Mea maxima culpa. In nomine patris

- Можно? - Паоло спросил разрешения войти уже после того, как закрыл за собой дверь, тихонько скользнув в комнату Магнуса. - А если бы я ответил «нет», ты бы не вошел разве? - Мартинссон отложил в сторону отцовскую трость и взглянул на младшего из семейства Алварес с какой-то даже благодарностью. Паолито всегда мог отвлечь его от невеселых размышлений. А думать о том, что его родитель, похоже, так и не избавился от душевного недуга, было совсем-совсем не весело. Однако, взглянув на Паоло чуть пристальнее, отец Магнус заметил, что тот, вопреки своему обыкновению, не горит желанием развлекать пациента шутливыми байками или поддразнивать его, пусть по-доброму, но на грани фола — так, чтобы непременно смутить святого отца, заставить того полыхнуть ушами, вызвать румянец смущения на щеках. Нет, Паоло Алвареса нельзя было назвать демоном-искусителем — помилуй, Боже, какой из него демон? Парень славный же! И добрый. И заботливый. И вообще… Однако слово «искушение» возникало перед глазами святого отца всякий раз, стоило Паолито перешагнуть порог его комнаты. Отец Магнус молился усердно, испрашивая у Господа терпения, смирения и всего прочего, оканчивающегося на ...ние, только бы совладать с собой, с теми ощущениями, которые возникали всегда, если только он задерживал взгляд на руках Паоло, на его плечах, на крепкой шее, на широких скулах — кровь предков-индейцев давала о себе знать — на его губах… Особенно на его губах. Их вкус как будто еще не успел улетучиться после того их поцелуя. Одного единственного. Его сладость все еще ощущалась, и Магнусу хотелось все время облизывать губы, чтобы почувствовать вкус Паоло еще сильнее. Немыслимо! Недопустимо! Греховно! Так желанно и так нужно! Господь милосерд, за что ты искушаешь раба своего? Отче, помилуй мя, грешного! Но не только терпения просил Мартинссон у Господа. Не только молил Его укрепить плоть свою, дабы не поддаться искушению. Не менее истово Магнус просил Всевышнего ниспослать ему мудрости, ибо как разобраться в самом себе? Что делать с тем ворохом чувств, которые вызывал в его душе недавно обретенный - обретенный ли? - вновь отец, Магнус понятия не имел. И мучился, метался между желанием обругать Криса самыми что ни на есть бранными словами. Такими, какие дядя Тор не всякий раз припоминает. Обругать, оскорбить, выплеснуть всю ту боль, всё то негодование, которое он почувствовал после того, как Том Хемсворт рассказал ему всю правду о Крисе. Весь тот страх за себя самого — а что, если сумасшествие отца передалось и ему, Магнусу? Что если однажды он сам возьмется за нож? Что если?… И в то же время не отпускало желание обнять Криса, и чтобы он обнимал в ответ. Чтобы смотрел ласково, как в детстве. Простое, такое необходимое для каждого желание — знать, что у тебя есть отец. Магнус даже несколько раз порывался позвонить Тому. Нет, о том, что Крис жив, он не собирался рассказывать. Не мог. Не сейчас. Да вообще — сможет ли он, вернувшись, сообщить родным о том, что тот, кого все они считали давно покойным, на самом деле жив-здоров? Преподобный Мартинссон не мог самому себе ответить на этот вопрос. Но услышать голос Тома — спокойный, рассудительный — пусть бы даже дядюшка говорил о каких-то совершенно посторонних вещах, но его голос всегда действовал на Магнуса как хорошее успокоительное. Однако отец Магнус набирал номер и тут же сбрасывал. Том Хемсворт всегда был невероятно проницательным, и понять, что у племянника что-то не так, какой-то раздрай в душе, не составило бы для него никакого труда. А поняв это, Том начал бы задавать вопросы. Визит Паоло мог бы отвлечь отца Магнуса от необходимости решить этот сложный спор, который он вел мысленно с самим собой. Спор, который каждый хоть раз в жизни с сами собой затевает — быть или не быть. Быть ли ему сыном Крису Хемсворту или взять на себя роль судии и… Сдать Криса