Искусство сочинения сентиментального романа

Свет бил в глаза и не давал толком разглядеть этого дурака. Антуан едва не отправился ловить в Сене его труп, а он разгуливает тут как ни в чем не бывало, да еще и улыбается! Наполеоне, живой и здоровый, нетерпеливо переступал с ноги на ногу и сверкал глазищами. Глядя на его сияющее лицо, Антуан испытал даже не облегчение, а, скорее, умиление. Милый, родной, чокнутый Буонапарте! — Ты давно за мной идешь? — Нужен ты мне! Я просто иду по той же улице, в ту же школу. — Антуан постарался придать лицу суровое выражение, но рот сам собой растянулся в улыбке. — Как же хорошо, что я тебя встретил! Я уж думал придется сдаваться Гато. Хотя меня все равно, наверное, исключат из-за Бауэра. Не знаешь, который час? Восемь-то есть уже? — Восемь? Дружочек, одиннадцатый час. — Не может быть! — обомлел Наполеоне, — Это конец! Ну что ты смеешься?! Тебе все равно что ли? Тебя ведь тоже теперь исключат! — А вот это не твоя печаль. Лучше расскажи-ка мне, братец, где ты был все это время? Перешагнув границу света вокруг фонаря, они снова очутились в темноте. — О! Ты себе и представить не можешь, что со мной было! — закричал Наполеоне Антуану прямо в ухо. — У меня хорошее воображение, излагай… — Сначала я ехал на запятках! И они меня не заметили! Я думал, меня ссадят, но нет, мне все сошло с рук! Я спрыгнул на Новом мосту и шел мимо королевского дворца, пока не дошел до Тюильри! Ох, как там красиво! Все деревья квадратные! Затем я оказался на улице Сен-Оноре. Там столько людей, не протолкнуться. И еще я книгу купил и… — Да не части ты так. Что за книга? — «Новая Элоиза». Наполеоне полез за пазуху. Забежав под следующий фонарь, он смешно подпрыгивал на месте от нетерпения. — Вот посмотри, тут даже картинки есть. — Интересно? — Ты что не читал?! — возмущенно заморгал он. — Это про такие чувства! Про такую любовь! Прямо про жизнь, понимаешь?! Там шевалье де Сен-Пре полюбил свою ученицу Юлию, а она его. Но ее отец был против, и ей пришлось выйти замуж за старика! У нее родился сын и… — Я очень понимающий и терпеливый, Буонапарте. Во-первых, говори потише, во-вторых, какое это имеет отношение к настоящей жизни? Наполеоне приоткрыл рот и прижал книжку к груди. Антуан продолжил идти дальше, и ему сначала пришлось попятиться, а потом он так и пошел спиной вперед, не сводя с него сердитого взгляда. — Ну запретили им жениться, великое дело! — вздохнул Антуан, когда ему надоело разглядывать возмущенную физиономию Наполеоне. — Их разлучил отец. Сен-Пре пришлось уехать, а Юлию отец заставил выйти за другого. И потом Сен-Пре вернулся, а у нее уже ребенок родился. Она любила Сен-Пре, но мужу изменить не могла. — Ха-ха! Небывальщина. — Какой ты все-таки черствый, — покачал головой Наполеоне. — Она этого всего не вынесла и умерла в конце. Умерла от любви, понимаешь? От любви! И еще от верности! — От верности? Это что за новая болезнь?! Книжка эта — сказочка для малолетних дурачков, вроде тебя. У нее был маленький ребенок, а она взяла да померла от верности?! Да она бросила своего сына! Предала его! Глупая, пустая и пошлая баба, вот она кто! Какая глупая книга! Я ее ненавижу! Антуан не сразу осознал, что стоит посреди улицы, орет и брызжет слюной Наполеоне в лицо. Если бы он сейчас посмел ему возразить, Антуан ударил бы его, но Наполеоне осторожно вытер щеку и немного удивленно сказал: — У тебя мама умерла… Мурашки поползли у Антуана по спине. Он никому никогда не рассказывал, даже Мануэлю, а Наполеоне догадался. — Ну допустим. Какая, к черту, разница? Мне было восемь месяцев. Я и не помню ее совсем. Наполеоне положил руку ему на плечо и громким шепотом спросил: — Как это случилось? Антуану больше всего сейчас хотелось прижать его к себе, провести ладонью по худой спине, уткнуться носом в шею. Он помнил запах его тела и чувствовал дыхание на щеке. — Она гуляла со мной в саду, но я стал капризничать. Кормилица унесла меня, а она села на скамейку, чтобы почитать книгу. Наверное, ее книга была похожа на твою. Отец был в городе, вернулся к обеду. Он