Sky full of stars

Их разговор не окончен, но Кацуки сам возвращается к разговору за обедом, когда у Изуку уже есть силы орудовать палочками. — Так что тебя не устраивает, Деку? — спрашивает он, размешивая соус в рисе. Изуку жует котлету, одновременно формулируя мысли. Он чувствует, что эти слова могут многое изменить, а потому подбирает их тщательно, стараясь выбрать лучшие: — Я никогда не знаю, как ты отреагируешь на ту или иную новость. Я до сих пор не понимаю, чем я тебя расстроил, когда получил «Прорыв сезона». Я хочу понимать, Каччан. Кацуки тут же становится мрачным, и Изуку в очередной раз ловит ощущение паники: — Вот опять. Что я сделал не так? — Знаешь, Деку, надо быть дебилом, чтобы раз за разом поднимать тему, которая, очевидно, ведет к скандалу, — зло произносит Кацуки, но потом стискивает зубы, достает смартфон, и Изуку видит, как он открывает мессенджер. Он не отправляет сообщений, не листает переписку, просто долго смотрит на экран, собираясь с мыслями, и возвращается к Изуку уже более спокойным взглядом: — В общем, дело не в тебе, Деку. Считай это моими личными заебами. Изуку чувствует, как идет по тонкому льду, но все равно предпринимает еще одну попытку: — Но в чем дело, ты мне не расскажешь? — Нет. Изуку вздыхает, не скрывая разочарования: — Вот именно это меня и беспокоит в наших отношениях. Я ничего толком о тебе не знаю. Не понимаю. Кацуки только усмехается в ответ: — Ты уже слишком дохуя знаешь. Поэтому и проблемы. Его смартфон лежит на кровати, все еще разблокированный, и Изуку видит открытую переписку с Киришимой, так и закончившуюся единственным смайликом. Внутри изжогой поднимается волна то ли ревности, то ли зависти. — Что ты собираешься написать Эйджиро? Кацуки отправляет в рот пару кружков огурца: — Ничего. — Но ты включил мессенджер. — И че дальше? В голосе Кацуки появляются агрессивные нотки, и Изуку предпочитает сосредоточиться на еде. Наверное, Кацуки прав, и не нужно вести такие разговоры за едой. Слишком вкусно, чтобы портить такое не самым приятным диалогом. Когда с кацудоном покончено, Изуку отставляет глубокую керамическую миску на прикроватную тумбочку: — Тебе не нравится, когда я задаю вопросы, верно? Кацуки выразительно потягивается: — Не вижу в них смысла. Я здесь, я с тобой. Что тебе еще надо, Деку? Изуку знает, что компромисс это про уступки с двух сторон. Поэтому он решает сделать этот шаг первым: — А если я пообещаю задавать меньше вопросов, то на один последний ты ответишь честно? Кацуки саркастично смеется: — Это что, сделка? — Изуку кивает. — Ну давай, попытайся. — Киришима, — Изуку внимательно всматривается в лицо Кацуки, с которого тут же слетает насмешливое выражение. — Ты использовал его в качестве проводника той ночью? Как единственный способ не контролировать причуду и расслабиться? Кацуки бросает быстрый взгляд на свой смартфон, и Изуку он чудится виноватым: — Ну и? — хотя по тону этого не скажешь, слишком много в нем вызова. — Если я смогу дать тебе то же чувство надежности, ты перестанешь мне изменять? — Бля… Деку, я тебе не… — Изменяешь! — Изуку позволяет своему возмущению прозвучать громко, и Кацуки непроизвольно вздрагивает. — Когда ты спишь еще с кем-то, кроме своего парня, это называется изменой, понимаешь? — Слушай, я же не тыкаю хером в кого попало, как ты и просил, — Кацуки в свою очередь повышает голос, но Изуку не дает ему договорить: — То есть если ты в другой роли, то это не считается?! — кричать больно, незажившие ребра отзываются пульсацией. — С Кири не считается! — взрывается Кацуки, и пустая тарелка летит на пол и разбивается вдребезги. Комнату наполняет едкая тишина, нарушаемая только шумом их дыхания. Изуку вдыхает часто и поверхностно, насколько позволяют эластичные бинты, Кацуки хватает воздух ртом, и по щекам его идут красные пятна. Изуку медленно закрывает