Поцелуй розы

      Время не остановилось. И не наступил конец света. Все просто продолжалось.       Но все же Рохан выпал из своей творческой колеи. Страницы текли так же быстро, как и всегда — естественно, никто не заметит, что были какие-то промахи. В любом случае, из-за предстоящего преображения главного героя читатели сильно заинтересовались и стали с нетерпением ждать продолжение.       «Дело не в том, что его личность поменялась — и, очевидно, это поймет любой внимательный читатель, — заявлял художник надоедливой прессе, лениво растягивая слова и надеясь, что их успокоит несколько занимательных подробностей. Тогда, наконец-то, он сконцентрируется на манге и изолируется от шумного социума. — Скорее, благодаря недавним событиям он понял, кем является. В том числе, разоблачение в сто сорок пятой главе дали Хидаки другой взгляд на прошлое, и теперь он движется вперед с новой мотивацией. В следующей главе мы продолжим копаться в его душе. Не люблю хвастаться, но мне кажется, следующие главы станут лучшей моей работой…».       Пустив эту увлекательную деталь в мир, он перестал отвечать на звонки и выходил из дома только в магазин. Ему нравились тишина и покой. Хождение по пустым комнатам было своего рода медитацией, и это действительно помогало сосредоточиться на истории, продумывать сюжет, в голове составлять идеальные раскадровки и тут же бросаться к столу, закрепляя мысль чернилами. Временами его прошивало болезненным желанием вновь оказаться в кругу людей, но он отмахивался от такого легкомыслия, — в долгосрочной перспективе это не принесет никакой пользы. Изоляция его вполне устраивала.       К сожалению, реальный мир не разделял его мнения.       Коичи — дорогой, милейший, добросердечный Коичи — начала заглядывать к нему «по дороге из школы», будто вечером ему не надо никуда идти, кроме как на другой конец города. Раз или два Кишибе притворился, что не дома, но даже его сгрызала совесть, как только он видел, как Хиросе глубоко вздыхает и разворачивается — поэтому перестал прятаться за жалюзями и открыл дверь. Всего лишь для приветствия и короткой беседы на крыльце, конечно. Беседы о том, как прошел день в школе («О, все было нормально»), о работе Рохана («Прекрасно. Я, как обычно, значительно опережаю график»), и в конечном итоге Коичи предвкушал новую главу и надеялся, что у Рохана все в порядке — и тогда Коичи шел домой, а Кишибе возвращался к рисованию. Это было славно, безопасно и привычно, и не важно, что каждый раз Коичи уходил немного разочарованный.       Джотаро тоже был предсказуем.       Ровно три раза в неделю он либо звонил, либо приходил к нему домой, как и к остальным обладателям стэнда в Морио. Кажется, закостенелые привычки его еще не отпустили, несмотря на смерть Киры Йошикаге. Какие бы ни были причины его бдительности, Кишибе неохотно обнаружил, что даже благодарен этим визитам. Их разговоры длились даже меньше, чем с Коичи, но он практически мог сверять по ним свои часы.       Встречи не позволяли закрутиться дням в рутину рисования и раздумий. Это помогало отслеживать сроки. К тому же, Рохан начал узнавать интересные вещи об этом загадочном человеке. Куджо писал докторскую диссертацию, был сертифицированным аквалангистом и четыре раза бывал в Италии. У него было сухое, серьезное чувство юмора, граничащее с абсурдом, но он никогда не злоупотреблял гостеприимством.       Также он взял за привычку перед уходом легонько хлопать художника по плечу — Рохан так и не понял смысла, но воспринял как хороший знак. Визиты Джотаро были определенно терпимыми, признал он.       У Джоске и Окуясу хватило мозгов не появляться в его доме. Это было неожиданно, но не тяжело. Большим же сюрпризом стал визит Юкако, которая однажды в одиночестве появилась на крыльце, неловко заламывая руки. Не раздумывая, Кишибе открыл ей дверь, и лишь потом задумался — почему не притворился, что никого нет, как делал это для всех, кроме Коичи и Джотаро?       