прошел в сад и увидел… Она сидела на скамейке и держала книгу в руках. Доктор сказал, это случилось мгновенно, она не успела понять, что умирает. Наполеоне подался вперед и обнял его. — Как страшно… Антуан ожидал от него чего-то фальшиво-банального. Патетических восклицаний: «Кошмар!», «Ужасное горе для твоей семьи!» Но от этих простых слов ему стало ужасно жаль себя и захотелось плакать. — Как твой отец смог это пережить? — А он и не пережил. Он тоже меня бросил. Сдал кормилице и уехал. Играл, пил. Много пил и умер, когда мне было семь. — И у тебя никого не осталось? — Да почему никого… Двоюродный дядя есть. Он обо мне заботится. Иногда присылает денег. — Ой, совсем забыл. — Наполеоне торопливо полез в карман. — Я же тебе должен двадцать су. Вот держи. Я специально хотел разменять и отдать. Антуан обрадовался этим монеткам и возможности сменить тему. Ему уже было неловко за свою неуместную откровенность. Близость Наполеоне волновала. Он легонько оттолкнул его и пробормотал: — Что мы как дураки стоим? — Так тут светло под фонарем. Да и к чему торопиться, все равно мы пропали… — мягко улыбнулся Наполеоне. — Все равно. — кивнул Антуан. Мысли о матери, которые мучили его так долго, став словами, оказались совершенной чушью. Ее смерть просто нелепая случайность. Как глупо было обвинять ее! И отец не виноват. Мужчина не должен возиться с младенцем. Просто никому из нас не повезло, думал Антуан. Наполеоне молча шел рядом. — Это ерунда все. — сказал наконец Антуан, — Забудь! Это я в детстве думал, что она меня бросила. — А сейчас не думаешь? — А сейчас это вообще не важно. Лучше рассказывай, что делал после того, как купил книжку. Наполеоне с облегчением вздохнул. — А дальше вот что было, — снова разулыбался он, — Я шел по Сен-Оноре и мне показалось, что я увидел д’Обрессана, и у него было такое зверское выражение лица, словно он собирался меня поколотить. — Да у него всегда такое выражение, — хмыкнул Антуан, — И он всегда кого-то лупит. — Да? — в голосе Наполеоне оловом звякнула злость, — Какой замечательный у тебя друг. Я как-то был не в настроении с ним встречаться, пришлось свернуть в переулок. Ну и я немного заблудился. Шел, шел по неизвестной улице пока не дошел до… Ну угадай, что я увидел? — Что? Золоченую карету, из которой вышла королева и увенчала тебя лавровым венком за примерное поведение и отличную успеваемость? — Да нет же! Что ты за человек, Фелиппо?! Неужели так трудно придумать что-то хорошее? — Чем тебе королева не угодила? Ах, да, прости. Я забыл, что ты у нас против монархического правления. — Фелиппо, ну хватит уже! Дослушай меня… Я увидел Итальянский театр! И там давали оперу. Называется «Альцина». — Боже мой! Это там все поют? — Да! Ты представить себе… — Да могу я! — расхохотался Антуан, — Я могу, что угодно себе представить, Буонапарте! Там все поют и, дай угадаю: кто-то опять помер от любви. Может, даже все померли. Ну? Я правильно все представил? Он обиженно засопел в темноте. — Нет. Ты все равно не можешь. Это надо слышать. Это такая красота! Я послушал и решил, что бог все-таки есть… — Как ты мог? Он же сунул Цезаря в ад! И с чего это ты решил изменить свое мнение насчет Бога? Из-за оперы? Наполеоне так надолго замолчал, что Антуану показалось, что он вообще раздумал отвечать. — Это все музыка. Я вышел на улицу и увидел небо, звезды. Ну не может быть, чтобы такую красоту никто не создал. Слишком прекрасен мир: звуки, краски, цвета. Он не может быть устроен жестоко. Это несправедливо, что ты никогда не увидишь свою мать. Поэтому, я думаю, вы обязательно встретитесь! Потом… После всего… Антуан поднял голову к черному слепому небу. Ветер раскачивал фонари на столбах, ползли по лужам желтые блики. — Да, должно быть, ты прав. Горло сжал спазм. Какая пошлость, что именно сейчас от ветра его глаза полны слез. Глупый Буонапарте! Зачем он городит всю эту чепуху? — Я уверен, она тебя очень любила. И любит. Ты был очаровательным малышом. Никто не расстался бы с тобой по доброй воле. — Откуда тебе знать, каким я был? Уверен, ты и младенца