***
Изуку возвращается в агентство глубоко за полночь, когда происшествие в СитиПлазе, наконец-то, улажено. Его костюм весь в пыли и крови, и дышать до сих пор больно, несмотря на оказанную первую помощь. Ему еще повезло, что в бригаде медиков была девушка с причудой активации клеток. Не такой эффективной, как у Исцеляющей леди, но все же этого хватило, чтобы заделать три пулевых в его грудной клетке. От госпитализации Изуку отказался — тело болело не сильнее, чем после интенсивной тренировки, кровотечение было остановлено, и назначенного Жирножвачем выходного должно было быть достаточно, чтобы восстановиться. Букет так и стоит на ресепшен, правда, кто-то заботливый таки поставил цветы в ведро с водой, и теперь они густо пахнут на весь офис, наполняя его свежим, цветочным ароматом. Изуку устало опускается на корточки возле букета. Ему нестерпимо хочется зарыться носом в нежные, бархатные лепестки и провалиться в сон прямо здесь. Желание странное, но Изуку частично уступает ему — сидит перед розами, уткнувшись в них лицом, и слушает, как боль, медленно пульсируя, расползается по его телу. Где-то в глубине офиса слышно, как вибрирует чей-то мобильник. Вибрирует долго, требовательно, но хозяина здесь уже нет. Здесь уже в принципе никого нет — медики продержали Изуку дольше всех. Изуку насилу отрывается от цветов и бредет в сторону раздевалок. Нужно вымыться, переодеться в нормальную одежду, а костюм сразу положить в ящик для ремонта. На это нужны силы, шевелиться больно, и только в душевой Изуку проводит не меньше получаса. Столько же уходит на заполнение заявки на ремонт. Когда он проходит мимо распахнутого кабинета боевого отдела, мобильник снова принимается вибрировать. Изуку останавливается, прислушивается. И вдруг понимает, что это его собственный телефон. День был настолько загружен, а Изуку был настолько разбит, что он и не вспоминал о мобильнике с самого утра. Тем более что на миссиях они координировались посредством раций, и телефон ему был не нужен. Восемьдесят шесть пропущенных. Изуку не может поверить этой цифре на экране. Один от Урараки, один от Ииды, один от Шото. Восемьдесят три от Кацуки. Изуку даже не смотрит на счетчик сообщений, там их и вовсе за сотню, и поспешно перезванивает. У Кацуки занято. Изуку слышит, как пищит пропускная система главного входа, и в зоне ресепшна раздается знакомый голос Киришимы: — Я тебе говорю, с ним все в порядке… Я точно знаю, я уже уточнил у шефа… Да, я доехал, по пути никаких происшествий… Сейчас проверю… Ну не бомби, ладно? Его шаги быстрые, торопливые, хотя говорит он очень спокойно и размеренно. Изуку видит, как он приближается по коридору, заглядывает в каждую комнату, включает свет и, быстро осмотревшись, двигается дальше, пока не находит Изуку в последнем кабинете боевого отдела. В этот момент напряженный, рыскающий взгляд Киришимы становится усталым, он без обиняков пересекает комнату: — Все, нашел. — Он подходит к Изуку, вручает свой мобильный, который он всю дорогу держал плечом. — Это Бакуго. Дай уже ему знать, что ты живой. Изуку ловит в его интонации едва заметное осуждение и покорно подносит трубку к уху. Киришима тут же разворачивается, тряхнув взъерошенными красными волосами, и выходит из кабинета, явно не испытывая желания присутствовать при разговоре. — Каччан? — Ты что вытворяешь, дерьма кусок?! — от ора Кацуки барабанные перепонки рвутся. — Так сложно, блядь, взять трубку?! Изуку должно быть стыдно. И вчера он был бы рад слышать, как Кацуки беспокоится. Ведь столько пропущенных, столько сообщений, которые Изуку еще даже не успел прочитать. Да и по голосу ясно, что Кацуки сейчас вовсе не все равно. Но внутри словно чего-то не хватает, и это что-то не дает душе Изуку нормально функционировать. — Прости, — Изуку произносит это без особого раскаяния. — Я забыл телефон в агентстве. — Лучше бы ты башку свою забыл! — рычит Кацуки. — Какого хера ты там