Юкако ничего не сказала и выглядела жутко расстроенной, но Рохан не ручался, что это не ее обычное выражение лица. После нескольких секунд неловкого молчания, мангака со скрипом изобразил гостеприимство и предложил девушке чай. Пока чай готовился, они успели обменяться праздным «как дела» и такими же пустопорожними ответами, так что тишина вновь вернулась, и Рохан решил хотя бы ее использовать во благо.       — Посиди пока, я тебя нарисую.       — Как-то жутковато… — нахмурилась Юкако.       — Боже, я же не прошу тебя раздеться или типа того. Просто сядь нормально и я тебя нарисую. Будет для меня тренировкой.       Якако сдалась, кивнув в знак согласился, и смирно уселась на стул в кабинете Рохана, подперев рукой подбородок, в то время как Рохан взял альбом и начал превращать карандашные штрихи в ее портрет.       — Что ж, говори уже, — подтолкнул художник, чувствуя себя более комфортно на родной территории. — Ты ведь пришла не просто так? Это из-за Коичи?       Взгляд Ямагиши дрогнул. Она коротко и резко выдохнула, отбросив все напускное приличие, и внезапно разразилась целой тирадой.       — Коичи волнуется о вас! А раз вы его забота, то и моя забота тоже. Может все и обращаются с вами, как с хрустальной вазой, но я уж точно не буду. И это не просто мнение друзей — это сказывается и вашей на работе! И пусть большинству понравилось развитие персонажа Хидаки, последние несколько выпусков читатели жалуются, что манга теряет свою реалистичность и логику, за которую эту работу так любили, что является прямым следствием вашего затворничества и отказа разговаривать более, чем тремя предложениями в течение последних нескольких недель!       Кишибе моргнул, пытаясь осмыслить этот информации, который на него вывалили, и начал новый набросок, запечатлевая воинственное выражение лица Юкако.       — Э-э-э… Так вы с Коичи начали встречаться, да?       Ямагиши порозовела.       — Да, — тут же стушевалась она, возвращая свою кроткость. — Мы… приняли свои чувства.       — И он все это тебе рассказал?       — Ну… Коичи просто дал мне понять, что что-то не так. И мне захотелось во всем разобраться, чтобы понять его, и помочь вам, чтобы Коичи больше так не беспокоился. Потому что вы, очевидно, сейчас очень страда…       — Ладно, ладно, ладно, — тут же прервал ее зеленоволосый, пока не готовый к такому разговору. — Я довольно впечатлен… твоей настойчивостью. Может, ты права. Все-таки я давно не обдумывал свое произведение. Лучшие истории всегда реалистичны, я не должен об этом забывать. И все же… — задумчиво протянул он, меняя тему на более безопасную и пытаясь подавить подкравшееся чувство тревоги. — Весьма мило, что Коичи делится с тобой таким. Не перестаю восхищаться, насколько чистосердечен этот молодой человек.       Юкако аж вся подобралась от этих слов, и Рохан начал новый эскиз, рисуя сияние, которое словно охватило все ее тело.       — Ох, я тоже так считаю! — выпалила девушка. — Он такой удивительно терпеливый даже с самыми надоедливыми людьми в мире!       Рохан выдавил улыбку, понимая, что его, возможно, только что оскорбили, но он был так заворожен оживленной и сияющей Ямагиши, расцветающей на его страницах, что не посмел нарушить атмосферу.       — Что ж, абсолютно согласен, — уступил он. — Он точно самый добрый и всепрощающий человек, которого я знаю!       Кончики волос Юкако затрепетали, и довольная улыбка застыла на пару долгих секунд, после чего девушка пустилась в рассказ о каком-то геройстве Коичи пару дней назад, очевидно, чтобы заинтересовать Рохана, и через несколько минут вновь стала как и прежде бодрой, глаза были широко раскрыты и практически сверкали. И Кишибе не смог не заразиться ее восторгом, осознавая при этом, что ему действительно не хватало нормального общения с Коичи. Возможно, ему следует выйти и поговорить по-человечески, чем бы это не закончилось. Он почти задался вопросом, чего же так боялся все это время, и вдруг кое о чем подумал, прежде чем вспомнить ответ.       — Юкако, — произнес он, сжимая ее руки, когда провожал. — Я рад, что Коичи нашел человека, который по-настоящему его ценит.       