Искусство сочинения сентиментального романа

Антуан не без удовольствия наблюдал, как щеки Наполеоне заливает густой румянец. Все-таки он не круглый дурак, а, как говаривала его кормилица, просто малахольный. Догадывается, что несет чушь, просто не может остановиться. Вон как смешно сжимает маленькие, как у девчонки, кулачки. Антуан выдержал многозначительную паузу: наглецов следует наказывать. Он уже почти придумал убийственно остроумный ответ, чтобы окончательно раздавить его, но, взглянув в глаза, только сухо кивнул: — Посмотрим. Наполеоне испуганно шмыгнул носом и, наконец-то, замолчал. Ел он так жадно, что Антуан непроизвольно сморщился и отвернулся к Пикадю, сидевшему по другую руку. — Опять шлялся с краснопогонниками… — хмуро заметил тот, принимая чашку кофе от слуги, — Смотри, не попади в беду. Эта компания не для тебя. — Это почему же? — насторожился Антуан. — Сам знаешь. — понизил голос Пикадю, — У тебя ни гроша. Случись что, их родители уладят дело с директором или даже с Тимбрюном, а ты останешься с носом. Будешь врать про своих любовниц где-нибудь в другом месте. — Спасибо, конечно, что стоишь на страже моей нравственности. Но я буду шляться, где хочу и с кем захочу. Хоть с самим Сатаной. Антуан растянул губы в вежливой улыбке, чтобы со стороны беседа казалась дружеской, но взгляд не оставлял сомнений в его истинном настроении. Пикадю поспешно отвел глаза. — А фто факие крафнопофонники? — изо рта Наполеоне посыпались крошки. — Ну вот видите мои эполеты. Какого они цвета? — Серебряные. — Если учишься только на «отлично», получаешь серебряные эполеты, если на на «хорошо» — медные, у троечников — красные, а уж совсем оторвы носят оранжевые. — брезгливо скривившись пояснил Антуан, — У нас в классе, кстати, таких нет. И все благодаря Пикадю. Он такой заботливый. Не обратив внимания на ехидный тон, Наполеоне с завистью посмотрел на эполеты Антуана и глубоко вздохнул. Желая от него избавиться, после завтрака Антуан сказал: — Перед занятиями будет месса. Рекомендую посетить часовню, вон она за оградой. Вы, итальянцы, народ набожный. — Я корсиканец, — опять поправил его Наполеоне, — И я совсем не религиозен. — Что так? А он интереснее, чем могло показаться с первого взгляда, подумал Антуан. В чем-то даже мил. Так наивно и открыто таращит огромные глаза, что не получается толком ему ни надерзить, ни отвесить тумака, чтобы отлип. — Была одна история… — Наполеоне пожал плечами. — Я на мессах обычно читал сочинения господина Руссо. Потихоньку, чтобы никто не заметил… Антуан задумчиво кивнул. Наверное, все эти провинциальные колледжи одинаковы. У них в Понлевуа заправляли бенедиктинцы. Как и любые монахи, они не терпели чистоты, поэтому, за все время учебы он ни разу не принимал ванну. Когда после экзамена Антуан узнал о своем переводе в Париж, у него появилось чувство, что его выпускают из тюрьмы. Он еще ничего не знал про школу на Марсовом поле, но подумал, что в любом месте будет лучше, чем в Понлевуа, и оказался прав. Ему было двенадцать. Буонапарте пришлось ждать еще целых три года. Неудивительно, что он одурел от счастья. Каждый из провинциальных колледжей славился чем-то особенным. В Плесси старательно растили непроходимых тупиц, в Пон-а-Муссон лучше всего преподавали танцы и верховую езду, ну а Бриенн подарил парижской школе Дювинье, по прозвищу «Нимфа», и являлся колыбелью того, что в приличном обществе называли «вкус к своему полу». — …И тогда этот новый священник сказал ужасную вещь! — возмущался Наполеоне где-то на заднем плане. Антуан сделал над собой усилие и прислушался к тому, что он говорит. — И что же он такого ужасного сказал? Наполеоне вытаращил на него глаза-блюдца: — Он сказал, что ни Цезарь, ни Александр Великий не попадут в рай! Вы вообще можете поверить в эту нелепицу, а? — Никогда об этом не задумывался, да и, по чести сказать, мне все равно. — Как же не задумываться, если это несправедливо! Ужасно! Возмутительно! Самые великие мужи человечества попадут в ад из-за религии, которой они даже не знали! Нет! — Наполеоне решительно рубанул воздух ладонью, — С этих пор религия для меня перестала