It's All Just Temporary

_______Коротышка______ 9:48 утра

ЧУВАК Я только что понял, что мы не тусовались целую вечность Почему так долго??? Это практически пренебрежительно, держать меня на расстоянии от моего лучшего друга в течение такого длительного периода времени

9:51

Может потому, что я все это время был под домашним арестом??

Да да конечно Но это не отменяет тот факт, что это было слишком долго НЕ ГОВОРЯ УЖЕ… Маленькая птичка напела мне, что ты уже больше не под домашним арестом Так, так, так Погоди-ка У меня только что возникла блестящая идея

____________________

Эш даже не успевает дочитать следующее сообщение, потому что Шортер уже приступил к тому, что он задумал.

________Группи Эйджи________ Коротышка создал эту группу 9:52

Коротышка: Эйджи

Шортер, что это

10:05

Коротышка: Эйджи Коротышка: Эйджи Коротышка: Эйджи

Шортер, прекрати

Коротышка: Эйджи Коротышка: Эйджиииии Коротышка: Эйджи

10:08

Эйджи <3: Ооо, что это?

Издевательство

Коротышка: не обращай на него внимания, Эйджи, он просто капризничает Коротышка: хочешь потусоваться в четверг??? Эйджи <3: Да! Только дайте мне сначала обсудить это с Ибэ-саном, один момент.

10:11

Смело с твоей стороны предположить, что я свободен в четверг.

Коротышка: Смело с твоей стороны предположить, что я приглашаю тебя

…

Коротышка: Я буквально могу представить как морщится твое лицо, и это меня убивает, поэтому дай мне остановить тебя, пока ты не осознал это Коротышка: я приглашаю тебя, просто я мастер чтения мыслей, и я уже знаю, что ты свободен в четверг Коротышка: ведь ты свободен в четверг, да?

ты снова пробрался в мой гребаный дом только для того, чтобы посмотреть на календарь Джессики???

Короткий парень: ЧУВАК, полегче с выражениями

Блядь.

Коротышка: представь себе убитое горем лицо Эйджи, когда он узнает, что ты сквернословишь

…

Коротышка: извинись сейчас же, пока я не сдал тебя

Прости, Эйджи

Коротышка: хорошо :) Коротышка: ну а теперь, ты же свободен в четверг, да???

тебе повезло

Коротышка: да ладно, ты просто не хочешь признать, что я гений

мы говорим о человеке, который думал, что глобализм — это расизм у инопланетян…

Коротышка: теперь дождемся… Коротышка: это было разумное предположение! Эйджи <3: Привет еще раз :D Эйджи <3: В четверг я свободен! Коротышка: аааааааааа!

Ну… И что мы вообще собираемся делать?

Коротышка: хмммм…. Коротышка: хз, я надеялся, что у вас есть идеи

Вау.

10:19

Эйджи <3: ты ругался??? ＼＼\٩(๑`^´๑)۶//／／ Коротышка: черт… теперь ты встрял, Эш!

