только не бойся меня
Рыжий так добр, что пускает его в свою квартиру, в свою постель. И Шэ Ли разумно не распускает руки. Но ему хочется смотреть только на него, а не в экран, не в тарелку, не в конспект, записанный пляшущим почерком. Хочется сесть к нему поближе, чтобы чувствовать даже взмахи его ресниц, - он подолгу не моргает, засмотревшись фильмом, и на поверхности глаз отражаются мелькающие кадры. Хочется чувствовать, как зарождается и пробивается его смех, как он жует и глотает. Ближе, потому что Рыжий пахнет по-особенному. Змеевому болезненно обостренному обонянию невыносимы никакие запахи, кроме тех, что есть сейчас. Он различает почти каждый - мыла для рук, его волос, вымытых вчера вечером, футболки, надетой сразу после душа, впитавшей запах его тела после средства для мытья. Ли подвигается вплотную. Отставляет тарелку на пол - ему не нужен ужин, которым с ним поделились, не интересен новый фильм. Помимо нейтрального крема, которым Шань пользовался, чтобы успокоить горящую и шелушащуюся от солнца кожу на плечах, он чувствует еще один аромат или нечто подобное ему, но что именно, объяснить сложно. Потому что это относится скорее к осязательному, чем обонятельному ощущению. - Ты хочешь спать? - Змей теснит его, почти тыкаясь носом в щеку. - Отвянь и ешь, - не "пошел нахер", не "отвали" - отвянь. Змей облизывается, собирая отзвук этих слов как драгоценности во внутреннюю копилку. В груди у него странно и незнакомо дрожит. Словно тончайшие нити, невидимые волны, он ловит невесомое, но такое явное для него повышение температуры чужого тела, чуть учащенное дыхание. - Нет, скажи мне, ты сейчас хочешь спать? - ему просто необходимо понять. - Да блин, да! Какого... Какого черта ты лезешь? - Рыжий выставляет локоть как преграду, будто это хоть когда-то останавливало его. А когда ему позволяют улечься рядом с собой, говорят: "спи", Змей не может спать. И другому не даст. Он хочет чужую разморенность и легкий сонный озноб себе. Проглотить его, поместить в себя как в инкубатор. Медленно вырастить, как жемчужину, чтобы присвоить, не имея своего богатства. Слизать это с чужой кожи, пробуя на вкус покрасневшие веки - языком по тонкой коже, нажимая на упругие глазные яблоки, забираясь острым кончиком в каждый влажный уголок. Дышать этим неинтерпретируемым запахом, впитать его, притеревшись всем телом. Замереть, ощущая ускоряющееся сердцебиение и растущее раздражение. - Дай мне спать, бля. Но он только трется щекой, прослеживая каждый вдох. Пересчитывает пальцами ребра, сдавливает бока под старой майкой до тех пор, пока его не прижимают к себе, обнимая, - крепко, чтобы перестал возиться. И первое время Змей даже не дышит, пригревшись на груди - все по старым правилам. Настроив все сенсоры, он присутствует при таинстве сродни отправке сознания в другой мир. Ну ведь так и есть... Тело остается, словно покинутый живой скафандр... Как космонавт в анабиозе, ждущий возвращения. Объятия Рыжего незаметно слабеют. Ли не спит до самого утра, неподвижно лежа на нем, как уложили, пребывая в какой-то полудреме, но не смыкая глаз полностью. Видит изменяющееся с ходом времени освещение в комнате, светлеющее небо через тонкие шторы.***
Он все-таки один. Не в гостях, а в своей крошечной квартирке. Его устраивает, что пространства немного. Скорее всего, он бы и огромном помещении забился к самой дальней стене в угол и устроил там гнездо, свернувшись клубком на пересушенных, пережаренных солнцем тряпках... Сегодня выясняется, что ему и позвонить-то больше некому, кроме Рыжего. Как так вышло, хуй знает, но он оказался единственным вариантом для звонка хоть в час ночи, хоть под утро. Шэ Ли все время вынужден напоминать себе, какое сейчас время суток. Потому что всем нужен сон. Всем, кроме Ли. Он может забыть о нем, перенести или отметить вовсе, если есть занятие поинтересней. Он, конечно же, знает, что тоже живой, и еда, и отдых для него необходимы. Но кто бы знал, как ему наплевать на правила. Тем более, усталость он чувствует постоянно, и уже привык к ней. Или же она обрушивается на него, не позволяя