Мы странно оказались рядом, Приняв одну микстуру с ядом
Звонки с неизвестных номеров идут нахуй - он сбрасывает всегда. Либо отключает звук, чтоб не бесило. А звонки с неизвестных номеров в самый темный час перед рассветом, в который ты буквально мертв, - вот, как спишь, и не собираешься просыпаться как минимум ещё часов восемь, созданы для того, чтобы ответить и обматерить ебаного абонента и всю его семью до седьмого колена! Он на все сто уверен, кто это такой бесстрашный звонит. - Откуда у тебя мой номер? - Это было несложно... - И хули тебе надо? Я уснул полчаса назад. - Да ладно, поболтай со мной. - Нахер пошел, - Рыжий едва не проламывает экран на месте красной кнопки, сбрасывая. Сердце ебашит как сумасшедшее. Заебись поспал. Он смотрит на экран - и он уже запомнил этот номер. Три двойки в конце. "222" извиваются перед его воспаленными глазами, как только что вылупившиеся змееныши, сплетающиеся в клубок. Как-то хило он его послал, прям так и тянет перезвонить, - и ведь наверняка ответит. Интересно, а что он хотел-то? Просто разозлить? Ну, получилось. Рыжий сидит и трансится. Редко и сонно моргая, рассредоточенно следит за кружевом листьев, блуждающим по его вытянутым голым ногам в пыльных кроссовках. Тень от ветки дерева не укрывает его полностью - щиколотки ему припекает. Звуки, доносящиеся с баскетбольной площадки, вгоняют его в какой-то блаженный ступор, и он почти засыпает. А ведь ему еще нужно тащиться на подработку, когда хочется просто дойди до дома, рухнуть и уснуть в сумеречной прохладе до самого заката. Наверное, он просто постоянно недосыпает. Можно переползти под небольшой навес над скамейками, но ему так лень шевелиться, век бы вот так сидел на вот этой куцей ограде около полузасохшего газона. Отвлекает его от полного погружения в транс только начинающая подживать ссадина у него на лице. Она тянет и болит даже просто так, а стоит дотронуться - сильнее, а под пластырем еще и чешется. Змей. Вспоминает о нем сразу и непроизвольно хмурится. Какого черта с ним теперь делать? Наверное, под страхом смерти он не рассказал бы ему, - никому, как долго вспоминал его. Его когда-то изрезанные пальцы и нереальные глаза. Сколько им было лет, когда они снова оказались в одной больнице? Тринадцать? Четырнадцать? Ровно перед тем, как Рыжий, привычно набрав номер его домашнего телефона, услышал незнакомый голос, который ответил ему, что никакой семьи Шэ здесь не проживает. Похолодев, он повторил набор, сосредоточившись на том, какие кнопки нажимает - вдруг ошибся? Ему ответил тот же неизвестный дядька. Рыжий молча дождался коротких гудков и перенабрал. Пару попыток спустя на том конце пригрозили, чтобы перестал хулиганить. Он звонил снова. Каждый день, не по одному разу. Со странной уверенностью, что сейчас ему, наконец, ответит их бессменная домработница либо его никогда никогда и никуда не спешащая мать - мягким, ленным, таким знакомым голосом. Рыжий поднимал прохладную трубку стационарного телефона, и, вдоволь наслушавшись ровного зуммера, набирал одну за одной цифры. Он помнит их наизусть и сейчас. Ворчливый дядька, поселившийся в квартире Шэ, бесился с каждым разом все больше, а Рыжий... будто попал в иной мир. Словно бы сместились какие-то невидимые грани, и тот, кто всегда был - вдруг перестал существовать, как если бы его никогда, совсем никогда не было. Не было никаких координат, зацепок, оставленных записок. Соседи по этажу только пожимали плечами, неохотно отвечая, что ничего не знают. Он поспрашивал пацанов, куривших за одной из беседок на территории жилого комплекса, где была квартира Змея, и даже ребят помладше, оказалось, никто с ним не дружил и даже имя его не было им знакомо. В понтовой его школе, куда он уговорил позвонить