Искусство сочинения сентиментального романа

— Набулио, кто съел персики? — в голосе мамы слышна будущая гроза. Как бы она ни старалась напустить на себя суровый вид, Наполеоне понимает, что на самом деле она в панике. Ее глаза полны слез: еще чуть-чуть и крупные прозрачные капли побегут по щекам. К обеду они ждут Марбефа и французских офицеров, а на дне фарфоровой вазы совсем недавно полной ароматных персиков, темнеет только горстка тщательно обкусанных косточек. Бежать на рынок поздно. Ранние персики привезли с юга, откуда-то из-под Бонифаччо, и их купили специально для гостей. — Я жду ответа. Чеканный рот сжат, подбородок подрагивает от едва сдерживаемого гнева. Какая же она красивая, думает Наполеоне, не в силах оторвать взгляд от ее лица. Гнев у мамы всегда побеждает слезы. Она опускает веки, пряча предательски-влажный взгляд, и приглаживает передник на выпирающем животе. Узор ее любимого платья в голубой цветочек просвечивает сквозь полупрозрачный батист. Кто, интересно, на этот раз сидит у нее в животе: брат или сестра? Наполеоне вздыхает немного снисходительно и глядит за окно. Его переполняет собственное благородство. — Ну я, конечно. Кто ж еще… На улице солнце, трепет листьев и много голубого цвета. Хорошо бы пойти с Игнасио и Джованной в порт, пока взрослые будут звенеть вилками за обедом и болтать. Но он уже знает, что будет иначе. — Негодник! Обжора! Одни беды от тебя! Божье наказание! Она тут же спохватывается, торопливо крестит рот и сухо бросает: — Снимай штаны. Наполеоне медленно пятится к выходу в галерею. Если успеет выскочить из столовой — он спасен. Все, что происходит на галерее отлично видно их соседям Поццо. Гоняться за ним с розгой на глазах у Поццо мама не станет. Потом гости придут, а к вечеру она уже обо всем и забудет. В последний момент он делает резкий рывок, но мама успевает первой и захлопывает тяжелую филенчатую дверь прямо у него перед носом. — Попался! — ее лицо вспыхивает недобрым торжеством, появляется в нем даже что-то дьявольское, и от этого она кажется Наполеоне еще прекраснее. — Катарина! — кричит мама, — Неси розги! Тут на него наваливается осознание того, что над ним сейчас будет совершено нечто отвратительное. Паника стискивает нутро, и он, не помня себя, кричит, срывая голос: — Мама! Мамочка! Это не я! Я не ел персики! Запах золы оседал на языке едким металлическом привкусом. Наполеоне потер лицо ладонью и приоткрыл глаза. В пепельных предрассветных сумерками все предметы в комнате утратили четкие очертания, стали словно призраками самих себя. Иногда он чувствовал, что начинает растворяться в их молчаливой зыбкости. После визита Филиппо ему окончательно разонравилось жить на чердаке одному, и он считал дни до приезда Жозефа. Они с отцом должны были уже отплыть из Аяччо. Наполеоне мечтал засыпая слышать чье-нибудь дыхание, а не шуршание неведомой твари под потолком или скрип рассохшихся балок. От одной мысли, что сейчас нужно вылезти из-под одеяла и разрушить тонкий кокон теплого воздуха, облепивший тело, ему захотелось разрыдаться. Он медлил и в уме прикидывал, что если пропустить умывание, (с наступлением холодов оно превратилось в настоящую пытку), можно еще немного погреться в постели. В последнее время ему часто снится сон про персики. Мамуля Камилла часто рассказывала про сны, которые видела сама: кошка — к слезам, цветы — к болезни. Вероятно, персики снятся ему не просто так. Но разве все плохое уже не произошло? Ну оборвут ему опять пуговицы, или станут плеваться жеваной бумагой, наговорят гадостей, ударят, в конце концов. Наяву он не помнил, кто же на самом деле съел те персики. Точно не Жозеф, Наполеоне ни за что бы не стал его прикрывать. Может, Элиза? Но она была еще малышкой и ходить-то толком не умела. Этот кто-то точно был очень важен для него, иначе почему, он так и не сказал маме правду? Наступила среда, а он так и не придумал, как отомстить Фелиппо и компании. Он, конечно, с самого начала знал, что