Mea maxima culpa. In nomine patris

- Ни о чем не беспокойся, родной… Слова отца отозвались теплотой в сердце. И если теплота эта и была разбавлена капелькой горечи, то что ж — лучше уж чувствовать горечь, чем совсем ничего. Наверное... Ну, то есть… Скорее всего… Магнус отчего-то не хотел оставаться безразличным к отцу. Он готов был испытывать гнев, досаду, обиду, и даже вот это, с полынной ноткой чувство, в котором больше все-таки было того самого тепла, которое одной только фразой: «Ни о чем не беспокойся, родной» - пытался передать ему Крис. Как часто преподобный Мартинссон — ребенком, подростком, юношей и даже став взрослым - слышал эти слова, не точно такие же, но похожие по смыслу — от матери, отчима, дядюшек Торстейна и Тома. Иногда ему казалось, что его семейка чересчур уж заботится о нем. Да, наверное, так оно и было. Магнус самого себя ругал последними словами, когда принимался злиться на них на всех за вот эту вот чрезмерную заботу — словно он был хрустальным, в самом деле, и все они готовы были пылинки с него сдувать, как с хрустальной же вазы. Все, кроме, пожалуй, Тома — тот мог быть с Магнусом честным, слишком уж честным. Его честность, бывало, граничила с жестокостью, но если кому и мог бы преподобный Мартинссон рассказать о встрече с родным отцом, так это Тому Хемсворту. Его мучила совесть от того, что не рассказал ничего матери. Прослушав голосовое, оставленное беспокойным голосом Магды, Магнус перезвонил и, изо всех сил стараясь, чтобы голос его звучал как можно более беззаботно, заверил родительницу, что с ним все в порядке, и вообще он чувствует себя так, словно попал на курорт. Вот только… Магда не была паникером, уж точно нет. Но и одурачить её тоже было непросто. Недаром она служила под началом Курта Валландера — о легендарном полицейском Магнус наслушался историй от дяди Тора. Поэтому-то, нажав «отбой» после разговора с матерью, Магнус досадовал сам на себя — его преувеличенно бодрый голос мать не обманул, факт. Но и сказать все, как есть, Мартинссон тоже не мог. Не по телефону. Не тогда, когда он не видит глаза мамы, не тогда, когда он не может, обняв её плечи — такие хрупкие, такие сильные — поддержать, успокоить. Не вываливать же на мать такую новость по телефону! Она не заслужила. Уж точно нет. - Ау, грингито! - голос Паоло вырвал Магнуса из невеселых мыслей. - О чем бы ты сейчас ни думал, но явно не обо мне. А думать не обо мне, когда я рядом — это верх жестокости, если хочешь знать. Поэтому я сейчас пойду на кухню, где сеньора Хуанита готовит пирог с почками, и сожру его сам — от горя. Тебе ни крошечки не принесу. Так и знай! - Тебе говорили, какой ты невыносимый трепач? - закатил глаза Мартинссон, в душе благодарный Алваресу-младшему за то, что своими дурачествами отвлекает его от… От беспокойства за отца? Серьезно? Его что, действительно это волнует — тот факт, что Крису Хемсворту — жестокому убийце и вообще слетевшему с катушек психу — может грозить опасность? Неужели он и впрямь боится потерять отца еще раз? Хотя они с Крисом так и не поговорили даже нормально. Не как отец с сыном. - Меня уверяли, что я само очарование, - поиграл бровями Паолито, но тут же перестал дурачиться, видя, что его пациенту, действительно, не до его шуток. - Чего ты такой, а? - серьезно спросил Паоло. - Какой? - пожал плечами Магнус. - Лицо у тебя… - молодой человек чуть помолчал, думая, какое лучше подобрать слово, описывающее состояние Мартинссона и, наконец, придумал: - Опрокинутое, вот какое! Святой отец не торопился отвечать на вопрос. Паоло Алварес был славным. По-настоящему славным. И не потому, что ухаживал за ним, а просто… Было в нем что-то очень