Искусство сочинения сентиментального романа

Неожиданная и счастливая развязка их приключения вскружила Антуану голову не меньше, чем Наполеоне. Его охватило то особенное бурлящее веселье, которое он в последний раз чувствовал лет в десять, после того, как утащил из кладовки большой кусок сахару и съел его в одиночку под партой. Все вдруг показалось ему смешным, даже то, что случилось в Пале-Рояле. И какое счастье, что все закончилось! Это просто плохой сон, и не нужно об этом вспоминать. Да и зачем, если можно смеяться, щекотать Наполеоне, бежать за ним по темному коридору и не чувствовать ничего кроме бешеной животной радости. — Oh, traditto-о-re! — завывал Наполеоне. Его пронзительный голос гулял по пустому коридору звонким эхом. — Что ты вопишь? — выдохнул Антуан, притискивая его к стене, — Хочешь, чтобы тебя на чердаке услышали? — Да я же живу на чердаке! Я! — захлебывался смехом Наполеоне. На Антуана обрушился град тычков острыми коленками и локтями, и он решил защекотать наглеца до смерти. Наполеоне смешно взвизгивал и отбивался, а потом вдруг перестал пихаться и замер, тяжело дыша. Антуан чувствовал, как под мундиром, остро пахнущим мокрой шерстью, часто-часто бьется его сердце. Чуть склонив голову набок, он удивленно смотрел Антуану в лицо, как будто увидел в нем нечто для себя новое. Глаза его в полумраке казались черными. Интересно, что будет, если его поцеловать? Этот дурачок, пожалуй, испугается, а то и обидится. Они соприкоснулись носами, но тут Антуан вспомнил о том, что он, возможно, умирает от дурной болезни и поспешно отпрянул. — Я… Мне кажется… — сипло шепнул Наполеоне, — На лестнице кто-то есть… Он заглянул в ближайший класс и вернулся, сжимая в руках тяжелую деревянную линейку. — Идем, — его голос был полон суровой решимости. — Ты что-то собрался измерять, Буонапарте? — съехидничал Антуан в надежде, что Наполеоне не заметит его смятения. — Промеж глаз им врежу. — Наполеоне решительно выпятил вперед нижнюю челюсть. — Там кто-то ходит, значит, опять будут трясти. — Да все спят давно. На лестнице послышались осторожные шаги. — Ну? Я был прав, — Наполеоне рассек воздух линейкой, — Пусть только сунутся. — Да ты лучше спой им, все разбегутся в ужасе. — Если не заткнешься, я стукну тебя, Фелиппо, — Наполеоне раздраженно закатил глаза. Стараясь ступать неслышно, они поднялись по лестнице. На лестничной площадке кто-то был, и он то ли всхлипнул, то ли шмыгнул носом. — У меня в руках линейка, она тяжеленная. Я брошу ее тебе в голову, если не выйдешь на свет, — пригрозил Наполеоне тихо. В темноте опять прерывисто вздохнули. — Я бы на твоем месте вышел. Он же чокнутый, что хочешь, куда хочешь может бросить, — подтвердил Антуан. — Что вам от меня надо? — дрожащим голосом спросил Саблоньер, осторожно выступая на свет. Он был весь какой-то взъерошенный и помятый, ни одна пуговица на жилете не застегнута, а щеки мокрые от слез. — А-а… Это ты… — протянул Наполеоне, — Чего к стенке жмешься? Вынюхиваешь для своих дружков? Саблоньер поспешно вытер глаза. — Ничего я не вынюхиваю! — и жалобно добавил: — Не трогайте меня. Наполеоне, поигрывая линейкой, подошел поближе. — А если мне хочется тебя тронуть? Не оторвать ли ему все пуговицы, Фелиппо? — спросил он с угрозой, — Это ведь так весело! Сказав это, он замахнулся на Саблоньера, и тот, вскрикнув, прикрыл голову рукой. — Идиот! — Наполеоне отпрянул и поспешно спрятал линейку за спину. — Не стану я об тебя хорошую вещь ломать! — Ну-ка сгинь отсюда, — приказал Антуан, — И чтобы ни одной живой душе не болтал о нас. Понял? — Я никому не скажу, честное слово! Обещаю! — зачастил Саблоньер. На бледном лице темнел припухший рот. Смутное подозрение заставило Антуана спросить: — Постой-ка, а ты тут один? — Я-я… Один, — В глазах Саблоньера плеснул ужас. — Тут никого больше нет, клянусь! И я никому ничего не скажу — Ладно, хватит причитать. Проваливай, — вмешался Наполеоне. — Но если я только узнаю… Саблоньеру хватило ума не дожидаться новых угроз, и он поспешно отступил в дортуар. — Ну, я, наверное, тоже пойду, а то поздно… — Наполеоне поставил ногу на ступеньку, но уходить