в жизни не видел. Они сморщенные, уродливые и орут все время. — У меня три брата и три сестры, и только один старше. Когда я уезжал учиться, у мамы родился Луиджи. Ох, какой он был хорошенький! И все время мне улыбался. Глазки такие выразительные и длиннющие ресницы! Вот такие! Наполеоне раздвинул пальцы на внушительное расстояние, его собственные ресницы отбрасывали на щеки густую тень. — Мама разок дала мне его подержать. Знаешь, как приятно держать маленького?! Антуан высунул язык и сделал вид, что его тошнит. — Хватит говорить, как баба. Только бабы любят возиться с младенцами и читают слащавые книжечки про любовь! Ты баба, Буонапарте? Ну признайся, ты переодетая девица! — Какой же ты забавный. — он рассмеялся, выпустив изо рта облачко пара. — Я ведь тебе нравлюсь. Зачем же ты все время говоришь мне эту чепуху? Для чего? Это так глупо и так по-детски. Чтобы стать моим другом, вовсе не обязательно постоянно меня обзывать. Странный день. Оси мира пришли в движение. Антуану показалось, он слышит их тихое поскрипывание. Наполеоне ведет себя, словно пьяный, и одновременно так проницателен… Может, он с самого начала все понял, и только прикидывался теленком? Нет, в такие актерские способности у пятнадцатилетнего сопляка, пусть даже из Бриенна, Антуан поверить не мог. Просто они сегодня оба изменились. — Кто тебя оскорблял? — он постарался ответить ровно, — Я просто озвучиваю очевидные вещи, а ты, как всегда, фантазируешь. — Ну да, как же, — мягко улыбнулся Наполеоне. Он немного поправился за месяц, проведенный в школе. Ушла болезненная худоба. И теперь, когда Наполеоне улыбался, на щеках у него появлялись очаровательные ямочки. От этой его улыбки у Антуана засосало под ложечкой. Наполеоне… Имя у него странное, но прекрасное, звучное и так ему подходит. Нельзя представить, чтобы так звали кого-нибудь другого. И он красивый, самый красивый человек, из всех, кого Антуан знает. Из-за этого на него даже немного больно смотреть. — Давай подведем итоги: ты глядел на цветочки, покупал глупую книжку, а потом слушал песенки про любовь, — продолжил Антуан ехидно. — Ага, — улыбка Наполеоне стала шире, — Еще я хотел выпить большую чашку горячего шоколада в кафе, но как-то не сложилось. Кстати, а ты-то что делал весь этот день? Этот простой, как удар под дых, вопрос застал его врасплох. — Я сегодня в первый раз в жизни спал с женщиной. Наполеоне споткнулся и уцепился за его рукав, чтобы не упасть. — Иди ты! — потрясенно выдохнул он и сразу недовольно поджал губы. — Ты серьезно? Затем выражение лица его смягчилось, и он опять забежал вперед и заглянул Антуану в глаза. — Фелиппо… Ты не выглядишь счастливым. Это что… неприятно? Или больно? — Иди ты к черту! — огрызнулся Антуан.— Это было самое мерзкое, что со мной вообще в жизни случалось! Я сделал гнусность… Как ему объяснить? Все с самого начала пошло не так. Антуан предпочел бы на всю жизнь остаться девственником, чем узнать о себе ужасную правду. А еще лучше было бы, если бы Наполеоне остался в Бриенне и никогда не встретился на его пути. Потому что все из-за него. *** — Ну и как мы будем его искать? — А зачем нам его искать, дорогой мой? Антуан был готов в кровь разбить смазливое лицо Пардайана, лишь бы стереть с него это глумливое выражение. — Как мы объясним Ламбертену, что он пропал? Пардайан равнодушно пожал плечами. — Я в отличие от тебя в няньки ему не нанимался. Он знает, что надо вернуться к восьми. Мы даже его немного подождем. — Ага! Дождемся и тогда уж оттузим! — хихикнул д’Обрессан. — Вы больные все?! Вас вообще что-нибудь интересует, кроме того, чтобы бить малолеток?! — взорвался Антуан. — Нас, в отличие от тебя, интересует знакомство с хорошенькими женщинами, — вставил Сен-Лари. Д’Обрессан поддакнул: — Ты вообще помнишь куда и зачем мы собрались? Идемте скорее! Кстати, Пардайан, а куда мы идем? Пардайан сунул руки в карманы и задумался: — Ну раз мы предоставили малыша Буонапарте своей судьбе, предлагаю для начала пойти пропустить по стаканчику в один кабачок на улице Вожирар. А потом в Пале-Рояль. Я