хорошее. Светлое. Открытое. Потому-то не хотелось ему врать. Но и говорить правду не хотелось тоже. Сам же называл Нортеньо психом. И как ему сказать: этот псих — мой отец, поэтому-то я и не хочу, чтобы его убили. Вот как это скажешь? - Прости, - зачем-то попросил прощенья Мартинссон. - Не хочу грузить тебя. Да и сам я уже замучился… То есть загрузился. Расскажи лучше о себе что-нибудь! - предложил святой отец. - Можно подумать, тебе интересно, - буркнул слегка обиженный Паолито, однако же уселся на кровать больного, да так, чтобы как можно ближе к нему очутиться. Хотя… Дистанцию все ж таки держал. - Мне интересно, - улыбнулся ему Магнус. Пусть говорит. О чем угодно, хоть бы даже о том, как в детстве тягал конфеты из закрытого буфета из-под носа у сеньоры Хуаниты, только бы не думать… Не думать об отце… - Ну… - протянул Алварес. - Я потерял девственность… - Паоло! - сверкнул глазами преподобный Мартинссон. - Что? - невинно похлопал ресничками юный грешник. — Наложите епитимью, святой отец? - А поможет? - покачал головой Магнус. - Не-а! - показали ему язык. - Расскажи, почему ты так и не стал врачом! - предложил «безопасную» тему Магнус. И тут же пожалел о том, что не стал слушать про потерянную девственность, потому что лицо у несостоявшегося доктора вмиг сделалось такое… Опрокинутое, как он сам только что говорил. - Я заканчивал третий курс, - уставившись в окно, начал свой рассказ Паоло. - И мы с ребятами как-то заскочили в бар неподалеку от универа. Отметить очередной зачет… Он повалился прямо на пол… Никто так и не понял, с чего вдруг ему плохо стало… Тому парню. Просто пил за стойкой, да вдруг кааааак рухнет на пол и давай ртом воздух хватать, как рыба… - Бедняга… - протянул Мартинссон. - И я так подумал, - кивнул головой Паолито. - А еще подумал — вот же она — практика. Прямо мне под ноги свалилась. Ну я, недолго думая, достал нож — мне дядя Мартин, он у отца кем-то вроде начальника службы безопасности работает, подогнал — шикарный нож, я тебе потом покажу! И вот схватил я нож, да и сделал парню трахеотомию. Ручку вставил в трахею, тот задышал — все как по учебнику. И я стою доху… Дофига собой гордый такой. И пацаны на меня смотрят… Как на героя смотрят, или как на психа. - Так ты и есть герой! - хлопнул его по плечу Мартинссон. - Спас человека… - Я идиот! - покачал головой Паолито. - У меня ж ни лицензии не было, ни даже захудалого диплома спасателя, какие копам выдают. То есть я к тому парню даже прикасаться не должен был, а только ждать, когда скорая приедет. А я ему ручку в трахею… - А если бы скорая опоздала?! - возмутился Магнус. - Вооот! И я им так сказал. На комиссии, после которой меня числанули. Но закон суров. Хотя отец пытался занести в деканат. Ну… Отец привык решать дела определенным образом, - тут Алварес-младший чуть смутился, - да только я не позволил! Встал перед деканатом и развернул папашу прямо на входе! - и Паолито улыбнулся, очень собой довольный. - Ну ясен перец, получил от отца подзатыльник, а как вышли из универа, так еще и поджопник. - Да ты что?! - ахнул удивленный такими методами воспитания Мартинссон. - Ну да, папаша тогда злющий был как черт! - понурился Паоло. - Я после этого месяц с ним не разговаривал. Потом утряслось… Тебе, поди, от отца и по жопе ни разу не прилетало? Да видно же, что не прилетало! Представляю, каким ты был в детстве — что твой ангелочек… С кудряшками этими… - Дурак ты! - смутившись, отозвался Магнус. - Дурак и трепач. - Ну, извини, - озорно подмигнул ему Паоло. - Просто когда ты рядом… Я не знаю, преподобный, оно само из меня прет — это желание дурачиться да смущать тебя. Очень уж ты хорош, когда смущаешься. - Паоло! - опять насупился