____________________

Сидя в своей постели, Эш смеется. Намеревается снова найти повод, чтобы выругаться, просто чтобы опять вызвать переполох, но потом передумывает. После того, как все сказано и сделано, они договариваются пойти перекусить в корейском заведении неподалеку - в качестве своего маленького «свидания», как выразился Шортер (что бы это ни значило??) - с оговоркой, что смогут изменить и место, и намерения в последнюю минуту, если действительно захотят. И тут он вспоминает, что еще не обсудил это ни с Максом, ни с Джессикой. Так что теперь он слишком нервничает, чтобы спросить их. Переживает, что они скажут «нет» и назовут его неблагодарной сукой или что-то в этом роде. Хотя… он знает, что этого не произойдет. Он знает. Но его мозг не принимает это, и теперь бомбардирует Эша беспокойством, что это с абсолютной уверенностью должно произойти. И он даже не может толком объяснить, почему он так думает. Может быть, это Дино. Может быть, это его старик. Может быть, это совместные усилия дюжины неудавшихся приемных родителей. Может быть, Эш всегда был таким. В любом случае, он сидит с дырой в животе. С зудящими нервами под кожей, ожидая, пока все наконец выйдут из дома, прежде чем выхватить телефон. Потому что он знает, что у него не хватит смелости спросить ее лично. И даже тогда он все еще ждет полчаса или около того, прежде чем набрать номер Джессики на экране. Каждая цифра каким-то образом впечаталась в его мозг с самой первой недели их знакомства. И Эш понимает, с эмоциями, которые он не может точно определить, что это первый раз, когда он пишет женщине сообщение. Он знает ее уже… сколько? Чуть больше трех месяцев? (и это не кажется долго, когда он так думает, но, должно быть, это долго, учитывая, как Макс и Джессика практически до абсурда защищают его, настолько, что он даже не может это объяснить) — и он только сейчас набирает ее имя в своем телефоне. Эш понятия не имеет, должно ли это что-то означать. Кроме того факта, что он придурок, который ни разу даже не удосужился написать своей приемной маме. (Но опять же, Эш так и не приблизился к тому, чтобы «случайно» написать кому-нибудь из других несостоявшихся приемных родителей, которых он накопил за эти годы. Да, некоторые из его прошлых приемных родителей давали ему свои контакты, чтобы доказать, что они доступны или что-то в этом роде. Но все это было притворно и бессмысленно. Они никогда не отвечали на его сообщения, и в какой-то момент Эш перестал даже пытаться. Для них это был просто способ хорошо выглядеть перед всеми своими друзьями, когда они хвастались его именем в своих телефонах. (Что заставляет задуматься, помнит ли его хоть кто-нибудь из них. Переживает ли о том, что случилось с маленьким Асланом Калленризом). Хотя… черт, он не должен так плохо думать обо всех из них. Логически он понимает, что большинство его приемных родителей были хорошими людьми. Просто… совершенно не готовыми к тому, чтобы справиться со всей той абсолютной грудой дерьма, которая была эмоциональным багажом Эша. (Но все равно больно думать об этом). Потом был Дино Гольцине. Человек, которому просто пришлось пробираться сквозь все, что представлял из себя Эш. Поэтому, конечно, Дино был в его контактах. Но он никогда не писал Эшу, если только это не было исключительно по делу. Велел ему одеться для какой-нибудь дурацкой вечеринки с богатыми белыми парнями в последнюю минуту, спуститься к обеду сейчас же и выглядеть презентабельно для некоторых клиентов. Но, может быть, спрашивать Джессику, можно ли ему потусоваться со своими друзьями, это тоже только по делу. Может быть, это не какая-то новая граница, как думает Эш. Но в любом случае, он просто знает, что это все-таки очевидная линия, которую он переступает). Оторвавшись от своих мыслей, Эш называет контакт Джессики простым, но эффектным «Джессика», потому что в данный момент он не чувствует себя достаточно дерзким, чтобы называть ее как-то еще. А затем наступает самая трудная часть. Он пишет сообщение. Удаляет. Пишет другое. Дает ему настояться, как черновику, более часа, прежде чем полностью переписать его. Он стонет себе в руки, удерживая в одной телефон, болезненно зажмуривая глаза, потому что знает, что не сможет нажать на эту дурацкую кнопку, если будет смотреть. Он нажимает отправить. Затем, как только оно доставлено, его желудок начинает бурлить, потому что это первое сообщение, которое я ей отправил. И первое, что я делаю, это прошу потусоваться с друзьями? Даже без предисловия, прежде чем перейти к делу. Я чертовски эгоистичен. Она возненавидит меня. Она скажет нет. Мне придется сказать им, что я не могу пойти с ними. Я подведу всех… «Агх!» Он больно втыкает ладони в глазницы и, выключив телефон (борясь с желанием швырнуть его через всю комнату. На нем уже достаточно трещин, спасибо), несколько драматично плюхается на диван с ворчанием. А через секунду тянется за упавшим на пол одеялом и натягивает его на голову, как ребенок. Потому что он такой, чертов ребенок. …Нет, лев. Голос, подозрительно похожий на голос Эйджи, появляется в его сознании. Мягкий и успокаивающий, как всегда, и Эш стонет от того, что его лицо наполняется жаром, потому что теперь его бомбардируют воспоминания. Те, которые заставляют его грудь чувствовать, что что-то рвется наружу сквозь нее. (В хорошем смысле?) Странное ощущение, как будто Эйджи, кажется, заставляет его чувствовать себя сгустком энергии, отскакивающим от стен, при одной только мысли. Во время своего пребывания под тем, что, как он потом понимает, является любимым одеялом Джессики (она никогда не говорила об этом конкретно, но это всегда первое, к чему она тянется по вечерам, когда они смотрят фильмы, и оно даже слегка пахнет ее парфюмом), одно воспоминание намеренно упорно держится на переднем плане в его разуме. Это было тогда, когда Эйджи впервые сказал ему, что он похож на сердитого льва. Хихикая при этом, потому что взгляд Эша, казалось, только еще больше подтвердил его наблюдение. Это было ближе к концу одной из их дружеских посиделок во время «домашнего ареста», когда Эш все еще был в ссоре с Шортером и случайно заснул. Только для того, чтобы проснуться через пару часов под звуки финальной песни аниме, которое они смотрели. И Эш не думал, что так сильно ворочался во сне, чтоб оказаться настолько растрепанным. В то время Эш ощущал себя раздраженным, немного взволнованным и сбитым с толку чувствами в своей груди. Потому что он по-прежнему любит Грейс, любит ее до конца вселенной и обратно. Любит ее, даже если она ушла. И Эш знает, что всегда будет любить ее. Всегда будет жаждать концовки, в которой они уплыли в закат. Тогда Эш еще понятия не имел, что в его сморщенном сердце можно освободить место для чего-то большего. Но теперь… может быть, он мог бы, как бы, вроде бы, представить, что влюбляется в кого-то другого… что кто-то будет действительно очень особенным кем-то. Но все же это кто-то. Что было страшной мыслью для обработки. Потому что трудно было представить, что можно когда-нибудь заменить ее. Но он знает, что не заменит ее. Он знает, что где бы он ни был, часть его всегда останется с ней, часть ее останется с ним. А теперь здесь в настоящем, Эш существует как неуверенное и наполненное ужасом месиво, прячущееся под глупым мягким одеялом, кажется уже целую вечность. Он собирался сходить с ума из-за Джессики, но вместо этого его разум наполняется розовыми образами его лучшего друга. (Что кажется неправильным во многих отношениях, потому что Эйджи - подсказка: - его друг). Вот так он и лежит на боку. Сентиментальный и глупый, пока, наконец, не набирается смелости, чтобы снова включить свой телефон. Легкие наполняются слишком холодным воздухом от контраста с комфортом тепла и темноты, которыми он только что был окружен. Экран загорается:

