смог украсть мою силу? — в смысле «украсть», он ее сам передал. Нет, Акира, конечно, опять автоматически активировал режим «дают — бери, бьют — бери, бери все, что близко лежит, стоит, разлагается», но меч-то в себя не он втыкал и неважно, что предназначался он Пустому, которого Рокуши тоже всосал. (Когда, кстати, у него этими Пустыми передоз случится и выдадут ли ему предупреждение о ближайшей смерти или Система опять дождется крайнего момента?) Бывший капитан все еще ждет реакции, и Рокуши пожимает плечами: — Как-то. — Это я уже понял, — Ишшин вздыхает, а затем расплывается в ухмылке. — И что, в таком случае, ты планируешь делать с ней дальше? — Видимо, чертить круг призыва и сдаваться властям, — провокация в тоне мужчины слишком очевидна, чтобы Акира ее не считал. — Или. — Или? — Или я могу познакомить тебя с одним человеком, который, возможно, разберется, как в твоем случае возвращать мне силу без вреда для твоего организма. — с Урахарой, что ли? — С Урахарой, что ли? — мать твою, Рокуши, отработай скилл закрывать рот. — С Урахарой, — очень недоверчиво отвечает Ишшин, смотря на него очень недоверчивым взглядом. — А откуда Вы его- А, Вы же «друг семьи». Наверное, и Рюкена — моего приемного отца — тоже знаете. Он что-то про «Урахару» когда-то говорил. Он тоже «друг семьи»? — Акира изображает самый невинный взгляд из своего арсенала и смотрит предельно честными глазами. Работает, Ишшин расслабляется. — Да. А сейчас извини, я откланяюсь. Но будь готов в ближайшем времени познакомиться с ним, — в ответ на уязвленный взгляд Куросаки тяжело вздыхает, как будто объясняет непонятливому ребенку сложные истины. — Ты же не хочешь, чтобы мои силы тебе навредили? В твоих интересах извлечь их как можно скорее, но на подготовку может уйти время, — да, только Акира в курсе, что не навредят и что энергия шинигами-квинси друг друга уравновешивает, так уже было с Масаки и будет с Ичиго. Жаль, правда, что осведомленность стоит попридержать. Потому что никакого времени стабилизация или извлечение сил бы не заняли, если бы были необходимы. И никакой Урахара для этого не нужен на самом деле. Ишшину просто был нужен предлог, чтобы присмотреться к нему и проследить, как он потратит неопределенное время до теоретической встречи с «другом семьи». Неудивительно после его прокола, хоть он и выкрутился. Раннее знакомство с Урахарой, впрочем, не повредит. Если знакомство с Ишшином в положительном ключе оказалось выгодным приобретением, то возможность влезть в дела Киске будет джек-потом. Квест завершен: Неубиваемый Сыграйте роль трупа и останьтесь при этом живы. Награды за выполнение: Сила +3, Скорость восстановления маны +4 Разблокирована ветвь талантов: Способности шинигами. Сначала он квинси, потом шинигами, а дальше что? Кузен Куросаки Ичиго? Акире снится Урю. На нем белая форма Ванденрейха, на Рокуши — черное шихакушо; они стоят на платформе, глядя друг другу в глаза, и парень отчетливо понимает, что кто-то из них должен нанести удар первым. Удар наносит, как ни странно, Базз, которому, видимо, надоело ждать, и он решил выжечь одним движением и Акиру, и стоящих за ним шинигами. Он чувствует, как жар приближается, как опаленный воздух начинает медленно разъедать легкие, но сам он, похоже, прирос к полу — не выходит ни отвернуться, ни сдвинуться. Он продолжает смотреть брату в глаза восковой куклой, которая спустя секунду оплавится. Урю смотрит в ответ, сжимает кулаки так, что белеют костяшки, но не движется с места. Вместо него перед Акирой вырастает черная тень, двумя взмахами лезвий разбивая снаряд Блэка на мелкие искры, бессильно опадающие к их ногам. Тень оборачивается и голосом человека, — шинигами-вайзарда-квинси, — которого он еще даже не встретил, спрашивает, в порядке ли он. Сон прерывается, и Акира обнаруживает себя в кровати в собственном доме. С того обсуждения прошли сутки. Потом еще двое. Трое. Куросаки не подавал ни малейшего знака, что пришла пора поговорить с Урахарой. Рокуши продолжал отстреливать Пустых, когда испытывал в этом потребность, и иногда нервно косился на слабо алеющие у корня ленты рейрёку, проверяя, надежно ли прячет от брата