по возвращении домой? Рассказать обо всем Виктору и дяде Тору? Чтобы Крис понес справедливое возмездие за то, что совершил? Как быть? Или не быть? Так вот визит Паоло мог бы отвлечь Магнуса, но то, как молодой Алварес смотрел на святого отца, подсказало — вовсе не для того, чтобы травить смешные байки да просто трепаться за жизнь пришел к нему на ночь глядя Паолито. Совсем не для этого. - Если бы ты ответил «нет»? - переспросил его Паоло и стремительно приблизился к кровати, где, откинувшись на подушки, устроившись так, чтобы рана не очень его беспокоила, сидел отец Магнус. - А ты попробуй сказать мне «нет», падре! - и он коснулся ладонью щеки, погладил большим пальцем высокую скулу Магнуса, следом очертил указательным изящную бровь. - Скажи мне «нет», преподобный. И может быть, я уйду. - Тебе впрямь не следовало приходить, сы… - Я тебе не сын, - покачал головой Паолито, завороженно глядя на губы святого отца — тонкие, красные, четко очерченные. Этих губ хотелось касаться, пробовать на вкус, языком собирать с них сладость. Как же это он, Паоло Алварес, так запропал? Как же это его угораздило влюбиться в эти губы? - То, о чем ты думаешь, грех, Паоло! - почти что в отчаянии произнес Магнус. В отчаянии от того, как отзывалось тело на прикосновения молодого человека. От того, как ему хотелось этих прикосновений — таких нежных, таких осторожных, словно он, Магнус, был сделан из стекла, и Паоло боялся ненароком повредить его. «Он разобьет тебя вдребезги — мелькнула мысль, когда Алварес коснулся пальцем его губ, обвел их по краю, словно художник кистью очертил. - Или же ты его. Вдребезги. И попробуй тогда собери осколки». - Я знаю, - и Паоло убрал вдруг руки себе за спину, прикусил губу. - Знаю, мне даже думать о тебе запрещено, но я не могу не думать, понимаешь? И оставаться в своей комнате один, зная, что ты рядом — тоже не могу. И ведь… Ты же тоже так думаешь, верно? Ну, скажи, падре — верно? Магнус прикрыл веки, что должно было означать «да». Вслух не смел это произнести. - Я знаю, - продолжил Паолито, окрыленный этим «да» Магнуса, - ты улетишь скоро. Улетишь и забудешь о том, что здесь было. А может и запомнишь, да только это неважно. Ты будешь далеко, и может даже как-нибудь пришлешь мне дежурное вежливое сообщение. Или я буду просматривать твой Инстаграм и понаставлю тебе кучу лайков… - У меня нет Инстаграма, - признался святой отец. - Что?! - удивленно уставился на него Паоло и затараторил: - Как это… А! Ну то есть… Да, ты же священник. А вам нельзя пользоваться инстой? Да ладно! - Просто нет и всё, - чуть смущенно произнес Магнус. - Офигеть! Да ты чудо, падре! Чудо чудное! - Паоло… - нахмурился святой отец, имея твердое намерение закончить этот разговор. Зря это… Нехорошо… Но Алварес не намерен был заканчивать. Не сейчас. Не тогда, когда он весь вечер маялся, думая, как же решиться. Решиться войти к Магнусу не просто как врач. Не как приятель. А как… Мысли о Магнусе, о том, каким он может быть, когда Паоло станет ласкать его… Мысли эти просто не помещались в голове у юного Алвареса, вытесняя собой все другие. И надо было что-то с этим сделать. Как можно скорее. - Я всё знаю, Магнус, - решительно сказал Паоло и рука его вновь потянулась к щеке святого отца. - Знаю, что любить тебя — грех. Мечтать о тебе — грех. Но ты же мне этот грех отпустишь? И он поцеловал. Не таким осторожно-бережным поцелуем, с которого он думал, что начнет… Начнет свое — их вместе с Магнусом падение в бездну. А что как не бездна — Геена Огненная - ожидает их, грешников, после? Да только наплевать было. На все наплевать. Магнус Мартинссон млел от его поцелуя, постанывал в губы, облизывал их языком, сам, перехватывая инициативу, проталкивал язык в рот Паоло и хозяйничал там, делал все, что хотел. И они сталкивались, сплетались языками, пили стоны друг друга, пили допьяна, как будто после Великого поста разговлялись. И