***
Соглашаясь на это, Изуку не представлял, что всего, что угодно, может быть настолько много. Но вечер перед выходным за три недели превращается во время, которого он ждет с нетерпением и страхом. Потому что так остро, ярко и наизнанку не было ни разу со времени последней сессии в Золотом Драконе. И каждый раз Изуку задается вопросом, хватит ли его сердцу выносливости выдержать то, что приготовил для него Кацуки. И сейчас, едва стоя на ногах, Изуку отчаянно пытается вспомнить, какие мышцы в его теле отвечают за оргазм, а какие за то, чтобы просто помочиться. — Деку, ты там застрял? — мурлыкающим тоном интересуется Кацуки из-за закрытой двери. Изуку хочет испытывать стыд. Но у него не осталось этого чувства. За последние… два часа? он сделал и сказал столько всего, что стесняться уже в принципе нечего. Кажется, самым приличным из этого было «пожалуйста, трахни меня своим прекрасным членом. Вставь его полностью». Или что-то в этом роде. Изуку точно не помнит. — Да, — обреченно отзывается он. — Я застрял. — Открывай. — смеется Кацуки и нетерпеливо дергает дверь. Изуку отпирает свободной рукой — второй он держится за стену — и виновато улыбается, когда Кацуки заглядывает внутрь. Вид у Кацуки счастливый, как у нашкодившего мальчишки, которому не терпится посмотреть, к чему привела его шалость. — И чего ты? — Я не могу, — Изуку обессиленно кивает на унитаз. — Не получается. — А, ну это нормально, — беззаботно отзывается Кацуки, вставая у него за спиной. — Сколько раз ты откатывался? Два? — Четыре, Каччан, — с легкой укоризной отвечает Изуку. — Ты четыре раза не дал мне кончить. — Но оно того стоило, — Кацуки покрывает влажными поцелуями его шею. — У тебя даже волосы в сперме. Изуку только вздыхает в ответ. Собственная шевелюра сейчас интересует его в последнюю очередь. Горячие ладони Кацуки ложатся ему на живот ниже пупка и начинают осторожно поглаживать сверху вниз: — Расслабься, ладно? Ничего другого Изуку не остается. Он позволяет Кацуки положить подбородок на свое плечо и устало прижимается лицом к его щеке. От методичных прикосновений под кожей расползается тепло. Оно стекается вниз, к лобку, становится тяжелым, ощутимым. Изуку чуть стонет, изнывая от желания, наконец, освободиться. Но тело, ошалевшее от нескольких отложенных оргазмов, ему не повинуется. Кацуки прижимает пальцы плотнее. Внутренние мышцы Изуку постепенно теряют напряжение, становятся мягче, податливее, и у основания члена появляется знакомая щекотка. Кацуки словно следует за ней, и его прикосновения смещаются ниже. Изуку вздрагивает, подается следом, и, когда Кацуки направляюще проводит пальцами по нижней стороне его члена, внутри, наконец, что-то переключается и обжигающая жидкость лениво журчит из уретры. Изуку накрывает каким-то непонятным, извращенным удовольствием. Оно прокатывается по мышцам бедер и живота болезненной волной, и Изуку измученно стонет, переживая нечто, похожее на очередной оргазм. — Молодец, Деку, — Кацуки ласково целует его в висок, когда долгая, нескончаемая струя иссякает, и странное удовольствие перестает подергивать тело Изуку мелкими судорогами. — Еще разок? Изуку закатывает глаза и едва не теряет равновесие. Кацуки собственнически облизывает его ухо и помогает добраться до душа.***
Входная дверь хлопает громко, и Изуку, едва вернувшийся из магазина с покупками, выглядывает из кухни в прихожую. Кацуки не включает свет, но по силуэту легко догадаться, что это он. — Привет, Каччан, — Изуку произносит это тихо, потому что сегодня четверг, а в четверг Кацуки обычно возвращается не в духе. Хотя, «не в духе» для сейчас слишком мягко сказано. Изуку видит как в темноте потрескивают мелкие, хлопающие взрывы. — Каччан? Кацуки награждает его долгим, немигающим взглядом, и в свете взрывов его глаза отблескивают кроваво-алым. Изуку делает шаг ему навстречу, переборов собственное замешательство, но не успевает произнести ни слова, как Кацуки, матерясь, разворачивается, чтобы снова уйти. Изуку не думает. Он бросается вперед, хватает Кацуки за руку и едва успевает увернуться от прицельного удара локтем в челюсть — спасает только геройская сноровка. — Не лезь, Деку, — с какой-то необъяснимой злобой приказывает Кацуки, и Изуку чувствует тяжелый запах паленого сахара. — Просто, блядь, не лезь. — Что случилось? — Изуку уже не раз говорили, что было бы лучше, умей он вовремя останавливаться. Но Изуку не