Sky full of stars

— Уснул? — Киришима встречает его на кухне. Он уже в боксерах и светло-оранжевой футболке, и возится с чем-то у плиты. Изуку кивает в ответ и устало садится за стол. То ли алкоголь закончился в его крови, то ли иссякла магия Кацуки, которая всегда удерживает его рядом. В его голове пусто, и новая реальность никак не вписывается в привычные рамки. Изуку кивает в ответ, и Киришима комментирует как ни в чем ни бывало: — Ну и хорошо. Он просто пиздец как передергался. Все не знал, как тебе сказать. Изуку вздрагивает и поднимает на него долгий, бездумный взгляд: — То есть… — он чувствует себя то ли обманутым, то ли глупым. — Каччан… В голове словно гуляет густой, жаркий ветер, стирающий мысли в песок. Изуку не может сформулировать то, что проскальзывает в этих крупинках. Киришима ставит на стол дымящийся заварочный чайник, от которого ароматно веет мятой: — Бакуго проспит час или два. Потом придет голодный и злой, так что просто дай ему время проснуться, и все будет нормально. Изуку кивает и долго смотрит на Киришиму. Его спокойная, добродушная улыбка знакома и надежна, но Изуку никак не может насмотреться так, чтобы проникнуться этой уверенностью. В носу все еще ощущается аромат паленой патоки и жженого кремния, и Изуку вдруг узнает этот запах. Запах, такой подходящий Кацуки. Так от него пахло в клубе, так от него пахло по возвращению домой. — И давно вы встречаетесь? — спрашивает Изуку. Киришима смеется в ответ: — Мы? Мы не встречаемся. Этот запах появился и наполнил комнату в момент оргазма Кацуки, когда он потерял контроль над собой и причудой. Изуку уверен, что именно тогда. А значит и в клубе, и в ночь церемонии награждения Киришима ловил его взрывы своим упрочнением. — Но вы… — слова кажутся горькими, — вы ведь спите вместе, да? Киришима пожимает плечами, наливая зеленый чай в кружку Изуку с желто-красными полосами: — Ну… да. — Давно? Изуку очень хочет услышать что-то вроде «пару недель» или «месяц», что даст ему повод для праведного гнева. Что-то, что позволит ему обоснованно обвинить Кацуки в измене. — Еще со старшей школы, — Киришима подвигает ему кружку и вазочку с печеньем. — Попей, успокойся. Изуку хотел бы успокоиться. Но для этого нужно волноваться. А он просто оглушен произошедшим, обрушивающимися на него новостями и осознанием. Кацуки… Он ничего не знал о Кацуки. И, предлагая отношения, представить себе не мог, что будет не единственным в его жизни. — Ты его любишь? — Изуку очень нужно это знать. Он очень хочет понять, кто из них третий лишний в этой ситуации. — Думаю, да, — Киришима откусывает кусок от печенья в форме рыбки. — А Каччан? Он тебя… — у Изуку нет сил, чтобы озвучить этот вопрос. — Не знаю, — Киришима продолжает добродушно улыбаться. — Он никогда этого не говорил. Изуку берет печенье и сосредотачивается на том, как оно хрустит на зубах. Наверное, это единственное, что сейчас реально и имеет смысл. «Никогда этого не говорил»… Он вспоминает свои неуклюжие попытки выудить из Кацуки хоть что-то, похожее на признание. Всегда безуспешные. Время превращается в константу. Во рту сладко, но Изуку не чувствует вкуса. Его должно бы тошнить, но он не ощущает и этого. Его руки вдруг пустые внутри и тяжелые, что поднять нет сил. Сердце бесполезно бьется в воздухе, потому что легких словно больше нет, и дыхания в них не существует. — Мидо-бро, не загоняйся, — Киришима сцепляет пальцы в замок, потягиваясь. — Это Бакуго. С ним никогда не было просто. Ты хороший парень. Ты не сделал ничего такого, за что стоило бы переживать. Изуку не уверен. Он вцепляется пальцами в свою кружку и сидит неподвижно. Киришима понимающе кивает и отворачивается к холодильнику: — Есть хочешь? Изуку не может найти в себе сил ответить. Он хотел бы, чтобы Киришимы здесь сейчас не было. Но в то же время ему нужно это присутствие. Его уверенная улыбка, такая же как на миссиях, где он всегда был самым надежным щитом. На столе появляется коробочка с шоколадными капкейками, и Изуку непроизвольно думает, что есть их в этом доме некому. Самому ему сейчас кусок в горло не лезет, а Кацуки придерживается правильного питания. Время идет размеренными щелчками минутной стрелки. За окном черным-черно, и ночь сгущает свои краски. — Утречка, Баку-бро! Изуку медленно поворачивается ко входу в кухню. Кацуки молча и чуть пошатываясь подходит к столу. Он все еще обнажен, но, кажется, его это вообще не беспокоит. Он почти падает на стул напротив Изуку, и Киришима едва успевает подложить на сидение свою футболку. Взгляд Кацуки зафиксирован в одной точке и вряд ли различает хоть что-нибудь. Изуку набирает воздуха в легкие, хотя сам еще не знает, что хочет сказать. Киришима выразительно качает головой, подвигая Кацуки кружку с чаем. Не дождавшись реакции, он наклоняется к