не было ничего слаще тех поцелуев, что дарил Магнусу грешный рот Паоло Алвареса. - Гореть нам в аду, - шепнул Мартинссон, когда Паолито стащил с него футболку и, огладив его плечи, коснулся пальцами острых ключиц, обласкал их, а после присосался губами к ямочке между ними. - Горесть нам в аду… Да и пускай! И он вцепился пальцами в темные, точно смоль, волосы Паоло. Дернул их зачем-то, сам не понял зачем. И Алварес застонал глухо. Не от боли — это Магнус понял. От удовольствия Паолито застонал. А затем вылизал ключицы Магнуса, спустился ниже — губами, языком изучая каждый сантиметр его груди, и, добравшись до левого соска, втянул в рот темную горошину, облизал, точно карамельный леденец, выпустил изо-рта, дунул на влажное навершие, и Магнус зашипел змеей — настолько эти ласки оказались возбуждающими. А Паоло, подстегиваемый тихим шипением, принялся терзать второй сосок, одновременно лаская двумя пальцами тот, который оставил на секунду в покое. Наигравшись с сосками, Паоло расцеловал живот, стараясь не задеть бинты, и, опустившись еще ниже, медленно провел языком вдоль кромки мягких домашних штанов. Спустить их он словно бы не решался. Если и был для них обоих шанс остановиться — то это был он. Но Паоло и не думал останавливаться. Однако взгляд на бинт — белое на бледной коже — слегка отрезвил его. Он может сделать Магнусу больно. Черт возьми! Если он возьмет его сейчас… Но он же не скотина какая-нибудь, он не причинит боль тому, кто так дорог. Так нужен. Так… - Я не… Мы можем… То есть, я не причиню тебе вреда, - с этими словами он подтянулся на руках, так, чтобы стать лицом к лицу с Мартинссоном. Чтобы глаза его видеть. - У тебя был кто-то? - настойчиво спросил Паоло и получил в ответ отрицательный кивок головы. И вспыхнувшие алым от смущения скулы. - Я хочу тебя, Магнус Мартинссон, - серьезно посмотрел на него Алварес. - Я тебя так хочу, что даже думать не могу связно ни о чем. Но не сегодня. Не сейчас, ты ранен… - А ты много болтаешь, - улыбнулся Магнус и поцеловал его. Настойчиво. Жадно. Потянул вверх края его футболки, добрался ладонями до обнаженной кожи, огладил бока, коснулся груди, что ходуном ходила сейчас от возбуждения и желания получить тело Магнуса себе. Целиком. Всего его — себе. Но нельзя было. Эти бинты поперек живота… Нельзя! - Снимай! - велел Мартинссон, и Паолито выпутался из футболки, шалея от прикосновений святого отца. Тот гладил его, расписывал пальцами узоры на коже, мягкими, неловкими немного, неопытными прикосновениями доводил чуть ли не до исступления. Алварес кусал изнутри собственную щеку — так тяжело было сдержаться от того, чтобы не взять да и не повалить Магнуса на подушки, нависнуть над ним, вжать в матрас и… Но приходилось действовать аккуратно. И он, убрав от себя руки Магнуса, по очереди поцеловал каждую ладонь. А после легким движением заставил Мартинссона опуститься на подушки. - Ты просто… Ты просто лежи вот так, ладно? - попросил он, понимая, что своими ласками — пусть неумелыми, но от этой неискушенности святого отца у Паолито крышу сносило напрочь — Магнус добьется только того, что последние остатки контроля покинут Алвареса, и тот просто трахнет его, невзирая на бинты и возможность причинить вред из-за еще не до конца зажившей раны. - Ты лежи… Я всё сделаю сам, хорошо? - Но я… Я мог бы… - попытался было возразить Мартинссон, но проворные руки Паоло уже стягивали с него штаны, и он послушно улегся на подушки, позволяя Паолито трогать себя везде, прикасаться, разглядывать. - Ты… Что ты? Зачем? - чуть слышно прошептал Магнус, когда губы Паоло коснулись его давно уже ставшего твердым члена. - Это же… И умолк, подумав о том, что его неопытность в подобных вещах, наверное, будет не то что неуместной, а даже вредной. Мартинссон не был ханжой и пусть в теории, но прекрасно осознавал, как, куда и зачем. И о том, что люди ласкают друг друга в том числе и