Черноволосая тепло улыбнулась, даже излишне сильно сжимая его руки в ответ.       — И я рада, что у нас есть друг, который это видит, — отозвалась она. — Вам бы и правда как-нибудь присоединиться к нам, попить кофе. Мы были бы рады вас увидеть.       Рохан почувствовал себя обновленным. Он пулей помчался обратно наверх и в горящем творческом порыве переписал диалоги в четырех главах. Сходил в библиотеку, изучив местную историю и откопав увлекательнейшую статью в городской газете, написанную несколько лет назад, где рассказывали историю о храме с приведениями. Пришлось найти автора этой статьи, дабы извлечь всю историю прямо из его головы. Возвращаясь домой, голова его была возможностей и идей; и глядя на розовеющее небо на улице, пришла мысль, что оно похоже на плащ его главного героя.       Когда в следующий вечер к нему зашел Коичи, Кишибе уверенно пригласил его войти. Коичи шокированно округлил глаза, удивленный такой переменой поведения, но все же последовал внутрь. Они поднялись в кабинет, и мангака радостно рассказывал, как продуктивно прошел его день. Усадив школьника на кресло, мужчина начал расспрашивать его об учебном дне — чему он научился на уроках, о чем болтал на перемене, что ел на обед.       — Рохан, что на тебя нашло? — недоверчиво спросил Коичи, сбитый с толку.       Рохан вздохнул, глядя на него, будто ответ был очевиден.       — Я разговариваю с тобой, Коичи. Потому что ты мой друг.       — Серьезно? — поднялся Хиросе, подходя к рабочему столу и окидывая его взглядом. — Потому что это больше похоже на допрос. Если ты ищешь новую историю для манги, мог бы просто сказать об этом.       Мангака раздраженно повел плечами, но прежде чем он успел ответить, внимание Коичи привлекла стопка зарисовок, все еще лежащих на краю стола. Лицо мальчика смягчилось, а после он и вовсе покраснел. Чтобы узнать причину такого настроения, Рохан крутанулся на кресле и лицезрел последний свой рисунок — Юкако, чье лицо светилось от взбудораженного восторга, руки в полупрозрачном жесте, волосы, развивающие вокруг ее фигуры.       — Это?..       — Мы говорили о тебе, знаешь ли, — проворчал Кишибе, передавая листок в осторожные руки Хиросе.       — Вы…вы разговаривали?!       — М-м-м, — Рохан оперся подбородком на руку и заулыбался, наблюдая, как выражение лица Коичи меняется на благоговейное и слегка смущенное. — Она и вправду любит тебя, — он почувствовал, что его голос срывается на полуслове, и внезапно необъяснимо испугался. Словно что-то нависло над ним. — Можешь оставить себе. Отдаю, — прохрипел мангака, когда Коичи что-то забормотал, и выпроводил ученика из кабинета, вдруг не имея сил продолжать разговор. — Больше не буду задерживать. Приятного вечера.       — Эм-м… Хорошо. Спасибо, Рохан. Тебе тоже.       «Приятный», пожалуй, не самое подходящее слов для описания оставшейся части дня Кишибе. Его прилив энергии приобретал беспокойный характер, и он направил его на построение будущей сюжетной линии. Перечитывая спустя четыре часа работы, он был доволен заложенным в повествовании страхом, и все-таки отправился спать. Поспать получилось урывками.       На следующий день Рохан рискнул еще раз сходить в библиотеку, но план найти местный храм с привидениями был разбит вдребезги, он выбрал совсем неподходящее время для своего сознания. Если последние пару дней он был на странном подъеме, почти что парил в не поддающемся объяснению кайфе, то сейчас скрежет тела предательски притягивал его к полу, иногда — в буквальном смысле. Это был особенно тяжелый месяц. Эти дни он проводил, чувствуя бездонное несчастье, рисуя свою работу сквозь стиснутые зубы, и слишком часто залеживаясь в кровати, по горло сдавленный этим горем.       Но в это время, без приглашения и без подсказки, пришел Джотаро. И прежде, чем понять, что произошло, Куджо сгреб его в свои объятия, спокойный, уверенный и непоколебимый в этот безумном кошмаре, которым стала жизнь Кишибе. Стоя так, прислонившись к груди Джотаро, мангака впервые за долгое время почувствовал спокойствие и умиротворение. Словно океанолог был якорем, — или, может, спасательным кругом, — удерживающем его на устойчивой поверхности.       