мать, заявили, что руководство не в праве разглашать конфиденциальную информацию о учениках. Рыжий стал ощущал себя очень странно. Он и не предполагал, что случившееся так повлияет на него, но все чаще проваливался куда-то, как в мутную озерную воду, откуда было очень сложно контактировать с окружающим миром. Столько усилий уходило хотя бы на то, чтобы подняться на ноги, но, как и положено сну либо глубине - тело не слушалось, было легче, чем надо, и его уносило. Ветром, течением. Все стало далеким и размытым, не совпадающим с ним ритмами. Так зачем пытаться реагировать на что-то, что выглядит спрятанным за пыльной линзой кинескопного телевизора? Таким неважным, потерявшим объем. Он будто попал в павильонный фильм с нагромождением бутафории или на детский спектакль, где все персонажи вырезаны из картона - его присутствие там совершенно необязательно, мало того, бессмысленно. Ведь он не может даже ни с кем общаться, банально - физически не может. Хотелось рассказать обо всем этом хотя бы маме, но не хватало ни слов, ни сил. Ему трудно было объяснить, трудно было даже сконцентрироваться для того, чтобы начать формулировать мысль об этом в слова. Он ждал, когда это изматывающее состояние пройдет, но оно все длилось и длилось, появляясь все чаще, опрокидывая в себя спонтанно, бессистемно. На полпути куда-то, посреди разговора. В очереди в кассу. Хуже всего было, когда это случалось среди людей, когда от него что-то требовалось. Он не помнит, как написал последний в учебном году экзамен, только то, как сидел и безо всякого волнения, наобум что-то чиркал в тестах - настолько не было сил на любые эмоции. После как-то дошел домой, и мама гладила его по голове, говорила, что он просто переутомился, не лезла с расспросами... Наверное, это был один из тех моментов, когда наоборот очень хотелось, чтобы его каким-то чудом заставили рассказать о своем самочувствии. Если бы телефон мог оказаться хронофоном... Он бы попросил оставить будущий адрес. Хоть какие-то координаты. Да хотя бы убедился, что он взаправду существует, плевать даже, если не хочет больше по какой-то причине общаться. Просто знать, что он не был его воображением. А ведь он не был - последний Змеев синяк сходил с плеча невообразимо долго, меняя один оттенок на другой. Может потому, что Рыжий неосознанно нажимал на него, повреждая капилляры снова и снова. - О, Рыжуля, а я как раз думал, где ты. А ты вот он. Гуаньшань медленно переводит взгляд на подошедшего Шэ Ли и просто молча разглядывает с ног до головы. Дружба их была странной. Десятилетним пиздюком он толкал его в лужу неизвестной глубины, а потом помогал выбраться, спрашивал, не поранился ли? Отдавал ему свои сандалии вместо его промокших кедов, что теперь годились только на помойку, а сам шел босиком... Гуаньшань что-то понимал даже будучи малым. Что это точно является какой-то нездоровой хренотенью. Крепился, чтобы не врезать, но все равно надевал предложенную обувь, испытывая целый водоворот непонятных новых эмоций - слишком много всего и сразу. Рывком застегивал ремешки, мрачно сопя, глядя исподлобья на совсем не злое Змеево лицо. Тот смотрел на него с изучающим холодным интересом. Мо не разговаривал с ним всю обратную дорогу, но ненароком поглядывал, не валяется ли чего на пути у загорелых босых ступней, - стекло или еще что похуже. Игры их часто бывали обидными, шутливые драки перерастали в настоящие - удары и щипки мгновенно расцветали на тонкой коже Шаня. Но никогда Змей не отказывался помочь обработать и заклеить ссадины, особенно, если они были его рук делом. Удивительно, но никогда не сдавал и не подставлял Рыжего, когда они вляпывались в неприятности - разбивали окно, вытаптывали неопознанную в пылу препирательства клумбу, даже