Искусство сочинения сентиментального романа

Мир выцвел и подернулся липкой паутиной, как будто кто-то набросил на глаза Наполеоне грязную половую тряпку. Через нее он теперь смотрит на все, что его окружает. Величественное здание школы, похожее на дворец, оказалось тюрьмой с решетками на окнах. Его однокашники, дружбу которых он так хотел завоевать, — толпой злобных уродов. Небо давит к земле, скрипит на зубах каминная зола. Даже Паоли глядит на него с осуждением, а его мужественное и честное лицо, кажется с кровати жирной и самодовольной рожей. Невыносимо медленно отсчитывая минуту за минутой, стучит за стенкой часовой механизм. Наполеоне хочет умереть. Если бы он верил в бога, то просил бы у него смерти. Пусть бы его убило молнией в тот же миг, только бы не испытывать чудовищного унижения. Он прикрыл глаза и громко потянул носом. Доктор Мак-Маон утверждал, что у него обыкновенная простуда, он не понимает, что Наполеоне заболел от того, что не хочет жить. Под веками в ореоле солнечной проволоки волос до сих пор пылало лицо Фелиппо, густо облепленное омерзением. В комнату без стука ввалился Гато с вязанкой дров и, оглядев открывшуюся картину, присвистнул: все двенадцать носовых платков Наполеоне были развешаны на спинках кровати и стула, на подоконнике и по краям умывальника. Платки были насквозь мокрые, а вытирать нос рукавом рубашки Наполеоне не хотел. — Что-то ты совсем плох, бедненький, — Гато с грохотом обрушил дрова на пол, — Доктор велел растопить камин. Сейчас согреем тебя, а то так и будешь вечно сопливиться. Наполеоне опять шмыгнул носом и попытался отвернуться к стене. Все на свете вызывало в нем отвращение, Гато был отвратителен ему вдвойне. Наверняка, презирает его, как Фелиппо и остальные. Ведь за все платки и пуговицы платит их король. Как дворянин и человек чести Наполеоне поступил единственно возможным образом: вызывал Фелиппо на дуэль. Что еще ему оставалось? Он назвал его отца стряпчим и усомнился в благородном происхождении его семьи. На Корсике после таких слов кровавая вражда могла длиться столетиями. Как ни старался Паоли искоренить вендетту, некоторые принципы корсиканцы впитывают с молоком матери. Взять вот хотя бы отца и Поццо ди Борго. Поццо были близкой родней Буонапарте и жили в том же доме, только этажом выше. Как-то раз отец вышел на крыльцо в новом рединготе, а сеньора Поццо вылила за окно содержимое своего ночного горшка. Казалось бы, пустяк. Отец попросил возместить стоимость редингота. Все-таки он его из Англии выписал, ничего моднее во всем Аяччо никто не носил. Но Поццо уперлись как бараны и платить отказались. Тогда отцу пришлось взыскать с них деньги через суд. С тех пор Поццо ненавидят Буонапарте. Ценой родства, соседства и дружбы стали двести ливров. — Ну вот, — Гато бросил в огонь последнее полено и вытер руки о штаны. — Готово, малыш. Сейчас пойдешь на поправку. Он обернулся к Наполеоне и растянул плоскую рожу в гримасе, которая, вероятно, должна была означать дружелюбную улыбку. Наполеоне поежился и, сделав над собой усилие, сипло ответил: — Спасибо, но, право, не стоило… Оранжевые язычки пламени резво облизывали поленья, и от камина сразу потянуло теплом. Из-за этого, а, может, из-за чего другого, тугой узел тоски в животе немного ослаб. Гато бесцеремонно сунул руку под одеяло и ухватил Наполеоне за пятку. — Эй, что вы делаете?! — Молодец, что надел чулки. — Гато удовлетворенно кивнул. — Но шерстяные носки были бы лучше. — У меня нету, — буркнул Наполеоне в ответ.