Mea maxima culpa. In nomine patris

Крис отступил вглубь комнаты, молча кивнул головой, и Магнус сделал шаг вперед, с любопытством разглядывая окружающую обстановку, с сожалением отмечая, что спальня отца эта напоминает номер в хорошей гостинице — добротная мебель, качественная отделка, комфорт с некоторой даже претензией на элегантность и… стандартная безликость. Ни намека на индивидуальность хозяина. Впрочем, Крис и не был тут хозяином. Преподобный Мартинссон пытался выхватить взглядом хоть что-нибудь, какую-то вещь, которая позволила бы хотя бы что-то рассказать о характере человека, который пусть и временно, но занимал этот комфортный «сьют» - может быть книга, небрежно брошенная на кровать, или же светильник, который никак бы не вписывался в интерьер, и глядя на который, можно было бы предположить, что Крис купил его сам просто потому, что захотел иметь в этом доме что-то свое, что-то, что нравилось ему лично. Но при беглом осмотре комнаты у отца Магнуса сложилось впечатление, что или же Крис бывает здесь, в доме дона Серхио, крайне редко, или же… «Ты не оставляешь следов», - с каким-то даже сожалением подумал молодой священник о своем отце. Там, дома, тоже не было ничего, ни единой мелочи, которая напоминала бы о том, что Крис Хемсворт когда-то был частью его, Магнуса, семьи. Ни одной фотографии в доме матери или дяди Торстейна. Ни распятия или же нательного крестика, который когда-то принадлежал Крису. После того, как они с матерью переехали к её новому мужу, у маленького Магни даже игрушки новые появились. Куда делись те, что привозил ему отец? Мальчик как-то не задумывался над этим вопросом. Может, зря? «Ты не оставляешь следов, - повторил про себя отец Магнус. - Ты просто уходишь, растворяешься, словно и не было тебя никогда. Вот только забыть о себе ты не позволяешь.» Крис молчал, позволяя сыну осмотреться хорошенько, привыкнуть, принюхаться — от него не укрылось, как Магнус втянул носом воздух, словно пытался определить, чем пахнет его гель для душа. Он и сам разглядывал Магни, привыкал к нему, совсем взрослому. Память бережно хранила их с сыном редкие встречи. Хемсворт часто перебирал драгоценные моменты памяти, словно четки, нанизанные на суровую нитку. Иногда ему казалось, что большую часть этих воспоминаний он придумал сам и сейчас едва ли различает, где фантазия, а где реальность. Ему просто хотелось вспоминать сына чаще, чем, к примеру, застывший, мертвый взгляд одной из шести его жертв, которые он — безумный фанатик — возложил на алтарь его Бога. Того Бога, которым он пытался заменить свою семью. Однако, вытравить из памяти лица тех, чьи жизни оборвала его твердая рука, он не мог, как ни старался. Не помогали красные таблетки, и все тут. Это было странно — угадывать во взрослом мужчине того солнечного мальчика, который когда-то давным-давно — в прошлой жизни - так доверчиво прижимался, рассказывал свои детские тайны, делился игрушками и шариком ванильного мороженого. Этот Магнус: тяжело опирающийся на трость, с которой Крис старался не расставаться, бледный от боли, лекарств и недосыпа, с капелькой пота, стекающей вдоль виска — Хемсворт помнил, какая тонкая кожа там, на виске, и как нежно она пахла детством, когда он прижимался к ней губами, целуя маленького сына. Этот Магнус был похож на того, что жил в воспоминаниях бывшего отца Криса так же, как он сам, теперешний, походил на того Криса, который, будучи подростком, пёр на себе, обливаясь потом, сломавшего ногу Торстейна. В том, что его сын сейчас держится на ногах благодаря трости, без которой сам Крис не мог обходиться долгое время, Хемсворту виделся некий знак, символ того, что пусть так, с помощью палки, которую однажды себе смастерил, он