преподобный, но того уже было не удержать. Подвинувшись еще ближе к сидящему на взбитых подушках Мартинссону, Паоло заглянул в серо-голубые глаза своего пациента, запутал пальцы в золотисто-пшеничных кудрях Магнуса, позволил упругим локонам скользить между пальцами. - Что ты… - попытался изобразить возмущение Мартинссон, да только возмутиться не получилось. Близость Паоло волновала. Внутри, там, внизу живота сладко тянуло и хотелось… Так хотелось... Магнус, хоть и ни разу в жизни не позволил себе вкусить грех, не был ни блаженным, ни святым. И понимал прекрасно, откуда оно рождается — то чувство, когда тебе хочется, отчаянно хочется, чтобы чьи-то руки сжали посильнее в объятиях, а чьи-то губы коснулись твоих губ, и чтобы член… Отче наш, сущий на небесах… Молитва вспомнилась с трудом. Да и как прикажете молиться, когда Паоло очертил пальцем контур губ… Да что ж он делает?! - Гореть мне в аду, преподобный! - выдохнул Алварес, наклоняясь, чтобы поцеловать святого отца. - Гореть мне в аду! И тебе вместе со мной! И смял губами губы. Увлек в поцелуй — сладкий, глубокий, настоящий. Никто не целовал так Мартинссона. Никто не раздвигал языком его губ, не проникал им в рот, вылизывая и лаская. Никто никогда не посасывал его язык, точно он был самым сладким на свете лакомством. И никто никогда не был так близко… Так невероятно близко, что Магнусу казалось, что он может слышать, как тяжело и гулко ухает чужое сердце. - Какой же ты… - прошептал Паолито, выпуская губы преподобного из нежного плена. - Какой ты… И было в этом шепоте столько всего — восхищение, желание, обещание чего-то… Магнус не имел права, просто не мог принимать все это от Паоло. Однако же отказаться — прямо сейчас отказаться от этих губ и от этих самых глаз, которые смотрят так ласково… Отказаться преподобный не смог. Ибо слаб человек… И потянулся к Алваресу. Сам обнял за плечи. Сам притянул поближе и сам же впился губами в раскрасневшиеся, влажно блестевшие губы. Паоло в его объятиях охнул и только стиснул в руках крепче. Зацеловывая, пытался заласкать до стона, едва ли не до хрипа. И отпустил только, когда воздуха перестало хватать. - Гореть мне в аду! - повторил он, разжимая объятия. - Ну и пусть! Его внимание отвлек громкий, резкий звук автомобильного клаксона. Выглянув в окно, Паоло сделался серьезным — куда только делась вся дурашливость и вся нежность, которую секундой назад он так щедро расточал. - Отец приехал, - сообщил он полыхающему ушами Мартинссону. Тот, услышав о возвращении дона Вьехо, подобрался, спросил резко: - А Нортеньо? Он с ним? - Нет, - покачал головой Алварес-младший. - Отец вернулся один. - Как? - ахнул Магнус и тут же попытался вставать с кровати. - Ты что? С ума сошел? - Паолито подскочил к нему и принялся укладывать на подушки, да только Магнус не позволил. - Мне нужно поговорить с доном Вьехо! - решительно заявил он. Действительно, хватит уже изображать тяжело раненого! - Будь добр, помоги мне! А не хочешь — так я сам. И Магнус рывком выдернул себя из кровати. Схватился одной рукой за повязку, что туго перетягивала его живот, а второй держался за стену. И, постояв так пару секунд, отлепился от стены и сделал несколько неуверенных шагов по направлению к двери. - Подожди, бестолочь! - Паоло нырнул ему под руку, позволил тяжело опереться на себя. Так они и доковыляли до лестницы, что вела вниз, в гостиную, где сейчас дон Вьехо, стоя в окружении своих людей, раздавал четкие, спокойные приказы. - Мартин! Собери всех. Без исключения — общий сбор! Мне нужен каждый человек, и пусть каждый знает — мы начинаем войну. Кто-то, кого звали Мартин — невысокий, чуть полноватый мужчина — Магнусу сверху было не