— И не надо меня хватать, а то я директору пожалуюсь. Гато озадаченно закряхтел. — Ну если директору, тогда конечно, — пятясь задом, он поспешил ретироваться. Наполеоне сразу пожалел об его уходе. В одиночестве он был беззащитен перед смутной мыслью, которая второй день скреблась в черепной коробке. Это невнятное копошение причиняло сильные страдания. Наполеоне вертелся на кровати, пока не сбил на сторону матрас. Тело ломило, голова раскалывалась, горело лицо. Неужели Фелиппо прав? Для человека ведь естественно стремиться к свободе и ненавидеть рабство. Или вот, например, Дагле. Наполеоне ужасно нравятся его лекции. Должен ли он ненавидеть все французское, будучи корсиканским патриотом? Нет, ненавидеть Дагле или Пишегрю он не может. Он и Фелиппо не хочет ненавидеть, даже после того, что он ему сказал… Пылинки кружатся в солнечном луче. — Вызов? — голос Антуана сочится брезгливым недоумением, — Это невозможно. Вы мне не ровня. Я не дерусь с сыновьями стряпчих. Наполеоне чувствует, как вокруг смыкается плотное кольцо разгоряченных тел. Чье-то дыхание в нетерпении касается виска, но он не решается повернуть голову и посмотреть, кто это так нагло сопит над ухом. Затишье перед бурей. Он хочет ответить, но забыл французские слова. Антуан понимающе ухмыляется, а потом поворачивается к нему спиной и уходит. Стена синих с красными отворотами мундиров соединяется. Перед глазами мелькают кулаки, слюнявые рты и выпученные от усилия глаза. После того, как человечья волна схлынула, Наполеоне покачнувшись осел на пол. Полученные тумаки не были как-то особенно болезненны. Это было прозрение: вокруг бушует океан, и он на своем острове один. Он потерпел кораблекрушение, но никто его не спасет, парус никогда не покажется вдали. Последним из аудитории вышел Ментель. В глазах, сильно уменьшенных толстыми стеклами очков, не было ни капли сострадания. Он протянул Наполеоне до хруста накрахмаленный платок. — У вас кровь. Разбитый нос второй раз за день. Рекорд Бриенна был побит. Я вообще не хотел ехать в эту вашу Францию, с отчаяньем думал Наполеоне, пытаясь поудобнее устроиться на той части матраса, которая еще не сползла с кровати. Это Жозеф скакал от радости. Ну как же: путешествие по морю, новые друзья! Наполеоне сразу понял, что мама во Францию с ними не поедет и спрятался на чердаке. Его искали три часа. Он уже тогда чувствовал какой-то подвох, но не знал, что отец выпросит у короля эту проклятую стипендию. Жозефу хорошо! За его обучение платит семья, он не жалкая побирушка с протянутой рукой. Упреки Антуана оказались так убийственны, потому что Наполеоне понимал, что для королевского стипендиата чувствовать благодарность и почтение к королю естественно и правильно. Если бы он был французом. Ну зачем отец унижался, доказывая благородное происхождение и собственную бедность? Сколько порогов он обил, собирая необходимые документы! И вел он себя при этом… как настоящий стряпчий. Неужели все ради того, чтобы щегольнуть в новом камзоле? Не раз мать украдкой смахивала слезу, получив счета от портного. Лучший друг Паоли, человек сражавшийся в битве при Понте-Нуово, отец сделал все, чтобы его дети учились во Франции: Жозеф — в Отенском колледже, Наполеоне — в Париже, Элиза — в Сен-Сире, а маленький Люсьен — в Бриенне. С каким восторгом он рассказывал детям о своем визите в Версаль, о роскоши, о любезности короля… Теперь Наполеоне ясно видел: отец отступился от идеалов юности, приспособился, променял свободу на достаток и покой. Сначала он был другом Паоли, а потом стал другом генерал-лейтенанта Марбефа, правившего Корсикой от имени короля. Потому что… Просто потому это было ему… выгодно? С глухим щелчком зубцы и пазы соединились. Многочисленные колесики с шипением завертелись. Ударили за стеной часы. Наполеоне вскочил с кровати и заметался по комнате. Что-то