тот факт, что он теперь один из ненавидимых им шинигами. Вина волочится за ним мертвым грузом, зацепившись метафорическими крюками — Ичиго сказал бы, что он мается дурью, что он слишком перемудрил. И был бы прав: Сокен хотел для них совершенно обратно, и это осознание сыпется солью на раны обоих, льется щелочью — они оба прекрасно все понимают, но Урю нужно обвинять шинигами, иначе он обвинит себя. Акире тоже нужно: он не смог ничего сделать, чтобы изменить события, повлекшие за собой смерти Канаэ с Сокеном, и успокаивал себя тем, что это все равно бы случилось, это важная точка для развития персонажа. Акире нельзя обвинять себя, нельзя признаваться перед самим собой, что травмы Урю могли проистекать из его бессилия. И он обвиняет Рюкена. Тот мог просто не хотеть никогда детей, он не был обязан становиться отцом или проявлять теплые чувства к малолеткам, которые, в сущности, требовали от него затраты лишних ресурсов — как физических, так и моральных. Акира клеймит его лжецом за то, что тот так ничего и не объяснил, клеймит бесчувственным лицемером за то, что тот не выражал скорбь по почившей семье яркими эмоциями и все равно продолжал звать сыновьями их с Урю. Акира просто слишком зациклен, и ему немножко плевать. Акира зациклен, он раздувает трагедию из чего угодно, что ранило дорогого брата. Если бы перед ним стоял тот самый вопрос, спасать ли мир, себя или Урю, он бы не задумываясь закопал весь мир, но вытащил бы брата хоть с самого дна. Но глядя в зеркало он иногда видит проглядывающий сквозь отражение пацана образ мужчины и то самое клеймо лжеца, которое сам на него и повесил. Когда-то давно, в другой жизни, из которой он стабильно вспоминал только травмы, его спасением были чувства к экранным героям, к персонажам, которые казались живыми и положительными. Словно они могли быть добры и чутки к нему, будь они реальны, как и он сам, и этого хватало, чтобы предпочесть «картинки» окружающим людям. Окружающим людям не за что было его любить. И если тогда это казалось ему настоящим, то теперь оно было таким. Теперь все стало гораздо сложнее: те, кого он привык видеть статичными и понятными в виденном неоднократно сюжете с опытом наблюдения за финальным развитием персонажей, сейчас были вполне настоящими, такими же нечитаемыми, как и большинство остальных. Теперь у него не было оправдания. Спустя много времени он смирился с тем, что принимать реальных людей в свое сердце не так страшно, как он мог ожидать, смирился с тем, что все по-другому и одновременно точно так же: персонажи перестали быть персонажами, но это не помешало ему чувствовать все то же самое. Он просто развил ощущения заново, и результат не изменился ни капли. Акире четырнадцать лет, десять из которых — всю свою жизнь, получается — он провел рядом с Урю, сделав все, чтобы тот доверился ему и поверил в него, чтобы знал, что у него всегда останется надежда в его лице. Сделал все, чтобы вера переросла в чуть ли не восхищение. Акире четырнадцать, он безнадежно влюблен в своего брата и предает его прямо сейчас. Акире четырнадцать. Он рожден квинси и по стечению обстоятельств украл силы у шинигами — не важно, все или часть, добровольно или случайно: это случилось. Он так старательно пытался привыкнуть, принять себя частью этого мира, он даже смирился почти с тем, что его сюжет банален до смеха — он просто игровая моделька, свободная до тех пор, пока следует своей роли и не выходит за рамки направляющих квестов. Потому что сейчас у него есть то, чего не было раньше, сейчас в его жизни есть жизнь. Он принял ее с благодарностью, отрезая от себя все лишнее, все мешающее, все, что было тем человеком, который умер в нем десять лет назад. И случайно стал копией человека, который в этом мире был еще до него. Это логично до тошноты: появление нового человека, новой системной детали вытесняет любую другую. Он украл жизнь Рокуши Акиры и позволил себе об этом забыть, продолжив существование в его теле, с его лицом, голосом и историей. Неважно, что он «не помнил» — не знал — ее: у мальчика шок, амнезия, мальчик травмирован. Новообретенные родственники, конечно, помогут, конечно все