13:26 - Новое сообщение от Джессики

«Да, конечно! Звучит здорово!» Нажмите, чтобы открыть «Просто дай мне знать, во сколько вы…» Нажмите, чтобы открыть И Эш даже не осознает, какое напряжение он держал на своих плечах, пока не увидел это сообщение, пока все не рухнуло на пол. Облегчение нахлынуло на него так же быстро, как он провел пальцами по волосам. И теперь, когда весь стресс позади, Эш взволнован. Слишком взволнован, потому что еще только понедельник. Еще три дня до того, как он сможет увидеть их. Но почему бы ему не быть взволнованным? Он наконец-то увидит своих лучших друзей в месте, которое не является домом Макса и Джессики, и это всего лишь второй раз после всего того дерьма, которое произошло. И этого достаточно, чтобы заставить его улыбаться только при одном упоминании о четверге. Затем Эш вспоминает, что в среду снова начинает терапию. Так что неудивительно, что он уже больше не в восторге. … Рука, почти до боли прижата к подбородку, когда Эш долго и упорно думает о том, как глупо осознавать течение времени. Как можно жить настоящим моментом прямо сейчас, и при этом нет никакой гарантии, что они будут помнить об этом в будущем. Но если это правда, то почему они вообще сейчас что-то переживают? Почему все просто не проходит как в тумане? Где человек живет только тем, что помнит его будущий я? Почему нам всем вдруг не исполнилось 90 лет, и мы не шутим о «старых добрых временах»? Почему, почему, почему? И, черт возьми... У него всегда болит голова, когда он думает об этом. Но он в отчаянии, так что, может быть, если он закроет глаза и представит, что сегодня четверг, то внезапно перенесется в будущее, не оставив ничего, кроме воспоминаний о последних днях. К сожалению, удача не на его стороне, и он все еще сидит за кухонным столом. Джессика копается в кладовой где-то перед ним. «У тебя что, запор?» — говорит она из ниоткуда, немного пугая Эша и заставляя его снова открыть глаза, что он немедленно использует как возможность закатить их в ее сторону. «О, ха-ха». «Да ладно, ты сидишь тут, зажмурив глаза, что-то бормочешь, как та девчонка из «Волшебника страны Оз»… — она вертит открытым пакетом с чипсами, который только что схватила из кладовой, указывая открытой стороной на Эша. — …так что не вини меня за то, что я подумала, что ты выглядишь, как будто страдаешь от запора». На этот раз Эш действительно пытается засмеяться, хотя в итоге получается скорее болезненный стон, чем что-либо еще. Он берет горсть чипсов из пакета, прежде чем немного драматично опустить голову на руки. Это соль и уксус. Замечает он, разглядывая упаковку. Он думает, что на вкус это немного похоже на аккумуляторную кислоту. (Которую он, к счастью, никогда не пробовал). Но они любимые у Джессики, так что приходится держать рот на замке. Вместо этого он вздыхает. «А это идея». «Часть, которая про Волшебника страны Оз, или часть, про страдание от запора?» Он бросает в нее чипсами, улыбаясь, несмотря на свое кислое настроение, «часть про страну Оз, тупица». Джессика делает вид, что обижается. «Тупица?» Она бросает в него чипсами в ответ, и кусочек приземляется где-то у него в волосах. «Ну, если я тупица, тогда ты - умник». Он ухмыляется, вытаскивая кусочек из своей головы и засовывая его в рот. «Это ужасно похоже на комплимент». Дразнит он с набитым ртом. «Конечно, для тебя это так и есть, ты, мелкий засранец». И она рывком перегибается через стол, чтобы взъерошить ему волосы. Достаточно медленно, чтобы дать ему возможность уклониться, если он захочет. (Но он не хочет). «Итак… Что случилось? — спрашивает она, становясь мягче. — Ты говоришь так, будто хочешь сбежать отсюда или что-то в этом роде». «Или что-то в этом роде», — бормочет он и затем смотрит вверх. «Это глупо». «Нет», — говорит она тем голосом, которым она обычно говорит, когда не хочет слышать никаких возражений. «Тот факт, что нам потребовалось так много времени, чтобы понять, что что-то не так, вот это глупо. Что бы здесь ни происходило, — она нежно тычет его в лоб, — в любом случае, это не глупо». Задумавшись на мгновение, Джессика хмурится: «…если, конечно, ты не заставил себя поверить в то, что, чему бы тебя не научили эти засранцы - правда, в таком случае, да, — фыркает она, — это глупо». Эш надувает щеки, выковыривая языком остатки чипсов из зубов. Притворяясь на минуту, пока он готовится что-то сказать, что там все еще кое-что застряло, даже когда там ничего нет. Проходит минута, прежде чем он находит нужные слова. «Просто не жди многого. Хотя, честно говоря, это действительно ерунда. Мне просто не хочется об этом говорить». И Эш имеет в виду это. На самом деле. Пока его мозг не снабжает его образами, отпечатавшимися в памяти несколько ночей назад. Возвращает его в переулок с каким-то извращенцем, дышащим ему в затылок. Он вздрагивает. Надеясь, что она этого не увидит. Не задаст никаких вопросов. И она не задает. Вместо этого Джессика смотрит на него искоса, как будто не знает, может ли она полностью поверить ему или нет, «Ммладно, — тянет она, жуя очередную горсть чипсов, — Просто дай мне знать, если тебе что-нибудь понадобится, Умник». «Договорились». И он заставляет себя сказать это как можно более искренне, хотя и знает всеми фибрами своего существа, что лжет сквозь