вообще делаешь? Ты должен быть в больнице! — Я в порядке, Каччан. Я просто отлежусь завтра дома. Кацуки громко цыкает, явно недовольный этим ответом: — Половина третьего, блядь! С кем я по твоему должен сейчас меняться, а, Деку? Изуку не сразу понимает, зачем Кацуки с кем-то меняться. Да и на него это не похоже: Кацуки скорей берет дополнительные смены, чем ищет способ продлить выходные. Поэтому, Изуку медлит, но все-таки переспрашивает: — Ты… ты хочешь быть дома завтра? — Не прикидывайся идиотом! Сука, Деку, блядь, — Изуку почти слышит, как у Кацуки шестеренки в голове крутятся. — Пиздуй домой нахуй и ложись спать. Я к десяти утра буду. — А ты где сейчас? Изуку не нравится то, как звучит его собственный вопрос. В нем столько сомнений, столько какого-то подозрительного любопытства, что самому стыдно слышать. Но ведь он помнит, что сегодня у Кацуки должна была быть обычная дневная смена. — Какая нахуй разница? Тон смени, блядь, — огрызается Кацуки, но, видимо, услышав раздраженный вздох Изуку, все же добавляет. — В агентстве этом сраном. Задерживаюсь. Так тебя устроит? Изуку решает не развивать конфликт. Он должен быть рад: Кацуки ответил, его не пришлось уговаривать. Но почему-то внутри никакой радости не поднимается. Он просто принимает этот ответ как нечто, что не так уж и ранит. — Хорошо, Каччан, — произносит он погасшим голосом. — Я поеду домой. — Не шляйся только. Пусть тебя Кири докинет. Изуку не спорит: — Ага. — Все, пиздуй спать. Приеду — проверю. Изуку кивает и кладет трубку. Он некоторое время смотрит на экран, где отображается список последних вызовов. «Баку-бро». Простое «Баку-бро», в котором нет ни намека на то, что их связывает. Изуку мысленно проклинает себя за это, но все-таки переключается на мессенджер, пользуясь тем, что блокировка экрана после вызова еще не сработала. Последние сообщения Кацуки датированы сегодняшним днем, видимо, вечером, когда он не смог дозвониться Изуку, он уже не тратил время на переписку и просто звонил. «Как он там?» «Не знаю, мы сегодня не в команде. Издали выглядит не очень» «Блядь. Кинь номер того пиздатого магаза, где ты карге на ДР цветы брал» «Лови» Изуку недолго задается вопросом, кто такая «карга». Он пролистывает переписку до вчерашнего вечера, благо листать особо нечего. «Баку-бро, отмена?» «Нихуя» Время сообщений совпадает с тем, когда они сидели в ресторане. Но выше нет ничего, что объясняло бы произошедшее. Только мемы, ссылки на новости или посты из соцсетей и периодическое «как же меня все заебало» от Кацуки. Изуку не очень понимает, о чем идет речь, потому что ответы Киришимы всегда короткие и простые: «держись», «не ссы, ты говорил, оно того стоит» или «потерпи еще немного, скоро наладится». Кацуки на них или молчит, или отправляет матерящийся смайлик. Насилу оторвав себя от чтения, Изуку закрывает мессенджер и блокирует смартфон. Он возвращает его, стараясь не смотреть Киришиме в глаза. Изуку то ли стыдно, то ли противно от себя. Он ожидал обнаружить совсем другую переписку, и теперь, когда не найдено ничего, что стоило бы этой подлости, ему мерзко думать о содеянном. Раньше он никогда бы так не поступил. — Поехали? — Киришима, потягиваясь, поднимается с черного вельветового диванчика ресепшна. Изуку качает головой: — Нет, спасибо. Мне нужно кое-что доделать. Киришима награждает его долгим, оценивающим взглядом и делает шаг в сторону боевого отдела: — Я помогу, — он замечает, как брови Изуку недоверчиво ползут вверх, и добавляет, — извини, Мидо-бро, у меня нет никакого желания снова ехать сюда через два часа, когда Бакуго опять не сможет тебе дозвониться, — он выразительно зевает. — Что там надо сделать? Все-таки ложь и Изуку две вещи плохо совместимые. — Ничего. Я просто не хочу сейчас ехать с тобой, — Изуку чувствует себя лучше, ответив честно, но от вопросительного выражения на лице Киришимы становится как-то не по себе. — Прости. — Это ты прости, — выдыхает