объяснят, чтобы он мог покивать в такт их словам, сделав вид, что знаком с людьми, которых никогда раньше не видел. Он крадет жизнь Рокуши Акиры и прощает себя за это. Но сейчас он больше не может себя простить. Потому что ему четырнадцать, и он становится тем, кем Куросаки Ичиго стал бы спустя всего год. Стоило догадаться, что его к этому и подводили — он получил силу, недоступную ему по причине рождения: эхът квинси только что стал шинигами. И все из-за того, что его контроль реяцу все еще нестабилен, он все еще является целью и сосудом для чужих сущностей. Обычное поглощение реяцу в его случае развилось до невероятных масштабов и грозило обернуться проблемой. Если Системе удастся вытолкнуть его в первые ряды, он не справится с этой силой. Он все испортит. Его упорно подталкивали к статусу среднестатического протагониста сененов, периодически скидывая на него не имеющие разумного объяснения привилегии, и, разумеется, за ненормальным уровнем поглощения рейши тоже должно стоять что-то грандиозное и героическое. Только Акира не герой. Расклад не в его пользу, но на него давит власть метафорического кукловода, запрещающего ему демонстрировать слабость, сбрасывающего ему с барского плеча квесты, цель которых якобы накидать ему баллов развития, но на самом деле это манипуляция чувством вины — чем оно сильнее, тем больше он нуждается в задании все исправить: нерушимом гаранте, что это доступная опция; тем сильнее сам себя связывает с чужой волей, диктующей правила. Ему гарантировали новый мир и свободу действий — и он свободен: пожалуйста, не иди на поводу у заранее прописанного сценария, игнорируй квесты, намеренно действуй наоборот. Только в результате получишь застой развития или дебаффы. У него все права, он здесь единственный с возможностью вертеть событиями, только возможность эта на пожизненном карантине — можно все, что не нельзя, а нельзя очень многое. Он не справится и все испортит. Потому что у него недостаточно информации, он понятия не имеет, что делать с обрывками той, что есть, и как заполнить пробелы. Он не может построить стратегию, не может предугадать исход. Да, он может предположить, что его попытаются вывести в спасители мира или хотя бы выдающегося товарища основной фигуры. Но он не знает, как. Он не знает, чего ожидать. Он потерял контроль. И он ни капли, ни грамма не фаталист. Ничего «шинигамиподобного» вроде покидания физического тела или попытки создать асаучи из воздуха он пока еще не делал и не то, чтобы собирался. Вместо этого он решил сосредоточиться, наконец, на понимании своих природных, по всей видимости, сил — что-то, что ему стоило сделать еще давно, чтобы избежать попадания в такие безвыходные ситуации, как та, в которой он оказался прямо сейчас. В одну из попыток происходит «нечто». Сначала Акире даже кажется, что это очередное чужое видение. Потом он медленно осознает, что спит. И снящаяся картина — то ли чья-то жизнь, то ли его собственное предсмертное видение: следом приходит понимание: его сон — это воспоминания оригинального Акиры, теперь, видимо, принадлежащие ему. Или знаменующие возвращение истинного владельца тела, намеренного вернуть его и выбросить из него незваного захватчика. — Ты помнишь тетю Масаки? Беги, поздоровайся, — Джурэй треплет по волосам маленького сынишку, подталкивая его к скидывающей босоножки девушке в проеме двери. Девушка тепло улыбается подбегающему племяннику, обнимает, поднимая его в воздух и пару раз оборачиваясь вокруг себя на носках, приводя мальчишку в восторг. Гладит по голове, ероша мягкие пряди, и придерживает под лопатками, когда у него чуть кружится голова, от чего тот довольно смеется, приседая в театральном шатком книксене перед матерью. Что за дурацкий вопрос — помнит ли он. Конечно, он помнит любимую тетушку, приходящую проведать их, иногда в сопровождении дяди с колючими волосами, которые забавно перебирать, пока женщины обсуждают что-то в соседней комнате, а дядя поднимает его «самолетиком», довольно смеясь вместе с ним. Акира ни разу не был дома у тети, хотя и слышал, что у нее трое детей и старший сын как раз его возраста, что им было бы хорошо познакомиться, в