зубы. -------------------------------------------------------------------------------------------------- обновлено 21.10.2022 … И у Эша должно быть какая-то извращенная фантазия мазохиста, потому что он снова делает это. Потому что, несмотря на все, что Джессика говорит о том, что его ценят и о нем заботятся, Эш просто чувствует себя проклятым самозванцем, скрывающимся в шкуре какого-то другого бедного ребенка. Такое ощущение, что Макс и Джессика влюбились в идею о нем. Вместо настоящего его. Что может быть правдой, потому что Эш часто и сам понятия не имеет, какой он на самом деле. И трах-терапия… или чтобы это ни было, ради чего он продолжает делать это. Потому что он совершенно, черт возьми, не знает, зачем он подвергает себя этому дерьму. Может быть, это потому, что в глубине души он знает, что заслуживает этого. Потому что он заслуживает, не так ли? Он играет в те же игры. И все равно… ему хочется сдирать кожу со своего тела, кусок за кровавым куском. Потому что каждое прикосновение опаляет его. Обжигает до нервных окончаний. И он рыдает, когда остается один. Всхлипывает, как ребенок, безо всякой причины. Сидя в грязи на обочине дороги. Молча желая, чтобы Макс и Джессика поняли, что он сбежал. Пришли к нему на помощь, как если бы он был какой-то девицей в беде. Может быть, все это для того, чтобы доказать самому себе, что ему действительно больно. Что он не преувеличивает, насколько все это сложно. Потирая мешки под глазами, Эш использует свой все еще разбитый телефон (боже, ему действительно нужно починить экран, каждая трещина служит неприятным напоминанием о его неудаче, о его жалкой попытке позвать на помощь), чтобы взглянуть на себя при помощи камеры. И он выглядит… на удивление эмоционально стабильным, учитывая его нынешнее психическое состояние. Он не может сказать, очевидно ли то, что он плакал или нет, но он не планирует сегодня вечером ни с кем общаться, так что даже не беспокоится об этом. Он обращает внимание на время, пока экран телефона еще не погас, 23:39. Это достаточно рано - он еще не устал, но недостаточно поздно, чтобы чувствовать необходимость вернуться домой к Максу и Джессике. Мысли разбегаются, и руки Эша начинают подсознательно ковырять почти зажившие болячки на руке. И как только он чувствует липкую влагу под ногтем, тут же заставляет себя отдернуть пальцы. Он помнит, как Макс посмотрел на него, когда впервые увидел раны. Он помнит, что чувствовал себя глупо и стыдил себя за это. Ненавидел мысль о том, что все так открыто могут видеть его боль. Но потом… Потом Эшу приходит в голову эта ужасная гребаная идея, потому что у него в заднем кармане спрятана двадцатидолларовая купюра, и желание, которого он не испытывал с тех пор, как его отправили обратно к Дино. И он почти смеется. Потому что теперь он действительно может избежать этого. Макс и Джессика не разденут его в поисках доказательств его слабости, как это сделал бы Дино. Они этого не увидят. Они не узнают. Потому что как бы они смогли? И, может быть, это потому, что Эш чертовски ненавидит себя. Или потому, что членовредительство всегда казалось чистейшей формой бунта против человека, который видел в нем только идеальную маленькую куклу. Что бы это ни было, Эш не видит причин не делать этого. В любом случае, ему ненавистна идея держать деньги (полученные от чего бы, черт возьми, он ни пытался сделать той ночью) при себе. С каждой секундой они становятся в его кармане все тяжелее. Когда наступает 23:47, Эш заходит в магазин, он слишком устал, чтобы помнить его название. Это так просто на самом деле. Ему просто нужно купить упаковку точилок для карандашей. Но он чувствует себя не в своей тарелке, потому что зачем подростку покупать точилки для карандашей посреди ночи? Это чертовски очевидно. Но, возможно, для него это очевидно, потому что он знает, что собирается с ними делать. Потому что он знает, что рыдал в течение последнего часа в закоулке в квартале отсюда. Знает, как отвратительно ощущается каждый квадратный дюйм его кожи. Знает болезненные подробности того, что собирается делать с вещами, которые покупает. Эш пытается убедить себя, что все в порядке, потому что, черт возьми, откуда кассирша узнает об этом? Ни единого гребаного шанса, что она знает. Эш на всякий случай берет пачку карандашей. Потому что он нервничает и не может сказать, в хорошем это смысле или в плохом. И он не знает, как это должно быть. Но он заставляет себя дышать. Чтобы перестать раскачиваться взад-вперед на пятках. Потому что он знает, что его нервозный вид просто напугает кассира. И это так просто. Девушка даже глазом не моргнула, когда он протянул ей двадцатидолларовую купюру. А потом она протягивает вещи, за которыми он пришел сюда, и Эш даже не дожидаясь сдачи, проталкивается мимо таблички выхода. Он слишком быстро возвращается к дому Макса и Джессики, моргая и возвращаясь в реальность, пока карабкается по стене к своему окну. Это тяжелее, чем раньше, его конечности все еще остаются вялыми и не скоординированными с тех пор, как он вернулся из больницы. Его пугает мысль, что это навсегда. Что это всего лишь еще один пунктик, который можно добавить к списку вещей, которых он лишился за эти годы. Оказавшись внутри, он открывает упаковку и разбирает точилку для карандашей с помощью шпильки, которую нашел в ванной. И в этом нет ничего безумного, пока