может поддерживать Магнуса. Это тоже было частью его всегдашнего безумия — знаки. Чуть ли не с самого детства они окружали Криса. Сколько ему было? Лет семь, может чуть больше? Тогда он мог часами рассматривать пухлые старые тома, исписанные непонятными ему, ребенку, рунами. Маленькому Крису нравилась их стройная симметрия, пусть он даже не понимал значения этих символов. Но мальчику казалось, что придет день, и он разгадает секрет, заключенный в старых письменах. Руны сложились в короткое, страшное «Рагнарек». И все пошло под откос. Странно, но Крис только сейчас, находясь рядом с повзрослевшим сыном, впервые за восемнадцать лет не думал о себе, как о Северянине — он уже не помнил, кто наградил его этим прозвищем, но в этом имени Крису тоже чудился некий знак, и он не стал противиться новому имени. Так вот сейчас, рядом с сыном, он совершенно четко понимал, кто он такой. Крис Хемсворт, потомок Ведель-Ярлсбергов, сильного и гордого норвежского рода. Тот, чья кровь течет в жилах этого вот молодого мужчины — Магнуса Мартинссона. Тот, кто почти что двадцать лет пытается победить собственное безумие. И пусть не всегда помогают красные таблетки, пусть. Нет лекарства лучше, чем близость сына. Крис присмотрелся повнимательнее: Магни дышал тяжело, и лицо его украсил нездоровый румянец. Парню было несладко, но он не просил разрешения присесть, а Хемсворт не желал «кудахтать» над ним, тем самым раздражая. Он и сам не любил, когда над ним начинали причитать. «Рукожопый ублюдок», - сквозь зубы цедил Серхио, если Крису удавалось съездить себе молотком по пальцам, когда он занимался отделкой своего дома на побережье. «Дай сюда молоток, и пойди засунь палец в морозилку, иначе я засуну этот молоток тебе в жопу!» Вот и вся забота. Но при всем при этом Вьехо смотрел на наливающийся синевой палец с искренней тревогой, и этого было достаточно. Этого было больше, чем достаточно. Хемсворт уселся в широкое мягкое кресло, поудобнее устраивая при этом больную ногу, и Магни опустился в кресло напротив, приняв этот жест как приглашение. Раз отец не стоит больше, то и ему можно не напрягаться слишком уж, пытаясь удержаться на ногах. Сохранять достоинство рядом с отцом — для Магнуса это было не просто важно. Это было совершенно по-мальчишески, и может быть даже глупо, учитывая полыхнувший резкой болью раненый бок, но это было важнее всего — показать Крису, что он не слаб. Что он его сын, черт подери все на свете! Крис с облегчением заметил, как Магни немного расслабился, устроившись в кресле, как он смахнул тыльной стороной ладони выступившие на лбу бисеренки пота, и как он осторожно пристроил трость рядом, стараясь, чтобы она не упала. Это тоже твоя вина — подумалось вдруг. То, что твой сын словил пулю. Ты виноват. Осознавать это было горько. Но горечь стала привычной, когда Крис думал о Магнусе. И Магде… Он все эти восемнадцать лет не переставал думать о Магде… - Прости меня... - сорвалось с обветренных губ прежде, чем Хемсворт даже успел подумать о том, чтобы попросить прощения. И он заткнулся, подумав о том, что, собственно, это было его первое «прости» чуть ли не за всю его долгую жизнь. Не считая того времени, когда он извинялся перед матерью или отцом за мелкие детские шалости. Он не попросил прощения у брата, которого избил в кровь. Он не просил прощения у Магды, для которой он так и не стал ни мужем, ни чужим. Надежно защищенный папской индульгенцией, он не просил прощенья у Господа за то, что творил своими руками, с каждым разом опуская их в кровь все глубже и глубже. И даже когда он исповедовался — а что как не исповедью это было? То, что он все честно рассказал Серхио обо всем, что сделал там, в прошлой жизни, - даже