вот так — губами, языком — был прекрасно осведомлен. Вот только о том, чтобы самому попробовать подобные ласки, и помыслить не мог. Поэтому сейчас, наслаждаясь тем, что губы Паолито вытворяли с его плотью, он только комкал в ладонях простынь, дышал через раз и всё смотрел, смотрел, смотрел как черная макушка склонилась над его пахом, и как изредка Паолито поднимает голову, чтобы взглянуть — хорошо ли ему, Магнусу? Нравится ли? Взглянуть — и опять опуститься вниз, вобрать в рот истекающий смазкой член преподобного, вновь выпустить, подуть на влажную головку, очертить её кончиком языка, собрать губами терпкую влагу, снова втянуть внутрь, провести губами упруго вверх-вниз, и опять выпустить член изо рта, для того, чтобы проследить языком толстую синеватую венку, приникнуть губами к самому основанию и поцелуями подняться вверх, ткнуться языком в маленькую щелку и снова впустить возбужденную плоть глубоко, так глубоко, чтобы головка уперлась в горло. И время от времени поднимать глаза, чтобы видеть, как изгибается от его ласк Магнус — чувственно, медленно, как он поднимает и опускает бедра, когда Паоло заглатывает слишком глубоко. Как он касается себя неосознанно: проводит пальцами по животу, по груди, задевает твердые темные соски. - Боже, дай мне терпения! - взмолился Паолито и тут ж обругал себя за эту просьбу. Господу на них сейчас лучше не смотреть. - Согни ноги! - попросил он Магнуса и даже помог ему, пошире разведя колени в стороны. Устроился между ног поудобнее и лизнул так соблазнительно открывшееся ему отверстие, провел языком по краю, не решаясь толкнуться внутрь. Затем движения языка повторил его палец и, решившись, Паоло ввел его внутрь на одну только фалангу. Магнус, почувствовав проникновение, зашипел немного недовольно, и Паолито тут же убрал палец, подумав, что пока, на первый раз, вполне достаточно его губ, его умелого языка, его желания доставить Мартинссону как можно больше удовольствия. И он вновь принялся ласкать его член, одновременно сжимая в штанах свой собственный, двигая кулаком жестко, быстро, чувствуя, что Магнус вот-вот изольется ему в рот, и не желая отставать от любовника. Паолито услышал громкое «Ах ты ж блять!» - и это было совсем не то, что мог бы произнести святой отец, даже кончая кому-то глубоко в горло. И именно то, как его нежные губы, с которых вряд ли слетало что-то крепче чем «черт побери!», произнесли такое совсем не подобающее святому сану ругательство, и заставило Паоло кончить сразу же следом за Магнусом. - Ты как? - спросил он минутой позже, растягиваясь рядом с расслабленно таращившимся в потолок Мартиссоном. - Это… Это было… - Магнус не мог подобрать подходящее слово. Ему было немного даже стыдно от того, что он пытается найти какое-то определение тому, что только что произошло. Ведь для большинства людей на планете секс — занятие привычное, и наверняка для Паолито в том, чтобы подарить партнеру оральные ласки, не было ничего сверхординарного. Только вот он сам ни разу еще не испытывал ничего подобного. Никто и никогда не пытался ублажить его вот так… Так чувственно. Так изысканно. Так… - Тебе понравилось, преподобный? - Паоло разглядывало мечтательно-тихого Магнуса, повернувшись на бок и устроив голову на согнутый локоть. - Понравилось — не то слово, Паоло, - смущенно ответил Магнус. - Знаю, о таком стыдно говорить, но я никогда не испытывал ничего подобного. Почему Господу угодно считать это грехом? Я не понимаю… - Эй! - Паоло чмокнул его щеку, чуть колючую от отросшей за день щетины. - Не загоняйся, ладно? Не сейчас. Мы уже решили, что если это и грех — то он целиком и полностью на мне. А ты оставайся чистым. Ты всегда таким будешь. - Это нечестно, - возразил ему Магнус. - Ну и пусть! - ответил Паоло и лениво вылез из-под одеяла. - Пусть! А пока… Пока что тебе нужно отдохнуть. Уколоть обезбол? - Да, пожалуй, - Магнус поморщился, чувствуя, как