он это делает. В горле нет ни рыданий, ни комка. Никакой грустной меланхоличной музыки, играющей на заднем плане, когда герой «опускается на самое дно» (Как будто Эш является каким-то проклятым героем). Он просто делает это. Едва реагируя на острую боль на бедре, когда делает новый надрез над едва зажившими старыми белыми шрамами, которые уже нашли там пристанище. А потом он уже рассеянно сворачивает салфетку по размеру раны, даже не задумываясь, выполняя это как привычную гребаную рутину. Потому что даже по прошествии стольких лет это все еще отпечатано внутри его черепа. Все воспоминания о прошлых временах, когда он делал это только потому, что мог. И он даже не ждет какое-то время, как раньше, прежде чем вытереть кровь. Даже не смотрит с болезненным удовлетворением на то, как он повредил одну из ценных вещей Дино. Просто берет свернутую салфетку и прижимает ее к ране, используя резинку нижнего белья, чтобы удерживать ее на месте. Он бросает взгляд на себя в зеркале и не может даже собраться с мыслями, чтобы обдумать это. А потом он просто... ложится спать. Наполненный мыслями о тупом жжении в боку, а не тысячами воспоминаний о Дино и Грейс, которые обычно мучают его. Утром встает как обычно. Его конечности необычайно тяжелые, а рот как будто сполз с лица. Не то, чтобы он никогда не испытывал этого раньше. Он даже не помнит вчерашнюю ночь, пока не сядет и не почувствует жжение от салфетки, присохшей к его ране. Затем он бранится и протирает глаза. Может быть, вместо этого ему стоило просто поковырять едва зажившие болячки на руках. Потому что какая-то его часть желает теперь, когда все кончено, чтобы Макс и Джессика знали, что он сделал с собой. (Хотя он прекрасно знает, что он даже близко не готов к этому разговору). Затем Эш понимает, с краткими и горькими проклятиями, срывающимися с его губ, пока он проверяет свой телефон (потому что он хочет быть полностью уверенным), что даже не сможет рассказать об этом своему гребаному терапевту. И разве это не самая ироничная вещь, которую он когда-либо слышал. Потому что, конечно же, по закону его мозгоправ обязан информировать его законных опекунов о «не таких уж прекрасных» механизмах адаптации их подопечного. И в глубине души он знает, что все равно не смог бы ей об этом сказать. Запаниковал бы в последнюю секунду, даже если бы приложил к этому всю свою решимость. Но есть что-то в его неспособности рассказать ей, что заставляет его нутро мятежно сжиматься. И он горько смеется, потому что, черт возьми, что он должен сказать ей завтра? Он не уверен, что сможет долго сидеть в пустой комнате со своими мыслями и не воспламениться. Она знает о нем все, не так ли? Копы, должно быть, уже доложили ей. Идея пойти туда и сидеть в этой комнате кажется такой глупой, потому что, конечно же, он ни хрена не в порядке. Конечно, в глубине души он все еще желает, чтобы он умер в тот день. И, может быть, он мог бы просто продолжать лгать об этом, как обычно, но он так… устал. Так чертовски устал. Не слишком помогает и то, что идея разговаривать о Дино вызывает у него желание спрятаться под одеялом. Заставляет его в миллионный раз желать, чтобы он умер в тот день. Но он в порядке. С ним все чертовски хорошо, и он может прожить один день без нервного срыва. Он может прожить один день, не выворачивая свои кишки наизнанку, как католик в исповедальне. Но затем Джессика возвращается с работы и отводит его в сторону. Это было вечером, примерно в начале пятого, и она просит Эша с таким выражением лица, которого он никогда раньше не видел, сесть рядом с ней на диван. Так он и делает, хотя и совершенно сбит с толку. Он отражает позу женщины, повернувшись лицом к ней, хотя сидит более открыто крест-накрест, в отличие от ее позы полузародыша. Сердце Эша бешено колотится в груди. И единственное, о чем он может думать, это: вот оно. В этот момент они наконец поняли, что я больше этого не стою. Но затем она берет его руки в свои, и он видит выражение ее глаз, как будто она вот-вот расплачется. И теперь он не знает, что думать. Черт, все в порядке? Майкл в порядке? Макс? Дино еще не вышел, не так ли? Ему нужно… ему нужно… Эш затыкает свои мысли, прежде чем они успевают закружиться, и он успеет пропустить то, что она говорит. Потому что язык ее тела говорит ему, что нужно слушать. Что это важно. «Послушай, я… я не знаю, правильно ли это или нет… — говорит она, тоном намного тише, чем обычно, — я хочу сказать тебе это, потому что я… я не знаю, я чувствую, что несправедливо, что мы ожидаем от тебя откровенности, когда мы сами не открыты? Или, может быть, я просто хочу, чтобы ты знал, что ты не одинок...? Так что я хочу… но если ты не хочешь об этом слышать или тебе некомфортно, просто скажи мне, хорошо?» Она сжимает его руки. В ожидании ответа. Но Эш не знает, о чем идет речь. И это пугает его совершенно по-новому, потому что: знает ли она о прошлой ночи? О боже, она знает? А если она знает, то сколько она знает? Она чувствует отвращение? Она в ужасе? «Хо-хорошо», — говорит он, пытаясь сдержать дрожь в голосе. Она кивает, пару раз открывает рот, прежде чем заговорить. «В общем меня… — она обрывается так, что он может сказать, что ее горло болезненно сжимается, — Боже, я до сих пор не могу даже произнести это слово». Эш кивает. Надеясь, что это прозвучит