тогда он не чувствовал потребности попросить прощения. Пусть даже перед самим собой. Сейчас Крис просил сына простить его. И это было правильно. По сути, это было самым правильным из всего того, что он сделал когда-либо и еще когда-либо сделает. Он сказал «прости», и стало… Не легче, нет. Ему стало спокойнее. И даже нога как будто бы стала меньше болеть. - Ты хочешь услышать ответ сына или священника? - задал вопрос отец Магнус сразу же, как только услышал мольбу о прощении. И доли секунды не прошло. Как будто бы преподобный Мартинссон знал, что отец будет извиняться. Как будто бы он ждал этих извинений. И впрямь ждал. - Бог не простит, - пожал плечами Крис, - так что ответ священника мне не нужен. - А ответа сына у меня нет, - честно признался Магнус. Он не хотел подлизываться ко вновь обретенному отцу. Хотя и пришел просить того о помощи. Но и простить его готов не был. Ни за детство, проведенное без отца. Ни за то, что он каждый день с тех пор как узнал правду о Крисе, начинал с того, что говорил себе: «Я не стану таким, как Крис. Не стану». И только после этого поднимался с кровати и принимался за рутинные дела. И только те дни, что он провел здесь, в доме дона Вьехо, утренняя мантра Магнуса не повторялась. Вот ведь как. Но и причинять Крису боль, бросая ему в лицо обвинения, Магнус тоже не желал. Не потому что «не суди», а потому что знал: отец сам себе первый судья. Откуда у него хватило мудрости, чтобы это понять? Да только Мартинссон смотрел на Криса и видел: годы, что провел он тут, в Богом забытом Каракасе, сделали свое дело. Магнус помнил отца совсем другим — молодым, веселым, живым. Помнил, как счастье плескалось в глазах матери, когда Крис обнимал их двоих: ту, что не стала ему женой и маленького сына. Он помнил, каким отец бывал серьезным, когда Магни рассказывал ему какую-то свою детскую ерунду, и каким он бывал ласковым. Отец всегда был с ним ласков. После того, как Том Хемсворт поведал мальчику страшную правду о Крисе, тот все понять не мог: как это так? Как же это? Та самая рука, которая нежно трепала его макушку, та самая рука, которая крепко держала руку матери. Как эта самая рука могла нести смерть? Сейчас, глядя на отца, на то, каким он стал — будто кто-то выпил из него жизнь, – Мартинссон осознавал абсолютно ясно: этот человек не просто способен нести смерть. Крис со смертью на короткой ноге. Он даже смог обмануть Костлявую - вон, хромает. - Я пока не могу, - немного неуверенно произнес Магнус, глядя на то, как некогда небесно-голубые глаза отца вцепились в него с нервным ожиданием. - Что ж… Магнус заметил, как губы Криса, чуть скрытые густой короткой бородкой, сложились в тонкую злую линию. Однако он если и был расстроен ответом сына, то поспешил не подать виду и тут же улыбнулся. - Понимаю. - А я нет, - как Магнус ни старался сдержать в себе все то, что накопилось за то время, что он считал отца погибшим, как он ни пытался укоротить себя, не позволить обиде пролиться словами, а все же не смог. - Я не понимаю, - повторил он и схватил трость, резко выкрутил спрятанный в древке клинок. - Я не могу тебя простить, потому что не понимаю одного. Вот — эта трость. На ней наши имена. Мое, мамы, дяди Тора… И «Рагнарек», выбитое на клинке. Неужели это было важнее? Неужели какой-то божок из дедовых сказок был для тебя важнее нас? - Сынок… - Нет, подожди! - преподобный Мартинссон выставил перед собой ладонь, как будто боялся, что отец может прикоснуться к нему. Но не брезгливость была тому причиной. Магнус боялся, что если отец его коснется, то он просто не сможет продолжить. Просто вцепится в отцовскую ладонь, как бывало цеплялся мальчишкой. И тогда никакого разговора у них не получится. - Я хочу