даже сойти с места. Он никогда не хочет спать, но в такие моменты он гаснет, - только бы успеть склонить куда голову или хотя бы просто сесть. Он не от мира сего, ничто человеческое ему не нужно - до чего весело себя обманывать, исходя тоской даже по самым простым прикосновениям. Особенно сейчас, когда ноги ему выкручивает от ломоты, что он не находит себе места ни сидя, ни лежа. - Мне что-то нездоровится, - без приветствия сообщает он, моргая в полумраке комнаты, пытаясь разглядеть себя в зеркале напротив своей кровати. Хорошо видны только светлые волосы на темном постельном белье и влажно поблескивающие глаза. - Рыжий, слышишь меня? - обращается, когда полминуты слушает тишину. - С наркотой завязывай, слышь, - медленно проговаривает Мо хрипло и сонно. Голос его звучит так четко и без помех на линии, словно он находится рядом, что Ли невыносимо хочется попросить его не прекращать говорить. Сказать что-нибудь еще. И еще, еще, да... Чтобы он хотя бы смог подрочить. Пожалуйста. Может тогда ему немного полегчает. - Алло, блять? Дай спать. - Ммм... - хотелось бы, чтобы это был стон какого-никакого наслаждения. - Да ты заебал, - глухо бурчит Рыжий, кажется, утыкаясь лицом в подушку. - Ну что там у тебя? Как люди заводят друзей, он так до конца и не понял. Пытался, честно, и в детстве это даже получилось. Правда, случайно. С тех пор-то у него и есть его отбитый на всю рыжую голову Гуаньшань. Отбитый... Потому что обращался с ним как с нормальным. Давал сдачи, объяснял элементарные вещи, не делал ничего сверхъестественного по сути, но тем самым учил его. Ли так хочет быть человеком. Так сильно хочет, но не может. Чувствует, что улыбается, вдруг спонтанно вспомнив некоторые моменты из прошлого. Это было мило. Мило, непонятно. Так интересно. - В детстве я облизывал твои пальцы, когда ты ел воздушный рис в сиропе. До сих пор помню этот запах жженого сахара. По ту сторону слышится тяжелый вздох и такая долгая тишина, что Ли уже и не надеется, что ему скажут хоть что-то. Кладет телефон на громкой связи рядом с собой, когда Гуаньшань все-таки отзывается: - Тебе об этом именно среди ночи захотелось поговорить? - Так ты помнишь? - Помню. Блин. Ты вообще много чего еще странного делал. - Так ты приедешь пожалеть меня? - Обойдешься, - кидает Мо, но остается на линии. Шэ Ли закрывает глаза, не желая присутствовать при своем падении до непривычных тихих просьб. Однако ему ничего не кажется неуместным или смущающим: - Дай посмотреть на тебя. Хочу слышать твой голос... - Используй свою буйную фантазию, - помолчав, все так же хрипло советует ему Мо. - А я кладу трубку. Похоже, да, пора прекращать торчать. Без прикладывания руки ко лбу он знает - у него неслабая лихорадка. Только вот, увы, совершенно не помнит ни одного варианта, что нужно делать в такой ситуации. В самом начале он хотел скорейшего прекращения боли, потом он хотел Рыжего, и даже признался в этом, а теперь он хочет всего-то навсего отлить. Но исходя из двух первых желаний, он смутно предполагает неудачу и третьего... Змей пытался растирать ноги, но они все равно отказываются слушаться, когда он поднимается на них. То деревянные, то как желе, теперь они вдруг гнутся совсем не в ту сторону, в какую задумано природой. Но ладно, уж как-то он дотянет до утра, ему бы только до ванной добраться и не уебаться ни обо что башкой. С этим как раз проблема - макушка его оказывается под самым потолком, а постель и дверной проем где-то далеко внизу, и ему до него только падать. Вот это встал так встал. Ли шатает из стороны в сторону, словно на корабле в качку, но он старается не пугаться. Проходили подобное дерьмо. Сейчас главное - держать в памяти тот факт, что все это не взаправду, и просто терпеть. Длиться бесконечно оно не может и по сравнению с прошлым разом, когда все вокруг было охвачено гудящим пламенем, вот такое - просто цветочки. Он пытается действовать в рамках изменившихся обстоятельств, сосредотачивается на ручке комнатной двери, тянется к ней и, не замечая движения, безо всякого резкого падения, хватается за нее. Отлично, он просто