существовать! Антуан не выдержал и улыбнулся, хотя знал, что этого делать не стоит. Это как погладить бездомного щенка — отделаться от него потом будет сложнее. — Бомпарте! Вот вам расписание уроков — Пикадю сунул в руку Наполеоне аккуратно сложенный листок. — Сегодня география, математика и история. Потом строевая подготовка и свободное время. В Пикадю было что-то… Есть особый сорт людей: форма на них сидит идеально, волосы приглажены, пудра никогда не сыплется на плечи, они всегда знают ответ на заданный учителем вопрос, а, главное, неколебимо уверены в своей правоте в любой ситуации. Антуан таких презирал, но правила приличия диктовали сдерживать свои чувства. — Да, кстати, насчет строевой. Вам нужен наставник, Бомпарте. — заявил Пикадю безапелляционным тоном. — У нас каждому новичку помогает старший кадет. Это учит взаимовыручке и укрепляет товарищество. — Он Буонапарте, — поправил его Антуан, криво усмехнувшись. — Тогда тебе его и учить! — завопил Пардайан на бегу, — Смотрите все! Он уже выучил фамилию новенького! Скоро выучит и имя! А потом они поженятся! *** Антуан вспыхнул и бросился за Пардайаном. Вихрем пронеслись они по коридору, и сбив с ног пару зазевавшихся младших кадет, ворвались в класс. Пардайян резко затормозил, все остальные врезались в него и едва не повалили на пол. В классе они были не одни. У окна молодой господин в пышном парике и узком зеленом сюртуке восклицал, размахивая руками: — Где свежий воздух, я вас спрашиваю?! Где ветер? Где солнце? Мы целыми днями дышим каминной пылью. Это вредно, если вы этого не понимаете, какой вы после этого врач?! Сухопарый пожилой господин ответил так тихо, что Наполеоне, едва смог разобрать его слова: — Я ценю вашу заботу об учениках, месье Дагле, но умоляю, не вмешивайтесь в те дела, которых не понимаете. Я же не учу вас, как преподавать географию. Вот и вы не учите меня медицине. Школа расположена рядом со скотобойней, при южном ветре миазмы могут вызвать лихорадку, поэтому окна останутся закрытыми. Точка. Он развернулся и, бросив на расхристанного Пардайяна неодобрительный взгляд, вышел из аудитории. Дагле одернул манжеты и приветливо улыбнулся. — Доброе утро, господа. Прошу занимать места. К сожалению, сегодня опять будет душновато. Но ничего. Это не помешает нам дышать ветрами странствий, не так ли? Наполеоне он сразу ужасно понравился: красивое лицо, изящный наряд и, самое главное, доброе и острое выражение карих глаз. — Профессор, а может просто откроем окна и никому не скажем? — спросил он с лукавой улыбкой. — К сожалению, это не так-то просто. Доктор Мак-Маон распорядился забить рамы гвоздями. — развел руками Дагле. — Но я рад видеть среди нас новые лица, кадет… — …Буонапарте. Сегодня лучший день в моей жизни, решил Наполеоне. Ему казалось, еще немного и он, как монгольфьер, поднимется в воздух. Он сел рядом с Антуаном, который все это время не сводил с него внимательного взгляда и что-то чертил в тетради. Аудитория тем временем заполнилась до отказа, все свободные места оказались заняты, слушатели разместились даже в проходах. Наполеоне с удивлением обратил внимание на круглолицего человека лет тридцати в коричневом сюртуке, который сидел чуть поодаль от остальных. Он точно не был кадетом, но приготовился слушать и записывать. Тут Наполеоне прошиб холодный пот: все его тетради остались в саквояже! Он так волновался, что совершенно забыл про них с утра. Антуан со снисходительным вздохом вырвал несколько страниц из своей тетрадки. — Ой, спасибо! Как вы добры, Фелиппо! Вы настоящий друг! — воскликнул Наполеоне на всю аудиторию. За спиной у них захихикали д’Обрессан и Сен-Лари, но стоило Антуану глянуть на них через плечо, оба притихли. Дагле поднялся на кафедру. — Сегодня поговорим об островах Тихого океана, — негромко начал он, и в аудитории воцарилась тишина, нарушаемая только скрипом перьев. Наполеоне тоже старался записывать поначалу, но лекция была настолько не похожа на уроки географии в Бриенне, что вскоре он отложил перо и весь обратился в слух. Оказалось, что Дагле совершил кругосветное путешествие на корабле «Ворчунья» под командованием знаменитого