понять, - упрямо тряхнул головой Магни. - Мне говорили, что ты… Что у тебя… - Что я псих, - подсказал Крис. - Да, что ты псих, - жестко повторил Мартинссон. - Но если это так, то ты… Ты не виноват. То есть, ты убил всех этих женщин, да. Но это не ты… Это болезнь… - Мне было двадцать два года, - задумчиво произнес Крис, перебивая сына. - Чуть меньше, чем тебе сейчас. Тогда я в первый раз убил человека. Сделал это по приказу тогдашнего директора Института внешних дел. Выполнил поручение без тени сомнений. Я думал, что поступаю так во имя Господа. Я истово верил, и эта вера позволяла мне спокойно спать по ночам после того, что я сделал. Но чем больше времени я проводил на службе в ИВД, чем более… Более страшные вещи я совершал, и чем более страшные вещи совершали со мной… Ох, Магни! Крис вдруг остановил свой рассказ, опустил голову, покачал ею из стороны в сторону, и только после этого смог продолжить. - Знаешь, в чем я раскаиваюсь сильнее всего? В том, что не смог оградить тебя от этого. От Ватикана. Это гиблое место, сын, и если мои слова хоть что-то могут для тебя значить, я призываю тебя — уходи. Просто уходи из этого гадюшника, Магни. Не отдавай им себя. Свою душу. Не заслуживают они тебя, сынок. - Ты не ответил на вопрос, - Магнус впился пальцами в подлокотники. Для того, чтобы не протянуть руку и не накрыть ею ладонь отца, что мелко подрагивала, когда он поправлял ею волосы. - Ты спрашиваешь, неужели вы с мамой значили для меня меньше, чем то дело, которому я служил? То безумство, что заставляло меня молиться не Господу нашему Иисусу Христу, а древнему Богу Коварства? Ты хочешь знать ответ, Магни? Тот кивнул коротко. - Ну так вот он — решился Крис. - Я так хотел, чтобы вы… Чтобы ты и мама… Я думал, что любовь к вам победит болезнь. Но с каждым днем… С каждым чертовым днем мое безумие охватывало меня сильнее и сильнее. Оплетало. Я уходил от Магды, каждый раз я уходил, думая, что оставаясь с ней рядом, я могу заразить ее этим. Этой своей болезнью. И каждый раз я возвращался, потому что только рядом с ней… С вами обоими я чувствовал себя живым. С вами я не чувствовал себя зверем, понимаешь? - Почему ты не остался насовсем? - тихо спросил Магни. - Нам не хватало тебя. Почему ты не остался? Мы могли бы… Есть клиники и… Тебе помогли бы, отец. Это было бы трудно, но есть лечение… - Нельзя запереть зверя, сынок, - покачал головой Хемсворт. - Ты видел зверей в зоопарке? Разве это жизнь? - А разве это — жизнь? - Магнус оглянулся вокруг. - Ты в бегах. Ты чужой… Чужой? Хемсворт прикрыл глаза на секунду, и в голове тотчас возникли картинки — не яркие, а слегка потускневшие, похожие на старые фотографии: дом его семьи в Тёнсберге, серые пенистые волны, ласкающие каменистый берег, холодные фьорды — сколько глаз хватит, Тор в теплой парке нараспашку и дурацкой вязаной шапке, съехавшей на одно ухо. Улыбающийся Тор. Чужой совсем. Так странно… - Я построил тут жизнь, - тихо признался Крис. - Уж как смог. В этой его новой жизни было тепло и солнечно. Здесь не было место Тору и стылому норвежскому холоду. - Жизнь… С доном Вьехо? - смутившись, спросил Магнус, неверно истолковав задумчивую улыбку, украсившую лицо Криса. - Тут нет повода для ревности, - так же смущенно ответил отец и наконец решился на вопрос, который в их первую после долгой разлуки встречу с сыном так и не задал. - Магда… Она счастлива? Просто ответь — счастлива? Он видел её фотографии в галерее телефона Магнуса. Разглядывал внимательно, ни одну не пролистал, не рассмотрев хорошенько. Магда не изменилась почти что. И дело не только в том, что годы пощадили её лицо, практически не тронув морщинами гладкую, ровную кожу. Женщина, что смотрела на Криса с экрана