если все улики указывали на него; легко делился любыми своими вещами. Не раз отдавал ему домашнее печенье, что было у него с собой "на дорожку". Кусочек подтаявшей шоколадки, орешки в глазури, ломтик сушеного манго: да что угодно, что водилось съестного у него в карманах. Дул на свежую ссадину либо проводил рядом с нею пальцем, совсем как в первый день их знакомства, заглядывая, что там чувствует в этот момент Рыжий. Хочет ли и за это треснуть? Ведь за эту царапину он только что уже отхватил. Тушил, в общем, пожар, который сам же и устраивал. Рыжий из раза в раз, бесконечно вспыхивал от обиды на очередную выходку, и вот уже дружба, и без того кривая, вновь висела на волоске. Но каждый раз Шэ Ли делал что-нибудь, от чего отходчивый Шань менял гнев на милость.***
На поросшем болотной травой пустыре за вечнозакрытыми на висячие замки постройками неизвестного назначения, их друзья со двора, перекрикиваясь и входя в раж, отважно сражались неподалеку с лопухами и фруктовыми кустарниками с невызревающими плодами, пока они валялись, затаившись, скрытые высокими цветущими сорняками, напоминающими доисторический лес. Если ободрать одуряюще пахнущие розовые цветы, выстреливающие им в лица и по рукам самосеящимися семенами, из их полых стеблей получались отличные боевые посохи, которые эффектно с хрустом ломались - противник был повержен. Сорняки эти, буйствуя от переизбытка влаги, разрослись вдоль берега полноводной из-за ливней технической речушки, где и раскинулось их воображаемое королевство. Сегодня, правда, оно трансформировалось в последний оплот землян, терпящих поражение в войне с инопланетянами. Те появлялись из ниоткуда, мимикрировали под что угодно, поэтому лупить надо было все подряд, пока враги, быть которыми выпало быть Ли и Мо, не появлялись в истинном своем воплощении. Повалив Мо на землю, прижав его локтями и коленями, Ли склонился к нему, не моргая. Близко-близко, - и весь окружающий мир пропал, Гуаньшань мигом оказался в звездной туманности, уместившейся в глазах напротив. Переливающейся и опасной, с острыми золотыми сполохами, которые резали как осока. Глубокие ранки от нее долго не заживали. Болели. Сдув травинки с его рыжих волос, коснувшись его щеки своими, Шэ Ли вдруг тихо и твердо произнес: - Я твоя смерть, Рыжий. И Рыжий больше не дышал в десяти сантиметрах от его лица, видя свое отражение в черных огромных зрачках, почти поверив в реальность созданной ими игры - вот он, настоящий иномирец... Но, сморгнув следом за ним, ступор и морок пропали, на головы им вновь обрушилась духота и монотонный летний гул. - Пойдем играть, наш ход. Пора уничтожить этих надоедливых людишек. *** - На, держи вот. - А ты? - Я не хочу. - Почему? - Мне редко чего-нибудь хочется. - Ну давай напополам. Ли послушно взял протянутую ему обратно половину пластинки воздушного риса в сиропе. Рисинки прилипали к пальцам, сыпались на землю, пальцы его были липкими. Но он все равно поправлял ими отросшую давно нестриженную челку, которую трепало ветром, и смотрел как Гуаньшань жует. - Ты голодный? - дождавшись, пока тот закинет в рот последний кусочек, все же снова отдал свою долю. - Неа, просто вкусно. - Ты сладкоежка, - на легкую тень улыбки Рыжий улыбнулся в ответ. За все время общения он притерпелся к постоянному близкому вниманию и пристальный взгляд уже не так сильно смущал и настораживал. А в последний их совместный заезд в больничку сладкоежкой был скорее Змей. Кто-то приносил ему почти каждый день йогурты, чипсы, чупа-чупсы и печенье, но тот относился ко всему этому богатству без интереса. Оставлял себе только леденцы, а остальное просто "забывал" в столовой или на подоконнике, или раздавал ребятам по палате. Ну, как раздавал... Никакого альтруизма