невыносимо жгло его изнутри. Возможно, именно это ощущение и называют душевной болью. Нет, этого не может быть, я чего-то не понимаю, — Наполеоне незряче пялился в сплошную пелену тумана за окном. Он забрался на подоконник и изо всех сил дернул за ручку. Его обдало влажным воздухом и безразличием окружающего мира. Еле заметные капельки оседали на подоконнике. Кто-то в тумане пустил лошадь рысью: клип-клоп, клип-клоп. В сонной тишине боль отхлынула, и Наполеоне остался наедине с собой. С чем-то, чего он раньше в себе не чувствовал. Мысли стали холодными и острыми. Отец все правильно делает. Нужно смириться. Забыть о том, кто ты. Учиться благодарности. Восхвалять милости короля. И радоваться, что Корсика теперь принадлежит столь просвещенной державе, как Франция. Это выгодно, и, следовательно, правильно. Джузеппе и Лучиано живут себе спокойно и наслаждаются французской жизнью. Их не мучает ни совесть, ни мысль о том, что Родина захвачена чужаками. Просто не думай, это причиняет страдания, говорил кто-то внутри. Наполеоне закрыл окно. Долго возился с матрасом, пытаясь уложить его, как положено. Озябшие пальцы не слушались. Завернувшись в одеяло с головой, он зажмурил глаза, пытаясь избавиться от лезвия мыслей внутри. Он не имеет право судить отца, он сам поступил гораздо хуже. Если Жозеф не захочет знать его больше, он поймет. В июне отец приехал в Бриенн. Издали заметив его высокую фигуру, Наполеоне вскрикнул и бросился к нему через залитый солнцем двор. Отец не предупредил о приезде, и это был самый лучший сюрприз перед экзаменами. Наполеоне чуть не сбил его с ног, обнял, уткнулся носом в шелковый жилет, ощущая, как ноздри заполняет запах дорогой кельнской воды. — Ну хватит ребячиться, — отец легонько оттолкнул его от себя и придирчиво осмотрел, сдвинув брови. — Поправь галстук. Вечно ты растрепанный. Его худоба и мрачный вид испугали Наполеоне. Он помнил его совсем другим: цветущим весельчаком и модником. В Аяччо его все звали Карло Великолепный. Когда был маленький, Наполеоне им ужасно гордился. Особенно тем, что он был другом самого Паоли. Сейчас отец более походил на собственную тень. Они пересекли двор и сели на скамейку в тени большого платана. — Я привез Люсьена, он будет учиться вместе с тобой. Элиза отправится в Сен-Сир. Мне удалось получить стипендию и для нее. Его тон был таким же отчужденным, как и взгляд. — Где же они? — Наполеоне оглянулся. — Я так хочу увидеть Люсьена! Он высокий? Наверное, уже мне по плечо? — Сядь немедленно! — резко оборвал его отец, но затем немного смягчившись добавил: — Ты увидишь их позже. Я хотел поговорить с тобой наедине, сынок. Мне нужна твоя помощь в одном деле. Наполеоне поспешно сел и удивленно посмотрел на отца. К нему впервые обращали столь значительную просьбу, как ко взрослому или как к старшему сыну. Отец долго молчал, теребя исхудавшими пальцами кружевную манжету. Наполеоне смотрел на его профиль и думал, что он все-таки очень красивый, несмотря даже на худобу. Вот бы у него был такой же нос, а не уродский клюв, вообще не пойми в кого. — Давно тебе писал Жозеф? Наполеоне хотел ответить, что Жозеф пишет каждую неделю, но отец перебил его: — Не трудись отвечать. Уверен, это пара строк, какая-нибудь мальчишеская ерунда. О главном он умалчивает. — Это о чем же? — изумился Наполеоне. Жозеф не стал бы скрывать от него что-то важное. С облегчением он понял, что отец злится на Жозефа, а не на него самого. — О переменах в его желаниях. Он не сообщил тебе, что решил бросить колледж? Похоже, карьера военного ему больше по вкусу, чем духовная. И это случилось именно сейчас, когда есть возможность получить сан! — он вскочил и раздраженно