Искусство сочинения сентиментального романа

В тщетной попытке унять головную боль, Ламбертен приложил к виску часы — … и устроили безобразную… чудовищную драку… — его голос рассыпался неровной дробью. Китайчата с пузатой вазы на директорском камине приплясывали и норовили выпрыгнуть наружу из своего нарисованного мирка. Оседлавший соседние часы сатир ободряюще улыбался и вот-вот был готов ударить в литавры, которые сжимал в руках. — Господин генеральный инспектор, неловко сказать, но нам пришлось разливать их водой. Иначе не могли разнять этих негодяев. Вода стекала с одежды. Капли били в дубовый паркет с промежутками, равными ударам сердца. Наполеоне настолько одурел от этого гимна сокрушительной победы, что позволил себе стучать каблуком в такт. Мальчишки с улицы Малерба тоже тогда все тянули и тянули свое «Наполеоне втюрился в Ванину», а он поднял с дороги камень и швырнул в толпу. В кого-то попал. К родителям потом приходили жаловаться. Но ни тогда, ни сейчас он не чувствовал сожаления. Вмазать по самодовольной морде Фелиппо оказалось так сладко, так хорошо, что он не смог отказать себе в удовольствии сделать это еще и еще раз. Бил его, пока не прибежал с ведром воды Ламбертен. Наконец-то, Наполеоне чувствовал себя свободным. Впервые в жизни. Антуан на соседнем стуле шумно выдохнул через рот. Нос он зажимал мокрым, на глазах розовеющим носовым платком. — А еще он меня укусил. Доктор полчаса не мог остановить кровь! — Лицо Ламбертена, и без того красное, пошло пятнами. — Простите, месье Ламбертен. Вы меня держали, и я не понял, что это ваша рука. Я думал это его, — Наполеоне мотнул головой в сторону Антуана, который глухо зарычав, начал медленно подниматься со стула. Д’Эстиенну пришлось силой усадить его обратно, с силой надавив на плечи. Ты больше не красавчик, злорадно думал Наполеоне. Твой толстый нос похож на сливу, глаз заплыл, а волосы торчат дыбом. И это чучело совсем недавно я считал похожим на ангела? Вальпор недовольно заворочался в кресле. Наполеоне видел, что несмотря на вопли Ламбертена и драматические вздохи Фелиппо, ему смертельно все надоело и мечтает он только о том, чтобы они убрались отсюда поскорее. Вальпор хочет выпить свой шоколад. Чашечка невесомого фарфора на краю стола дразнила ароматом. Наполеоне так и подмывало выпить ее залпом. — Кадет Буонапарте, вы зачем напали на товарища? — Вальпор осторожно придвинул чашечку к себе. — Он нанес мне оскорбление прямо на уроке перед всем классом. В ответ на вопросительный взгляд Вальпора Антуан был вынужден прогнусавить в платок: — Это правда, господин генеральный инспектор. — Вот как? — Вальпор удивленно моргнул и, наконец, решился сделать глоток. — Я дразнил Буонапарте, и он ударил меня. Пористый нос Вальпора завис над чашечкой. — Ну а дальше? — Дальше я не помню, господин генеральный инспектор. Потерял голову. — пожал плечами Антуан. — Вы понимаете, что совершили поступок, недостойный будущего офицера? Покаянно вздохнув, Антуан кивнул. Торчащие дыбом курчавые вихры качнулись. Эта внезапная кротость показалась Наполеоне подозрительной. Антуан ужасно взбесился из-за того, что его свалил с ног новичок младше на два года. И в отместку сильно намял ему бока. Наполеоне ожидал, что он начнет жаловаться или наврет с три короба, но Антуан со всем соглашался и признавал свою вину. Его левая рука с ободранными костяшками то разжималась, то снова сжималась в кулак. Это вносило диссонанс в победные ритмы Наполеоне. — Ну а вы, Буонапарте? — А я нет, — Наполеоне вздернул подбородок и посмотрел Вальпору прямо в глаза, — Он оскорбил