не спешил. — Знаешь, я ведь обманул Гато. Обязательно опять убегу и пойду в оперу. Если бы я был королем, я бы слушал оперу каждый день. Мне кажется, это вообще единственная уважительная причина, хотеть быть правителем… Антуан хотел бы ответить что-то остроумное, но вместо этого просто смотрел на него и улыбался. Ухватившись за перила одной рукой, Наполеоне качнулся ему навстречу. — Спокойной ночи, Фелиппо. Если захочешь в оперу, скажи. Билет стоит сорок три су. — Не захочу. Ты же мне уже все спел. Как это люди платят такие деньги за эту чудовищную какофонию? Наполеоне мягко и немного снисходительно улыбнулся, а потом потянул Антуана за ухо. — Глупенький ты, Фелиппо, — прошетал он и стремительно взбежал по лестнице. Антуан осторожно потрогал себя за ухо. Это было так волнующе, и так странно, что у него перехватило дыхание. Все теперь будет по-другому, думал он, открывая дверь в дортуар. Никто больше Наполеоне и пальцем тронуть не посмеет. Антуана не оставляло чувство, что теперь Наполеоне его. Не стал бы он иначе так Антуану улыбаться и тем более тянуть за ухо. Было в этом его жесте что-то до предела интимное и даже возбуждающее. Он ощупью добрался до своей кровати, скинул одежду и поеживаясь забрался в выстуженную постель. — И как прикажешь это понимать?! Кто-то навалился на него, с силой вжимая в матрас. По сдавленному от злости голосу он узнал Пардайана, который пару раз стукнув Антуана подушкой по голове, возмущенно зашептал: — Ты куда сбежал, а?! Мы тебя везде искали, и потом еще полчаса ждали у ворот. Что, дьявол тебя побери, все это значит?! — Да пусти ты, — просипел Антуан, отбиваясь его, — Я не просил меня ждать! — Ну и свинья ты, Фелиппо! — выдохнул Пардайан, отбрасывая подушку в сторону и садясь на кровати. — Ну извини! — Антуан ухватил его за грудки. — И спасибо тебе за заботу! Если у нас всех отвалится нос или еще что, я знаю кого благодарить. — Какой нос, ты чего?! — Пардайян испуганно подался назад. — А такой! Ты хоть примерно знаешь, сколько мужиков бывает у этих девок за ночь? И какой болезнью они могут тебя наградить в обмен на свои услуги? Он замер, наслаждаясь испуганным молчанием Пардайана, а затем спихнул его с кровати. — Вот и подумай об этом, а я устал и хочу спать. Пардайан ничего не ответив, прошлепал босыми ногами по полу. Он еще долго встревоженно скрипел кроватью и вертелся под одеялом. Антуан прислушивался к его вздохам не без злорадного удовольствия. В конце концов, если бы не Пардайан, ничего бы вообще не случилось. А теперь придется остаться без носа или даже умереть от постыдной болезни. Он прислушался к себе: никаких признаков недомогания, только коленка зачесалась. Возможно, Наполеоне прав, и одного раза чтобы заразиться недостаточно. Согревшись, Антуан поплотнее завернулся в одеяло и закрыл глаза. Спать оставалось не так уж и долго. У окна кто-то тихонько всхлипывал. Антуан не успел задуматься о том, кто бы это мог быть, потому что почти сразу заснул. — Снег! Снег! Смотрите сколько снега! Де Фьенн забрался на подоконник и раздернул тяжелые бархатные портьеры. Пришлось доскакать по обжигающе холодному полу до подоконника и выглянуть в окно. Снег украсил пушистой шапкой и статую короля Людовика XV и его коня у часовни, налип хлопьями на ветви деревьев за оградой, таинственно мерцая под светом фонарей в сине-голубой предутренней мгле. Радостное, почти что рождественское возбуждение, прогнало дремоту. Пардайан сухо пожелал Антуану доброго утра и отвернулся. Сен-Лари, весь зеленый, простонал с кровати, что болен и ему нужно в лазарет. Только д’Обрессан мазнул равнодушным взглядом и протянул: «А-а, нашелся все-таки». Он один с утра выглядел безмятежным и даже довольным. На построении Ламбертену пришлось вмешаться, чтобы навести порядок: все сошли с ума, осыпая друг друга снегом и делая снежных ангелов. Наполеоне прибежал в самый последний момент и встал в конец шеренги. Антуан успел заметить, что его гетры впопыхах застегнуты через пуговицу, а шляпа смешно сдвинута на затылок. Кое-кто, похоже, сегодня проспал. Очень хотелось встретиться с ним взглядом, но Наполеоне был слишком далеко, и