нужно было сделать: пойти к Ламбертену и все ему рассказать. Ох, какой поднимется переполох! Одних упекут на гауптвахту до Второго пришествия, других рассчитают, а самому Ламбертену поставят на вид —плохо он присматривает за своими подопечными. Но разве можно отстоять честь, запятнав ее? Наполеоне полночи об этом думал, но так и не смог заставить себя донести. Как бы он ни хотел насолить Фелиппо за его мерзопакостные рисульки, совершить подлость он не мог и не хотел. Впереди у него было два урока, чтобы на что-то решиться. Пришлось, наконец, вылезать из постели. Вздрагивая от холода, Наполеоне скинул ночную сорочку и торопливо принялся одеваться. На мгновение он замер, заметив в зеркальце над умывальником свое острое плечо. Собственное тело, бледное и покрытое мурашками, показалось ему жалким и даже отвратительным. Интересно, каково это — быть красавцем, как Фелиппо? Каждый день видеть в зеркале что-то приятное, чувствовать чужие восхищенные взгляды. Красивые люди, должно быть, всегда счастливы… И как хорошо, что Сампьеро, его герой, не такой страшный, как он сам. В его воображении Сампьеро был похож на отца — высок, строен, широкоплеч и всегда изысканно одет. Последний урок — урок немецкого тянулся бесконечно долго. Наполеоне осторожно косился на Фелиппо. Фелиппо делал вид, что Наполеоне не существует. Он в последнее время совсем перестал его задирать. Странное дело, но Наполеоне это даже немного раздражало. То донимает всеми возможными способами, то игнорирует. Фелиппо, конечно, страдал из-за ссоры с другом. Дювинье держался с Фелиппо подчеркнуто холодно. Неудивительно, что у него теперь всегда дурное настроение. Но на уроке он выглядит строгим и сосредоточенным. Если не знаешь заранее, что человек собрался к любовнице, нипочем не догадаешься. Вот умеет же он прикинуться паинькой! Так-то он и втерся в доверие к Сампьеро, тот коварный наемник. Выглядел очаровательным и добродушным, а на самом деле… Наполеоне задумался, подперев щеку рукой и устремил глаза к потолку. И тут его осенило: на самом деле наемник хотел похитить Ванину! Великолепный сюжетный ход! Кажется, он знает, о чем писать в следующей главе. — О чем мечтаете, герр Вертер? — резкий голос профессора Бауэра едва не заставил его подскочить на лавке, — Расскажите-ка нам, кто является предметом ваших грез? Ну давайте, не стесняйтесь. — Паоли его предмет! Он в этого корсиканского дядьку влюблен! — хихикнул де Фьенн. Аудитория взорвалась хохотом, но Бауэр не спешил никого успокаивать. Он замер у кафедры вперив в Наполеоне острый внимательный взгляд. — Буонапарте, я жду. — его губы изогнуло в язвительной усмешке. — Вы весь извертелись тут, как барышня. То так сядете, то эдак. То вздохнете… Передразнивая его, Бауэр томно закатил глаза. За этим неизбежно последовал новый взрыв смеха, и Наполеоне словно кипятком в лицо плеснули. — Я… не как барышня, — ответил он сипло, не сразу совладав с голосом. — Громче. И по-немецки! — рявкнул Бауэр и со всей силы ударил линейкой по кафедре. Наполеоне вздрогнул и выпалил: — Ich bin nicnt die Fräulein für Sie! Длинное лицо Бауэра просияло откровенным беспримесным злорадством. — Идите к доске, и запишите ту глупость, что вы сейчас сказали. Наполеоне, дрожа от ярости, схватил мел и с нажимом вывел фразу на доске. — А теперь ответьте: сколько вы допустили ошибок? В аудитории повисла гнетущая тишина, прерываемая только шелестом тетрадей. — Вы будете стоять у доски, пока не исправите все. Время пошло, — Бауэр достал из кармана жилета часы. — Мы все вас ждем. До рези в глазах вглядывался Наполеоне в ненавистные немецкие буквы, но ни одной дельной мысли в голову не приходило. — Вместо Fräulein должно быть Mädchen? — спросил он осторожно. В ответ Бауэр издевательски расхохотался. — Что за тупица! Это простейшее предложение! У Наполеоне потемнело в глазах, что-то внутри раскалилось добела, забурлило и выхлестнуло наружу криком: — Хотите ставить ноль, так и ставьте! Но вы