познакомился с одной славной девчонкой по имени Нинон, которая держит там небольшую лавочку. Она сказала, у нее есть подружки. — То есть ты сам там раньше не был? — спросил Антуан. — Ясно. — Что тебе ясно? — в голосе Пардайана послышалось раздражение, — Что ты все ноешь сегодня? Без Буонапарте свет не мил? Антуану на это ответить было нечего, и он поплелся за остальными на улицу Вожирар. Его грызло тупое беспокойство. Все предстоящее вызывало скорее страх, чем радостное ожидание. Он поглядывал на остальных и видел, что они тоже волнуются, даже Пардайан, скрывавшийся за бесконечными улыбками. Сен-Лари вообще был сам не свой, налег на кислятину, которую в кабачке выдавали за вино, и к концу обеда едва держался на стуле. Д’Обрессан, подперев рдеющие щеки кулаками, заглядывал Антуану в глаза и в который раз вопрошал: — Ну признайся, тебе кто больше нравится блондинки или брюнетки? Вместо ответа Антуан выпил вино залпом. Даже у Наполеоне была его Ванина. Антуан же не мог припомнить ни одного случая, когда бы его внимание привлекла девочка или девушка. Зато он хорошо помнил Жиля — племянника кормилицы, взрослого парня лет четырнадцати, который иногда присматривал за ним, когда ей надо было отлучиться на рынок. Раз они играли на берегу реки, и мяч упал в воду. Жиль полез его доставать. Антуан глаз не мог оторвать от его стройных лодыжек, которые обвивали светло-зеленые, похожие на волосы русалки, водоросли. Чтобы скрыть смущение, он стал брызгать в Жиля водой. Тот в ответ только робко улыбался, но боялся ответить барчуку тем же. В тот день Антуан и влюбился в первый раз в жизни. В мальчика. Он тогда этого, конечно, не понимал. Но сейчас… В Понлевуа тоже был мальчик — Этьен. Худенький, светловолосый с яркими синими глазами. Они дружили, но Антуану так нравилось обнимать его и касаться мягких, как пух, волос. Этьен не слишком хорошо учился и остался в Понлевуа. Уже тогда его мучил сухой резкий кашель, не дававший спать по ночам. Жив ли он или чахотка уже утащила его в могилу? В Париже Антуан встретил Мануэля. Пара фраз и одна улыбка — на второй день знакомства они поцеловались за прачечной. Антуан хотел этого с первого взгляда. Ветер хлопал простынями, сорвал с его головы шляпу и забросил на крышу сарая. Им пришлось попросить у дворника метлу, чтобы сбить шляпу на землю. Антуан долго не мог понять, что Мануэль в нем нашел. Он очень красивый, а у Антуана толстый нос и волосы торчат все время дыбом. Если бы Антуан тогда встретил Наполеоне, он легко поверил бы его сказочкам про настоящую любовь. Но однажды все закончилось. Это было в конце лета прямо перед экзаменами. Они сидели в дальнем углу библиотеки и время от времени потихоньку, чтобы не заметил Аркамбаль, целовались. Антуан не мог думать ни о чем, кроме этих торопливых поцелуев, а Мануэль вдруг подпер щеку рукой и сказал со вздохом: — Скорее бы экзамены! Все это кончится… И начнется настоящая жизнь! Так Антуан стал самим собой. До этого он всегда, словно плющ, обвивался вокруг Мануэля — сильного, смелого и прекрасного. Одной фразой Мануэль отрезал его от себя. Для него настоящая жизнь была там, снаружи, а для Антуана настоящим был только Мануэль. Иногда он говорил о будущей семье и детях. Это казалось Антуану таким странным и диким, ведь ему самому никакие другие люди, кроме Мануэля, были не нужны. Он был центром его мира и единственной мерой всех вещей. Антуан не хотел ни будущего, ни перемен. И если уж быть совсем честным, он боялся внешнего мира и ни капельки не любил его. В отличие от Наполеоне, в отличие от Мануэля, которые им очарованы. — Мне нравятся брюнетки. Смуглые, черноглазые и чтобы с большими сиськами, — он выпил еще стакан вина и поднялся, — Хватит трусить. Эти бабы сами себя не трахнут! Поднимайтесь, у нас не так много времени. Я вам всем покажу! — думал Антуан с жадностью вдыхая сырой ночной воздух. После пропахшего кислятиной кабака, запах улицы показался ему райским ароматом. Кто были эти все? Еще неведомые ему шлюхи, Наполеоне Буонапарте и весь этот ненавистный мир. Антуан что-то