на Антуана не смотрел. На завтрак он почему-то не пришел, и Антуан решил подождать его в аудитории. В конце концов, Наполеоне будет сидеть рядом весь день, они успеют вдоволь наговориться, а потом, возможно, и прогуляются. Пора уже объяснить ему, что выражать симпатию можно не только потягиванием за уши. Проскочив у под локтем у Кералио, Наполеоне вбежал в аудиторию последним. — Да это никак наш Соплеоне! — присвистнул с верхнего ряда Пардайан, — Ну и чудеса! Как вы тут оказались, милейший? — Это не ваше дело, Пардайан, — ответил Наполеоне. Он перевел взгляд горевший скрытым торжеством на Антуана, резко развернулся и подошел к де Мази, сидевшему в первом ряду. — Извини пожалуйста, тут не занято? — немного заискивающе спросил он и осторожно улыбнулся. — Садись, конечно. Я буду рад компании. — просиял де Мази. Он поспешно подвинулся на лавке. Наполеоне довольно плюхнулся рядом и принялся выкладывать свои тетрадки в парту. В груди у Антуана зашевелился комок змей. Как это понимать? Корсиканский поросенок все это время издевался над ним? Заманивал в ловушку, чтобы сейчас торжествовать, а он, как последний идиот, попался? Наполеоне бросил на него короткий взгляд через плечо. В нем было ликование и злорадство. Да, он, очевидно, добился чего хотел: пококетничал, потянул за уши, а когда увидел, что Антуан очарован, пересел к этому тупице де Мази. Антуан сжал кулаки. Больше всего ему сейчас хотелось швырнуть Наполеоне в голову чем-нибудь тяжелым. Как он должно быть вчера потешался над ним! Как можно было принять все его ужимки за искренность?! Как можно было вообразить, что этот носатый, лохматый дуралей ему нравится?! — Доброе утро, господа кадеты! — жизнерадостно поздоровался Кералио, — Предлагаю провести урок на свежем воздухе, раз уж благодаря погоде у нас появилась возможность отработать некоторые тактические приемы. Возбужденно шумевший класс враз притих, и Кералио, выдержав паузу, объявил: — Форт Тимбрюн ждет своих защитников! Сегодня наше главное оружие… Конец фразы заглушили восторженные крики, все повскакивали с мест и завопили: «Да здравствует профессор Кералио!» — Тише-тише! Спокойно одеваемся и встречаемся во дворе. Там разделимся на команды. Форт Тимбрюн был назван в честь губернатора Парижа и директора школы маркиза Тимбрюна, который появлялся тут не чаще пары раз за год. Этот небольшой деревянный редут, собранный из старых лодочных досок, построили на куске газона сразу за колоннадой, среди кадет получившей имя Проспект. Предполагалось, что там будут проводить занятия по фортификации, но дело это заглохло, и только младшие кадеты иногда играли там в какие-нибудь совсем уж детские игры вроде пряток. А вот то, что предложил Кералио звучало очень интересно. Антуан поднялся и услышал, как Наполеоне, кося на него глазом, заявил де Мази: — Подумаешь! А мы вот в Бриенне сами снежную крепость строили. Она была просто огромная. Это месье Пишегрю придумал. А я всех победил, и крепость взял! — Прямо один взял? — не поверил де Мази, — Как же тебе это удалось? — Да я просто не боюсь снежков. — Наполеоне пожал плечами и опять осторожно глянул на Антуана, оценивая его реакцию, — Они все в меня целили, а мне хоть бы что! Я ловко пробрался наверх и — вуаля! — поставил там наш флажок! Антуан презрительно фыркнул, но смолчал, решив, что это ничтожество не стоит внимания. Никогда в жизни с ним не заговорю, поклялся он сам себе. В дверях он толкнул де Мази так, что тот едва удержался на ногах. Во дворе Кералио тщетно пытался всех успокоить. Стаей сине-красных птиц кадеты рассыпались по двору, беспрестанно кричали и бросали в друг друга горсти снега. — Идите-ка сюда! — Кералио ухватил за воротник растерявшего всю свою солидность Пикадю, — Вы будете капитаном защитников. Вот вам флажок, набирайте команду. — Возьми нас с де Мази! Лучше нас не найдешь! — подскочил к нему Наполеоне и выхватил из рук красный флажок. Пикадю скривился, но кивнул обоим, чтобы они встали рядом. Заметив Антуана, Наполеоне помахал ему рукой. — Фелиппо, ты чего там встал, иди к нам скорее! Антуана прямо передернуло от возмущения. Наполеоне светился, как новенький луидор, и от этого было еще противнее. — Ага, спешу и падаю, как хочу в одну команду к зубрилам и неудачникам, — процедил он и отвернулся. — А вы, Фелиппо, станете капитаном атакующих.