очень хорошо видно его лицо, отделился от группы и покинул дом. - Кит! Ты отвечаешь за безопасность домочадцев. Проверь периметр. Усиль охрану. Камеры — ни одна из них не должна вдруг оказаться сломанной… Как в тот раз, ты помнишь? Иначе шкуру спущу! Еще один — такой же невысокий, но стройный, юркий, так же молча кивнул и поспешил выполнять приказание шефа. - Вы двое — обратился Серхио к оставшимся рядом бойцам. - За вами транспорт и оружие. И… - Будет сделано! - перебили они говорившего и спокойно удалились. - Что за?.. - начал было дон Вьехо, увидев на лестнице собственного сына, поддерживающего раненого. - Я хотел поговорить, - начал Магнус, но его перебили. - Преподобный хотел с тобой поговорить, - подтвердил Паолито, - а я не смог его удержать. - Все ясно! Паоло не понял, отчего отец сокрушительно качает головой. Однако, сокрушался Серхио по вполне понятной и очевидной — для него уж точно — причине: мальчишка, похоже, втрескался в сынка Теньо. Втрескался — вон как глазами сверкает и обнимает аккуратно, будто тот хрустальный. Дурень! Такой же как он, Вьехо — дурень. Он сам — старый дурак, втрескался, вплавился, врос корнями в Нортеньо, а теперь вот Паоло, похоже, попал… Ох как же он попал в сыночка Северянина! Два идиота — молодой и старый. Две жизни — одна судьба. А преподобный — вот уж точная копия папаши! - такой же упрямый и так же, как отец, не жалеющий себя. Ведь только что швы расползлись, а туда же — скачет по лестницам! - А ну марш в постель! - скомандовал Вьехо и протянул Магнусу трость, которую оставил ему Крис. - Вот. Считай, это тебе подарочек от Теньо. - Это его трость… - растерянно вертел в руках неожиданный подарок Мартинссон. - А он сам? Где он? - Мааарш! - еще раз повторил Алварес-старший. - Если твой Господь окажется к нему милосердным, Теньо вернется. И если, вернувшись, обнаружит, что ты тут скачешь козлом — будет всем некогда, уж поверь. И когда все трое вернулись в комнату, которую занимал раненый, Вьехо попросил сына оставить их с преподобным вдвоем. Тот послушал отца и удалился. Однако даже его спина выказывала крайнюю степень возмущения — как же это так? Его — да попросили на выход! - Как вы?.. Как же вы оставили… Криса? Неужели он один… - разразился вопросами Магнус, да вовремя прикусил язык: дон Вьехо смотрел на него тяжело, хмурил брови, покусывая краешек губ. - Я твоему отцу не нянька, - отрезал он. - Теньо тертый калач и за себя, если что, постоять способен. К тому же не считай меня глупее себя, парень — я оставил людей там, где мы расстались с твоим папашей. Оставил — хотя он и велел всех снять с мест. Но ежели чего — парни за ним присмотрят. - Что происходит? - прямо спросил Магнус. - Это ИВД? Вьехо кивнул: - Твой отец думает, что да. Мартинссон умолк, думая о том, как противно… Как до болезненного противно и как это унизительно — ощущать себя не просто пешкой. А кем-то, кого можно держать за круглого идиота, позволяя думать, что он хоть сколько-нибудь, да важен. - Они… Им что-то нужно от Криса? И я… Я только… - Ты наживка, грингито, - пожал плечами Вьехо. - Я сам еще не до конца разобрался, что тут… Темнит твой родитель. Всегда же таким был. Но поверь — если бы ты сейчас сидел в своем Ватикане — всем было бы проще. Уж прости мне мое негостеприимство. - Мне лучше уйти... - буркнул Магнус. - Нет, - покачал головой Вьехо. - Не лучше. Теньо просил меня обеспечить твою безопасность, и поверь — если надо будет, я тебя свяжу и запру в подвале — но ты будешь в безопасности. Вот так-то. Мартинссон ничего на это не возразил, чувствуя неловкость. - Я понимаю, парень! - осторожно дотронулся до его плеча Алварес. - И то, как тебе паршиво из-за того, что твой