должен был доказать им. Наверное, что он, Луи-Эдмон Антуан Ле Пикар де Фелиппо, не хуже других и тоже достоин нормальной жизни с женами и детьми. Ему нужно просто заставить себя это все полюбить. На углу улицы Монпансье к Антуану подскочила девица, еще более рыжая, чем он сам. — Ах, месье! Сегодня так холодно. Укройте меня своим плащом, умоляю! На ней был красный бархатный редингот, в руках огромная муфта, а глаза такие холодные и наглые, что Антуан вместо ответа испуганно шарахнулся в сторону. — Ах, как вы жестоки, месье! — крикнула она ему вслед со смехом. — Ты зачем он нее убежал?! — зашипел на него д’Обрессан, — Она то, что нам нужно! — Она некрасивая, — поджал губы Антуан, — Мне нужна брюнетка посмуглее с сиськами, не слышали что ли? — Найдем тебе брюнетку, — со вздохом отозвался Пардайан. Темнота выбросила в галереи Пале-Рояля женщин всех мастей. Сверкали дешевые побрякушки, качались облезлые перья, волновались вываленные из корсетов груди. В глазах рябило от этих грудей, густо нарумяненных щек и пудреных волос. Антуану показалось, что это не они выбирают, а женщины выбирают их. Липкая паутина их оценивающих взглядов тянулась следом. — Месье! Заходите к нам! У нас есть сладости, горячий шоколад и не только! — Пуговицы, пряжки, пудра! Все для вас, месье! — Купите! Купите! Притоны не слишком умело маскировались под лавочки или кофейни, понять чем на самом деле торгуют было не трудно. — Нам вон туда за угол, — шепнул на ухо Антуану Пардайан, — Заведение называется «У Нинон». Приглушенно звякнув колокольчиком, он отворил дверь. Огонек стоявшей на окне одинокой свечки испуганно затрепетал. В лавке сухо пахло пылью, старой пудрой и зубным порошком. Какие-то коробочки, бумажные цветы и веер были небрежно разложены на прилавке. — Боже мой, месье Пардайан! Вы все-таки пришли! — из-за занавески в дальнем конце лавки показалось круглое девичье личико. — Мадемуазель Нинон, вы были так любезны пригласить меня в гости, вот я и пришел. Девушка протянула Пардайану руку для поцелуя. Нинон оказалась миниатюрной блондинкой с круглым кукольным личиком. Светлые волосы уложены в гладкую прическу, зеленое платье совсем простенькое без кружев и рюшей. — Позвольте представить моих товарищей: Жан-Жак, Антуан, Эмиль. Антуан у нас… Пардайан склонился к ушку Нинон и долго что-то шептал. Взгляд Нинон полнился азартным интересом. — Я рада знакомству. Не хотите выпить по рюмочке ликеру? У меня в гостях подруга, я вас познакомлю. Она отдернула занавесь и пропустила их в комнату, где на потертой кушетке возлежала подруга — высокая фигуристая тетка лет двадцати пяти. Стеганая розовая юбка едва доставала ей до лодыжек. Шнуровка корсета была распущена, под тонкой тканью сорочки темнели пятна сосков. В крупных руках она сжимала трубку с длинным мундштуком. — Это Жанна. Милая, скажи Сезетте, что у нас гости! Жанна окинула гостей равнодушным взглядом и, ни слова не говоря, скрылась в задней комнате. Из приоткрытой двери пахнуло жареной рыбой, где-то захныкал ребенок. — Сезеттта! Сезетта! — сипло крикнула Жанна, — К тебе клиент! Нинон ловко выставила на стол ряд рюмочек из синего стекла, наполнив каждую до краев густым ликером. — Мы всегда рады гостям. — Жеманно улыбнулась она. Осторожно присев на краешек стула, Антуан огляделся. Скудное освещение не могло скрыть ни потертых обоев, ни видавшей виды мебели, ни толстого слоя пудры и румян на щеках хозяйки. Ликер был немногим лучше кислятины из кабачка, такая же гадость, только приторно-сладкая, вяжущая рот. Д’Обрессан усадив осоловевшего Сен-Лари на кушетку, тяжело опустился рядом. Ему тоже было не по себе. А Жанна, бесцеремонно потеснившая его, просто пугала. Дрянной расклад. Пардайан увлечен Нинон, и она им, похоже, тоже. Она пойдет с ним. Пышнотелая Жанна Антуану совсем не понравилась. К тому же, их четверо, а она одна. Неужели она может со всеми по очереди?! Антуан подавил приступ тошноты. Задняя дверь отворилась, и в комнату вошла третья девушка. Д’Обрессан весело заржал, оценив шутку Пардайана. Сезетта оказалась мулаткой. Одета