меня и генерала Паоли. Ламбертен за его плечом фыркнул и защелкал крышкой часов. Вальпор оживился и сделал еще глоток. — Так спор был о политике? — Я был неправ, господин генеральный инспектор, — снова кивнул Антуан, — А еще я думаю, мы должны обращаться с побежденными народами более милосердно. У Буонапарте солдаты, наверное, мать обидели или сестру, вот он и стал такой нервный. Наполеоне подбросило на стуле. Секунда и его руки сомкнулись бы на горле негодяя, но Ламбертен успел ухватить его за фалды мундира и со всей силы дернуть назад. Обоих отбросило к камину. Ваза с китайчатами закачалась на каминной полке и едва не упала. — А ну тихо! — рявкнул Вальпор, величественно поднимаясь с кресла. Его утробный рев вызывал дрожь в конечностях и содрогание в животе. В комнате воцарилась гробовая тишина. Вот это командный голос, с завистью и подумал Наполеоне. Его секундной растерянностью воспользовался Ламбертен, который тут же отвесил ему подзатыльник и силой усадил обратно на стул. — Еще один подобный инцидент, господа, и вас обоих ждет гауптвахта. Вам, молодой человек, — Вальпор перевел взгляд с Наполеоне на Антуана, — как вы сами правильно сказали, следует быть снисходительное и побольше молчать. Ваш язык, как я погляжу, слишком остер. Для будущей карьеры это свойство вредное. Офицер должен думать о том, как победить на поле боя, а не о том, как побольнее уколоть противника в словесной дуэли. А вам, Буонапарте, советую поменьше думать о Паоли. Обратите свои патриотические порывы на Францию, а не на Корсику. Наполеоне молчал. Я тебя не боюсь, думал он, я никого больше не боюсь. И никогда не забуду о том, что я корсиканец. Но требовательное молчание Вальпора давило и гнуло к земле. Щеку царапнул короткий взгляд Антуана. Сейчас время смолчать и уступить, догадался Наполеоне. Хотя бы ради того, чтобы выйти отсюда. Антуан с самого начала так и делал. Спасибо за подсказку. — Я понял вас, господин генеральный инспектор, — Наполеоне сдался и отвел взгляд. Хватка Ламбертена на плече сразу ослабла. Вальпор приласкал толстым пальцем изящно изогнутую ручку своей фарфоровой чашечки. — Можете вернуться к занятиям. Но помните о моем предупреждении. Если мне станет известно хоть о малейшей ссоре, вам обоим несдобровать. Из кабинета они вышли вместе, чуть соприкоснувшись локтями. Нить перемирия была натянута. Наполеоне урок усвоил. Просто больше никто никогда ничего не узнает, вот и все. Д’Эстиенн принялся кудахтать над Антуаном, уговаривая его пойти к Мак-Маону. «Ах-ах, вы такой бледный!» Да-да, этот здоровяк, отъевшийся на дармовых королевских пирожных и курятине вот-вот рухнет в обморок, как барышня. К изумлению Наполеоне, Антуан состроил жалобную гримасу и со вздохом согласился отправиться к доктору. И это было скорее к лучшему. Сил на то, чтобы драться с ним снова у Наполеоне не осталось. Оставим до другого раза, сказал он себе. За намеки про матушку, он обязательно разобьет ему нос еще раз. Ламбертен подозрительно оглядел его с ног до головы и напоследок процедил: — Я не настолько снисходителен, как инспектор Вальпор. Вы у меня на заметке с первого дня. К сожалению, телесных наказаний у нас нет, но поверьте, на гауптвахте вам не понравится. Я могу сделать так, что вы там жить будете. Он потер укушенную руку и втолкнул Наполеоне в класс. — Простите, профессор Дагле… — пролепетал Наполеоне и сел на ближайшее свободное место, рядом с профессором Монжем. Рябью прокатился по аудитории еле слышный шепоток. Любопытные взгляды требовательно заскребли затылок. Увы, как бы ни хотелось Наполеоне на всю