Киришима после долгого, изучающего молчания и падает обратно на диванчик. — Кажется, вчера тебя сильно подкосило. Изуку согласен. Эту ночь он хотел бы вычеркнуть из своей памяти, чтобы теперь она не отбрасывала тень на всю его жизнь. Потому что теперь он не знает, как общаться с Киришимой. Не знает, что чувствовать к Кацуки. Да и что думать о себе самом тоже не знает. Киришима ногой подвигает к себе журнальный столик, берет пару карамелек из вазочки: — Но ты реально плохо выглядишь. Падай на заднее сидение и представь, что ты в такси. Давай не будем заставлять Бакуго переживать еще больше. Изуку позволяет себе горькую усмешку и садится на пол напротив Киришимы, устав стоять: — А мне, значит, можно переживать? — Тебе это тоже не нужно, Мидо-бро. Поэтому давай поедем домой. Пора отдыхать. Изуку вслушивается в его голос. Спокойный, уверенный. Раньше это было просто частью Киришимы, деталью его цельного, надежного образа. А теперь Изуку ощущает в этом его преимущество. То, как он говорит с Кацуки, и то, как Кацуки легко это принимает. Красный Бунтарь, мужественный герой. Надежный щит, и, видимо, не только в геройстве. Изуку трет виски пальцами, разгоняя кровь. В ночь церемонии награждения что-то случилось. Что-то не очень хорошее, чем Кацуки не стал делиться. Но Киришима однозначно был в курсе. И в момент, когда все шло наперекосяк, Кацуки предпочел быть с ним, а не с Изуку. И так было каждый раз, когда в жизни Кацуки что-то не ладилось. Изуку же до этих проблем просто не допускался. А вчера Кацуки хотел «отдохнуть». Так, как не мог отдохнуть с Изуку. — Мидо-бро? — Поехали, — Изуку не сразу находит в себе силы встать, и Киришима протягивает ему руку. — Но нам нужно поговорить. О Каччане. Он вцепляется в ладонь Киришимы, поднимаясь, и получается что-то очень похожее на рукопожатие. Киришима не спешит вырваться из крепкой хватки: — Ладно.***
Вопреки собственной слабости, Изуку все-таки садится на переднее сидение. В машине пахнет хлоркой — видимо, ее недавно загоняли в химчистку, и дешевым ароматизатором воздуха. Изуку чешет нос и открывает окно пошире. Каршеринг полезная штука, хотя ему в таких машинах обычно некомфортно. Кажется, будто здесь то ли грязно, то ли не все слишком общее. Хотя нет, ему перестало нравиться пользоваться им. Также как стало неприятно спать на кровати, от которой не пахнет какой-нибудь «горной свежестью» или «свежим лугом». Ремень безопасности давит на грудь и дышать тяжело. — Маршрут построен, — бесстрастно отчитывается навигатор. — Дорога займет пятнадцать минут. Не так уж и мало времени. За это время можно успеть многое обсудить. Но у Изуку почему-то нет слов. Нет вопросов. За прошедшие сутки он принял случившееся как данность. Но он очень хочет знать, как жить дальше. — Значит, вы вместе еще со старшей школы? — спрашивает Изуку, когда Киришима плавно выезжает с парковки. — Мы дружим с первого года академии. Спим со второго, если ты об этом. — Но не вместе? — Но не вместе. Изуку хочется включить свет в салоне, чтобы лучше было видно лицо Киришимы. Он звучит спокойно, словно то, о чем он говорит, это нормально. Изуку садится в полоборота к нему, игнорируя боль в груди, и внимательно вглядывается, ожидая каких-то новых эмоций: — И тебя никак не задело, что Каччан начал встречаться со мной? — Я удивился, — Киришима не отвлекается от дороги, но чуть заметно усмехается. — Ты первый, с кем Бакуго начал встречаться. Изуку долго переваривает эту новость. Если он действительно первый, то, может, Кацуки просто не понимает, как лучше себя вести? Как, в принципе, положено вести себя в отношениях? Если так, то у него есть шансы донести свою точку зрения. Объяснить. Нужно только уговорить Кацуки послушать. Выслушать. Ведь если он поймет, что происходящее ненормально, то наверняка попробует по-другому? — А про «Золотого дракона» ты знал? — Знал. — И это тебя тоже устраивало? — Знаешь, Мидо-бро, это же