как своего рода понимание, хотя он понятия не имеет, о чем она говорит. Или понимает, но надеется, что ошибается. «Меня изнасиловали», — шепчет она напряженным голосом. И Эш съеживается, потому что она не должна знать, каково это. О Боже. Джессика знает, что это такое. Она не должна понимать, как это чертовски унизительно, когда кто-то насилует тебя таким ужасным образом, но она понимает. Она должна была... она заслуживает всего на свете. Но на не должна была знать этого. (И Эш ненавидит ту часть себя, которая радуется, что он больше не одинок). Она снова говорит, на этот раз более уверенно. «Меня изнасиловали, — выплевывает она это слово, — Давным-давно». И вдруг Эш чувствует, что должен что-то сказать — что угодно. Но он не знает, как ее утешить. Не может даже начать формировать слова, чтобы сказать. Он надеется, что выражение его глаз говорит достаточно. Потому что она заслуживает знать, что это не ее вина. Она заслуживает знать это. Она на мгновение убирает руку с его, чтобы вытереть глаза. Чтобы поймать любые слезы, прежде чем они упадут. «Это было еще в колледже, и… и вообще… я просто хотела, чтобы ты знал, насколько ты сильный, — шепчет она, что застает мальчика врасплох, — потому что со мной это произошло только один раз, и я едва могла функционировать в течение полугода после этого. Мне пришлось пересдать все экзамены, потому что я даже не могла больше ходить на занятия и… и…» Эш сжимает ее руки, хотя не верит тому, что она пытается говорить о нем. Я не сильный. Я чертовски жалкий. Думает Эш, когда из ее глаз начинает вытекать еще больше слез, когда она всхлипывает со взглядом, полным любви, и Эш инстинктивно понимает, что это не может быть о нем: «Ты такой сильный, малыш». А Эш только качает головой. Наконец подбирая слова. «Это не так», — утверждает он, и она открывает рот, чтобы возразить, но он говорит прежде, чем она успевает. «Я не сильный, потому что ты хотела жить, тебя никто не заставлял жить… ты выбрала жизнь… а я… я должен был». Он надеется, что то, что он пытается ей сказать, имеет смысл. Надеется, что она понимает, почему он не заслуживает похвалы. И тогда Эш горько смеется, потому что он испытывает отвращение к себе, отвращение из-за того, что он сделал так много вещей, которые были намного хуже, чем попытки умереть. Вещей, которые заставили бы любого разумного человека сказать Эшу в лицо, чтобы он «пошел и покончил с собой». «Поверь мне, я бы давно сдался, если бы у меня был выбор… но ты…» — он убирает свои руки от ее, отшатываясь от внезапной потери тепла, но ему становися немного не по себе от продолжительного контакта. (Он портит ее). Эш вытирает потные ладони о штаны. «…ты взяла себя в руки и получила то, что хотела… что заслужила. Ты вышла замуж, родила ребенка, получила высокооплачиваемую работу в крупной компании, в которой, я знаю, тебе нравится работать, несмотря на все твои жалобы... И это... Это круто. Это сильно. И я буду первым, кто ударит того, кто скажет обратное, потому что из всех людей ты не заслуживаешь этого дерьма, Джесс». И Эш немного бледнеет, когда понимает, что назвал ее Джесс, а не Джессикой. Но она не комментирует это, просто фыркает, наклоняется ближе, чтобы взъерошить ему волосы. «Спасибо», — говорит она, проводя рукой по своим волосам, и он знает, что она имеет это в виду, даже когда она продолжает. «Но, черт возьми, Эш, для умника ты иногда слишком тупой», — она поднимает другую руку, сжимает его плечо. «Ты тоже заслуживаешь хороших вещей, придурок. Не преуменьшай то, через что ты прошел, только потому, что ты все еще жив. И что бы это ни было, — она жестикулирует рукой, которая секунду назад была у нее в волосах, изображая вращательное движение между ними, — все это дерьмо между нами, этого больше не повторится, потому что никто, кроме меня, не говорит гадостей о моем ребенке, ясно?» Ее ребенок…? думает Эш, пока его внутренности разрываются от чего-то. Ему становится тепло, хотя он знает, что она ошиблась, что это была не более чем оговорка. Не может быть, чтобы она это имела в виду. Не может быть… Но Эш все равно улыбается. Потому что он знает себя. (Знает, что по праву ни хрена не заслуживает). И да, он знает, что ему не следует слушать никаких советов от Дино-гребаного-Гольцине, но этот человек был прав в одном. Эш - сопляк. Не более чем эгоистичный подросток, который был слишком избалован и теперь чувствует, что имеет право на любовь и привязанность окружающих. В конце концов, Джессика так много для него сделала, и что Эш может дать за это? Ничего. Он не сделал абсолютно ничего, кроме как доставлял им неприятности с тех пор, как они его забрали к себе. И Эш в любом случае просто взял и присосался к ней как пиявка, потому что она была добра. Он живет и надеется, что они заботятся о нем, несмотря на все мысли, кричащие об обратном. Понимая, что он слишком долго молчал, Эш кивает и говорит «конечно», потому что слишком устал, чтобы спорить. Джессика улыбается в ответ, ее взгляд смягчается, даже когда она смотрит на часы на стене рядом с ними. «Макс должен быть дома через полчаса», — сообщает она ему, вытирая нос тыльной стороной ладони. «Мне не хочется готовить ужин, — смеется она, все еще немного мокрая, — так что я подумала, может быть, заказать пиццу… какую ты любишь?» «Какую вы хотите, ребята, — отвечает