аудиторию заорать, что проклятый Фелиппо повержен, сделать это прямо сейчас не представлялось возможным. Сильно смущало соседство Монжа. Он никогда еще не сидел на лекции рядом с профессором. Скосил глаза в его бумаги, Наполеоне с изумлением обнаружил, что Монж все-все записывает. Интересно, зачем ему это нужно? Какие-то расчеты там у него и рисунки… — Буонапарте, пожалуйте к доске, — строго сказал Дагле. Все же не понравилось ему, что Наполеоне явился к концу урока. — Расскажите нам об островах Южной Атлантики и об их роли в транзите товаров в Индийский океан. Наполеоне поеживаясь вышел к доске. Грохочущее ощущение победы стихло. Его снова пробирал озноб, а влажные штаны неприятно липли к коленкам. — Острова Южной Атлантики… — он шмыгнул носом и замер в раздумьях. Дагле, чуть склонив голову на бок, ждал. В улыбчивых карих глазах на этот раз был только укор. — Остров Буве! — после долгих раздумий выдал Наполеоне, — Открыт капитаном Буве де Лозье в 1739 году! — Хорошо, а обитаемые острова? С мукой во взгляде Наполеоне изучал лепнину на потолке, как будто гипсовых завитках и был зашифрован правильный ответ. Ну у него же всегда была прекрасная память. Ему и зубрить ничего никогда не надо. Раз прочитал и готово — все знаешь. Что же там еще за острова в этой проклятой Атлантике? На задних партах злорадно захихикали. Оказалось от натуги он задал последний вопрос вслух. Дагле постучал указкой по кафедре. — Между прочим, — заметил он с усмешкой, — Атлантика вовсе не проклятое а довольно благословенное место, климат тамошних остров весьма мягок. Остров Буве это прекрасно, но давайте отправимся немного севернее. — Давайте. — уныло кивнул Наполеоне, — Там еще есть… остров Вознесения… Это необитаемый остров… И еще… Наполеоне незаметно скосил глаза на карту. — Архипелаг Тристан-да-Кунья. Это самые удаленные от суши острова. Тоже необитаемые… — Отлично! — взгляд Дагле смягчился, — Ну а что с транзитом в Индийский океан? Какой остров является стратегически важным пунктом? Взгляд Наполеоне заметался по классу: де Фьенн показал ему язык, де Мази щурил близорукие глаза и пытался разобрать то, что было написано на карте, профессор Монж подавал ему какие-то знаки, но был замечен Дагле, который словно невзначай встал так, что совершенно его загородил. Наполеоне оставалось только молчать и промокать нос платком. — Посмотрите на карту. — наконец сжалился над ним Дагле. — Остров Святой Елены? — Правильно. Что про него знаете? — Ну… Святая Елена — маленький остров. Открыт в 1502 году. До этого был необитаемым. Принадлежит Британской империи. Столица Джеймстаун. Происхождение… э-э… Вулканическое? — Вы меня спрашиваете? — Нет. Происхождение вулканическое, климат… Тропический. А растут там… древовидные маргаритки. По аудитории опять заскакали крохотные смешки. — Буонапарте прав, — прервал веселье Дагле, — Это кустарники из семейства астровых. Сейчас, к сожалению, из-за вырубки лесов, они встречаются на острове очень редко. Ну довольно на сегодня. Наше время истекло. Вам, Буонапарте, ставлю тройку. Но с возможностью исправить, все-таки вы болели. Подучите про острова. Кстати, почему вы опоздали? — Да он с Фелиппо подрался на фехтовании! — крикнул де Фьенн, как будто его кто спрашивал. — Ясно. — голос Дагле сквозил явным разочарованием, — Ну что же, надеюсь в следующий раз вы отвлечетесь от драк и выучите урок. До свидания. Монж, закрыв свои записи, поднялся. — А вам, профессор стыдно должно быть подсказывать — обернулся к нему Дагле, — Какой пример вы подаете ученикам? Монж виновато развел руками: — Простите. Я