Бакуго. Если он чего-то хочет, он это получает. И если ему это подходит, то мне тоже. — Как вчера? — Как вчера. Это звучит как-то бесхарактерно, но Изуку слишком хорошо знает Киришиму. У него достаточно и мужества, и смелости, чтобы противостоять любой ситуации. Его причуда комплементарна причуде Кацуки. И в его словах и голосе нет слабости. Есть что-то, что Изуку еще не знает, как назвать, но точно знает, что принять не сможет. — А вчера… Вы такое часто практикуете? — Нет. Если честно, вчера первый раз такое попробовали. Вообще я не понял, с чего Бакуго решил устроить тебе такой «сюрприз», — последнее слово Киришима произносит с некоторым сарказмом. — Это ведь не было твоей идеей? Изуку хотел бы сказать, что он ничего подобного не хотел. Но, видимо, в понимании Кацуки он именно на это и напрашивался. — Я просил Кацуки быть настоящим, — тихо отвечает Изуку, глядя на оранжевые блики фонарей на асфальте дороги. — Не думал, что увижу такое. Киришима отпускает добродушный смешок: — Это что-то новенькое. Но, если тебе станет легче, то об этой связи не знают даже Денки с Миной. Так что выводы делай сам. Дорога сворачивает в сторону спального района и становится узкой. Зеленые листья деревьев кажутся золотыми в ночных отсветах уютных рыжей огней. Изуку вдруг замечает, как плавно и аккуратно движется их автомобиль. И как незаметно притормаживает перед холмиком лежачего полицейского, чтобы мягко перекатиться на другую сторону. Взгляд Киришимы не отвлекается от дороги ни на секунду, и Изуку вдруг понимает, что мог найти в нем Кацуки. И ему страшно, потому что это куда важнее и серьезнее просто хорошего секса. — Почему вы так и не начали встречаться? — не выдерживает он, когда до дома остается меньше трех кварталов. — В смысле, столько лет уже… — Бакуго будет номером один, — с уверенностью отвечает Киришима. — А до тех пор ему не нужно рисковать репутацией. Общество может отреагировать не лучшим образом. — Но, — Изуку хотел бы прикусить себе язык, но уже поздно, — это же не мешает Кацуки встречаться со мной? Да и если для него так важна репутация, то ему не следовало появляться в Золотом Драконе. Это как-то не логично. Тебе не кажется, что это не та причина? Киришима чуть поворачивает руль вправо, тормозит у подъезда жилого комплекса, но не глушит мотор, и Изуку понимает, что задерживаться он не планирует. Его улыбка все так же благожелательна, но по его тону Изуку понимает, что разговор окончен: — Это причина Бакуго. Меня она устраивает.***
Утро Изуку наступает с голодом и ощущением наполняющегося слюной рта. Ночью он дополз до постели, и долго лежал на спине, прогоняя в голове их разговор с Киришимой, пока сон, глубокий и тяжелый, не утянул его в свою синюю бездну, где Изуку бесконечно преследовало чувство безысходности: он все бродил по какой-то комнате с извитыми стенами и никак не мог найти ни окна, ни двери, натыкаясь обожженными пальцами на осыпающуюся серую пыль. Но сейчас, когда его нос щекотит аромат горячего масла, яиц и жарящегося мяса, это видение растворяется в небытие. Изуку чуть потягивается спросонок, и грудную клетку сразу прошивает острая, колющая боль. Он вздрагивает, кашляет и шипит себе под нос, потому что от кашля все болит еще хуже. — Утречко, Деку, — на пороге комнаты появляется Кацуки, и Изуку не может им не любоваться. На Кацуки короткие серые бермуды и черная футболка, поверх которой накинут и накрепко завязан белый фартук, на лбу красная повязка, видимо, чтобы волосы в глаза не лезли. Изуку приветственно улыбается, а потом замечает свой телефон с включенным видеовызовом на тумбочке рядом с кроватью: — Ты следишь за мной? — спрашивает он с легким смехом, за которым надеется спрятать недоумение. — Ну да. Как еще я должен был узнать, что ты проснулся? — Кацуки распахивает шторы, запуская солнечный день в комнату, подвигает со своей половины кровати высокие подушки, которых еще вчера здесь не было. — До