прошелся вдоль лавки. — Мой друг епископ Отенский, хочет дать ему хорошее место в Борго. И тут он внезапно передумал! Он, видите ли, не чувствует к духовной карьере ни малейшей склонности! Я знаю, к чему у него склонность — повесничать и мотать деньги! Он вдруг ухватил Наполеоне за ворот, опалив слепым от ярости взглядом. — Это ты его сбил! Признайся, ты это сделал?! — Нет-нет! Это не я! Я ничего ему никогда не писал! Поверь, папочка, я не виноват! — запричитал Наполеоне. Он толком не помнил, что именно писал Жозефу, но сейчас готов был на все, лишь бы отец выпустил его. Заметив ужас Наполеоне, отец поспешно разжал руки. Наполеоне осел на скамью. — Я верю тебе. Прости меня, сынок. Конечно, это не ты. Он ведь может стать епископом. — продолжил отец тихо и почти жалобно, — Какое это преимущество для семьи! Как можно вот так просто отказаться этого? Наполеоне отлично понимал как. Ему было так жаль Жозефа, которого отец вдруг решил сделать священником. Сам он скорее умер бы, чем стал попом. Даже если оставить в стороне соображения о том, что Бога нет, а церковь лживый и жестокий общественный институт, лишающий великого Цезаря рая, это смертельно скучно. Что вдруг нашло на отца? Почему Жозефу не стать юристом, как и предполагалось с самого начала. Старший сын в их семье всегда учился юриспруденции, второй становился военным, ну а третий — священником. — А Люсьен не может стать епископом вместо Жозефа? — осторожно спросил Наполеоне, — Дядюшка Лучиано стал же архидьяконом… — Он слишком мал! А шанс получить назначение есть прямо сейчас, — отец с досадой махнул рукой, — Ну какой из него солдат? У него слабое здоровье. Нет, для того чтобы фланировать по гостинным он сгодится, но в бою… — Он умный… И отважный… Он мой брат. — Он трус и эгоист! Как вы будете жить, когда меня не станет? Пустите все состояние по ветру?! Он будет играть с оружием, а ты? Полетишь на воздушном шаре?! Наполеоне упрямо молчал, изучая носки своих туфель и думал, что полететь на воздушном шаре было бы не так уж и плохо. — Мне рассказали, что ты читал книгу во время мессы. — в голосе отца проступил сдерживаемый гнев, — Роман Руссо! Мой сын читает романы, подумать только! Ты тратишь время на глупые книжонки, и проводишь время в праздности. Я вообще не понимаю, чем ты тут занят?! А что с французским? Ты знаешь, что у тебя ужасный акцент? Я едва могу тебя понять. Почему Жозеф, твой безмозглый брат, болтает по-французски лучше тебя. Почему я говорю свободно? А ведь я даже не живу во Франции. Под градом упреков Наполеоне ссутулился и втянул голову в плечи, от обиды на глаза навернулись слезы. Отец, не замечая этого, демонстративно загибал пальцы, перечисляя его промахи. — Ужасный французский, романы, и, наконец, ты не успеваешь по-немецкому. Это просто позор! Мне стыдно за тебя! Я отправил тебя так далеко от дома не для того, чтобы ты здесь бездельничал. — Я не бездельничал! — взвился Наполеоне. — Это просто дурацкий язык! Его невозможно выучить! Широкая отцовская ладонь со звоном впечаталась в щеку. В глазах у Наполеоне потемнело. Лицо отца стало плоским — лоскут с серыми заплатами глаз и красной прорезью рта. — Я не хочу слышать никаких оправданий. — выдохнул отец через долгое мгновение испуганной тишины.