молодец. Все его тело с силой тянет вбок, но Ли только крепче сжимает пальцы, удерживая себя на месте. Движение в зеркале - зеркалах - он замечает не сразу. У него ведь было одно, почему теперь их целых четыре? Разберется потом. Не отпуская дверной косяк, чтобы его снова ненароком не утянуло, Ли приглядывается к отражению. Похоже, он потащил за собой одеяло с простыней и не заметил этого. Приглядывается еще. Первое, о чем думает, это куда же делись его любимые светло-серые адики, что были ему и в пир, и в мир. Потому что на то, что стало теперь его ногами, не надеть никакие штаны. Нет, он продолжает держаться вертикально, и даже чувствует пол под ногами, но теперь... Теперь он истинный змей. Ли почти не страшно - еще чего, зваться всю жизнь Змеем, а став им, бояться собственного воплощения? Вопросы о самых простых вещах начинают атаковать его воспаленное сознание. Как ему спуститься в магазин? Он поместится в лифт? Что теперь носить и надо ли? Как показаться таким в шараге? Как поссать? Последнее интересует его больше всего остального на данный момент. Предположим, шарагу он бросит, продукты можно заказать... Нужно позвонить Рыжему - самая дельная мысль. Возможно, его обматерят еще раз за то, что снова разбудил, но он же, блять, сказал - ему нездоровится! Теперь поздно сожалеть, но нужно было быть точнее, прямо попросить его приехать и помочь. Он слишком недооценил степень своего "нездоровья". Ли неосмотрительно отпускается от дверного косяка, и тут же начинается нервная болтанка - его упруго подбрасывает вверх. Он хочет вниз! - и его бросает лбом об угол кровати. Кто-то скажет ему как обращаться с этим долбаным телом?! Но, как всегда, нужно меньше думать, и все получается само собой. Обтерев собой по пути все стены, иногда задевая головой пыльные углы у потолка, иногда лицом пол, - он быстро учится и уже предупредительно выставляет руки вперед, Ли празднует небольшую победу. Он смог добраться до санузла. Руки быстро проходятся по прохладным бедрам - снимать ему нечего, поэтому он шарит ими в поисках. В поисках... Потому что... Потому что, ГДЕ?! Он опускает голову вниз, но переносица тут же начинает опасно пульсировать, все взрывается разноцветными ошметками, через которые почти ничего не разглядеть. Голова так сильно кружится, но хорошо, что хотя бы не тошнит. Весь его организм пылает. Ему нужно жаропонижающее. Отлично, он вспомнил. Он никогда не отличался горячей кровью, но сейчас его кожа чересчур холодная и твердая. Ладонь опускается с живота на пах, Шэ Ли прикусывает губы до крови, вопя внутри себя. Где?! Не стал же он заодно еще и девчонкой?! Не стал. Интересно, Рыжий оценит его новые опции? Захочет ли сделать что-то из того, что они делали раньше, глядя на него... вот такого? Телефон его звонит и звонит, пока он не находит силы взять трубку и, разлепив губы, выдохнуть: - Шань... - Ты, сука, где там? Какого хуя? Я стою под дверью и слушаю звонок твоей же мобилы и как ты шаришься по хате! Открывай мне, или я пошел. - Я попробую. - В смысле, блять, попробуешь?! - Только не уходи... По ощущениям, путь до входной двери получается почти таким же трудным как до ванной, если не хуже. Сгребая половик у двери, с трудом находя баланс в этом швыряющем его об стены кошмаре, у Ли долго не получается открыть двери. Пропуская матерящегося Шаня через порог, он не готов ни к одной из возможных реакций. Рыжий шарахается в угол к тумбе, будто его оттолкнули. Почти падает, роняя с плеча рюкзак, ничего не понимая, силясь разглядеть хоть что-то через темноту. Кто-то из них включает свет, и Змей щурится от рези, - из глаз льются слезы. - Че с тобой случилось? - спрашивает попросту, будто о самочувствии. - Какого ляда с тобой вечно происходит какая-то хуйня? Змей впечатлен его выдержкой и даже иронизирует, насколько возможно в его состоянии, которое, к слову, с каждым часом все хуже: - Да так, подхватил что-то, - оно и видно. Рыжий медленно кивает, настороженно осматривая его с безопасного расстояния. - Пиздец, - резюмирует он. Он не боится. Мало того, Рыжему интересно. И от этого у Змея