It's All Just Temporary

Шортер Интерлюдия I Предполагалось, что это будет поездка на выходные. Шортер на самом не хотел ехать, но Надя сказала, что это будет хорошо для них. Воссоединиться со своей семьей. Они с Надей не виделись с родственниками несколько лет. В конце концов, ехать чуть меньше пяти часов. Поэтому она строит планы, а Шортер упаковывает достаточно вещей, чтобы ему хватило на неделю, несмотря на то, что он знает, что это всего лишь трехдневный «отпуск». Шортер не любит ни своих тетей и дядей, ни своих бабушек и дедушек. На самом деле он презирает их, потому что не понимает, почему они оставили Надю одну, пока она заботилась о нем. Должны ли они навещать их сейчас? Интересоваться в порядке ли они? Никто не пришел на помощь, когда умерли родители Шортера. Почему они теперь должны? Родственники вели себя с ними совершенно не так, как с их собственными детьми, их собственными братьями и сестрами. Шортер дуется в своей комнате за день до отъезда. Почему Надя всегда должна строить планы и прилагать усилия, чтобы поехать? Почему они сами не могут время от времени приезжать в их с Надей дом? Да, он не такой уж и большой, но для них тут вполне просторно, так почему же этого недостаточно для его гребаных бабушек и дедушек, тетушек и дядюшек? Это все его ненависть, а также страх оставить Эша одного. Но теперь есть Эйджи. Теперь есть еще люди рядом с Эшем. Шортеру можно уехать на три дня, надеясь, что никакого дерьма не произойдет. В любом случае, он немного взволнован, когда узнает, что его двоюродный брат Шин будет там. Он давно не видел мелкого негодяя. Шортер задается вопросом, вырос ли тот хоть немного, или все еще такой же низкорослик. Однажды летом Шин приезжал к ним на две недели. Мать прислала его, потому что боялась, что Шин связался с местной бандой или что-то подобное. Вы бы никогда не подумали, увидев этого ребенка. Ну, люди и не должны так думать, потому что Шортер все еще уверен, что эти обвинения ложны. Шин самый милый ребенок, которого он когда-либо встречал. А Надя, конечно, не рассказала Шортеру, какие чудеса порождает подслушивание. В любом случае, Шортер думает, что будет приятно снова его увидеть. Шин как минимум на три года младше его, но он единственный человек, который хоть немного веселится на этих семейных посиделках. Так что Шортер обнимает Эша на прощание, а наутро около шести они с Надей выезжают. Надеясь быть в пункте назначения к одиннадцати. Только после закрытия ресторана и запирания ворот, конечно. Его сестру это беспокоит, когда они уезжают надолго. Она волнуется, что Чанг Дай могут взломать. Что их могут ограбить. В любом случае, все это приходится оставить позади, когда они едут по шоссе с постоянной скоростью. Надя захватила свои знаменитые блинчики с начинкой в качестве дополнения к обильному ужину, который, как он знает, состоится вечером, когда все соберутся. Еще одна из немногих вещей, которую он с нетерпением ждет от этой поездки. Даже при том, что он прекрасно знает, что ни одно из этих блюд не будет таким хорошим, как стряпня его сестры. Они делают несколько остановок: одну, чтобы перекусить лапшой в дешевом корейском кафе, которое они заметили по дороге, а другую, потому что Шортер забыл сходить в туалет перед отъездом. Когда они прибывают, к нему подходят дедушки и бабушки, тети и дяди, чтобы щипать его за щеки. Затем заставляют всех не горящих желанием кузенов поздороваться друг с другом. Шортер держит ухо востро. Нервозность скапливается у него в животе, что парень, возможно, решил не показываться. Так он думает, по крайней мере, следующие полчаса, зажатый между Надей и подлокотником дивана. Когда он пытается следить за одним из двадцати разговоров, происходящих вокруг него одновременно. Затем в очередной раз звонит дверной звонок, и Шортер уже слишком измучен, чтобы еще раз ошибиться, предположив, что Шин наконец-то появился. Но затем он слышит голоса, раздающиеся перед домом, когда дверь открывается. Шортер наблюдает, как из-за угла появляется кто-то знакомый. «Эй, Шортер!» — кричит мальчик. День спасен. «Шин!» Шортер встает и видит, как низкорослый мальчишка снимает с плеча спортивную сумку. Он ставит ее на пол и подходит к нему. Шортер немедленно использует возможность, чтобы взъерошить волосы мальчика. «Ты стал