не удержался. Видел, что Буонапарте знает про острова, просто забыл. Правда же? Он неожиданно подмигнул Наполеоне, который в ответ только покраснел. Ему еще никогда не подмигивал профессор, тем более такой строгий, как Монж. — Кстати, Дагле, а не могли бы вы рассказать мне поподробнее про эти древовидные маргаритки… Дагле весь подобрался и подался навстречу Монжу. — У меня сейчас как раз перерыв в занятиях. — начал он, решительно сжимая пальцы на его локте, — Я вам покажу свои зарисовки. Это очень необычные растения… Странные они все-таки, подумал Наполеоне, глядя им вслед, разве преподавателям можно так себя вести? Со вздохами облегчения все начали подниматься и разминать ноги перед следующей лекцией. Только Наполеоне по прежнему стоял у доски. Он вдруг увидел их всех вместе. Класс был единым целым — туловищем великана, сопряженным из множества отдельных тел. И сейчас туловище осталось без головы. Голова тут Фелиппо. Побить его сегодня было куда важнее, чем вызубрить географию. Эта мысль болезненно кольнула сердце. Зачем он думает так? Это мерзко, он сам себе мерзок, но не может прикрыть глаза и не видеть, как пыжится и надувает щеки Пикадю. Выговаривает что-то Пардайяну. Его сержантские нашивки никого не обманут. Ничтожество и жалкий зубрила. Пардайян скалит зубы, но нахамить Пикадю не решается, он всегда второй. Ловкий малый, весельчак, но тянется за тем, кто увереннее. К нему подходит де Фьенн и заискивающе улыбается. Он сделает все, чтобы стать тут своим. Сен-Лари и д’Обрессан шушукаются. Со своего места Наполеоне хорошо видит, что под партой их руки переплелись в тесном рукопожатии. Эти ничего не решают и ничего не сделают без вожака. Они статисты, их присутствие на сцене пустая формальность. Некоторые рождены только для того, чтоб заполнять пустоты. Де Мази подвинулся, приглашая сесть рядом. Надо же, место занял, сердобольный зануда, с усмешкой подумал Наполеоне. Его наставник и покровитель, скажите пожалуйста! Он уступил тогда Пикадю по слабости характера, а не из добрых чувств. Это ничего не значило. Де Мази тоже из второстепенных персонажей и не стоит внимания. Наполеоне отвернулся от него, одернул мундир и решительно направился на свое место во втором ряду рядом с Пикадю и Антуаном. Пусть-ка попробуют его теперь отсюда выгнать. — Где Фелиппо? — спросил Пикадю, загораживая ему дорогу. — В лазарете, — бросил Наполеоне, выпячивая нижнюю губу, — Если не хочешь присоединиться к нему, дай пройти. Пикадю потрясенно моргнул и подвинулся. — Ой, глядите-ка! Соплеоне разбушевался! — хихикнул де Фьенн, выглядывая из-за плеча Пардайяна. Верхние ряды взволнованно зашептались. — Да Фелиппо просто решил прогулять, я его знаю, — хмыкнул Пардайян, — А вот его Величество Соплеоне, император козьего острова, повелитель виноградарей, похоже, гневается. Или желает прочесть нам, сирым, лекцию о Великом Паоли? Лицо Наполеоне свело от презрения. — Хотите лекцию про Паоли? Отлично. Слушайте! Он выдержал паузу, чтобы все примолкли и затем швырнул в них слова: — Все вместе взятые вы и мизинца его не стоите. А кто еще раз назовет меня Соплеоне, отправится к Фелиппо в госпиталь. Понятно?! Пардайян тихо рассмеялся и покачал головой. — Да вы сегодня в ударе. Кудрявый парень, сидевший на верхнем ряду, имени которого Наполеоне не помнил, вдруг перегнулся через парту и протянул, уперев в него наглый взгляд: — Соплео-оне. — Соплеоне! Соплеоне! Соплеоне! — выкрики обрушились на него лавиной, посыпались без остановки, тыкаясь в лицо. Наполеоне охватила паника. Он поспешно отвернулся и глубоко вздохнул. Нужно