не имеете права меня оскорблять! Бауэр удивленно моргнул, но мгновенно взял себя руки и навис над Наполеоне, сузив горящие глаза. — Я вас не оскорбляю — ответил он ровно, — Я всего лишь называю вещи своими именами. И если я говорю, что вы, сударь, тупица, значит, так оно и есть. — Не смейте. — процедил Наполеоне, невольно привстав на цыпочки, чтобы не смотреть на него снизу вверх. — Я прежде всего человек. Бауэр чуть побледнел и дернул верхней губой. — Вон из класса, — отчеканил он высоким от злости голосом, — Я больше не желаю видеть вас на своих уроках, можете больше не приходить. Разодрав бумагу пером, он с остервенением вывел в классном журнале «ноль». Со всей силы хлопнув дверью, Наполеоне выбежал в коридор. Зря он думал, что хуже уже не будет, не стоило дразнить судьбу, у нее оказалось скверное чувство юмора. А теперь, когда он наорал на профессора и схлопотал ноль по немецкому, его наверняка исключат. Он навалился животом на подоконник и посмотрел за окно. Вдоль забора прогуливался какой-то малый, по виду слуга или подмастерье. Сразу было видно, что никаких проблем с исключением из школы или с немецким у него нет. Догнав проезжавший мимо экипаж, парень ловко запрыгнул на запятки и укатил прочь. У Наполеоне аж под ложечкой засосало от зависти. В карете обязательно должна сидеть женщина, причем молодая и хорошенькая. На месте подмастерья, он обязательно заглянул бы в заднее окошко и сказал что-нибудь лихое и остроумное. А потом Наполеоне осенило: если его исключат, он поедет домой. Эта простая мысль была освежающей, как утренний бриз. Ну отец, конечно, будет негодовать, Жозеф расстроится. Ну и ладно — сказал он сам себе и состроил глазки воображаемой красотке в экипаже. Наполеоне был уверен, что Бауэр сразу после урока побежит жаловаться Вальпору. Однако профессор остался в аудитории и, судя по всему, с жалобами не торопился: сел проверять контрольные. Фелиппо же отправился в библиотеку, Наполеоне проследовал за ним. Взяв с полки первую попавшуюся книгу, он сел неподалеку. Фелиппо обложился учебниками немецкого, и это было странно. Наполеоне заметил, что он редко зубрит, а тут вдруг такое усердие. Его собственная книга называлась «История арабского Халифата». От нечего делать он начал читать, но невольно увлекся. Какие же страсти кипели в этом халифате! Сверкали кривые кинжалы, кровь лилась на драгоценные шелковые ковры, томные и коварные восточные красавицы подносили любовникам чаши с отравленным вином. Скакали верхом на верблюдах бедуины, ветер пустыни развевал зеленые знамена. Все другие истории вмиг поблекли. Наполеоне никогда не читал ничего более кровавого и, что греха таить, более волнующего и увлекательного. Ему безумно захотелось кому-нибудь про это рассказать. Выглянув из-за книжки, он уперся взглядом в де Мази, который, как оказалось, сидел напротив. Наполеоне стало любопытно: что там у него? Ну нельзя с таким одухотворенным лицом зубрить немецкий. Почувствовав его взгляд, де Мази поднял глаза, и до Наполеоне вдруг дошло, что он на него, кажется, давно уже не сердится. Де Мази передвинул свою книгу так, чтобы было видно название: «История Англии от Юлия Цезаря до наших дней». Наполеоне осторожно ему улыбнулся и хотел показать «Историю Халифата», но тут Фелиппо собрался уходить, и Наполеоне вынужден был отложить окончательное примирение до другого раза. Махнув рукой де Мази, он поспешил за Фелиппо. На душе просветлело, мысли приобрели кристальную четкость. Он понял, что будет делать дальше. Вся компания ждала у входа в кухню. Пардайан, приплясывая на месте, замахал Фелиппо рукой: — Ну сколько можно? Ты хочешь нас заморозить?! Фелиппо, не глядя на него, пожал плечами. — А сегодня отличная погода, правда? — жизнерадостно улыбнулся Наполеоне, вклиниваясь между ним и Пардайаном. Если бы сейчас заговорил стоявший во дворе мул, они и то удивились бы меньше. Д’Обрессан выпучил и без того круглые глаза и разинул рот. Пардайан, придав лицу обычное