смартфона, была чуть более уверена в себе и на целую жизнь мудрее той девчонки, с которой они вместе спаслись в рыбацком домике на крошечном островке среди ледяных вод Балтики. Эта новая Магда нравилась ему больше. Но ту Магду, которая отчего-то ненавидела колокольчики и ревновала его, Криса, к Богу, он любил. Как жаль, что ему всегда приходилось делить свое сердце между Магдой и кем-то еще. Между Магдой и Тором. Между Магдой и Богом. Этот самый Бог видит: она не заслужила такого. Этот самый Бог распорядился верно — вернее, позволил Крису распорядиться их с Магдой судьбой. Теперь у Магды есть Виктор Ланге - надежный, непробиваемо железобетонный Виктор Ланге. Не потому ли она стала такой? Уверенной, спокойной… Счастливой? Его сын кивнул головой, подтверждая очевидное. А большего Крису и не нужно было. Разве что… - А как там дядюшка Тор? Он все так же обожает своего Тома, крепкие сигариллы и все еще матерится как портовый грузчик? - Портовые грузчики все как один завидуют лексикону дядюшки Тора, - с улыбкой ответил Магни. - И любой бы позавидовал Тому Хиддлстону — теперь уже Хемсворту: муж любит его безусловно, как любят дети, ни за что, просто потому что любят. «Когда-то и ты любил меня просто потому что», - подумал Крис, но озвучить свои мысли не решился. - Почему ты не давал знать о себе? - вдруг Магнус. - Столько лет… Почему ты не давал о себе знать? - Потому что… Однажды ты это поймешь, Магни. Когда любишь… Когда любишь очень сильно, так сильно, как я любил вас с мамой — тогда нужно отпускать, если понимаешь, что твоя любовь может причинить вред тому кого любишь. - Любовь не может причинить вред! - горячо заспорил преподобный Мартинссон. - Дай-то Бог, чтобы ты и впредь думал так, - не принял спор Крис. - Как ты справился? - после недолгой паузы поинтересовался Магнус. - Ты разочаровался в одном Боге. Ты отпустил тех, кого любил. И твой второй Бог не стал тебе опорой. Как ты справился? - Все просто, - улыбнулся Крис. - Все так просто, жаль только я понял это уже после того, как натворил столько бед. Бог — это любовь. Это то, что живет вот здесь, - и он встал со своего кресла, подошел к сыну и, зайдя ему за спину, накрыл своей ладонью левую половину его груди, второй рукой осторожно массируя нервно напряженные, каменные плечи Магнуса. - Бог и есть любовь. И другого нет. И не нужно. - Ты только что сказал, что любовь может причинить вред, - и Магнус все-таки накрыл своей ладонью руку отца. - Боги жестоки. Ныне и присно, - глухо произнес Хемсворт. - И во веки веков, - отозвался преподобный Мартинссон. И Магнус же нарушил молчание, которое возникло сразу после этих его слов. Оказалось, что в компании отца молчать было как-то… уютно. Вся неловкость, что он испытал, переступив порог отцовской комнаты, куда-то подевалась. Разве что Крис, как будто бы отняв эту неловкость у Магнуса и забрав её себе, осторожно высвободил свои пальцы, которые накрывала ладонь сына. Ему словно было неловко от этой короткой ласки сына. Будто бы он не имел права на ласку. - На самом деле я пришел просить о помощи, - Магнус поднялся на ноги и, проигнорировав трость но придерживая рукой раненый бок, подошел к окну. Солнце уже совсем проснулось, и его лучи лизали широкий подоконник пока еще совсем ласково. Еще час-другой, и к нагретому пластику будет неприятно прикасаться. Как же тут… душно! Почти так же жарко и душно, как в Риме. - Все, что в моих силах, - отозвался Крис. Он вновь опустился в свое кресло, подавив желание подойти к сыну и встать рядом с ним. За его плечом. Ему не хотелось вот так, сходу, когда они едва-едва нащупали тоненькие ниточки, что однажды он сам разорвал, исчезнув из жизни Магнуса, вторгаться в его личное пространство, не