многотонный камень с плеч. Это позволяет наконец расслабиться. Он здесь, а значит, можно больше не держаться под напором лавины ощущений, упасть в свою сумасшедшую лихорадку с головой, зная, что за ним точно присмотрят. Шань дотрагивается до него. Проводит по лбу, убирая волосы, и Ли прерывисто вздыхает, желая прижаться к этой спасительной ладони сильнее. Во всех четырех зеркалах - где из них настоящее? - он видит Рыжего с разных сторон. И ему мало. Рыжего нужно намного больше. - Я за таблетками схожу, - он порывается встать. - Почему сразу не сказал, что заболел? - Нет, не уходи, - он ни за что не выпустит его руку. Потому что отпустив ее, тьма поглотит его, он навсегда останется один в этой части чужой вселенной в изменившемся пугающем теле, не нуждающемся более в одежде, приглушенно бликующем плотной змеиной шкурой пепельного цвета. Рыжий снова гладит его, и Шэ Ли узнает эти касания... Так его гладили в детстве. Но чем ниже опускается знакомая рука, тем сильнее разгорается в нем давно тлеющее желание. Мучительная боль в ногах больше не существует, так как не существует той части тела, где она концентрировалась, распространяясь оттуда на все тело. Комната по-прежнему раскачивается, но теперь это не опасно, ведь он лежит на своей постели, а не пытается понять, как пользоваться изгибающимся, пластичным туловищем, желающим импульсивно свиться крупными кольцами, либо выпрямиться в небольших габаритах комнаты с высоким риском травмы для своего обладателя. - Ты красивый, - это наверное не ему. Не может быть ему. Он теперь даже не человек. - Понятия не имею, как теперь быть, - Змей даже не о своем новом облике, а о рыхлом, пропадающем кусками полотне реальности. Дыры в котором заполняются иномирными копиями вещей и понятий, имеющими какие-то другие, отличные от прежних свойства. И нет ощущения, что это когда-нибудь закончится. - Еще у меня теперь два члена, прикинь. - Покажи мне, - кажется, он однажды слышал это... Давным-давно, в другом мире. Рукам, касающимся его, становится позволено все. Нет, все не так. Им можно все и всегда: до начала этого пиздеца, во время него - особенно, и после. После всего. После всего мира. Когда один, плоский и завершенный, и второй, дробящий и множащий все на два, на три, искажающий и преобразовывающий, заставляющий сгорать изнутри, миры закончатся - эти руки соберут его прах и сброшенную перламутровую кожу, посеют в землю, чтобы он смог прорасти неприхотливыми сорными цветами, чтобы смог дарить прохладу его ногам... Змей тянет Рыжего к себе, измученный собственной раскаленной кровью. Как он только еще не дышит огнем? Рыжий поддается так легко, перекидывая через него свою ногу, садится на бедра, тут же соскальзывая ниже, туда, где спрятаны упомянутые части его тела. - Покажи мне их скорее, - шепчет Шань Змею в одно и в другое ухо, низко склоняясь. Снимает с себя худи, подцепляет и тащит вверх футболку, тоже сбрасывая ее на пол. Сам расстегивает свои джинсы. Приподнимается, и Змей осторожно дотрагивается, боясь, что на руках выросли когти или стали они перепончатыми как у жабы. Но руки его по-прежнему человеческие. Он оглаживает ими бедра вверх до расстегнутой ширинки, стягивает тугой черный деним вниз, выворачивая наизнанку. И вот - Рыжий сидит на нем полностью обнаженным. Его белая спина отражается во всех зеркалах, почти светится над серым тускло поблескивающим чешуйчатым телом. Змей целует ключицы, молочную сладкую шею, обгоревшие шелушащиеся плечи... Он так хотел эти плечи. Стискивает талию, поднимая над собой на колени, просит снова. Он много просит сегодня: - Потрогай меня, - и Шань опускает ладонь вниз, кончиками пальцев касаясь членов, сразу двух мокрых головок. Обхватывает каждый по очереди, крепко скользя вдоль стволов. - Блять, охуенно... Хочу их оба. - Уточни, детка, оба - по очереди или сразу два? - Шэ Ли не верит тому, что слышит, но у него нет просто ни секунды, чтобы удивляться. Он должен успеть, должен запомнить все происходящее. В горле - пустыня, но Шань спасает и здесь. Целует мокро и развязно, облизывая подбородок и линию