глаза, разрывая зрительный контакт, в котором слишком много всего, чтобы осознавать. Кацуки зол, он отчаянно защищается, и Изуку чувствует, что не может с ним сражаться. Не может бороться за прописные истины морального кодекса. Он облизывает губы, еще сладковато-острые после кацудона: — И все-таки, Каччан, если я смогу быть для тебя достаточно надежным, я смогу стать единственным? Когда он открывает глаза, Кацуки уже нет в спальне, а на кухне шумит вода. Осколки посуды так и лежат белыми брызгами на полу и ясно, что их уже не склеить. Как, наверное, и сердце Изуку. Он возвращается через некоторое время, пахнущий средством для мытья посуды и хлором, и ясно, что он успел на два или три раза отдраить и тарелки, и раковину, и кухню в целом. Не говоря ни слова Кацуки прибирает комнату от осколков, проходится влажной тряпкой по полу. Изуку наблюдает за ним из-под полуприкрытых век. Кацуки как всегда гипнотически красив. Его футболка влажная и подчеркивает движения мышц. Она неприлично обтягивает его плечи, когда он тянется тряпкой до плинтуса, и Изуку на физическом уровне ощущает потребность прикоснуться. Когда уборка закончена, Кацуки забирается к Изуку в постель в одних боксерах и прижимается лицом к его боку. Осторожно, чтобы не причинить боли, но очень крепко. Изуку очень хочется ответить. Запустить пальцы в его вечно непослушные волосы, гладить по рукам, собственнически обхватившим Изуку за талию. Но Изуку не знает, как Кацуки отреагирует, а потому не шевелится, молча принимая этот молчаливый контакт за что-то наверное хорошее. — Деку, — голос Кацуки глухой и безжизненный. — Ты же сам просил, Деку. Изуку только вздыхает в ответ. Он слышит в этом и другое. «Ты обещал, Деку». Обещал принять любого, лишь бы настоящего, без масок и отчуждения. — Я знаю, Каччан. Я тебя люблю, — звучит безысходно, и на языке остается каким-то горьковатым налетом. — И поэтому я очень стараюсь найти компромисс. — Может, нахуй? — Кацуки поднимает на него долгий взгляд, в котором больше боли, чем если бы его сейчас живьем резали. — Оставь как есть. Изуку не может смотреть ему в глаза — за грудиной начинает тянуть будто крючьями. Кацуки плохо, настолько, что он ушел от прямого вопроса, отпсиховался наедине с собой и вернулся даже не требовать. Изуку вдруг понимает, что Кацуки, неуклюже просящий о чем-либо, так же неправильно в его мире, как и Кацуки, занимающийся сексом в пассивной позиции. Но самое страшное сейчас то, как отчаянно он цепляется за Киришиму. Кажется, будто связь с ним для Кацуки нечто настолько же естественное, как дышать, пить, чувствовать голод. И Изуку не знает, как противостоять этому. Изуку вспоминает, как во время их разговора Кацуки держал открытой переписку, словно это помогало ему держать себя в руках, и очень сомневается, что его собственные сообщения, куда более красноречивые и объемные, имеют подобную силу. — Я не хочу делить тебя ни с кем, — тихо шепчет Изуку. — Я приму тебя любого, Каччан. Не сдерживайся при мне, ругайся, что угодно. Но будь только со мной. Кацуки смотрит на него долго, пронзительно. Изуку ждет, что он скажет что-то колкое, или наорет, но ничего не происходит. Может, он ждет чего-то, но Изуку не может об этом догадаться. И Кацуки сдается: прислоняется лбом к испещренному шрамами запястью Изуку, устало щуря глаза: — Как же с тобой сложно, Деку… Изуку даже согласен с ним. Но это все еще не ответ, не что-то осязаемое и конкретное, что дало бы Изуку хоть какую-то определенность: — Каччан? — С понедельника. Дай мне дожить до понедельника. Изуку заставляет себя принять это как лучший исход диалога. До понедельника всего-то три дня и вряд ли за это время может что-то случиться. Правда, когда он просыпается ночью, чтобы дойти до туалета, Кацуки ожидаемо нет дома. Как нет дома и на следующую ночь, и до полуночи воскресенья.