он, — у меня нет любимых». И Эш мог бы посмеяться, ведь у него действительно нет никаких предпочтений. Дино скорее умер бы, чем позволил своей драгоценной кукле съесть что-нибудь жирное. Последний раз, когда он ел пиццу, это было сырое дерьмо в школьной столовой, и он ел ее только для того, чтобы отомстить старому ублюдку. И вот тогда его мозг решает вспомнить с яркими подробностями, почему он больше не со «старым ублюдком». Улыбка Эша пропадает, едва заметно, так что это вряд ли было бы заметно для тех, кто не наблюдал за ним. Но Джессика должно быть заметила, потому что снова сжимает его плечо, сильно и утешающе, напоминая, что она все еще здесь. Она открывает рот, чтобы заговорить, но Эш вмешивается первым. «Макс знает?» Он ловит себя на том, что спрашивает, прежде чем успевает остановиться. Жаждая хоть какой-то формы разговора, который никоим образом не затрагивает его. Тогда Джессика опускает руку, и Эш наблюдает, как она начинает теребить край своей рубашки. Она несколько раз морщит лицо, прежде чем ответить. «Нет… — выдыхает она, — Это просто… никогда не всплывало? Я имею в виду… я уверена, что он знает, что что-то произошло, но я действительно никогда…» — ее слова обрываются. Эш поворачивается. Позволив своим ногам опуститься на пол. «Ты должна сказать ему», — говорит он. И она просто кивает, закусывая нижнюю губу, словно хочет сказать больше. В конце концов она проводит рукой по волосам и фыркает: «Это должно было утешить тебя, придурок». Эш смеется. «Да-да, — говорит он, отгоняя чувство вины в груди и вытягивая ноги, — когда будет пицца?» … Эш наслаждается остатком вечера. Больше, чем он думал, что возможно. Больше, чем он заслуживает. И когда он идет в свою спальню, он слышит ее голос, полный слез, когда она начинает рассказывать Максу о том, что случилось с ней много лет назад. Эш мягко улыбается. Гордый. Потому что она заслуживает счастья. Она заслуживает того, чтобы жить долго и счастливо, как в сказках. Итак… Все в порядке. Все в безопасности. Никто его не ненавидит. Это лучший вечер за последние недели. Нет разумного повода расстраиваться. Ничего такого, что должно было бы держать его за грудину мертвой хваткой, как сейчас. Потому что Эш должен быть счастлив. И он не должен снова сбегать. Но он делает это. Безо всякой гребаной причины. И дело даже не в том, что он этого хочет, боже… зачем ему вообще делать то, что он действительно хочет. Нет, дело не в этом, а в большей степени в том, что он не может спать, и его кожа заставляет его чувствовать, что стены смыкаются, потому что его плоть так плотно облегает его кости, что он думает, она просто лопнет. Муравьи, загнанные в ловушку под поверхностью кожи, пытаются вырваться на свободу. Воздух на улице контрастно прохладный. И пицца ощущается тяжестью в желудке. Поднимается к горлу, потому что все, чему Дино когда-либо учил его, вертится у него в голове, но Эш хотел съесть ее. Он хотел. Так почему же, когда он думает об этом, у него в груди жжет от горячего стыда. Он знает почему. Он не заслуживает удовольствия. И, блять, это «заслуживает» продолжает играть снова и снова в его голове, как заезженная пластинка. Конечно, он этого не заслуживает… заслуживает этого… заслуживает того… к черту все это. Эш в любом случае хочет всего этого. И, возможно, это делает его эгоистом. Может быть, это делает его мудаком. Но… но… Желудок Эша болезненно сжимается. И вдруг он падает на колени на твердый тротуар, выблевывая свои внутренности. Сжимаясь в конвульсиях, пока рвота обжигает горло. С тоской, которую он никогда раньше не испытывал, он желает, чтобы кто-то был здесь, с ним. Придержал его волосы, утешил его. Заполнил растущую черную дыру в груди. Но Эш - идиот. Он слаб и жалок. И никто не придет, чтобы спасти его задницу. И когда он закончил, дыра в его животе болит еще сильнее, чем раньше. Его руки трясутся. И он все-таки не хочет этого. Он не сможет сделать это сегодня вечером. И не хотел этого прошлой ночью. Но он все еще продолжал делать это. Он все еще сбегает из дома, как ищущая внимания шлюха. Все еще привлекает этих гадов подойти поближе. В груди Эша тесно. И его легкие не расширяются должным образом. Он смеется, задыхаясь, он забыл, как дышать, и он не уверен, стоит ли ему паниковать или нет, потому что, может быть, он, наконец, просто упадет замертво. Но его грудь болит, и он больше не хочет, чтобы она болела. Боже. Эш прижимает колени к груди. Смутно осознавая, насколько жесткий тротуар под ним. Его пальцы болезненно сжимают кожу на руке, а рот прижимается к колену, впиваясь в джинсовую ткань изо всех сил. Он не может сделать это один. Он не может… Прежде чем успевает опомниться, он вытаскивает из кармана телефон. Отыскивая приложение для набора номера. И когда он, наконец, открывает его, то сразу вспоминает, как сидел на холодном мокром тротуаре той ночью, когда пытался и не смог связаться с Джессикой. Руки Эша трясутся сильнее, хотя он уже не охвачен такой глубокой внутренней паникой, как тогда. Блять. Мысль о том, чтобы даже пытаться вспомнить и рассортировать беспорядочные числа в своем уме, наполняет его таким изнеможением. Я не могу этого сделать. Боже, я не могу, черт возьми, сделать это… Его пальцы сильнее сжимают разбитый экран телефона. И на мгновение он останавливается, чувствуя острую