босс сыграл тобой втемную. А еще более тебе паршиво из-за того, что ты вроде как должен злиться на отца, но ты… Твой звонок сегодня — это честный поступок, грингито. Магнус молчал. Только смотрел. Прямо в глаза. Пытливо. Честно. - Я впервые увидел Криса, когда его бросили в мою камеру, - не мог молчать Серихо. - Я тогда мотал срок за кражу, а ты… Тебе пару годков всего было, может чуть больше. Так вот его бросили в мою камеру. В прямом смысле бросили: за руки — за ноги схватили и швырнули, измордованного. А знаешь почему он оказался в тюрьме? Потому что твоя контора — ваша то есть, ваша с Крисом на двоих — Институт грязных дел, так, кажется, называют этот гадюшник… Так вот твой папаша оказался в камере, потому что святые отцы, свято охраняя свои святые ручки ото всякого дерьма, повелели пресвятому Хемсворту разгрести это самое дерьмо. Служащие Института не должны бояться запачкать рук. А то, что при этом запачкают душу — ну так это издержки. - Все не так! - с досадой выкрикнул Магнус. - Все именно так, сынок, - спокойно ответил ему Серхио. - И вот с того первого нашего с Крисом знакомства и до самого момента, когда он ступил на берег Венесуэлы, спасаясь от преследования полиции восемнадцать лет назад… Каждый раз, когда мы с ним пересекались, он был таким — изломанным. Неудивительно, что он с катушек слетел — трудно сохранить рассудок, когда тебя пытаются распять религиозные фанатики. - Что… - поперхнулся Мартинссон. - Ничего, - отвел глаза Вьехо. - Нужно будет — Теньо сам тебе все расскажет. Я же скажу так — немудрено от всего этого крышей поехать да придумать себе нового бога. А убивая по заказу святой матери церкви — начать убивать для того, чтобы эту самую церковь проклясть. - Я не понимаю, - покачал головой отец Магнус. - Ты все прекрасно понимаешь, - жестко ответил Серхио Алварес. - Или же тебе проще понимать то, что твой родитель — свихнувшийся псих. И ты можешь щадить себя этой самой простотой. - Вы хотите, чтобы я простил отца? - задал вопрос Мартинссон. - Простить? - переспросил его Вьехо. - У тебя ли, щенок, он должен просить прощения? Впрочем, ты возможно и прав. Да только видишь ли — он-то себя ни за что не простит. Я же прошу только об одном — не лезь на рожон. Начинается заварушка — не дай себя подстрелить. Еще раз. Иначе… Серхио не договорил. Не хотел произносить это вслух — если Крис потеряет сына, то он, Вьехо, потеряет Криса. - Видишь его трость? - спросил он вместо этого. - На ней имена. Твое там есть. И имя твоей матери тоже. Крис вырезал бы ваши имена на своем сердце, но под рукой оказалась эта палка. Теперь Теньо и представить без этой трости нельзя. Магнус вертел в руках деревянную трость, проводил пальцем по вырезанным буквам. Это было немного наивно — по-детски наивно — вырезать имена тех, кого любишь, на куске дерева. Магни даже не предполагал в Крисе эту самую наивность. Однако, видеть свое имя, вырезанное любящей рукой, было приятно. То же самое чувство — теплота и капелька горечи — что возникло сразу после разговора с отцом, теперь затопило с головой. - Тогда, восемнадцать лет назад, когда твой отец взял в руки эту трость, я настоял, чтобы он лечил не только раненную ногу. Но и свою раненную напрочь башку. - Вылечил? - тихо спросил Магнус. - Это же Крис, - ответил Вьехо, покидая комнату больного. - Упрямый сукин сын. «Нет, не вылечил», - с каким-то даже ужасом подумал Мартинссон пятью минутами позже, когда он, догадавшись, что у такого человека, как Крис Хемсворт, даже простая трость должна была превращаться в оружие, решил открутить набалдашник. Внутри ожидаемо оказался длинный острый стилет. «Рагнарек» - было на начертано на клинке рунической вязью.