она была в простенькое, но очень шедшее к ней, бумажное платье в желтую полоску. — Прошу прощения за свой вид, я не ждала гостей, — тихо произнесла Сезетта, не поднимая глаз. — Она у нас скромница, у нее золотое сердце, — зачем-то сказала Нинон. Сезетта протянула руку к стаканчику с ликером. Ладонь и ногти у нее были темно-розовые. — Как вас зовут? — спросила она еле слышно. — Антуан. А зачем вам? Она неловко повела плечом. — Хорошее имя. Хватит, сказал себе Антуан, пусть все поскорее закончится. Мануэль был прав. — Вы снимаете комнату наверху? — Оттуда открывается прекрасный вид. Хотите, я покажу? — с видимым облегчением спросила она. — Спасибо, я с удовольствием взгляну. Проговорив все положенные слова, они вышли на лестницу и в полной темноте поднялись наверх. Поперек комнаты Сезетты было натянуто несколько веревок, на которых не слишком аккуратно были развешаны разные женские штучки и пеленки. Как только она отворила дверь, в комнате захныкал младенец. — Мама пришла! Все хорошо! — заворковала Сезетта, вскидывая ребенка на руки. — Он не помешает, — обернулась она к Антуану, — Он сейчас заснет. Правда, Жужу? Не будет мешать мамочке… Ребенок был точной копией самой Сезетты — пухленький, темный, черноглазый. Он совсем не выглядел сонным, наоборот — таращился на Антуана с живейшим интересом. Сезетта уложила его обратно в кроватку и потянула Антуана в дальний угол комнаты, где за ширмами стояла узкая кровать, и горел камин. — Ночь стоит пол луи. — Я не могу всю ночь, нам нужно вернуться в школу к восьми. — В школу? — изумилась Сезетта, вытаскивая из жестких, похожих на проволоку волос, шпильки, — Я думала, вы солдаты. — Это… Это военная школа для офицеров. — А-а… — рассмеялась она, — Тогда восемь ливров. Антуан торопливо выгреб из карманов все деньги и ссыпал ей в ладонь, не считая. От волнения его опять затошнило. Распустив шнуровку корсажа, Сезетта скинула платье и осталась в одних чулках. Яркие блики от пламени в камине заскользили по ее темному гладкому телу. За ширмой агукнул ребенок. Сезетта склонив голову набок чего-то ждала от Антуана, а он не знал, что делать. Просто стоял и смотрел. — Я в первый раз, — промямлил он, умирая от отвращения к себе и не зная куда деть глаза от ее наготы. — Надо же… Такой большой и в первый раз, — в ее усмешке было много почти материнского тепла. Она ласково погладила его по волосам. — Надо же… У тебя такие же жесткие волосы, как у меня. — Я… Я хочу… Давай поскорее покончим с этим. Если Сезетта и удивилась, то не подала виду. Она встала на цыпочки и осторожно поцеловала его. Он закрыл глаза, подумал, что так будет проще. От нее пахло молоком. Гладкая кожа, упругое полное тело, большие груди. Она была горячая и чужая. И он ее не хотел. У Буонапарте костлявые плечи и ребра торчат. Как бы Антуан хотел обнять его сейчас, прижать к себе, впиться губами в приоткрытый рот… Они легли на кровать. Экзамен нужно было сдать немедленно, чем быстрее, тем лучше. Просто так надо, говорил он себе. После этого будет настоящее. Они-то мяли друг друга руками. Трогали нужные места, двигались в нужном ритме, как автоматы. Пищал за ширмой малыш Жужу. — У меня не получается… — Подожди, я тебе помогу. Все будет хорошо. Ему показалось, комната качается, но это качалась кровать. Никакого экстаза, искр в глазах или райского блаженства. Несколько движений бедрами, короткая судорога плоти и стыд. Он отпрянул от нее, торопливо застегивая панталоны. Сезетта осталась неподвижной и, глядя в потолок, будничным тоном спросила: — Понравилось? Он помотал головой. — Кажется меня сейчас стошни… Она успела сунуть ему под нос ведро и гладила по голове, пока вся дрянная кислятина с улицы Вожирар и ликер не вышли наружу. — Ничего-ничего, — приговаривала Сезетта ласково, — Слишком много вина. Все хорошо. Все пройдет. Прополоскав рот водой, Антуан без сил повалился обратно на кровать. По телу волнами пробегал озноб. Сезетта легла рядом и обняла его. — А мне понравилось, — шепнула она, — У тебя славные волосы, Антуан. Мне нравится их трогать. Давай попробуем