— Экзамены через два месяца. Изволь пересдать все на «отлично». Иначе ты мне не сын, понял? Наполеоне осторожно прикоснулся к пылающей щеке. — Ты сегодня же напишешь письмо дяде Фешу. Подробное письмо о том, что я тебе говорил. Расскажешь, почему твоему брату нельзя стать военным. Попроси дядю на него надавить. Он имеет на него влияние. Ни меня, ни монсеньора он слушать не желает. Я вернусь завтра и хочу увидеть твое письмо. Наполеоне предал брата, сделал то, что считал неправильным. Вечером он написал письмо дяде Фешу в Париж. Там были ужасные слова о том, что Жозефу недостает мужества. На следующее утро отец вернулся в компании Люсьена и Элизы, но Наполеоне не чувствовал радости от встречи. Вполуха слушал он рассказы про маленьких Луиджи, Полетту и Нунциату. На его жизнь уже пала тень предательства. Отец прочел письмо и внес несколько поправок, которые Наполеоне старательно записал под его диктовку. И только следующей ночью, заливаясь слезами, Наполеоне приписал в конце: «Дорогой дядя, умоляю, уничтожьте это письмо. Я верю, что Жозеф с его талантом, умом и добрым сердцем сделает правильный выбор. Ваш любящий племянник и верный слуга, Наполеоне Буонапарте». Жозеф не поддался на его уговоры и сан не принял. Отец забрал его домой, и постепенно рана, которая казалась смертельной, затянулась, остался лишь небольшой шрам, как от царапины. Жозеф или не знал о том письме или делал вид, что его не было. Чувство вины отступило. Наполеоне ждали годовые экзамены, в житейской суете и предвкушении новой жизни он забыл о том, что он трус и подлец. Однако Антуан напомнил ему об этом. В конце концов, Наполеоне устал презирать себя. Мысли затупились. Стало сонно, уютно и пусто. Его разбудил громкий стук в дверь. Дрова в камине прогорели. Стемнело. В глубине комнаты шевелилось что-то призрачно-белое. Это повешенный пришел за ним! Наполеоне чуть не закричал от ужаса. — Буонапарте, ты там живой? — вопрос де Мази был восхитительно обыденным и расставил все на свои места. Это носовые платки, развешанные на стуле в сумерках, показались Наполеоне привидением. Он снял их со стула и крикнул: — Заходи, не заперто. — Ты чего это в темноте? — спросил де Мази устраиваясь на стуле, — Я тебе принес домашнее задание по математике. Монж просил передать. Сказал, это тебя развлечет. Вот чудак! Наполеоне зажег свечу. — Спасибо, — сдержанно ответил он. — Как твое здоровье? Наполеоне смущенно дернул плечом. — Нормально. Жара уже нет, наверное. Де Мази пришел сюда по просьбе Монжа и здоровьем его интересуется из вежливости, но все равно радостно было видеть в своей берлоге человеческое лицо. Де Мази был высокий полный парень, застенчивый и тихий. Наполеоне не понимал, почему он вызвался быть его наставником. Если бы не ссора с Антуаном, эта история могла бы стать величайшим унижением в его жизни, а так Наполеоне вообще плохо помнил, что произошло. Он стоял перед строем и Пикадю спросил: «Кто возьмет Буонапарте?» Все молчали. Пауза тянулась, тянулась, тянулась. Видно, у этого де Мази просто не хватило выдержки. Он шагнул вперед и сказал: «Я возьму». Позаниматься они правда толком так и не успели, но зато Наполеоне узнал, что семья де Мази живет в Блуа, у него две сестры, одна старшая, другая младшая, и что он тоже мечтает поступить во флот, но с математикой у него не ладится. — Сегодня Дагле такое рассказывал на географии… Ты не поверишь! — де Мази достал из кармана яблоко и аппетитно им захрустел, но поймав голодный взгляд Наполеоне смутился и протянул надкусанное яблоко ему. — Хочешь? — Спасибо. А что он рассказывал? Я так жалею, что пропустил его лекцию. — Оказывается эти туземцы едят личинок. Они там размером с мою ладонь! Так они их натыкивают на палочку и жарят над костром. — Это отвратительно. — Наполеоне поперхнулся и отложил яблоко в сторону. — А Дагле сказал, что вкусно. — Я бы не смог такое есть. — Совсем забыл! По вторникам приносят почту. Тебе письмо, вот держи. Де Мази вытянул из кармана немного помятый конверт из плотной желтой бумаги. Наполеоне сразу узнал почерк. Письмо с Корсики. Жозеф наконец-то написал ему.