ответ на что мама всегда грустно согласно кивала: что-то мешало ей согласиться. Акира спросил лишь однажды, услышал, что если они соберутся все вместе, это навлечет опасность на каждого из них, пожал плечами и удовлетворился словом «опасность». Меньше всего ему хотелось стать угрозой для любимой семьи. — Так почему ты собираешься оставить Акиру с Рю-чаном, а не со мной, если вас все же найдут? — спрашивает Масаки, проходя в комнату за сестрой. — Потому что после нас у тебя они будут искать в первую очередь, а о моем знакомстве с Исидой Императору известно ровно одно: мы не были друг от друга в восторге, соответственно, единственного ребенка я бы ему не доверила. Если мне придется оставить Аки с кем-то, я предпочту не ставить тебя под угрозу. Исиду, конечно, тоже, тем более, что у него есть свой ребенок, но Его Величество уверен, что уничтожил его семью полностью. Пусть и дальше так думает. Акира слушает вполуха, болтая ногами и жуя моти. Разве мама не говорила, что собираться вместе опасно? Ей не нравится »Рю-чан» и она хочет его подставить? Но ведь она совсем не такая. Да, не столь мягкая, как тетя Масаки, но очень добрая. Может, просто опасно собираться именно им с семьей тети, потому что мама — ее сестра, а »Рю-чан»… ну. кто-то. — Ты права. Но я же смогу хотя бы навещать его иногда, правда? Рю-чан, кажется, тоже переехал в Каракуру, так что это не должно стать проблемой. Если я буду осторожна. А ты знаешь, что я буду, нее-чан, — фыркает Куросаки и чешет за ухом довольно разлегшегося на ее коленях Акиру. — Конечно, я знаю, — Джурэй возвращает улыбку и тут же принимает серьезный вид. — И конечно же, я была бы счастлива выжить и позаботиться о нем самостоятельно, но если нам не удастся скрыться, я буду признательна, если у него останетесь вы с Ишшином. Акире это не нравится. Совсем не нравится. Мама говорит страшные вещи, у нее нервный вид, и она, похоже, так поглощена мыслью, что забыла о сидящем прямо перед ней Акире, слышащем каждое слово. Акира знает, что такое смерть, и знает, что это страшно. У него не было любимого животного, покинувшего его по естественным причинам или скоропостижно и трагично насильственной смертью, но Акира знает. Он не помнит, как был мертв пару мгновений, но знает, что был. — Само собой, мы останемся! Я ведь спасла его, помнишь, теперь я авторитетное ответственное лицо и обязательно прослежу, чтобы он был в порядке, если не будете вы. Но вы будете, обещаю, другого варианта я просто не признаю. В подтверждение ее слов Акира принимает гордую позу, приосанивается и обещает защищать их так же, как они защищают его — бесстрашно и до конца. Он тоже сделает все возможное, если ему скажут, с чем помочь и что сделать, чтобы уменьшить их напряжение. А затем обстановка резко меняется, как оборванный кадр. Он сидит под кроватью, забившись в глубину и прижавшись к стене, и в ужасе зажимает рот руками, глядя, как по полу растекается кровь, капая с безвольно раскинутых пальцев матери. Ему страшно дышать — тот, кто убил его родителей, названный ими «господином Хашвальтом», пришел за ним, и он все еще здесь. Акира понятия не имеет, кто такой «Император», но слышит его имя не в первый раз: родители боялись, что он найдет их, боялись, что потребует отдать ему сына, а потому регулярно переезжали первые три года жизни, чтобы запутать следы и уже спокойнее вернуться в родовое поместье матери. Кажется, они были намерены дождаться и дать отпор. У них ничего не вышло. Акира кусает себя за палец и начинает задыхаться. Закрывает глаза, крепко зажмуривается, повторяя, как мантру, что все это сон, и давится всхлипом, не издавая ни звука. Его родители мертвы, потому что отказались выдать его. Кровать отъезжает в сторону, скрипя ножками по полу, блондин в слепяще-белом мундире направляет на него меч. Его родители мертвы из-за него. — Мы любим тебя, Акира, — в последний раз шепчет мать, в последний раз ему улыбается, и он проваливается в пустоту, чувствуя, как в груди что-то рвется. Он убил своих родителей. Акира открывает глаза и рывком садится на парапете, подтягивая к груди коленку. Охренеть, он действительно кузен Куросаки Ичиго.