хотелось навязываться. Пусть Магни привыкнет к нему. Пусть они оба друг к другу привыкнут. - Но сначала ответь, пожалуйста, на один вопрос, - не отворачиваясь от окна, попросил преподобный Мартинссон и, не услышав у себя за спиной ни звука, продолжил: - Монсеньор Росси… Я нужен ему только для того, чтобы он мог чего-то добиться от тебя? Я всего лишь… Не пешка даже. Пешкой по крайней мере играют... - Хотел бы я сказать, что ты слишком сгущаешь краски, Магни, - перебил его отец. - Но по сути все правильно. Только ведь так работает ИВД. Если ты искренне полагаешь, что каждый его сотрудник сам по себе ценен для института, то… - Я слишком наивен, да? - грустно спросил Магнус. - Ты просто слишком хорошо думаешь о людях, - с улыбкой произнес Крис. - Я не хочу, чтобы так… Я не позволю им так поступать со мной. С нами. И ты мне поможешь! В голосе Мартинссона, когда он произносил последнее предложение, было столько непоколебимой решимости, что Крис даже и не думал возражать. - Мне нравится твой настрой, парень. Но что, по-твоему, здесь можно сделать? Крис прекрасно знал, что именно можно сделать для того, чтобы его сына прекратили использовать против него самого. Вот только он хотел, чтобы Магнус сам нашел ответ. - Самый простой выход — это моя отставка. Уйди я из Института, и их власть над тобой закончится. Или же… Нет? - догадался он и резко оглянулся, уставился на отца. - Из Института никто просто так не уходит, - подтвердил Крис. - Есть ли какой-то способ сместить Росси? - выдвинул смелое предложение Магни. - Боги! - усмехнулся Крис. - Сколько ты прослужил в ИВД? Пять лет? И уже задумываешь революцию? - Революцию во имя справедливости, - пожал плечами Магнус. - Никто не хочет быть пешкой. - Так устроена система, - жестко возразил его отец. - Скинешь Росси — на его место придет точно такой же Росси. И все пойдет своим чередом. - Должен же быть выход! - почти что с отчаянием выкрикнул Магнус, и отцовская рука легла на плечо, успокаивая. - Если есть выход — я обязательно его найду, - пообещал Крис. - Поверь, я сделаю все, чтобы защитить тебя. От этой гребаной системы защитить. Это мое право. Это право отца. - А кто защитит тебя? - слабо улыбнулся Магнус и вдруг качнулся в сторону Криса. Хемсворт, замечая бледное, без кровинки лицо своего сына, чувствуя, как пальцы, которыми тот вцепился в его футболку, начинают слабеть, подхватил Магнуса подмышки. - Что? Нехорошо? - обеспокоено спросил он, закидывая руку Магни себе на плечо. - Пойдем-ка к кровати. Осторожно. Вот так. Он помог сыну дойти до постели и, как только тот коснулся головой подушки, поспешил за помощью. - Паоло! - заорал он что было сил, открыв настежь дверь. - Отец! - позвал Магнус. - Не нужно никого звать, прошу! Сейчас все пройдет… Но только кто бы его послушал? - Паоло! - Крис рванул в коридор, забыв в комнате свою трость. Спальня Алвареса-младшего была этажом ниже, что в данный момент не могло не радовать — подниматься по лестнице Хемсворту было тяжелее, чем спускаться. - Паолито! - он рванул на себя дверь и грязно выругался, увидев, что комната пуста. - Что ты орешь? - Серхио возник за его спиной. - Где твой сын? - резко обернулся к нему Крис. - Где черти носят Паоло? - Может быть, черт занес моего сына в спальню преподобного Мартинссона? - с ухмылкой спросил дон Вьехо. - Чего ты мелешь? - зло прошипел Хемсворт. Однако поспешил вверх по лестнице. Серхио не отставал. - Паоло? - ахнул Крис, увидев молодого человека, удобно устроившимся на кровати Магнуса в его спальне. Тот, разбуженный, приподнялся на локтях, недовольно моргая. - Папа? Теньо? - зевнул Паолито, демонстрируя застившим на пороге родителям белоснежную улыбку. - Что случилось? И где Магни?