Настолько расслабленный чем-то настолько простым, как физический контакт, Рохан задумался, когда в последний раз по-настоящему прикасался к кому-то, из-за этого же и отскочил, словно ошпаренный. Он ограничился простым взъерошиванием Джотаровских волос и решил, что это опыт, который хотелось бы повторить. Только чтобы посмотреть, будет ли такой же эффект, когда он не будет утопать в мучениях.       Ближе всего к краю он подошел несколько дней спустя, когда наконец воспользовался шансом посетить храм, и пригласил Куджо с собой. Пусть он и был все утро на взводе, все протекало достаточно мирно, — до тех пор, пока какой-то мужчина не отпустил неуместный комментарий. На мгновение Рохан получил ослепительное откровение о том, насколько хрупкой была его вновь обретенная стабильность, произнеся одно-единственное слово: «Рейми».       В эту секунду он осознал, что над ним нависало что-то огромное, и прежде чем мысли углубились в это, события дня и объятия Куджо более чем отвлекли его от затаившегося ужаса. Но на этот раз осознание осталось где-то внутри него, неприятное чувство внизу живота, подтверждающее, что он избегал чего-то, с чем был беспомощен, не готов столкнуться, — то, чего он избегал все это время.       Именно это чувство, едва уловимое подсознанием, разбудило его ранним серым утром и погнало из дома, он машинально шагал по тротуару и вообще ни о чем не думал, пока не прошел мимо аптеки. Ему был отпущен единственный миг страха, прежде чем он был остановлен призрачной дорогой, зияющей перед ним, с белыми стенами и абсолютной тишиной.       В этот момент у него словно земля ушла из-под ног.       Именно здесь, в бесспорном отсутствии Рейми, прошедший месяц был переосмыслен и превращен в правду, которую он демонстративно игнорировал — на самом деле игнорировал настолько хорошо, что овладел искусством перенаправлять свои мысли на работу каждый раз, когда в них должна была появиться Рейми. Оказавшись лицом к лицу с пустынной Аллеей Призраков, спрятаться было негде. Правда заключалась в том, что…       «Рейми ушла, Рохан. Ты больше никогда ее не увидишь».       Он вспомнил лицо своей матери, когда она произносила это в желтом кухонном свете, измученное и усталое лицо, и почувствовал, как его собственное сморщилось, превратившись в хмурое, и помнил боль в ноге, когда ударил ей по столу, за которым сидел, и закричал: «Нет!». Он увидел, как беспомощно опустились ее губы, и почувствовал ужас ребенка, впервые осознавшего, что его родители могут плакать — слишком много чувств, с которыми четырехлетнему ребенку не справиться, поэтому они выплеснулись наружу, горячие и багровые, в нарастающем крике ярости: «Верни Рейми, верни Рейми, ВЕРНИ МНЕ РЕЙМИ!».       Детский голос сорвался на вопль, а потом и вопль возмущения, почему же происходящее так нечестно — чувство настолько сильное, что Рохан будет ощущать его отголоски на протяжении всей жизни, настолько долго, что успеет забыть, из-за кого он так кричал; каждый раз, когда почувствует, что мир несправедлив к нему.       Воспоминание заставило пошатнуться. Мозг атаковало опасение, что ноги вот-вот подкосятся из-за огромного чувства потери, которое он обнаружил — зияющего внутри него, будто бездонная яма. Глазам стало жарко и больно, и он обнаружил, что тупо моргает, глядя в землю, в горле застрял ком, а ужасное осознание пустоты пространства, в котором он находился, ползало вокруг него, как хищное животное.       Почудилось, что на периферии зрения что-то движется — он поднял глаза и сначала ничего не смог разглядеть; но то ли из-за слезящихся глаз, то ли из-за какой-то другой игры света, ему показалось, что он видит призрачную манящую руку перед собой. Стук крови в ушах, похожий на нарастающий рев, усилился, и под ним ему показалось, что он слышит шепот:       — Роханннн…       Рохан протянул руку, чтобы схватить того, кто перед ним стоял, и шагнул вперед.