капитана де Бугенвиля. Он своими глазами видел все чудеса, о которых рассказывал. Куда до него нудным бриеннским монахам! Наполеоне как будто оказался на борту корабля вместе с ним и видел медных туземцев плывущих по океану на диковинных лодках, срывал цветы и украшал ими густые черные косы местных красавиц. Интересно, подумал он, можно ли сделать так, чтобы Сампьеро, отважный корсиканский герой, попал туда? Может, однажды сильнейший шторм отнес его корабль в другое полушарие? Этот ход вызывал у него некоторые сомнения, но развернуть сюжет с туземками и погонями было так соблазнительно, что Наполеоне не удержался… Сампьеро сошел на берег неизвестной земли. Ветер развевает его красный бархатный плащ. Первый помощник — точь-в-точь месье Дагле — помогает вытолкнуть лодку на ослепительно-белый пляж. Вдоль берега тянется цепочка человеческих следов. Сампьеро хмурится. Остров казался ему необитаемым, но если тут живут люди, он непременно должен встретиться с ними. Он решительно шагает по песку, по пути срывая сладкие плоды и огромные цветы, которые растут вдоль берега. И, наконец, замечает туземца. Его золотистые волосы ярко блестят на солнце. Туземец оборачивается… Стоп, сказал себе Наполеоне, как сюда попал Фелиппо? Для этой истории он совсем не годится. Какой же он туземец?! Но воображение упорно подсовывало ему веснушчатую физиономию вместо туземной. Кто-то дернул его за косицу, и Наполеоне с удивлением обнаружил, что лекция закончилась. Скосив глаза в тетрадку Антуана, он увидел там собственный профиль, выведенный верными и аккуратными штрихами. Странное дело, но на бумаге он выглядел даже симпатичным. Кроме носа, он был такой же уродский, как и в жизни. — Нравится? — голубые глаза Антуана смеялись. Наполеоне смог только кивнуть, не отрывая восхищенного взгляда от рисунка. Никто и никогда не рисовал его. Со снисходительной усмешкой Антуан положил рисунок на парту. — У вас, Буонапарте, необычное лицо. Вас интересно рисовать. — Что же такого необычного в его лице? — с верхнего ряда к ним с глумливой ухмылкой свесился д’Обрессан. — Оно на свиное рыло не похоже, в отличие от твоего. — парировал Антуан. Д’Обрессан покраснел, и втянулся обратно. Вокруг Дагле тем временем собралась небольшая группа учеников: каждый хотел что-то спросить. Наполеоне протолкался поближе и пронзительным голосом воскликнул: — Профессор, позвольте выразить вам свое восхищение! Это лучшая лекция, что я слышал в своей жизни! Присев на край парты, Пардайян прищурил черные глаза. — Мне очень любопытно, мой дорогой, за что такие милости этому чудику? — Он забавный, — пожал плечами Антуан, — и, вроде бы, добрый малый. — Он пугало огородное и деревенщина, видно же… Не знал, что у нас тут благотворительное общество для убогих. Антуан перевел взгляд на Наполеоне. — …И я всегда-всегда с самого детства хотел стать моряком, как вы… — восторженно лепетал он. Дагле под его напором пятился к двери и ошарашенно улыбался. — А ваш отец тоже служит во флоте? — спросил Антуан у Наполеоне, когда тот вернулся за парту. — Нет, он юрист. Но моряком был муж мамули Камиллы. Это моя кормилица. У нее трое детей: Санто, Джованна и… — Вы сирота? — перебил Антуан. — Нет. С чего вы взяли? У меня четверо братьев и три сестры. И моя матушка сейчас ждет еще ребенка… Антуан вдруг потерял к интерес к беседе и отвернулся к Парадайану. Наполеоне это показалось немного странным, но с ним сегодня и так случилось столько хорошего, что он решил пока оставить его в покое. У них много времени впереди, чтобы получше узнать друг друга. Всю перемену он не мог глаз оторвать от собственного портрета, его как будто рисовал настоящий художник, настолько точным был каждый штрих. К изумлению Наполеоне, профессором математики оказался человек в коричневом сюртуке, который вместе с ними слушал лекцию по географии. В математике Наполеоне всегда был лучшим, еще с первого класса. Он почти не знал французского, поэтому язык символов и формул был единственным, на котором он мог изъясняться свободно. Тогда его понимал только Пишегрю. Он сказал, что у Наполеоне талант и взялся заниматься с ним дополнительно. Как