умеет. — Расскажи, пожалуйста… — Пойдешь за мной — убью, — угрожающе перебивает Кацуки и выходит из квартиры, хлопнув дверью. Изуку не успевает подскочить, как в замке щелкает ключ. Изуку сражается с дверью еще секунд десять, пока не понимает, что ключ обломан в замочной скважине, и просто так открыть ее не получится. Не нужно включать полное покрытие, чтобы высадить дверь, достаточно десяти процентов. Но, когда он выбирается из квартиры, Кацуки уже и след простыл. Изуку безуспешно делает круг по кварталу, пробует звонить — но телефон снова отключен — и возвращается домой, чтобы провозиться с замком двери до глубокой ночи. Он бесполезно ждет до рассвета, безуспешно отправляя сообщения и звоня, и, когда голубоватые лучи восходящего солнца начинают золотить стекла соседних зданий, отключается прямо за кухонным столом.***
— Бля, Деку, честное слово, ты же катастрофа ходячая, — благодушно ворчит Кацуки, размазывая согревающий гель по лодыжке Изуку. Изуку беспечно пожимает плечами и не возражает. Кацуки вернулся только на следующий вечер уже после очередной рабочей смены. Изуку домой завезла Урарака, потому что сам он мог ходить с большим трудом: им наконец достался серьезный вызов на пожар на военной базе. По факту выяснилось, что это была диверсия, проведенная антиправительственной организацией, и герои столкнулись с организованной бандой наемников. Изуку каким-то невероятным образом умудрился уже после боя сломать левую ногу, спасая гражданских. Он мог это объяснить только усталостью: бой был долгим, изматывающим и основательно подточил силы Изуку. Наверное, он просто неудачно поставил ногу, но с полным покрытием и стопроцентным импульсом это было критично. Его, конечно, подлатали, но ушиб и боль остались, и Изуку насилу доковылял до квартиры от лифта. И сейчас, купаясь в безграничной заботе Кацуки, Изуку наслаждается моментом. Это малодушно с его стороны, но начать задавать вопросы означает испортить уютную атмосферу, и Изуку снова откладывает их на потом. По новостям передают краткую сводку событий, и двухминутный сюжет посвящен диверсии на военной базе. Изуку несколько раз светится в кадре. — В новом костюме ты лучше смотришься, — со смаком произносит Кацуки, когда камера провожает Деку в прыжке, почему-то очень подчеркивая фокусом его крепкие бедра. — Ебически хорошо. Изуку краснеет и смущённо жмурится. Он очень надеется, что с такими мыслями больше никто эти кадры не смотрит. — А какого хрена вас после такого еще и на спасение оставили? — хмурит брови Кацуки, когда сюжет заканчивается. — Нельзя было помощь запросить? — Мы запрашивали. Правда, на боевые действия, — зевая, признается Изуку. Размеренные, избавляющие от боли, движения Кацуки его разморили словно летнее солнце. — Но с вашего агентства пришел ответ, что нет свободных ресурсов, и мы использовали все, что было, потому что других ждать было бы слишком долго. А потом не рассчитали объем и пришлось справляться самим… — пальцы Кацуки вдруг сжимают его лодыжку слишком жестко, и Изуку вздрагивает. — Ай! Кацуки поспешно отдергивает руки, и Изуку видит, как он непроизвольно сжимает кулаки. Кажется, будто Кацуки изо всех сил удерживает себя на месте: его зубы крепко стиснуты, а плечи заметно подрагивают. Изуку поспешно моргает несколько раз, прогоняя дремоту: — Каччан? — Ты мог позвонить мне, — Кацуки произносит это так хрипло, словно у него голос пропал. — Но по регламенту… — Нахуй регламенты! Изуку озабоченно вглядывается в его лицо и никак не может понять, о чем это сейчас говорит Кацуки. Как это «нахуй регламенты»? Кацуки ведь может быть на другой миссии, у его агентства могут быть другие задания, и он подведет их, если будет бросать все по зову Изуку. Такое нарушение может плохо кончиться в первую очередь для нуждающихся в помощи людей. Да и репутация Кацуки как героя пострадает, если он так поступит. Изуку облизывает пересохшие от волнения губы и пытается сгладить ситуацию: — Хорошо, Каччан. Я буду звонить, — Кацуки возвращает ладони на его лодыжку, но по движениям чувствуется, что он все еще зол. — Но скажи, пожалуйста, не будет ли это неправильным? У вас в агентстве разрешено принимать прямые вызовы? Кацуки не отвечает. Его взгляд становится пустым, и он не встречается им с Изуку. Он словно занят только его травмированной ногой и больше ничего в его мире не существует. Через пару минут он сводит массаж на нет, завершает его ритмичными