толчка дойдешь или донести? Изуку старается не краснеть: — Мне пока не надо. Кацуки только фыркает в ответ и подкладывает подушки под спину Изуку, чтобы ему не нужно было напрягаться и можно было полулежать-полусидеть на кровати: — Я не знаю, какой долбоеб принял твой отказ от госпитализации, но тебе лучше сегодня не вставать. Сейчас принесу завтрак и только попробуй сказать, что ты жрать не хочешь. А потом позвонишь и попросишь еще два выходных, понял? Изуку не спорит. Эти слова как-то странно ощущаются. В них вроде бы столько заботы, что внутри становится радостно и желтый огонек привязанности снова начинает игриво разгораться за ребрами. Кацуки ведет себя так, будто ничего не изменилось. Не было этой проклятой ночи. Но она была, Изуку ее помнит. И вчерашний разговор с Киришимой тоже понемногу восстанавливается в его памяти. Кацуки появляется через три или четыре минуты с тарелкой яичницы с беконом, и желудок Изуку требовательно урчит, выдавая его с головой. Руки у Изуку почему-то дрожат — видимо, сказываются шок и перегрузка, но Кацуки не воспринимает это как что-то неожиданное. Просто делит вилкой яичницу на несколько частей и кормит Изуку сам. Его яичница как обычно идеальна: в меру солено, немного островато, но при этом безумно вкусно. Всегда жаль, что нельзя есть ее вечно, и что место в желудке заканчивается. Но лучше всего в этом та ловкость и внимательность, с которыми Кацуки ухаживает за Изуку. Его точные, четкие движения и собственнический взгляд, улавливающий малейшие пожелания Изуку. Стоит только проглотить еду или посмотреть в сторону кружки, как Кацуки уже нанизывает на вилку следующую порцию или подносит ко рту Изуку чай. В этом мгновении хочется остаться навечно, но Изуку знает, что оно кончится. И, когда тарелка пустеет, не выдерживает: — Каччан, скажи, мне обязательно нужно как-то калечиться, чтобы ты был со мной таким? Левая бровь Кацуки поднимается вверх, выражая его крайнее недоумение: — Че? — Ну, ты такой заботливый сейчас. Тогда, на сессии, когда тебе пришлось лечить меня, ты был таким же, — Изуку вдруг отчетливо понимает, что именно в тот момент его привязанность к Кацуки стала чем-то осознанным, осязаемым. — Когда я сломал ногу — тоже. А ты можешь так же, когда со мной все хорошо? Кацуки долго переваривает его слова. Он выглядит напряженно, словно не может понять, что от него просят или в чем обвиняют, и как теперь себя вести. — Деку, — он произносит это медленно, явно выбирая слова, — ты ебанулся? Изуку улыбается с легким сожалением: — Просто мне кажется, что тебе нравится быть главным в ситуации. Нравится видеть меня беспомощным. И в сексе тебе же больше всего нравятся практики, когда я полностью зависим от тебя. — Деку, — голос Кацуки становится глухим и низким, — не городи хуйни. Я вроде бы ни разу не сделал того, что тебе самому не зашло. — Ты ни разу не счел нужным поговорить со мной искренне. Даже свои отношения с Киришимой ты предпочел бросить мне в лицо вместо того, чтобы рассказать. — Кацуки зло скалится, и Изуку поспешно добавляет, — Спасибо, что я стал первым, кому ты вообще их доверил, но неужели нужно было делать это так? Так больно для меня? — Блядь, — Кацуки ставит пустую тарелку на прикроватную тумбочку, и она громко, дробно стучит керамикой о лакированное дерево. Он явно пытается держать себя в руках, и у Изуку перед глазами всплывает тайно прочитанная переписка. Он говорит раньше, чем успевает подумать: — Как же тебя это все «заебало», верно? — Изуку чувствует, что пожалеет о сказанном, потому как гневно смотрит на него Кацуки. — Тяжело меня терпеть? Кацуки выглядит так, словно он только что отрекся от семьи, страны и бога. Его пальцы подрагивают, тяжелый, загнанный взгляд прикован к Изуку, на лице застыла гримаса возмущения. Ему нужно еще несколько секунд, чтобы найтись с ответом: — Заткнись, Деку. Тебе нужен отдых, а не сломанный нос. Но если ты пизданешь еще что-нибудь