еще разок. Второй раз точно будет лучше. — Сколько тебе было когда ты… ну… в первый раз? — Двенадцать. Это еще на Мартинике было, с хозяином. А потом он продал меня одному человеку из Нанта, и тот привез меня в Париж. — Это его ребенок? — Нет. Жужу только мой. Мы с ним вдвоем. Свеча, стоявшая на столе, отбрасывала на потолок причудливую тень, потому что прямо перед ней лежала какая-то детская игрушка. Антуан никак не мог понять, что это: то ли какой-то тряпичный зверь, то ли погремушка. — Сезетта, я только что понял. Мне нравятся мужчины. Только мужчины… Он замер, прислушиваясь к ее дыханию. Думал, может, она рассмеется? Или скажет что-то колкое. Или выгонит вон. Но она только потянулась с коротким вздохом. — Хочешь, я познакомлю тебя кое с кем? Он очень красивый и может тебя всему научить. С мужчинами это посложнее. Но ночь стоит два луи. У него комната на первом этаже, как у Нинон. Он молча встал, нашарил на полу туфли и вышел на лестницу. Сезетта не окликнула его и вообще ничего не сказала. В комнате Нинон, подложив ладонь под щеку безмятежно храпел Сен-Лари. За стенкой ритмично скрипела кровать, и если бы у Антуана в желудке оставалась хоть капля жидкости, его бы снова вывернуло. Он схватил свой плащ, висевший на спинке стула, нахлобучил шляпу и выбежал прочь. Он долго бродил по улицам, пытаясь остудить горящие щеки. Возвращаться незачем и некуда. Какой из него офицер? Какой дворянин? Он провалил экзамен. Нормальная жизнь не для него. Рано или поздно он превратится в толстяка, который, воровато оглядываясь, идет следом за напудренным парнем в розовом. В Пале-Рояле таких полно. Улица вывела Антуана к Сене, и он долго смотрел в черную воду, пока не вспомнил о Наполеоне. Он наверняка сейчас стоит у черного хода и умоляет Лу пустить его обратно. Не сидеть же ему под дверью всю ночь. Когда Антуан свернул на Сервскую улицу и увидел впереди знакомую сутулую спину, он едва на закричал от радости. *** — Фелиппо… Да что случилось-то? Она страшная оказалась? Или обидела тебя? — Наполеоне потянул Антуана за рукав. — Я никому не скажу. Клянусь! — Она красивая. Зовут Сезетта. У нее есть маленький сын. Но она по-настоящему меня не хотела. Потому что за деньги… Да и вообще противно. — Ага-а, а я ведь тебе говорил. — самодовольно протянул Наполеоне, — Нужна любовь! Антуан поморщился, ощутив, как всегда бывало, когда рядом оказывался Наполеоне, странную смесь раздражения и нежности. — А ты, я вижу, много знаешь про любовь. — Уж побольше твоего! — надулся Наполеоне, — И не только про любовь. Нам вот, например, в Бриенне, отец Патро рассказывал, что если кто за деньги с девушками спит, у того и нос иногда отваливается. Пришла очередь Антуана разевать рот и чувствовать себя круглым дураком. Как он мог об этом не подумать?! У этой Сезетты в день, наверное, по десять мужиков бывает. Заметив его ужас, Наполеоне опять повис у него на руке. — Ну от одного раза не будет ничего. Зато у тебя теперь есть опыт, и когда в будущем ты… — Нет у меня никакого будущего, — отрезал Антуан, чувствуя, как леденеют ладони. — Ду ну брось! Мы закончим школу, станем моряками. В нас все девицы влюбятся, вот увидишь! Особенно в тебя. Ты же очень красивый. Ты вообще знаешь, что ты красавец, Фелиппо? Страх смерти от сифилиса отступил, и Антуан с сомнением переспросил: — А я красавец? — Конечно! Ты же блондин, и у тебя синие глаза. Девчонки обожают, если у кого синие глаза… — О, вот теперь я тебе верю. В девчонках ты разбираешься. — Знаешь, я учился одно время в школе для девочек. Они все были влюблены в какого-то Джузеппе из дома напротив, у которого были синие глаза. Только и разговоров о нем было. Мне обидно стало, и я им сказал, что синие глаза похожи на ледышки. А они мне тогда ответили, что у меня у самого глаза, как у сушеной рыбы. Ну сам понимаешь, девчонки, что с них взять! И только Ванина меня не дразнила. За это я, когда вернусь домой, обязательно на ней женюсь. Но и ты обязательно кого-то встретишь. Женишься, дети пойдут. Что может быть лучше? — Вообще, в твоем исполнении, это звучит