в этом жесте не было, просто, если что-то ему не было по какой-то причине нужно, он отодвигал это в сторону буквально или образно, - и терял к этому всяческий интерес. Будь это чем угодно, больше оно не присутствовало в его поле зрения и внимания. В отличие от Рыжего. За ним желтые глаза следили из любого угла. Со сломанной ногой Рыжий ковылял из знакомой им обоим травматологии по ступенькам к нему в неврологическое отделение. - Привет, раненый солдат, - с тягучей улыбкой Ли медленно подгреб к окну между этажами. Рыжий поставил костыли в сторонку к стене, и на одной ноге допрыгал до подоконника. Они облюбовали это место, чтобы покурить - около широченной лестницы с необъятными деревянными перилами и такими крутыми ступеньками, что на них можно было запросто сломать себе еще чего-нибудь, если не переломаться целиком. Массивные двери на страшных ржавых пружинах было слышно задолго до того, как кто-то успевал подняться по длинному пролету. Поэтому сигарету можно было успеть докурить либо сныкать, пока вышедший из отделения персонал поравняется с ними и окинет строгим сканирующим взглядом. То, что дым вокруг, так это не мы, у нас руки пустые, смотрите, тетя. Из возмутительного здесь только неизменно торчащая изо рта у Змея палочка от чупа-чупса. Ли привалился боком к подоконнику и с интересом уставился на гипс, охватывающий всю нижнюю часть ноги Гуаньшаня почти до самого колена - только пальцы торчали. Рыжий расслабленно смотрел в ответ, по-привычке играя в молчаливые гляделки. Сейчас Змей выглядел так мягко и по-домашнему небрежно, что его нестерпимо хотелось обнять. Почувствовать, словно какую-то неуловимую тайну, тепло его тела, только вылезшего из-под одеяла. А минуту назад он точно еще лежал закутавшись в него прямо в одежде, ведь ему никогда не было жарко. Его пепельные спутанные волосы в беспорядке падали на лицо и шею, серая плюшевая толстовка с капюшоном была застегнута под самое горло, на ногах - новехонькие брендовые спортивки и явно чужие тапки с замятыми запятниками, по всей видимости, еще и женские. Рыжий слегка улыбнулся, прекращая таращиться. Прикурил сигарету, стрельнутую у какого-то сердобольного парня из взрослого отделения. Еще одна осталась на завтра. Змей вдруг скинул один тапок и коснулся теплой босой ногой посиневших пальцев, жалостливо выглядывающих из гипсовых тисков. - Холодные, пиздец, - дал он свою оценку, шепелявя из-за леденца. - Херово. Рыжий забыл выдохнуть дым, но смог оставить это без комментария. Подумал вдруг, что ему, оказывается, многое нравится в Змее, несмотря на любые лютые заебы. Ему было по кайфу даже то, как он органично матерился. Взрослые немало бы удивились, узнав, как матюкаются между собой четырнадцатилетние пацаны, когда их не слышат. Перед тем, как с удовольствием глубоко затянуться, Ли вытащил изо рта ярко-красный чупа-чупс, открытый непосредственно перед тем, как выйти сюда, еще не глянцево-круглый, а с неровными гранями, которыми Шань, как правило, обязательно расцарапывал себе нёбо - и протянул ему. Шань взял. Принялся крутить его в пальцах, раздумывая, не попробовать ли? Да кто ж ему запретит. В любом случае, если Змей взбесится, ну пусть распечатает новый, у него их завались. Сладко. Острые карамельные швы и вкус химической клубники или маракуйи. От окна веяло холодом. Снег, сыпавший весь день, укрыл и облагородил унылую больничную территорию, а сумерки окрасили его в цвет близкий к берлинской лазури. И Шань знает, что если бы не их встречи, любая их возня и бестолковые разговоры, шуточки, мелькавшие все чаще, настолько двусмысленные, что уши сгорали вместе с шеей, - Змей погибал бы от нарастающего к этому времени суток в нем необъяснимого неизбывного беспокойства. И так каждый долбаный