челюсти - остается только подставляться. Стоит отпустить его, как он прижимается к паху своими ягодицами. Змей подталкивает его, заставляя двигаться, - Рыжий с нажимом проезжается, как велят. Вероятно, этого было бы достаточно. Точно. От большего у Ли обязательно что-нибудь лопнет в голове. Он согласен. Если смерть, то такая - за счастье. - Садись, детка... - вырывается само, когда чувствует мягкое, но плотное давление на головку в зажатом в руке Рыжего одном из членов. Естественной смазки настолько много, будто щедро плеснули из флакона - Ли проникает медленно и плавно в обжигающее узкое до отключки отверстие, не представляя, как там сможет поместиться его второй член. Запоздало он вспоминает, что они не делали ничего ни разу. Они не трахались. И сейчас он не растягивал его, ни Шань сам себя. Держаться, чтобы не рвануть его на себя, вжимая до боли, оказывается очень сложно. Позволять опускаться самому, искать свой ритм, только придерживая за бедра... Второй его член скользит вдоль ложбинки вверх по крестцу, крепко прижимаясь, заставляя течь, вызывая у Рыжего потоки бессвязного мата и откровенных вдохов, по которым понятно, как ему хорошо. Змею тоже, тоже!.. Даже если они продолжат вот так до конца. Ему невыносимо сладко ощущать на себе его тяжесть, а себя внутри и снаружи него одновременно. Тянет к себе чужую ладонь в собственной смазке, чтобы облизать ее всю. Рыжий дрожит и сжимает его, самую головку, соскользнув вверх, почти снимаясь со ствола. Нет, еще рано, слишком рано! Узелки из раскаленной проволоки завязывается в Змеевом в мозгу и где-то в легких, становится слишком наплевать на все, чтобы заметить любые странности, хоть что-то кроме своего кайфа - второй член невыносимо туго, до боли даже самому себе, входит в Рыжего. Он стонет, впивается ногтями до крови в подставленную на растерзание ладонь, губы, шею - бери меня всего. По миллиметру Ли все глубже, Шань направляет его в себя подрагивающей, но непреклонной рукой. Хватает только на то, чтобы прижать к себе за талию, предупреждая любые движения. Опустив свою руку, Змей ласкает белую задницу, где сейчас находится по самое основание. Возбуждение его уже где-то за гранью, он не может нормально дышать, почти умирая от того, как крепко его сжимают веснушчатые руки и сильные длинные ноги. Он мало что видит, лихорадка выжгла ему глаза, но его ориентир - вот это белое подрагивающее тело в его объятьях и горячее дыхание на своем лице. Ли позволяет себе всю ту нежность, которая всегда была заперта в нем, целует мокрые щеки, беспорядочно скользя ладонями, опускаясь вниз, прослеживая плотное соприкосновение между ними. Просто немыслимо, как у них получилось. Он смещает Шаня всего раз вверх, совсем немного - его стон, сладкий и долгий выдирает у Змея душу через рот. Чтобы не кричать, он припадает к воспаленным губам напротив, зализывая, куда-то бесконечно падая, кончая глубоко в нем, опрокидываясь, схлопываясь в точку, переставая видеть множество обрывков мерцающих отражений своей серой перламутровой кожи и белой человеческой.***
Его все так же гладят по волосам и по лбу. Он лежит головой у Гуаньшаня на коленях в своей кровати с зеркалом напротив, почти вжимаясь лицом в его в живот. Оборачиваясь вокруг него, вдыхает запах ткани, пропитанной домашним теплом и уличным летним ночным воздухом. - Рыжий. Пришел... - Ты же сам мне дверь открыл, не помнишь? Ты долго спал после двух уколов. Как у тебя кровь только не свернулась от такой температуры. Придурок, бля, - Шань стискивает светлые пряди в кулаке. - Сколько ты терпел и нахуя? - Я был змеем, - так значит все только в его больной башке, и не было длинного гибкого хвостатого тела, не было сумасшедшего секса... - Ты и есть Змей. Имя свое забыл? - Мы не трахались? Рука Рыжего замирает, только что нырнув под вытянутый ворот его футболки. Черт, пожалуйста, нет. - Ты хотел потрахаться полумертвым в бреду и лихорадке? Ну, буду иметь ввиду. В следующий раз как только, так сразу засажу тебе. Змей горячо выдыхает болезнь, сжимающую его легкие, его хватает на кривую улыбку. Он согласен на все.