боль в большом пальце левой руки, когда проводит им по разбитому стеклу. Он даже не обращает внимания на кровь, стекающую по его ладони. Эш просто закрывает глаза и желает, как девочка из Волшебника страны Оз, чтобы он был дома. Дома. Он благочестиво смеется. Потому что это действительно первое место, где он почувствовал себя как дома после смерти Гриффа. И он бранится, его ноги сейчас не смогут идти. И его руки все еще беспорядочно трясутся. На его джинсах кровь. И все болит. Тогда он задается вопросом, не придется ли ему спать здесь сегодня ночью. Интересно, что он скажет Максу и Джессике, когда они неминуемо поймут, что он сбежал. Как он вообще вернется? Его ноги отказываются идти. Он застрял здесь. Он застрял здесь и не может ни с кем связаться. И мысль о том, что он снова один, только сильнее сжимает невидимой хваткой его грудь. До тех пор, пока Эш вдруг в отчаянии не вспоминает, как он сегодня впервые написал Джессике. Как он сохранил ее номер в своем телефоне. Его глаза впиваются в список контактов. И прежде чем он это осознает, он отчаянно нажимает на имя Джессики, даже когда кровь заливает экран. Ожидая, когда гудок раздастся в его ухе. Он такой громкий, будто кричит на него. Это больно, но это ничто по сравнению с тишиной в промежутках. Как пропасть, которая кажется абсолютной пустотой. Которая будто проглотит его целиком, если он позволит. Пять гудков. Затихают в его ухе. А потом они полностью прекращаются, и Эш задыхается. Ждет в подвешенном состоянии, пока позволяет своим непролитым слезам стекать по его щекам, потому что она не ответила. Она ни хрена не ответила. Это происходит снова. О боже, это происходит снова... Но потом он различает звук. Такой тихий, что его почти не слышно. Возня на другом конце. И сердце Эша наполняется надеждой. Такой детской и наивной, но ему все равно, потому что он должен услышать ее голос. Он должен знать, что есть кто-то, кто настолько заботится о нем, чтобы прийти за ним. «Эш…?» — бормочет она спросонья. Заставляя Эша снова начать тихо всхлипывать. Потому что она ответила. Она действительно ответила. « Что случилось…?» Дерьмо. Он взял и разбудил ее. «Черт, извини, я…» — его голос обрывается. Ему больно и мокро, и он даже не знает, что сказать. Прости, что я такой мудак? Мне жаль, что ты связалась именно со мной, а не с кем-то другим? Прости, прости, прости… Но затем она снова заговорила, более бодро и бдительно, чем раньше. «Подожди… Эш?? Эш, ты в порядке??» Она произносит в трубку, и он понимает, что она в панике. И чувство вины скребется внутри. Боже, он даже не подумал о том, как он собирается все это объяснять. «Я… я в порядке, — заикается он, — извини, что разбудил тебя». Джессика прерывает его, пытаясь скрыть свое явное беспокойство, чтобы утешить его: «Эй, эй, не волнуйся об этом, малыш». И он слышит шорох, когда она встает: «Просто… подожди, я сейчас приду к тебе в комнату». «Я не… — Эш задыхается, слезы текут по его лицу, капая и смешиваясь с кровью на джинсах. — Я не в своей комнате». «Боже мой, ты в опасности? — Ее голос становится громче, — Где ты? Я приеду прямо сейчас». Сердце Эша замирает. «Я-я в безопасности». «Ты точно в безопасности, обещаешь?» «Обещаю». И он звучит не слишком убедительно из-за того, как дрожит его голос. Но она делает дрожащий выдох в трубку. «Это хорошо… о боже, хорошо…» Но ее голос все еще пропитан паникой. «Ладно, ладно, дай мне секунду». А потом наступает тишина, и Эш начинает думать, прежде чем успевает остановить себя, а что, если бы она только что повесила трубку. Что, если они, наконец, просто поменяют чертовы замки на дверях или что-то в этом роде, прежде чем он вернется. Может быть, выбросят его вещи. Или, например… по меньшей мере, они могли бы сказать ему в лицо, что больше никогда не хотят его видеть. Это не имеет значения, потому что все это было бы гораздо менее смущающим, чем его жалкий скулеж при мысли, что она повесила трубку и оставила его одного на улице. И все потому, что он не хочет сейчас оставаться один. Не может вынести, насколько громкими стали мысли в его голове. Проходит минута, прежде чем она снова говорит в трубку. «Ладно, милый, прости, я просто искала ключи». Шорохов становится больше. И Эш слышит, как заводится машина. «Где ты? Можешь ли ты описать местность?» И логическая часть его мозга хочет протестовать. Хочет сказать ей просто вернуться в постель, и что он сможет дойти домой пешком. Но каждая косточка в его теле болит. И он просто хочет ее увидеть. Хочет спрятаться в ее успокаивающем присутствии и остаться там навсегда. Потому что она первая взрослая, рядом с которой он чувствует себя в безопасности. И что-то в сердце Эша немного обжигает это осознание. Первая. «Я… я в двух кварталах от школы Майкла». Говорит он. И уже жалеет об этом, как только слова слетают с его губ. Хотелось бы, чтобы он мог забрать их обратно. «Напротив… на противоположной стороне детской площадки». Слабый. Это все, что он может думать, я такой чертовски слабый. «Хорошо, малыш, я уже в пути. Хочешь, чтобы я оставалась на линии?» Эш кивает, хотя знает, что она этого не увидит. Его сердце расцветает в груди, потому что она спросила, хочет ли он, чтобы она осталась. Она спросила, черт возьми. «Ага», — всхлипывает он. Трясущимися руками вытирая слезы на щеках. «Пожалуйста».