для него ироничное и немного высокомерное выражение переспросил: — Простите, сударь, это вы нам? Первым пришел в себя Сен-Лари. — Проваливай отсюда, Соплеон! А то не поздоровится, понял?! — к носу Наполеоне опасно приблизился обсыпанный цыпками кулак, который он хладнокровно отвел в сторону. — К любовницам собрались? Вы все такие красивые сегодня. Просто загляденье! Только Фелиппо какой-то квелый. Ты не заболел? Как ни странно Фелиппо при его появлении оживился и, кажется, впервые за последние дни улыбнулся. — Слушай, Буонапарте, тебе чего здесь надо? — подступил он поближе, — Может, надоело смотреть на мир двумя глазами? Так я легко могу тебе один опять подбить. — А тебе не надоело дышать носом? — парировал Наполеоне, — А то я тоже могу вернуть все, как было. А затем жестко добавил: — Значит так: я иду с вами в город. Иначе все расскажу Ламбертену. Поняли?! — добавил он со смехом, передразнивая Сен-Лари. Их вытянувшиеся рожи он с удовольствием будет вспоминать, когда его исключат. Оно того стоило. Издеваться над одиночкой легко, но как только речь зашла о собственной шкуре, господа кадеты поджали хвосты. — Ах ты, мелкая дрянь! Ну я тебе! — к Наполеоне подскочил д’Обрессан, занося руку для удара. — Я тебя больше не боюсь, — Наполеоне шагнул ему навстречу, — Только попробуй меня стукнуть, урод, увидишь, что будет. Д’Обрессан под напором его взгляда вдруг осекся и отступил. Это триумф. Лучше уже ничего не может быть. Фелиппо и Пардайян переглянулись. — Ты победил, Буонапарте. — покаянно вздохнул Фелиппо. А затем хлопнул по плечу и притянул к себе: — Пойдешь с нами. Наполеоне изумленно распахнул глаза. Он всерьез не надеялся на то, что они возьмут его с собой, просто хотел посмотреть, как они будут лебезить и извиваться. Хотя в глубине души он даже надеялся, что сможет таким образом войти в их компанию. И, кажется, у него все получилось. — Спасибо! Я очень хочу увидеть Париж. Наполеоне робко улыбнулся Фелиппо, который не сводил с него любопытного взгляда и все еще прижимал к себе, ухватив за шею. — Ты же остался у меня ночевать тогда, да еще и угрожал мне. Я просто отплатил тебе той же монетой, но теперь, я думаю, мы квиты, — добавил Наполеоне примирительно. Остальные обменялись многозначительными взглядами. — Ха! Они ночуют вместе, вот это новости! — фыркнул Сен-Лари. Наполеоне почувствовал, как пальцы Фелиппо переместились на его горло. Хватка окрепла, а лицо пошло красными пятнами. Фелиппо скрипнул зубами. —Лучше заткнись, — зашипел он Наполеоне на ухо. — Тише, Сен-Лари. Ты его смущаешь! — захихикал Пардайан. — Смотри, он сейчас от смущения придушит Буонапарте, и малыш никогда не увидит красот Парижа. Фелиппо торопливо отпихнул Наполеоне в сторону и даже отошел подальше. — Значит вы хотите отправиться в Париж, мой юный друг? — с важным видом спросил Пардайан, — И тогда мы все можем рассчитывать на то, что вы сохраните тайну? Наполеоне кивнул. — Да. Обещаю, что никому ничего не скажу. — Тогда по рукам, — Пардаяйн протянул Наполеоне узкую длиннопалую ладонь. — Но Маленький Лу… — нерешительно начал Сен-Лари, но Пардайан прервал его: — Я все улажу. Наполеоне пожал руку Пардайану и твердо ответил: — По рукам. — Вот видите, юноша согласен! — Пардайян распустил лицо в ласковой улыбке, — И чего же мы тогда ждем? Зорко оглянувшись по сторонам, он проскользнул в кухню, остальные последовали за ним. Фелиппо подтолкнул Наполеоне к двери: — Давай-давай, Соплеоне, шевелись! Шлюхи заждались. — Какие такие шлю… — успел пискнуть Наполеоне прежде, чем оказался внутри. На кухне было очень темно, от жара у него заслезились глаза. Раскаленный воздух дрожал над огромной плитой, со стен тускло блестела медь кастрюль, ковшиков и другой кухонной утвари, назначение и названия которой были Наполеоне неизвестны. В углу здоровенный волосатый детина ворочал корзины с углем. Он обернулся и бросил на них недовольный взгляд. — Лу, дружище! Как я рад тебя видеть! — Пардайан раскрыл ему