После полудня

Автор: Kaiske Тьма, густая, сладковатая, как патока, плотная и черная, как скользкая нефть. Единственный источник света – то и дело ярко вспыхивающий кончик сигареты, Йошики зарычал и дернулся, чувствуя, как пепел сыплется на плечо. Прямо на ткань, на хрупкую ткань, где точно останутся подпалины. Из тьмы вынырнули руки, торопливо прошлись по бедрам, нырнули в пах, резанув слух визгом расстегнутой молнии. Хаяши дернулся снова, и тут же почувствовал, как его грубо ткнули лицом в стенку, собрав распущенные длинные волосы на затылке в грубый захват. В горле пересохло и дышать стало трудно. А еще этот запах… Нежный персиковый, и горький сигаретный. Его хотелось пить, вдыхать, впускать под кожу, как инъекцию. Он боялся до смерти, но не быть оттраханным сейчас, а что кто-нибудь их увидит. Боялся целых полторы минуты, пока между ног не легла уверенная рука, не сжала член, мазнув пальцами по головке, спустилась ниже, облапала и сжала опять – почти больно, почти грубо. Если бы не надрывный поток сладостных пошлостей на ухо, это было бы больно. Йошики уперся руками в стену, поднял их вверх, прижимаясь грудью к ровной шероховатой поверхности, слабо подергивая бедрами, пока умелая рука дрочила его член, а другая, не менее умелая, схватила полы концертной одежды и задрала вверх. Хаяши чудилось, что его собираются употребить, как девку, просто задрав юбку. Он застонал бы, если б в губы ему в этот миг не вставили фильтр тлеющей сигареты. Очень знакомый привкус, знакомая помада, наверняка темная, вишневая. В нефтяной блестящей тьме ни черта не видно. Больно только в первый раз. А сейчас нет. Сейчас только дрожь, оголенный зад, и нагло раскрытый чужими пальцами вход, которым его натягивают на твердый до болезненного перевозбуждения ствол. Не сразу и медленно, смазки мало – только на резинке – тьма, пропахшая персиком и сигаретами, не хочет его калечить. Толчок, еще один, вскрик сквозь зубы, затяжка. Неконтролируемо, на инстинктах. Еще немного, и он сгорит, вспыхнув как спичка, если осыпающийся пепел встретится с волосами. И странно, но наплевать сейчас даже на это, только бы дальше, глубже, сильнее, больнее, только бы было все это: ладонь на голом животе, пальцы, ласкающие лобок, снова как с девкой, торопливая случка в темноте, и дыхание. Жадное, быстрое, со свистом сквозь сжатые зубы, а сигарета падает на пол, просто падает, счастливо миновав синтетику и длинные пряди волос. Губы к губам – голодно, жадно, слияние сверху и снизу. Сожрать – сверху, нанизать – снизу. Он в этом спец. Он профи. Он – идеален, и Йошики орет, глухо орет в поцелуй, безумно дергая бедрами, горя всем телом. Слух ласкает скользкая влага жарко соприкасающихся тел, одно в другое, как паззлы. Изогнувшись, впечатавшись грудью в стенку, болезненно жмурясь и прогибая все сильнее спину – позвоночник трещит – Йошики шепчет что-то, тут же чувствуя сотрясающий тело оргазм. Только тело, а кажется, будто электрошоком долбануло душу, он замирает, откинувшись назад, прижавшись виском к пантеровой нежности чужих гладких волос, размыкает губы, чтобы тут же сомкнуть – на чужих губах. Поцелуй выходит глубже, чем секс. Он дрожит снова, ощутив глубоко внутри горячий всплеск, отголоском сознания понимая – между ним и этой влагой помеха, и в следующий раз он сам лично пошлет к черту презервативы. …Сакурай, тяжело хватая воздух, уткнулся в макушку Хаяши, невольно улыбнувшись. Только губы дрогнули, а помада, вероятно, смазалась. У него есть пять минут на то, чтобы подправить макияж и как-то собрать себя воедино после атомного взрыва, который называется «секс с Йошики». - Сволочь, - одергивая юбку, шепотом рявкнул Хаяши, обернувшись. Атсуши растянул губы в улыбке, обняв его за талию. - Тихо, девочка моя… Торопливые поцелуи, робкие ласки, рот в рот, глаза в глаза, и тьма не помеха. Они видят друг друга своим собственным зрением, Сакурай видит, чувствует, безмолвно стонет и кричит, сжимая в объятиях свою непокорную колибри – такое же чудо природы, как самая маленькая птичка на свете. Йошики. Йошики… - Хватит меня называть так, я тебе не… - его колибри затыкается на полуслове, всхлипнув, опустив ресницы, сдавшись в плен горячего языка и жадно раскрытых губ. - Я приду в восемь, - невнятно, мешает страсть, мешает близкая, такая скорая разлука. Теплые, ароматные губы. Йошики целует его так, что можно умереть. - Лучше в десять. - Я сказал, в восемь. - Пошел к черту. Они открываются друг от друга наживую, будто плоть рвется, а не поцелуй. Хаяши сбегает, на ходу поправляя одежду, идет так, будто ничего не было. Решительный стук его каблуков – кардиограмма, ритм сердца Атсуши, который улыбается, в кромешной тьме привалившись к проклятой стенке спиной.