просто переждать этот шквал, и все успокоится. Но Д’Обрессан ухватил его за косицу и дернул назад, несколько раз ударив затылком о верхнюю парту. — Ну, давай-ка, сделай мне что-нибудь! — орал он, — Я не хочу идти на немецкий, отправь меня в лазарет! Почему ты вместо этого бьешься башкой об парту, Соплеон?! Наполеоне схватился за волосы, попытался вывернуться, но д’Обрессан держал крепко и выпустил его только когда в аудитории Появился Бауэр, который бросив внимательный взгляд на Наполеоне холодно спросил: — Что здесь происходит? — Простите, герр Бауэр, мы играли, — ответил д’Обрессан, откидываясь на стуле, — Немного увлеклись, только и всего. Тяжело дыша, Наполеоне уткнулся носом в парту. Что-то пошло не так, и он не понимал, что именно. С д’Обрессаном он позже разберется. Хотя он довольно крепкий. Толще Фелиппо. Неужели теперь придется драться с ними со всеми по очереди? Но о нем забыли. Бауэр много вызывал к доске и наставил четверок и троек. Класс Монжа притих, загрустил и погрузился в себя. Перед строевой подготовкой де Мази нагнал Наполеоне в коридоре. — Сильно болит? — спросил он, заметив, как тот потирает ушибленный затылок. — Зря ты с ними связался. Они не прицепятся, если не обращать внимания. Наполеоне оглянулся: д’Обрессан, Сен-Лари, Пардайян и прибившийся к ним де Фьенн столпились у выхода. Пардайян, заметив его взгляд, отвесил ему по-шутовски церемонный поклон. — Я, кажется, не просил у тебя совета, — буркнул Наполеоне. Де Мази пожал плечами: — Ну, извини. Я хотел, как лучше. В этом его «ну» было слишком много сытого снисхождения. Конечно, де Мази, все хотят быть пустым местом, как ты. Молчать побольше и ничего значить. Вот ты и раздаешь свои тупые советы направо и налево. Это «ну» вывело Наполеоне из себя. — Что ты вообще за мной таскаешься, как приклеенный?! Я не нуждаюсь в твоем покровительстве, понял?! — закричал он на весь коридор. Де Мази ошарашенно отпрянул. Его пухлое румяное лицо приняло обиженно и удивленное выражение. — Я понял. Только сейчас строевая. Нам надо заниматься вместе, помнишь? — Мне не надо! Мне вообще плевать! Я иду в библиотеку! — Наполеоне оттолкнул его и почти бегом ворвался в библиотеку, окатившую его тишиной и запахом старых кожаных переплетов. Не нужен ему никто. Он будет драться с каждым. Они не посмеют смеяться. В крайнем раздражении Наполеоне забился в угол: между окном и высоким до самого потолка книжным шкафом. Решил сделать на завтра математику. На своем уроке Монж ничего подсказывать не будет. Достав с полки учебник Безу, Наполеоне просмотрел задания и выбрал те, что казались посложнее. Легче всего он запоминал цифры и все, что с ними связано. У Наполеоне с детства был ужасный почерк, но когда он записывал уравнения, все цифры сами собой выходили круглыми и ровными. Смотреть на свои записи потом было одно удовольствие. После третьего уравнения злость улеглась. После пятого Наполеоне начала грызть совесть. Он подпер щеку рукой и стал смотреть в залитое дождем окно. На душе сделалось слякотно и гнусно. Ну зачем он наорал на де Мази? Он единственный отнесся к нему по-человечески. Когда Наполеоне было совсем худо, принес домашнее задание и яблоко. Правда, сам его и съел, но это не важно. Он пытался помочь, чем мог. Занял место и, наверное, мог бы стать ему хорошим другом. Возможно, даже именно тем, о ком Наполеоне так страстно мечтал. А теперь он с презрением отвернется от него и будет прав. Наполеоне перевернул еще несколько страниц учебника и добрался до уравнения, которое не задавали. Оно показалось ему интригующим. Он быстро набросал решение, но ответ не сошелся. Пришлось прочитать несколько параграфов, чтобы понять, где он допустил ошибку. — Молодой человек, уже поздно. Библиотека закрывается. Наполеоне вздрогнул и удивленно посмотрел на сьера Аркамбаля, главного библиотекаря, который с мягкой улыбкой встал над ним, сжимая в руках ключи.