больше!» — смеется Шортер. Шин загорается при этом: «Правда?» «Нет, — он выделяет букву «т», — но я хотел сделать тебе комплимент». Шортер широко улыбается, быстро обнимая своего кузена. Мальчик дуется. «Придурок», — бормочет он. Шортер вырывается из объятий, похлопывая его по спине. «Давно меня здесь не было. Ты помнишь, где они хранят настольные игры?» И в самом деле Шин знает, и они избегают скопления людей, прячась на цокольном этаже. Они садятся друг напротив друга и достают колоду карт из подвального шкафа. Такое ощущение, что прошла всего неделя с тех пор, как они виделись в последний раз, тогда как, похоже, прошли годы. Шортер любит мелкого кретина. Разгромив его в Рамми не менее пяти раз, прежде чем Шин предлагает перейти к другой игре. Через час или два Надя зовет их ужинать. Где все они толпятся вокруг двух столов, сдвинутых вместе. Шортер сидит между Шином и Надей. Это хороший вечер, несмотря на то, как сильно он недолюбливает всех вокруг себя. Когда еда закончилась, и все устали. Шортер перекочевал обратно на цокольный этаж. Он ложится на надувной матрац, который Надя привезла с собой. Хотя они и продолжают играть в карты с Шином. Фонарик на его телефоне, единственный источник света в темноте. Он не дает уснуть младшему мальчику, пока не переваливает за полночь. Заявив, что они должны лечь спать, только когда батарея его телефона разрядится. Шин смеется и говорит ему, что сейчас четыре утра. … Шортер просыпается от звука звонка. Отвечает без долгих раздумий. «Привет, говорит Шортер…» — произносит он в трубку все еще сонным ото сна голосом. «…Какой старый адрес Эша?» — кто-то резко перебивает. «Чт… Эйджи… Эйджи, это ты?» — его разум гудит, что что-то не так, но он еще не до конца проснулся и не может облечь свои мысли в слова. Который сейчас час? «Какой… Какой у Эша старый адрес. Я… мне нужно» — Эйджи всхлипывает в трубку. Шортер смотрит на часы в углу комнаты. Сейчас немногим больше двенадцати. Пока слова обрабатываются в его голове. Зачем Эйджи старый адрес Эша? «Подожди, что происходит? Эйджи, ты меня пугаешь…» «Просто… просто Эш в беде! — требует Эйджи, — Мне нужно, чтобы ты сказал мне его старый адрес!» Затем Шортер слышит, как кто-то кричит на Эйджи, взрослый мужчина. «Эш в беде!? Где он?» — Шортер еле разобрал слова из-за посторонних звуков. Что это…? Эйджи… дыхание Эйджи. Жесткое и громкое в трубке. Шортеру слышно, как мальчик практически задыхается. «Это авеню, 1048, 67А…» — дрожащим голосом отвечает Шортер. Просто чтобы мальчик перестал дышать так чертовски громко. Но ему нужны ответы. Ему нужно знать, в порядке ли Эш. «Эйджи, почему Эш…» Вызов обрывается. … Следующий час или два проходят как в тумане. Родственники спрашивают, куда он едет, когда он выбегает за дверь. Запах завтрака. В руке звенят ключи. Потом он в дороге. На каком-то шоссе, названия которого он не помнит. Он просто позволяет своему телу везти его туда, куда ему нужно. Он помнит дорогу домой. Он помнит до тех пор, пока не слишком много думает об Эше и о том, что, вероятно, сделал Дино… Не прошло и пяти минут, как Шортер подумал о том, чтобы позвонить в полицию. Вытащил из кармана телефон, трясущимися руками набрал девять-один-один и поднес его к уху. «911, что у Вас случилось?» «…» Он не может подобрать слова. Он ничего не знает. Он не знает. Он не знает, жив он или нет… «М… мой друг…» — выдавливает он, в то время, как костяшки пальцев белеют на руле перед ним. «Ваш друг? Ваш друг в порядке?» Затем слезы, наконец, потекли по его щекам. Дама по телефону слушает какие-то невнятные звуки, которые он издает. «Я не знаю». «Все в порядке, дорогой, но мне нужно, чтобы ты сказал мне, где ты и этот друг». «Он… он по адресу авеню 1048, 67… 67A». «Хорошо, я сейчас же пошлю туда кого-нибудь, — говорит она ему, и несколько секунд не слышно ничего, кроме щелканья и болтовни, которую он едва может разобрать по телефону, — Можешь ли ты сказать мне, как тебя зовут, дорогой?» Вопрос… доброта… застает его врасплох. Эффективно останавливая все функции его мозга на мгновение или два. «Ш… Шортер». «Шортер, твой друг в сознании?» «Я… я не знаю». «Все в порядке, Шортер, можешь мне сказать, открыты его глаза или закрыты? Дышит ли он?» «Я не… я не рядом с ним». Если она и удивлена, то не показывает этого. «Где ты сейчас?» «Я