ни ерзал Наполеоне на лавке, как ни тянул руку, чтобы выйти к доске и показать всем, чего он стоит, Монж его не замечал. Он как будто специально дождался, пока Антуан, закрывшись толстенным учебником Безу собрался вздремнуть. — Ле Пикар де Фелиппо, к доске. Пикадю громко и укоризненно вздохнул, Антуан однако этот вздох проигнорировал, нарочито спокойно поднялся с места, одернул сюртук и вышел к доске. Какой он все-таки умный, в очередной раз думал Наполеоне глядя на ровные ряды цифр, которые Антуан уверенно выводил на доске. Задание было довольно сложным. Наполеоне на его месте поломал бы голову, прежде чем найти решение, но Антуан или соображал очень быстро или знал ответ заранее. — Когда успел вызубрить? — спросил у него Пардайян, после того, как Монж перешел к новой теме. Пожав плечами, Антуан искоса глянул на Наполеоне: — Зубрят пусть идиоты, я могу сразу решить. Класс профессора истории Ментеля был на втором этаже. Воздух тут пах каминной золой, было душно и холодно. Наполеоне помнил, что Монбурше и Саблоньер теперь в классе этого Ментеля. Он не знал, есть ли свой класс у Дагле, но был готов отдать что угодно, чтобы учиться именно у него. Профессор Монж был, впрочем, тоже неплох: строгий, молодой и энергичный. Ментель казался полной его противоположностью: пожилым грузным господином, который нацепив на толстый нос очки, был погружен в чтение внушительного фолианта и не обращал на учеников особого внимания. Пока все собирались, он продолжал неторопливо переворачивать страницу за страницей. Наконец, вложив в книгу широкую муаровую ленту, Ментель с кряхтением поднялся и прошелся туда-сюда. — Ну-с, молодые люди, начнем урок. Кто пойдет к доске? Ответом ему стало молчание и шуршание учебников. Взгляд Ментеля зацепился за сияющее лицо Наполеоне. — Идите вы, молодой человек. Да-да, вы с царапиной на носу. Наполеоне неуклюже выбрался из-за парты, отдавив ноги Антуану и Пардайяну. — Ну рассказывайте, — Ментель с явным облегчение уселся обратно в кресло и сложил руки на животе. — Но я… Профессор, я не знаю, что рассказывать, я же новенький. — робко заметил Наполеоне. Ментель недовольно свел седые брови и пошевелил губами. — Если новенький, надо проверить ваши знания. Рассказывайте, про… Кто ваш любимый полководец? Цезарь или Александр Македонский? Наполеоне помотал головой. — Что и про Цезаря не знаете?! — изумился Ментель. — Нет, просто мой любимый великий полководец это Паскуале Паоли. Эти слова заставили встрепенуться даже Антуана, который мирно дремал, подперев щеку рукой. По аудитории прокатился шепоток, а профессор Ментель выпрямился в кресле и надел очки. — Так, — сказал он, — Ну давайте про Паоли. Почему же вы, молодой человек, считаете его великим? — Цезарь, Магомет, Кромвель, месье Паоли — величайшие из всех полководцев, несомненно, получили от природы сверхчеловеческие силы, — заявил Наполеоне, бросая в класс дерзкий взгляд. — Паскуале Паоли родился 6 апреля 1725 года в Марсалье. — А это, простите, где? — Это неподалеку от Корте… Это столица Корсики. Так вот… Он всю жизнь с самого детства боролся за свободу. Сначала с генуэзскими, а потом и с французскими захватчиками. Ментель неодобрительно хмыкнул. — Ну-с… И как же он с ними боролся? — Сначала ему вместе с братьями и отцом пришлось отправится в изгнание. Но потом он вернулся и народ выбрал его генералом. На задних рядах кто-то громко засмеялся. Наполеоне показалось, что это де Фьенн. — Паоли изгнал генуэзцев с Корсики. После чего написал для народа демократическую конституцию. Корсика стала республикой и… — Погодите-ка. Остановимся на этом вопросе подробнее, — прервал его Ментель, — Как бы вы оценили преимущества монархического правления перед республиканским? — А никак! Никаких преимуществ у монархии перед республикой нет и быть не может! — от волнения щеки Наполеоне загорелись румянцем, волосы растрепались и даже немного встали дыбом, — Всякая монархия есть по сути своей тирания. Таково мое мнение. Все граждане Корсики были равны перед законом, все имели право избирать и быть избранными. Еще великий Паоли искоренил такой преступный и вредный обычай, как