Кацуки, ловит его подбородок своими широкими пальцами и смачно целует в губы. После этого взгляд Кацуки чуть проясняется, фокусируется на сладком. Изуку впервые видит, как Кацуки жадно расправляется с капкейком в два укуса и тянется за вторым. Это так не похоже на выдержанного, смакующего пищу Каччана, что кажется миражом. Киришима тихонько смеется, смахивает налипшие вокруг его рта крошки и снова коротко целует Кацуки, словно возвращая к жизни. — Ладно, я пойду, — он ободряюще хлопает Кацуки по плечу. — Возьму твою майку, ладно? А то моя теперь мокрая. Кацуки безразлично пожимает плечами в ответ, но Изуку замечает легкий румянец, появившийся на его щеках. Он наконец смотрит на Изуку, но различить хоть что-то в его темных глазах невозможно. Ясно только одно — Кацуки ждет. — Пока! — слышится из прихожей, а потом стук двери возвещает, что они остались наедине. Изуку ищет слова. Слов нет, и голос пропал. — Зачем? — это все, на что хватает сил. — Я тебя предупреждал, Деку, — Кацуки подпирает щеку кулаком. Он снова выглядит спокойным, привычно идеальным. Контролирующим ситуацию. Изуку нечего ответить на это. Он сам напросился. Он сам просил показать. Но он не был готов к этому. — Ты… ты не предупреждал о таком, — шепчет Изуку. Выражение лица Кацуки жесткое и отстраненное: — Как мне надо было это сделать? Отправить тебе видео? Изуку вздрагивает, представив себе ситуацию, и едва качает головой: — Я… Я не верю, Каччан. Не хочу. Кацуки не шевелится. Он неспешно пьет чай, пока Изуку сидит, обхватив плечи руками, и лишь спустя несколько минут спрашивает, облизнув губы: — И что дальше? Изуку помнит их уговор. Помнит свое обещание. Помнит, как хотел доказать Кацуки, что любить можно всем сердцем, понимая и принимая. Не отсекая, не ставя условий. Как хотел быть тем, с кем Кацуки сможет быть искренним в любой ситуации. И теперь ему нестерпимо стыдно, потому что он больше не знает, сможет ли его выполнить. — Каччан… зачем я тебе? — Ты вроде умный, Деку, — фыркает Кацуки с легкой издевкой. — Пораскинь мозгами, открой досье. — Прекрати! — Изуку вскакивает на ноги и хлопает ладонями по столу так, что по рукам змейкой пробегает боль, а дерево звонко стонет от удара. — Я хочу, чтобы ты мне ответил! — Я вроде бы и так делаю все, что ты хочешь, — на губах Кацуки появляется снисходительная улыбка. — Я бросил «работу», я живу с тобой, я познакомил тебя с друзьями. Свиданки, кино, ужины… Теперь ты знаешь о Кири. Чего ты хочешь теперь? Изуку слышатся какие-то напряженные нотки в его голосе. И пусть Кацуки прав, он вроде тоже вложил в их отношения не мало, но Изуку нужен конкретный ответ: — Я хочу знать, почему ты это делаешь! — Кацуки усмехается краешком губ, и Изуку не может ждать, пока он будет думать. — Потому что… любишь? — Ну, — Кацуки улыбается с какой-то озорной похвалой, словно Изуку так долго догадывался, что он уже и надежду-то потерял. Изуку хотел бы услышать «да». Что-нибудь, что будет однозначным. Но этого не прозвучало. И он не знает, что делать дальше. Он медленно опускается обратно на стул и закрывает лицо руками. «Он никогда этого не говорил» — всплывают в голове слова Киришимы. Если Кацуки никогда не говорил этого человеку, с которым спит уже лет пять, то кто такой Изуку, чтобы заслужить такое? Кто такой Изуку, чтобы рядом с ним Кацуки так же мог быть настолько открытым и уязвимым? Как он, в принципе, может надеяться на какую-то взаимность? — Изуку? — произнося имя по слогам, зовет его Кацуки, от чего на глаза наворачиваются слезы. — И-зу-ку. Изуку невольно вспоминает, каким тоном Кацуки звал его во время секса. И сейчас, когда в его голосе снова проскальзывают те же интонации, внутри что-то ломается. Что-то разрывает пустоту внутри, превращает ее в свинец, и Изуку больше не может сдерживаться. Дыхание становится рваным, мокрым, и плечи предательски дрожат, выдавая его с головой. Ладони Кацуки невесомо касаются его колена, и Изуку боится встретиться с ним взглядом. Они так и сидят некоторое время: Изуку — плача в свои испещренные шрамами руки, Кацуки — на корточках рядом, терпеливо гладя его ногу. — Я ведь говорил, что не надо, — чуть слышно шепчет Кацуки, когда всхлипывания Изуку стихают. — И когда мне лучше собрать вещи, сейчас или утром? Изуку резко выныривает из мокрых от слез ладоней. Он вдруг вспоминает их перепалку в прихожей, собственную отвагу, с которой он требовал искренности и явное нежелание Кацуки допускать его к изнанке своей жизни. «Да нахрена я тебе такой сдался, Деку?» Изуку почему-то страшно думать, что Кацуки тогда оказался прав. И сейчас его покорная улыбка, в которой столько же смирения, сколько и нежности, вдруг отрезвляет Изуку, словно окуная в холодную воду. Во взгляде Кацуки ему вдруг видится сожаление, и он не думает над ответом: — Не уходи.