***

Утро понедельника застает Изуку во всей своей красе на крыше биржевого небоскреба, верхние этажи которого захвачены злодейской группировкой. Полиция ведет переговоры, пока штаб операции разрабатывает альтернативные сценарии. Изуку определили в группу спасения и эвакуации, и он терпеливо ждет, когда поступят следующие инструкции. Пока шансы договориться оценивают как высокие, но одновременно другая группа героев готовится к штурму. Никто не понял, в какой момент все пошло наперекосяк. То ли кто-то из заложников проявил ненужную инициативу, то ли у бандитов не выдержали нервы, но на сто двадцать пятом этаже раздалась автоматная очередь. Прозвучал сигнал к проведению захвата. В тот же миг панорамные окна на целого этажа осыпались мелкими осколками, и в небо устремилась странная зеленокрылая птица. На ее спине сидело двое злодеев с автоматами, а в лапах она держала металлический сейф. Очевидно, это была одна из причуд злодеев, наподобии той, что обладала Дракон Рюкио. Изуку с досадой дернул плечом: в команде эвакуации не было никого, кто мог бы достать их на такой высоте: — Уравити! — если Урарака сделает его невесомым на сильном импульсе, то за счет инерции он доберется до злодеев. Небо вдруг перестает быть голубым и окрашивается всеми оттенками красного и оранжевого. В ушах закладывает от грохота взрывов. Изуку видит, как ошалевшую от атаки птицу стремительно догоняет знакомая фигура, и невольно выдыхает с облегчением. Динамит не даст им уйти. И теперь, когда он в деле, можно сосредоточиться на бывших заложниках. — Сдохни! — этот ликующий победоносный клич слышно даже с такого расстояния, и от него у Изуку невольно поднимается настроение. — Идем, Деку! — зовет его Урарака, и они приступают к спасению. Уже вечером, сидя в агентстве и пересматривая новостные сводки, Изуку не может насмотреться на кадры с участием Кацуки. Сработано, как всегда, великолепно. У злодеев не было шансов. Сначала дальнобойными взрывами Кацуки вынудил их сменить курс туда, где не было высотных зданий, потом прицельной атакой подбил злодея с причудой птицы, подобрал в воздухе его подельников и приземлил всех троих на ближайшую крышу. Одного ему пришлось вырубить крепким ударом в голову, но это было оправдано. На этом геройства Кацуки не закончились. Он засветился за день еще в пяти происшествиях, и Изуку с удовольствием истинного отаку сохраняет себе лучшие кадры. Когда он заканчивает с этим на часах уже десятый час, а значит, смена у Кацуки должна бы уже закончиться. Изуку отправляет сообщение «Домой?» и прибирается на своем рабочем месте, готовый, если будет нужно, заехать в магазин за чем-нибудь к ужину. Смартфон звякает ответом через минуту. «Не. Я в патруле». Изуку заставляет себя не думать ничего лишнего. «Можно с тобой?» «Ща точку скину». Изуку почти бежит в раздевалку, снова переодевается в свой геройский костюм и мчит по присланным координатам в восточный район города. Его сердце бьется радостно, потому что работать с Кацуки вместе хотелось всегда, но это впервые, когда он позволил. Нет, их и до этого изредка закидывало в общие миссии, но вот так вдвоем в патруле — это больше похоже на свидание, чем на работу. Видимо, судьба сегодня благосклонна к Изуку, и ночь проходит почти без происшествий. Они бродят по улицам, освещенным желтыми фонарями, следя за порядком и внушая прохожим чувство безопасности. Кацуки как всегда на людях держится очень холодно и прямо, и выглядит отчужденно даже на фотографиях, которые их упрашивают сделать местные мальчишки, в отличие от светящегося от радости Изуку. В половине четвертого утра, когда ночь становится совсем тихой, они заглядывают в местную круглосуточную лавку, торгующую раменом и собой. И нет ничего вкуснее этой трапезы, разделенной на двоих. Кацуки на удивление спокоен и благодушен. Он с удовольствием наматывает яичную лапшу на палочки, смеется над шутками Изуку, отпускает свои саркастические замечания, в которых непривычно мало яда. Домой они добираются около пяти, когда рассвет уже оплетает город серебристо-розовой дымкой. Стоит входной двери захлопнуться, как Кацуки ловит запястья Изуку, заводит над головой и прижимает к стене. Их поцелуй жаркий, долгий, и внутри у Изуку