довольно ужасно. Но даже если бы, к примеру, мне это все нравилось, то должен тебя огорчить, и для тебя и для меня это — недостижимая мечта. У меня ни гроша, а у тебя трое братьев и трое сестер. Если бы вы не нуждались в деньгах, тебя бы не отправили в бесплатную школу. Никто не отдаст свою дочь за бедняка, который всю жизнь проводит в казарме или в море. Детей нужно на что-то содержать, а дочерям еще и приданое. Поэтому мы, скорее всего, умрем холостяками. Это при хорошем раскладе, если не убьют. — Какой же ты зануда! Неужели нельзя хоть иногда помечтать?! — Я тебе сейчас рассказываю про настоящую жизнь. В книжках твоих про такое не пишут. Этот мир устроен по определенным законам и они не меняю… Антуан не закончил, потому что они внезапно дошли до школы. Против воли он ощутил вдруг противную дрожь в коленках. Никогда прежде он не был в таком отчаянном положении. И он понятия не имел, что делать дальше. Все, о чем он говорил, было неясной перспективой, а вот ночевать на улице им предстояло сейчас. Ну или как-то проникнуть внутрь. — Что будем делать? — спросил Наполеоне, глядя на часы, которые показывали без четверти двенадцать. — Перелезем через ограду. — Нет, слишком высоко. Давай, я попробую пролезть между прутьями калитки и принесу ключи? — Не пролезешь, ты за последний месяц растолстел. — Ерунда! Если голова пролезет, остальное пролезет тоже, — Наполеоне стянул с головы шляпу, явно намереваясь протиснуться между прутьями. В этот момент с другой стороны решетки вспыхнул фонарь. — Буонапарте? Фелиппо? Вы что там делаете? — Гато переводил взгляд с Наполеоне на Антуана и обратно. Загремев ключами, он поспешно отпер калитку и впустил их внутрь. — Ну… видите ли, мэтр Гато… Мы тут… немножко… — Наполеоне поставил брови домиком и умильно глянул на Гато снизу вверх. — Убежали?! Ах вы, мерзаа-авцы! — протянул Гато с угрозой. — Это все случайно вышло. Мы с Фелиппо просто очень хотели попасть в оперу и не смогли устоять перед искушением. — Врете, детки. Небось сбежали в кабак вино пить? — Гато с сомнением покосился на Антуана. — Нет, что вы! Мы капли в рот не брали. Подтверди, Фелиппо. Антуан усердно закивал, стараясь не дышать на сторожа. — Нас ведь исключат, если месье Ламбертен узнает, — повесил нос Наполеоне, не забыв перед этим бросить на Гато пару жалобных взглядов. Антуан с изумлением заметил, что эти милые глазки и ямочки на щеках, похоже, действуют разрушающе не только на него. Гато заколебался. — И какую оперу смотрели? — спросил он Антуана. — Итальянскую. Называется Альцина. Там, знаете, мэтр Гато, какая любовь! В конце все умерли. — Итальянская, говоришь? — насупил брови Гато, — И как ты понял, что там происходит, если все по-итальянски? — Так я ему перевел, — Наполеоне протиснулся между ним и Антуаном, — Мэтр Гато, не погубите двух любителей искусства! Клянусь, мы больше никогда и шагу не сделаем за ограду. Это просто трагическая случайность. Мы случайно снаружи оказались и побоялись вернуться. Думали, ночью нас не заметят. Гато долго буравил Наполеоне пристальным взглядом, словно хотел наизнанку вывернуть. — Ладно. — сказал он, наконец, с тяжелым вздохом, — Но если еще раз попадетесь, расскажу обо всем вашим воспитателям. — Спасибо! Спасибо! Вы самый лучший друг на свете! — Наполеоне встал на цыпочки и попытался обнять Гато, обхватив тонкими руками его необъятную талию. Гато заморгал испуганно и жалобно. — Ну полно, полно тебе. Спать скорее иди, кадет Буонапарте. — забормотал он. Что-то белое медленно кружась в воздухе опустилось ему на плечо. — Ой, смотрите, снег пошел! — Наполеоне отлип от него и задрал голову. Крупные хлопья падали все чаще и чаще, цепляясь за шляпу и волосы. — И правда снег. Ну и дела! — Гато поднял фонарь и зачем-то посветил в небо, — Ну все! Живо в постель, оба! А то передумаю. Наполеоне счастливо рассмеялся. — Не передумаете, мэтр Гато. Вы добрый. А про оперу я вам завтра расскажу. Там так прекрасно пели: «Оh, mio core! Oh, tradittore!» Не став дожидаться, пока он допоет, Антуан ухватил его за шиворот и поволок прочь.