вечер. День за днем. Поелозив по гранитному полу тапками, скользом по торцу подоконника, Ли вдруг пододвинулся вплотную и прижался к боку Шаня, слегка толкнув бедром. Сместив языком леденец за щеку, он потянулся за отполовиненной сигаретой, и тогда Змей, повернув голову, тихо спросил: - Хочешь, научу тебя целоваться? Мо, не успев даже как следует охуеть, поднял на него глаза, столкнувшись взглядом. Ничего не ответил, только опустил руку с чупа-чупсом. Но Шэ Ли и не собирался дожидаться ответа. Лица коснулось ягодное дыхание, терпкое из-за ароматизированной сигареты. А к губам тут же прижались сладкие от конфеты губы. Они оказались теплыми, мягкими. Уверенными. Шань знал, как пахнет Ли, как пахнут его волосы и одежда, - когда миллион раз оттаскивал от себя, чтобы не кусался или отдирал от себя его руки, которые норовили навернуть ему "сливу". А теперь он знал его и на вкус. Ли лизнул губы горячим языком - и Шань приоткрыл рот, сразу же втянув его нижнюю. Без опыта, с одной только теорией о том, как это делается. Просто потому что дико хотелось. Никакого диссонанса или испуга, нервозности или возмущения - было почему-то пиздец как хорошо и правильно. Змей выдохнул и переместился, вставая удобнее, вплотную. Сцепил руки у Рыжего на пояснице. Так спокойно и плавно, будто они проделывал это уже много раз. Подтянул к себе, отстраняя от холодного подоконника. Сигарета тлела у него в пальцах. Клубничный леденец в руке с бледными по зиме веснушками прилип к серому плюшу толстовки. Они целовались по-настоящему. Змей знал, что делает, а Шань быстро учился. Осознание происходящего будоражило и волновало, разгоняя моментально вскипевшую кровь по юным организмам, приближая градус напряжения к критическому. Не видя и не слыша ничего, на самом деле - ничего, даже адский скрип открывающийся двери этажом ниже. Но вот скромное покашливание прямо за спиной Ли буквально оглушило его. Отлепившись от пока не всекающего, что и почему случилось Мо, он заторможено, как в фильмах ужасов, на то, что тихо подкралось, обернулся на этот звук. Молодой дежурный врач был смущен определенно даже больше них. Касаясь друг друга плечами, пацаны смотрели на него лихорадочными шокированными глазами. Прятаться или ломать комедию было бессмысленно. Очаговый румянец на скулах Ли было бы заметно даже не будь скудного освещения, не говоря о Гуаньшане, чье лицо пылало до самых огненных волос. Яркие влажные губы обоих добавляли красок всей картине. Проходя около них с боксом, полным пробирок, ординатор сделал жест, будто прикрывает глаза рукой и продолжил подниматься по лестнице. - Я вас не видел. Но после отбоя лучше не шариться тут. Если увидят, что курите, - пеняйте на себя. *** Его разморило, наверное. Безвозвратно потерял чувство самосохранения. - Тогда, в больнице... ты хотел научить меня целоваться. Помнишь? - Рыжему самому себе охота дать по роже, потому что, серьезно, он не знает, зачем начинает этот провокационный опасный разговор. Тем более, опуская тот факт, что он не только намеревался... Они же, блин, чуть души друг из друга не высосали тогда. Ли криво усмехается, стоя под палящим солнцем в футболке с длинным рукавом. Если приглядеться, челка у него все-таки мокрая. Он чешет лейкопластырь на рассеченной Шанем брови, расслаблено наваливается на высокую часть ограды на которой он сидит. Ветхое металлическое сооружение небезопасно накреняется. - А ты до сих пор не умеешь? Бедняжка. Скажи еще, практики у тебя не было, - Змей игнорирует устремленный на него угрожающий взгляд, продолжает делать вид, что заинтересован игрой на площадке. Ага. Было бы за чем следить - там бесконечно и еле шевелясь бросают мимо кольца. - Давай пососемся, если хочешь. Восполним упущенное, пока я добрый.