прострелянный бок резануло болью. Когда Паоло ласкал его, боли не было. Совсем. Однако лекарство не помогло уснуть. Паолито, не пожелавший покинуть его комнату, провалился в сон, уютно обняв Магнуса поперек груди. И устав бороться с бессонницей, преподобный Мартинссон осторожно, чтобы не потревожить мирно сопящего любовника - любовника, вот ведь как оно вышло! - встал с кровати и, опираясь на трость Криса, вышел на веранду. Ночь принесла с собой прохладу. И отец Магнус с удовольствием позволял свежему ветру обдувать его обнаженную грудь. О том, что произошло этой ночью, он старался не думать. Вернее, Мартинссон принял произошедшее без того, чтобы терзать себя самого за то, что поддался соблазну. Или же сам соблазнил? Сексом занимаются двое. Так что двое и виноваты. Вот только вины он не чувствовал. Совсем. Вины и стыда - ничего этого ни капельки не было. Только сытое удовлетворение. «Из меня вышел скверный священник, - подумал Магнус, но без сожаления. И без раскаяния. - Скверный священник и еще более скверный сотрудник Института внешних дел». Задание, порученное им монсеньором Росси, Магнус так и не выполнил. И, похоже, уже не выполнит. Но опять же — разочарования не было. Разве что некая… Пустота? Пожалуй. Мартинссон глянул на часы, прикинул, что разница по времени вполне позволяет ему позвонить в Лондон, и вызвал на экран номер телефон Тома Хемсворта. - Магни? - раздался в трубке мягкий баритон дядюшки. - Как ты, солнце? - Привет, Том! - приветствовал его племянник. - Я звоню… Извини, я не смогу быть завтра на твоем дне рождения. - Жаль, - коротко ответил Том. - Но я оставлю бутылочку твоего любимого красного, и мы обязательно разопьем её, когда ты сможешь выбраться в Лондон. - Заметано! - согласился Магнус. - Том, я просто… Я просто так позвонил… Ну ладно, пока, привет Тору... - Магни! - перебил его Томас. - Магни, родной, у тебя все хорошо? - Да, все замечательно, - не моргнув глазом, солгал Магнус. Вот. Он уже и врать близким начал. Молчание в трубке лучше многих слов сказало Мартинссону, что Том Хемсворт ни разу не поверил в эту его ложь. И Том не был бы самим собой если бы принялся уличать его во лжи. Вместо этого он попросил: - Если от «замечательно» станет совсем уж хреново, ты же обратишься за помощью? - Дяяяааадя Том… - протянул Магнус и даже фыркнул, как будто бы дядюшка сморозил какую-то глупость. - Магнус Мартинссон, - голос Тома вдруг сделался резким, жестким даже. - Каждому из нас рано или поздно приходится доказывать всем… Самому себе в первую очередь, какой он до фига крутой, самостоятельный и вообще мужик-мужик… - Ты говоришь, как дядя Торстейн, - хохотнул Магнус. - С кем поведешься, - усмехнулся в ответ Томас. - И тем не менее. Просто знай, что просить о помощи — ещё не значит не быть мужиком. - Я знаю, - улыбнулся Мартинссон и поспешил попрощаться. Он все еще улыбался, когда подходил к комнате Криса. Разговор с Томом не поставил на место его мозги, не подтолкнул к тому, чтобы принять правильное решение. Хоть какое-нибудь решение... Просто Том всегда действовал на Магнуса как хорошее успокоительное. Крис открыл ему дверь. Уставился удивленно. Чуть испуганно даже — странно, Магни никогда не видел, чтобы Крис… чтобы отец чего-то боялся. Магнус смотрел на отца и подмечал, как сильно тот изменился. Конечно, почти что двадцать лет прошло с их последней встречи, и никто из нас не молодеет. Однако тот стал… Не старше, нет, не то слово совсем. Крис стал жестче. В поместье Ведель-Ярлсбергов росло дерево. Старое. Высокое. Ясень, кажется — Магнус не особо вникал. Крис был, как это дерево — крепкое и твердое. Шершавое. Поцарапанное. Он даже пах чем-то древесным. Впрочем, это, наверное, туалетная вода или гель для душа. Но от Криса пахло деревом. Сильным, крепким деревом. Пахло… Домом? Наверное. - Мы могли бы поговорить? - спросил сын, и простое и теплое «отец» слетело с губ легко.