в этом роде, то я за себя не ручаюсь. Изуку чувствует, что он не шутит. И что он зашел на какую-то территорию, на которую не следовало заходить. И, наверное, это было не слишком благодарно с его стороны так поступать с Кацуки, который бросил все ради него и примчался после ночной смены с ним сидеть. Кацуки подхватывает пустую посуду, резко поднимается на ноги и выходит из спальни, оставляя Изуку наедине с его мыслями. А мысли эти странные, и Изуку самому противно от себя. Несмотря на все напряжение, где-то под позвоночником ощущается бессовестное ликование от того, что на этот раз не Изуку не знает, куда деться после их разговора. Не Изуку хочется кричать в голос в попытке восстановить справедливость. Это чувство гадкое, недостойное ни героя, ни человека, но Изуку не может изгнать его из своего тела. Он проводит долгие минуты одиночества, по нотам разбирая интонации Кацуки и приходит к выводу, что его злость сегодня искренняя и должна быть вызвана чем-то очень личным. А если так, то Изуку или что-то угадал, или чем-то глубоко оскорбил Кацуки. Оба варианта хуже некуда. Когда Кацуки возвращается через полчаса с пачкой эластичных бинтов, поймать его взгляд невозможно. Изуку позволяет проделывать с собой все необходимые манипуляции, надеясь на хоть какую-то реакцию, но Кацуки просто молча делает то, что нужно сделать, и изгиб его губ пропитан горечью. Но его движения как всегда ловкие, осторожные и не причиняющие боли. Изуку заставляет себя не извиняться. Он не может сгладить сейчас этот конфликт. Тогда получится, что он снова уступил, и тогда Кацуки вряд ли его услышит. Он будет слушать и говорить только с равным, как слушает и говорит с Киришимой. Изуку слишком долго думал над вчерашним разговором и над той адской ночью. И он готов быть сильнее, если это единственный способ достучаться до Кацуки. — Каччан, — тихо, но твердо зовет его Изуку. Кацуки не отвечает, но его руки на мгновение замирают, чтобы дождаться, пока Изуку продолжит говорить. — Тебе ведь было больно слышать то, что я сказал? — Кацуки снова заматывает его ребра в эластичный бинт. — Давай больше не будем так делать, ладно? Ни ты, ни я. Изуку надеется, что сейчас услышит или ответ, который позволит обсудить ситуацию, или однозначное «да», которое даст шанс улучшить отношения. Кацуки отзывается совершенно бесцветным голосом через минуту, не меньше: — Кацудон с мисо? — Каччан! — расстроенно восклицает Изуку, почти требуя интонацией не уходить от разговора. Кацуки помогает ему натянуть тонкую майку поверх бинтов и только потом возвращается к теме: — Меня не заебало. Изуку хочется сдаться. Хочется согласиться, принять такой ответ и перестать мотать нервы им обоим. Сделать вид, что этой короткой реплики достаточно, чтобы все пришло в норму. Но он больше не верит, что эта стратегия принесет положительный результат: — Тогда, пожалуйста, давай не будем друг друга ранить. Я знаю, что для тебя это первые отношения, поэтому просто прошу, пожалуйста, не надо так больше. Кацуки наконец удостаивает его недоверчивым, напряженным взглядом, в котором больше ожидания какой-то пакости, чем готовности идти на компромисс: — С хуяли первые? — Изуку успевает закрыть рот, вдруг поняв, что этой фразой уязвил гордость Кацуки, и явно не стоит подставлять Киришиму и ссылаться на него. — Деку, блядь? — Изуку судорожно пытается придумать что-нибудь правдоподобное, но Кацуки, видимо, по одному его бегающему взгляду обо всем догадывается. — Вот ведь рыжая сволочь! К удивлению Изуку, он вдруг выглядит расслабленнее и спокойнее, достает смартфон из бокового кармана шорт и набирает короткое сообщение. Видимо, Изуку выглядит слишком ревниво и заинтересовано, потому что Кацуки тут же поворачивает экран телефона к нему так, чтобы можно было прочитать написанное. В списке отправленных в чат с Киришимой красуется емкое и красноречивое «Пиздабол». В ответ прилетает смущенно смеющийся смайлик.