вендетта. Генуэзские войска смогли удержать только четыре крепости у побережья. Ментель снял очки и смотрел теперь на Наполеоне с недоверчивым изумлением, как совсем недавно смотрел Дагле. — Ну а что же случилось дальше, молодой человек? Как, кстати, ваша фамилия? Теперь я вижу, вы не обманывали, когда сказали, что новенький. — Меня зовут Наполеоне Буонапарте, и я корсиканец. Дальше, профессор, генуэзцы свершили самое черное дело из всех возможных. Понимая, что им не справится со свободным народом Корсики, они заключили преступную сделку с королем Франции и продали ему нашу землю, на которую не имели ни малейшего права! — И каком году это было сделано? — В 1763 году. И в том же году Паоли разбил французов при Борго. И это было одной из величайших побед в истории человечества! Ропот поднявшийся в аудитории не смог заглушить резкого голоса Наполеоне, который выкрикнул: — Потому что свобода тогда впервые победила тиранию! Ментель несколько раз стукнул своей книгой по кафедре, чтобы угомонить класс. Посреди волнующегося моря напудренных голов Наполеоне видел только застывшее лицо Антуана и его поднятую руку. — Вы хотели задать вопрос? — спросил Ментель. — Да, профессор. У меня вопрос к господину Буонапарте, если позволите. Ментель кивнул. — Я не совсем понимаю. Если величайшая по вашим словам победа была одержана, как вы объясните тот факт, что Корсика была завоевана, войска Паоли рассеяны, — голос Антуана задрожал от еле сдерживаемого гнева, — а население покорилось французской короне? Вы ведь мне сами этим утром изволили заявить, что являетесь французским подданным. — Этого бы никогда не случилось, если бы соотношение сторон было хотя бы четыре к одному, но на одного корсиканца приходилось десять французов! — выкрикнул Наполеоне, буравя его взглядом. — Садитесь, молодой человек, а, вы, Буонапарте, продолжайте, — прервал дуэль взглядов Ментель, — Расскажите о решающем сражении этой кампании. — Сражение при Понте-Ново, — Наполеоне напряженно уставился на носки своих туфель, — 9 мая 1769 года. Французская армия… — И кто ей руководил, кстати? — Маркиз Марбеф… — Наполеоне вопросительно поднял брови. — Неправильно. Вам следовало знать. Армией командовал маркиз Во. — У корсиканцев командование принял на себя Паоли. В ходе битвы его войска были разбиты… А он сам бежал в Англию, где живет до сих пор… — еле слышно закончил Наполеоне. Рука Антуана вновь взметнулась в воздух. Ментель обреченно кивнул ему, разрешая задать вопрос. — В начале вашей речи вы, сударь, сравнили этого Паоли с Цезарем и Кромвелем. Не могли бы вы пояснить, как же такой великий полководец проиграл сражение какому-то маркизу Во, имя которого вы даже не удосужились запомнить? Наполеоне долго молчал в отчаянии глядя на Антуана. — И все же он велик. Он боролся за свободу моей страны. И в этом я хочу походить на него. — Походить на него? — скривился Антуан, — Что ж, я не удивлен. — Ну довольно, — Ментель снова надел очки, — Фелиппо, садитесь. «Отлично» вам за острые вопросы. Вам Буонапарте «хорошо» за оригинальность суждений. Нам еще сегодня нужно освоить Вторую пуническую войну… Приступим. Всю лекцию Наполеоне отчаянно старался поймать взгляд Антуана. Ну не может же он не понять?! Он ведь не хотел обидеть его, да и разве можно обижаться… из-за правды? Но Антуан упрямо смотрел только на Ментеля и в свою тетрадь, словно Наполеоне вовсе не существовало. Еле дотерпев до конца урока, Наполеоне бросился за ним. — Стойте, Фелиппо! Вы ничего не поняли! Антуан резко повернулся и, ухватив его за пуговицу на лацкане сюртука, потянул на себя. — Нет, я понял. Ваш папаша, стряпчий, раздобыл где-то поддельные документы о дворянстве и пристроил вас сюда. Не может настоящий дворянин вести себя так низко, быть настолько лишен чувства чести. Вы едите, пьете, учитесь за королевский счет. На вас нет ничего своего. Он резким движением сорвал пуговицу с мундира Наполеоне и бросил ее ему в лицо. — Даже эта пуговица принадлежит королю. Но вам хватает самодовольства и наглости прилюдно пускаться в идиотские рассуждения о тирании и свободе? Как же отвратительны мне вы, ваш Паоли и ваша Корсика!