Часы пробили девять. Церемонно раскланявшись с Аркамбалем, Наполеоне вышел в коридор. Масляные фонари, всю ночь горевшие во дворе, бросали на пол прямоугольники желтого света. Наполеоне невольно ускорял шаг, пересекая темные участки между ними. Звук шагов гулко отдавался в непривычной для учебного корпуса тишине. Вдруг он раздробился, рассыпался стуком множества каблуков. Шорохи и шепотки за спиной скомкали тишину. Вряд ли тут кто-то еще ходит, подумал Наполеоне. В библиотеке не было никого кроме него и Аркамболя. Ощущение чужого присутствия ознобом стянуло кожу на хребте: в темноте еле слышно копошилось что-то. — Эй, кто здесь? — вопрос канул в темноту, не породив даже эха. Наполеоне добежал до лестницы и перевел дух. Три пролета, потом еще семьдесят шесть ступеней, и он окажется у себя в комнате. Все это ему, наверное, показалось. Да и что такого, если кто-то идет за ним? Он попытался уговорить самого себя и в этот момент услышал голос: — Ну, привет, малыш Соплеоне. Из темноты выплыло кошачье лицо д’Обрессана. Выражение его глаз заставило Наполеоне попятиться. — В чем дело, дружочек? Ты что, нас боишься? — бархатный шепот Пардайяна защекотал ухо. Болезненно-желтый свет фонаря в окне бил по глазам и скрывал больше, чем показывал. На его границе сгрудились тени. Они шумно дышали, волновались и беспрестанно двигались. — Отвечай, урод! — харкнула темнота голосом де Фьенна. Тени качнулись ближе и согласно зашептали. Пардайян с прежней невыносимой мягкостью продолжил: — Ну что же ты молчишь, милый? Язык проглотил? Ты вел себя, как деревенщина. Мне кажется, ты должен попросить прощения. — И за что я должен просить прощения? — спросил Наполеоне срывающимся шепотом. На его запястьях сомкнулись влажные пальцы, он почувствовал, как его руки растянули в разные стороны, вроде бы не сильно, но сопротивляться он не мог. — Ты нас обидел, понимаешь? Нам дела нет до твоей Корсики и этого Паоли, но ты прибег к неподобающим сравнениям. Ты задрал нос, Соплеоне. У нас так не принято… Копошение в темноте нарастало. Темнота выпростала множество рук. Эти руки хватали его за волосы, полы сюртука, галстук, даже за чулки и тянули в стороны, распиная. Он не понимал, что с ним делают. Ужас затопил его до самого горла и выдавил воздух из легких. Он смог только с трудом выдохнуть: — Нет… — Напрасно. Милый, мы можем сделать с тобой множество неприятных вещей. Ты и представить не можешь… Темнота дышала потом и кислятиной из множества ртов. — Повторяй: Я Соплеоне Дуропарте, козопас с козьего острова прошу прощения у господ офицеров! — орал д’Обрессан, брызжа слюной прямо в глаза. Не было никакого великана без головы, только тварь, состоящая из множества щупалец, на каждое из которых натянуто чье-то лицо. Оглушительно треснула раздираемая ткань. Еще мгновение и с ним сделают что-то такое, чего он не может представить. — Проси прощения, Соплеон, проси прощения! Сиплый голос д’Обрессана слился с десятком других и разметал остатки воли. Пусть будет, что угодно, но не то, что сейчас. — Я… прошу… прощения… — вывалились изо рта слова. Как первый камушек скатившийся с горы, они стронули что-то у него внутри. За словами вышел крик, сначала жалобный, потом отчаянный. Выбил эхо из потолка и оборвался на самой высокой ноте.