объятия. Лицо маленького Лу, оказавшегося на деле просто огромным, просветлело. Он обтер квадратные лапищи о замызганный фартук и осторожно постучал Пардайана по спине, словно боялся сломать. — Месье Пардайан, вот и вы! Я уж думал, не приедете сегодня. Повар скоро уж вернется, поторопиться бы. — пробасил он. — Мы все в сборе и готовы идти. Лу мельком глянул на остальных. В его маленьких близко посаженных глазках мелькнуло плохо скрытое пренебрежение. Его симпатия к Пардайану на остальных, видимо, не распространялась. — Разговор был про троих, а тут четверо, — протянул Лу, внимательно разглядывая Наполеоне. Пардайан покачал головой. — Лу, не вредничай. Мы договаривались по двадцать су с человека. Тебе не нужны лишних двадцать су? Лу поскреб затылок, задумчиво глядя перед собой. — Черт с вами, давайте деньги. Все полезли по карманам и зазвенели монетами, кроме Наполеоне, который сунув руки в карманы, изучал подвешенный на крюк окорок. — Давайте, я буду кому-нибудь должен, — задумчиво сказал он, — А то у меня мелочи нет. — Ну ты и наглец! — протянул Фелиппо не то с насмешкой, то ли с восхищением. Он отсчитал недостающие монеты и положил их на ладонь Лу. — Будешь мне должен, Соплеоне. Черным ходом Лу провел их на небольшой двор, куда привозили провизию для школы. На нескольких повозках громоздились окорока, вороха ощипанных кур, круглились глянцевыми рыжими боками тыквы. Лу приоткрыл тяжелые кованые ворота. — Только вернитесь до восьми, а то потом я не смогу вас пустить. Сторож обязательно заметит, и тогда худо будет и мне, и вам. — Ладно-ладно, вернемся, — пробормотал Пардайан, протискиваясь наружу. Он бросился бежать, и Наполеоне побежал за ним, не разбирая дороги. Пардайан остановился только через пару кварталов от школы. — Ну все, — сказал он, переводя дух, — теперь можем прогуляться спокойно. — Сначала отлупим Соплеона! — кровожадно шмыгнул носом д’Обрессан. — За что?! — опешил Наполеоне. — Потому, что можем, — подхватил Сен-Лари. Пардайан наблюдал за ними с мягкой улыбкой и не двигался с места. — Видишь ли, дружочек, я обещал вывести тебя из школы… — начал он, а Фелиппо продолжил: — Но уговора о том, чтобы вернуть тебя обратно, не было. Фелиппо говорил без злобы, которая так и перла из д’Обрессана и Сен-Лари. В его глазах опять горело только жадное любопытство. Наполеоне попятился. В груди бешено забухало. Его снова затошнило от ужаса. Он один в огромном чужом городе в совершенно неподходящей компании. Его сейчас побьют и бросят одного, а Лу запросто может не пустить его обратно без Пардайана. Какой же он был дурак, когда поверил в то, что его могут принять как своего в этой компании! Д’Обрессан наступал на него сжимая и разжимая увесистые кулаки. Наполеоне теперь хорошо знал, как сильно он может стукнуть. Его дружок Сен-Лари не отставал. Пардайян скрестил руки на груди и вмешиваться не спешил. Фелиппо не сводил с него прежнего пытливого взгляда, словно изучал странную зверушку. Ну уж нет, подумал Наполеоне, я тебе не муха, которой можно оторвать крылья и наблюдать, как она пытается взлететь. Он оглянулся и заметил на другой стороне улицы нарядный экипаж, в который садилась пожилая пара. Кучер щелкнул кнутом, и Наполеоне понял, что это его единственный шанс на спасение. Он бросился за каретой, ощущая над ухом сопение врагов. Оттолкнувшись от земли, он изо всех сил вцепился в медную ручку на задней стенке экипажа, и только, когда карету пару раз подбросило на дороге, осознал, что он несется куда-то прочь. Оглянувшись он увидел бежавшего за каретой Фелиппо. — Стой, дурак! Ты что делаешь?! — орал он, испуганно вытаращив глаза, — Наполеоне! Вернись! От этого чудесного зрелища Наполеоне сразу пришел в прекрасное расположение духа. — Счастливо оставаться, неудачники! — крикнул он, срывая с головы шляпу. Наполеоне понятия не имел куда увозит его карета и вернется ли он вообще обратно, но твердо решил прожить этот день так, словно это был его последний день на земле.