поглаживаниями, заматывает лодыжку эластичным бинтом не хуже опытной медсестры, и поднимается с дивана. — Каччан? — Изуку с ужасом видит, как он идет в прихожую, и вздрагивает, как от удара током. Кацуки уйдет. Снова. Как уходит всегда, когда происходит что-то, о чем Изуку не может даже догадаться. А когда вернется, между ними снова будет пропасть, которую они будут закладывать долгими вечерами в постели. И к этому Изуку не готов. Наплевав на боль и возможные последствия, он активирует один-за-всех и оказывается в прихожей первым, проскочив по потолку. — С дороги, Деку, — рычит Кацуки, когда Изуку закрывает ему путь. — Нет! Я не дам тебе уйти, — Изуку произносит это со всей серьезностью, на какую способен, и Кацуки вскидывает руку, треща взрывами, пока только в предупреждение: — Думаешь, я буду тебя спрашивать? — Я не боюсь, — Изуку поднимает процент причуды до тридцати. — Но ты не можешь больше так со мной поступать. Я хочу быть с тобой, понимаешь? Хочу знать, что с тобой происходит! — Я вроде говорил, что это не твое собачье дело, Деку. Память отшибло? Воздух раскаляется, и Изуку понимает, что если они действительно схлестнутся здесь, то от квартиры мало что останется. Но отступить сейчас будет значить снова потерять Кацуки на ночь или сутки. Изуку мысленно клянется себе, что никто не пострадает. — Это мое дело! Я с тобой встречаюсь! Ты говорил, что доверяешь мне! — Когда? — криво ухмыляется Кацуки, откинув голову назад. Изуку вспоминает их диалог на кухне и с ужасом отмечает, что никакого конкретного «да» Кацуки ему не озвучивал. Дышать становится больно: — Так нельзя, Каччан. Нас же двое. Я хочу быть с тобой всегда, а не только когда у тебя все в порядке! Говори со мной! Дай мне проживать плохое с тобой вместе! Я знаю, что ты заботишься обо мне, но я хочу делать то же самое в ответ! — Кацуки молчит, и Изуку словно получает разрешение высказать все, что накопилось. — Я не хочу, чтобы ты со мной был только в хорошем настроении. Ты уходишь, ты молчишь, ты ничего не рассказываешь и ничем не делишься. Ты словно прячешь от меня что-то, а я не могу любить только половину тебя или меньше! Я хочу знать тебя настоящего, Каччан! — Настоящего, ха? — с усмешкой восклицает Кацуки. — Да нахуй я тебе такой сдался, а, Деку? Чтобы ты съебал через два дня?! Изуку вздрагивает, словно от пощечины. Его собственная злость растворяется в каком-то болезненном осознании, и он отвечает намного тише, чем кричал до этого. Он только сейчас понимает, что в ушах звенит от громкости: — Я не сбегу, — Кацуки недоверчиво фыркает, — я обещаю. Я буду рядом. — Бля, Деку, ты понятия не имеешь, о чем говоришь, — Кацуки собирается сказать еще что-то, но Изуку не дает ему продолжить: — Мы договаривались пробовать. Дай мне шанс, Каччан. Дай мне шанс показать тебе, что может быть по другому. Кацуки устало опускает руки, закрывает глаза. Он словно собирается с мыслями и вроде даже выглядит более расслабленным, чем пару минут назад. Изуку внимательно следит за его неподвижностью, но все равно пропускает момент, когда Кацуки вдруг оказывается совсем рядом и быстрым движением хватает его за воротник домашней футболки: — Хорошо, Деку. — Его тон звучит как-то недобро, а взгляд колючий и острый. — Но обещай мне, — Изуку не успевает кивнуть в ответ, — если тебе не понравится, то ты просто молча съебешь. Потому что я не хочу слушать еще и твои нравоучения, ясно? — Я думаю, я смогу принять тебя любого, — твердо произносит Изуку. — Я очень постараюсь. Кацуки презрительно щелкает языком и, погасив едва потрескивающие взрывы во второй руке, отодвигает Изуку, следом ослабившего причуду, в сторону: — А теперь дай мне пройтись, чертов задрот. Иначе ремонтировать придется не только дверь. Изуку позволяет себе улыбнуться и пропускает Кацуки к двери: — Ты же вернешься сегодня? Кацуки раздраженно фыркает через плечо: — До полуночи. Изуку провожает его влюбленным взглядом, а потом наблюдает с окна, как он идет по тротуару, задумчиво печатая что-то в смартфоне и засунув вторую руку в карман широких черных штанов. Когда Кацуки скрывается из виду, Изуку хромает до постели и до ночи листает мангу, уверенный, что дождется. Он дремлет, когда без пяти двенадцать открывается входная дверь. Сон окончательно захватывает его под шум воды в душе, и, когда Кацуки через час ложится в постель, Изуку уже спит сладким сном, в котором нет ничего, кроме покоя.