все плавится, когда Кацуки проталкивает колено между его бедер. От него не пахнет ничем чужим или лишним, и Изуку отдается в его загрубевшие от взрывов руки. Он скользит ладонями по бедрам Кацуки, под форменную борцовку, вздрагивает, когда Кацуки прижимается всем телом. — Блядский комбинезон, — рычит Кацуки в губы Изуку, сражаясь с его геройским костюмом. Наконец, избавившись от одежды и оставив ее красной дорожкой от прихожей до двери ванной, они добираются до душа. Вода шумит, скрадывает звуки, и Изуку, принимая ласки, нарочно стонет громче, чтобы Кацуки мог его слышать. Их прелюдия сегодня быстрая, подготовка тоже, словно Кацуки торопится скорее оказаться внутри, а Изуку ничего не имеет против. Ему нужно это чувство заполненности, принадлежности, и он сам насаживается на скользкие от смазки пальцы, игнорируя легкую боль при резких движениях. Рукам скользко, но Изуку упирается ими в мокрую от воды стену, и призывно прогибается в пояснице, как только пальцы Кацуки покидают его тело. Вопреки ожиданиям Кацуки входит короткими, мелкими толчками, давая Изуку привыкнуть, и только потом начинает двигаться в своем привычном темпе. Изуку бросает призывный взгляд через плечо, намекая, что можно не сдерживаться, и только сейчас замечает на лице Кацуки мокрую черную маску, которую они в порыве страсти забыли стянуть. Вид очень знакомый, и Изуку невольно краснеет, вспоминая их сессии. — Ах ты мелкий извращенец, — догадывается о причинах его румянца Кацуки, и сгребает волосы на затылке Изуку в кулак. — Жестче? Он ощутимо тянет волосы Изуку на себя, заставляя откинуть голову назад и прогнуться, и Изуку разрешающе стонет в голос. Кацуки награждает его грубым, кусающим поцелуем в шею и меняет темп. Изуку уверен, что после такого потребуется выходной. Потому что удовольствия в его теле столько, что мышцы едва не разрывает. Кацуки двигается жестко, прицельно тараня членом простату, а вторая его рука скользит по телу Изуку, уделяя внимание эрогенным зонам. Ритм сначала разный, и это мешает наслаждению собраться в единый импульс, но потом Кацуки все же сводит ласки воедино, и Изуку прошивает судорогами оргазма. Он подается навстречу Кацуки всем телом, и едва не кончает снова, ощущая, как тот изливается следом. — Помылись, блядь, — полуворчит Кацуки, прикусывая плечо Изуку, и тут же заглаживает легкую боль поцелуями. Изуку смеется в ответ, но послушно тянется за губкой и гелем для душа. Когда, наконец, с душем покончено, и они выбираются в спальню, на часах уже половина седьмого. Обнаженный Кацуки вытягивается на постели, и Изуку невольно замирает, рассматривая его идеальное телосложение. — Разогреешь пожрать? — спрашивает Кацуки с закрытыми глазами. — Мне на смену через полчаса валить. — У тебя не выходной? — удивляется Изуку. — Нахуй выходные, — зевает Кацуки. — Почти два месяца выходных, харэ уж. Изуку заставляет себя не задавать вопросов. Если Кацуки действительно нужно идти через тридцать минут, то будет не заботливо тратить их на разговоры. И Изуку уходит на кухню, собирать нехитрый завтрак из теплых бутербродов. Нарезает сыр, варит кофе. Ловит себя на мысли, что хочется спать и искренне жалеет Кацуки, которому уже пора снова подниматься. — У тебя ночная сегодня? — интересуется Кацуки, второпях прихлебывая горячий американо из кружки. Он все еще обнажен, и Изуку бессовестно пялится: — Ага. Кацуки явно доволен его любующимся взглядом и вообще не стесняется: — Тогда до вечера, — он отставляет кружку в сторону, крепко целует Изуку в губы и поспешно собирается на работу. — В смысле? — смена, патруль, еще смена, потом ночная — не слишком ли много подряд? — Каччан, ты когда спать собираешься? — На том свете отосплюсь, — усмехается Кацуки, застегивая штаны. — Не ссы, ладно? Изуку разводит руками, всем своим видом показывая, что происходящее ненормально, но ничего с этим уже не поделать. Кацуки, уже успевший одеться, как-то по кошачьи трется лбом о его плечо, ворует очередной быстрый поцелуй и выходит из квартиры, бросив прощальное «Пока, Деку». Изуку тепло улыбается ему вслед и идет мыть посуду. Его тревожное ожидание окончено, понедельник наступил и прошел, и он чувствует, что в жизни снова начинается светлая полоса.