в машине. Я пытаюсь… добраться туда, но я в пяти часах пути и не могу…» – с его губ срываются новые рыдания. «Эй, — успокаивает она, — мне нужно, чтобы ты сделал для меня глубокий вдох». Воздух быстро просачивается между его зубами. Дорога возвращается в фокус перед ним. «Как ты узнал, что с твоим другом что-то случилось?» «Мой… д…другой друг… его зовут Эйджи, он звонил мне… весь в панике… и он спросил у меня этот адрес, и я… — он сглатывает слезы, — он раньше жил там… это не очень хорошее место». «Значит, по крайней мере один человек уже направляется туда?» «Я… я так думаю». «Хорошо, дай мне минутку, я дам им знать, что в доме кто-то еще пытается помочь твоему другу». «Хорошо». Шортер вешает трубку, хотя и знает, что не должен этого делать, и бросает свой телефон на пассажирское сиденье рядом с собой, ругаясь, и понимая, что забыл взять свои фирменные солнцезащитные очки. По крайней мере, это сохранило бы его достоинство. Он проверяет бардачок и обе двери, но ничего не находит. Тогда он возмущается. Снова, и снова, и снова. Он решает сосредоточиться на такой глупости, как то, что он забыл очки, потому что об этом легче думать, чем… Это так… в общем так проще. … Единственное, что помогает ему двигаться вперед, — это мысль о том, что все это просто недоразумение. Да, он должен позвонить Эйджи. Он должен позвонить и выяснить, жив ли Эш или мертв. Но тогда, если он возьмет телефон… он узнает. Он узнает, что Эш на самом деле только что умер… его друг умер, и он даже не может представить, какой станет его жизнь… Поэтому он не берет телефон. Мистер Эш Линкс. Кот Шредингера. Так иронично. Что он выбрал такую фамилию. Как будто он знал, что это произойдет. Шортер смеется про себя. Эш и мертв, и жив, и Шортер не узнает, пока не откроет коробку. Так что он решает, что лучше пока побеспокоиться, вместо того, чтобы посмотреть правде в глаза. Это почти ящик Пандоры, если бы девушка была трусихой. … В один момент во время поездки ему приходит сообщение с незнакомого номера телефона, в котором сообщается, что они сейчас в больничном центре Святой Варвары. Поэтому он вводит адрес в свой телефон и смотрит на предполагаемое время прибытия. Как будто тогда он получит доказательство того, что Эш ранен… или мертв. Пятнадцать минут. Это слишком быстро и в то же время слишком долго. Пятнадцать минут могут быть разницей между жизнью и смертью. Что, если он доберется туда, а Эш только что умер? Что, если ему скажут, что всего пять минут назад он разговаривал и смеялся? Что, если они скажут Шортеру, что он пропустил это? Он пропустил прощание? Его лицо непроницаемо, когда он паркует машину и толкает двери больницы. Ищет кого-то, кого он знает. Чтобы кто-нибудь сказал ему, где Эш. Что Эш в порядке. Все мысли останавливаются, когда он видит Эйджи. Тогда все, о чем он может думать, это смертельная хватка темноволосого мальчика вокруг него. Он снова плачет, потому что во всем виноват Шортер. Если бы он не уехал… если бы он просто остался… Это все потому, что он хотел увидеть своего глупого кузена. Если бы он не был таким глупым. Эш был бы... он был бы в порядке… Шортер бы... он бы... «Я вызвал копов… — единственное, что он может сказать, думает сказать, плача в шею Эйджи, — я позвонил им, как только ты повесил трубку… я должен был быть там … я не должен был идти на это дурацкое воссоединение семьи… я даже не хотел быть там... я должен был быть здесь... я должен был... я... прости... прости…» Эйджи ничего не говорит, и слова Шортера превращаются в бессвязные рыдания. Ибэ подходит к ним гораздо позже и говорит Эйджи, что ему следует дать отдохнуть ноге. Затем они узнают, что все хуже, чем кажется, и Шортер наблюдает, как на нее накладывают гипс. Шортер не совсем уверен, зачем это нужно Эйджи. Но в разговорах с врачами всплывают упоминания о прошлой спортивной травме, и Шортер достаточно хорошо знает Эйджи, чтобы спрашивать об этом. Не то чтобы он думал, что Эйджи солжет или не расскажет ему. Нет, именно поэтому он не спрашивает его. Сейчас они оба уязвимы, и Шортер больше, чем когда-либо, может сказать, что Эйджи нужна передышка. Отдых от всего. Ибэ рассказывает ему о ситуации, или, по крайней мере, о той части ситуации, о которой он знает. Эш пытался покончить с собой. Что-то, что Шортер еще не до конца осознал. Но он сосредотачивается на одном слове: «пытался». Это единственное, что удерживает его в здравом уме в данный момент. Эш жив. По крайней мере на данный момент. И Шортер вздыхает с облегчением. Это еще ничего не значит, да. Но этих полчаса достаточно, чтобы он откинул голову в больничном кресле и заплакал от радости. Он никоим образом не религиозен, но Шортер уверен, что благодарит всех существующих богов. Эш жив, это все, что сейчас имеет значение. Он должен повторять это себе снова и снова в этом кресле. Он жив. Он жив. Он жив. Эш может и висит на ниточке, но, ей-богу, эта нить должна быть самой прочной в истории. … Делать тут нечего. Он заметил это довольно скоро. Есть журналы, но он почти уверен, что уже просмотрел три экземпляра по крайней мере сто раз. Этого хватило на час с небольшим. Потом пересчитал лампочки. Потом окна. Потом стулья. Время от времени он поглядывает налево. Эйджи глубоко задумался. Поэтому Шортер решает не беспокоить его. Он достаточно знает себя, чтобы понять, что его защитный механизм связан исключительно с чувством юмора, но сейчас не время для юмора. … Он замечает, как Эйджи ковыряет свою кожу. Ну не то, чтобы замечает, мальчик ничего и не скрывал. Открыто ковыряет ногтями. Его кожа выглядит красной от раздражения, а вокруг ногтей уже начало кровоточить. Шортер ничего не говорит, не осуждает, просто протягивает свою руку и вкладывает ее в одну из рук Эйджи. Он не может сказать, что это совершенно бескорыстно. Он бы сошел с ума, если бы хоть одна вещь не доказывала ему, что вся эта ситуация реальна. «Мне жаль». Шепчет Эйджи, опустив голову. «Не о чем сожалеть». Тишина. Это все, что их окружает. Атмосфера больницы, гул людей, которые ходят и разговаривают всего в нескольких метрах от них. Но так... так тихо. «Думаю, мы все сейчас немного сходим с ума», — Шортер хихикает, чуть громче, чем шепотом. Эйджи сжимает его руку. «Ага». … Шортер на мгновение видит своего учителя английского языка среди них. Он не очень четко помнит это, потому что все в комнате ожидания кажется происходит как в тумане. Он замечает его только потому, что рука Эйджи напрягается в его руке, и он не знает почему тот так реагирует, нужно будет не забыть спросить его об этом позже. Мистер Варишиков разговаривает с… родителями Эша? Опекунами? Шортер не знает, как его друг отнесется к любому из этих определений. Так или иначе, мистер Варишиков разговаривает с ними и что-то передает. После мужчина уходит. И Шортер даже не может собраться с силами, чтобы попрощаться с ним. … На третьем часу, через шесть часов после прибытия Эша в больницу, к ним подходит медсестра. Эш стабилен. Он в порядке. Они проводят с ним какие-то анкетные опросы из-за… характера его госпитализации. Говорят, он готов для посетителей. Только один или два человека одновременно. «Кто хотел бы увидеть его первым?» — спрашивает медсестра. Тот, кто знает его дольше всех, — к этой логике все сводится. Ему лучше сначала увидеть своего лучшего друга. Кого-то, кому он доверяет. Шортер не может возразить. Как он мог? Даже если он в ужасе. Конечно, он хочет его увидеть. Он хочет увидеть его и обнять. Больше всего на свете он хочет извиниться. Извиняться снова и снова, пока Эш не осознает, как много он для них значит. И все же он хочет убежать. Он хочет спрятаться. Он никогда больше не хочет видеть Эша, потому что не хочет иметь дело с чувством вины за то, что он уехал. Что оставил своего друга. Он хочет всего этого одновременно. И ловит себя на том, что беспорядочно кивает. Когда его спрашивают, хочет ли он пойти. Его ведут через какие-то двери, а он просто… плетется за ними. Пока они не останавливаются. 306. Номер его палаты. Руки Шортера не ощущаются его собственными. Его желудок делает сальто, а ноги танцуют. Почти как в цирке. Что иронично, потому что он чувствует себя клоуном, стоя там. Голова кружится. Как будто ему требуется присесть. Восстановить самообладание. Затем дверь открывается. Дверь открывается, и Шортер может только смотреть в пол. Пусть длинные волосы его ирокеза свисают перед его глазами. Естественные солнцезащитные очки, как он предположил. Он входит в эту палату. Едва взглянув другу в глаза. Тот сидит, единственное, что он помнит из пережитого. И тогда все, что он может чувствовать, — это гнев.