— заявил Кералио, протягивая ему флажок. — Что?! Но я не… — Не хотите поиграть в снежки? — спросил Кералио с ироничной усмешкой, — Уж не заболели ли вы, мой мальчик? Антуан покраснел и промямлил: — Хочу, конечно, профессор. — Ну тогда набирайте команду. Пикадю в классе недолюбливали, а вот идти в бой под командой Антуана нашлось немало желающих. Кералио предложил каждому выбрать стратегию. Пока Антуан ломал голову, над тем, как правильно расставить атакующих, а Пикадю пытался собрать свою бестолковую команду, Наполеоне взобрался на самую высокую точку форта — небольшой выступ, бывший когда-то лодочным носом. Укрепив красный флажок, он упер руки в бока с тревогой заозирался по сторонам. Наполеоне подышал на озябшие руки и занялся заготовкой снежков, которые он сложил в аккуратную пирамиду, а потом вместе с де Мази принялся скатывать из снега снежные бомбы — комки снега размером с человеческую голову. — Как только они пойдут на приступ, — сказал он де Мази, — мы сбросим эти бомбы им на головы. Идея была одобрена Пикадю и вскоре форт Тюимброн был обложен бомбами со всех сторон. Ну я тебе устрою, думал Антуан, вот сейчас проверим, как ты снежков не боишься! Разве тебя не учили, мальчик, что хвастаться нехорошо. Не помогут тебе твои снежные бомбы. — Ну что, готовы? — спросил Кералио обходя укрепления, — Тогда начнем. У вас будет полчаса. Потом у вас по расписанию немецкий язык, но профессор Бауэр, к сожалению, не согласился уступить мне свой урок. Сделав паузу, чтобы все могли испустить вздох разочарования, он продолжил: — Если через полчаса, синий флажок будет установлен на стене форта, выиграли синие, если нет, — красные. Антуан кивнул, не сводя глаз с растрепанного и от этого еще больше похожего на сине-красную птичку Наполеоне, который улыбнулся ему вчерашней манящей улыбкой. — Начали! — Кералио взмахнул рукой. Синие бросились в атаку. Забарабанили по доскам снежки, поднялась в воздух мерцающая на солнце снежная пыль. — Бонапарте, бомбы! — взревел Пикадю, у которого неожиданно прорезался командный голос. Антуан предусмотрительно дождался, когда Наполеоне и де Мази потратят весь свой арсенал на первые ряды атакующих. Снежные бомбы падали вниз, рассыпаясь на куски, и вскоре прямо под выступом, на котором стоял Наполеоне, вырос высокий сугроб. Пришло время для мести. Чтобы отвлечь остальных, Антуан велел стрелкам зайти с фланга. Пока все столпились на другом конце форта, он закидал Наполеоне снежками. Хотя у него уже кончились и бомбы, и все запасенные снежки, Наполеоне пришел в восторг от этой атаки, схватил флажок и размахивая им, закричал: — Нипочем не попадешь, мазила! Отправив следующий снежок прямо ему в нос, Антуан добрался до самого верха сугроба, подпрыгнул, и, ухватив Наполеоне за щиколотку, стащил вниз. Они покатились по склону, отчаянно тузя друг друга кулаками. Снежные хлопья залепили глаза. В конце концов Антуану удалось подмять его под себя и прижать к земле. Тут-то он и заметил, что Наполеоне смеется. — Ну ты чего? Обиделся что ли? — спросил он, тараща на Антуана сияющие глаза. Длинные ресницы потемнели и слиплись от снега, рот взволнованно приоткрылся. Антуан не мог отвести взгляд от его лица. Как глупо, что сейчас он хочет одновременно и поцеловать его,и нарисовать, причем непременно акварелью, только она может передать нежный румянец на его щеках и цвет глаз, так похожий на зимнее небо. После поцелуя и рисунка я, кажется, готов перейти к написанию стихов, решил Антуан. Увесистый снежок ударил прямо в висок, следующий угодил в лоб, целый град ударов обрушился на голову. — Оставь его в покое, Фелиппо! — закричал де Мази, отпихивая Антуана, — Не тронь его слышишь! Антуан поспешно вскочил. — Сами отстаньте, дурачье! Де Мази сразу принялся заботливо отряхивать Наполеоне, спрашивая: — Ты цел? Он тебя не придушил? Наполеоне шмыгнул носом и ничего не ответил, не сводя с Антуана пытливого взгляда. — А? Придушил? — рассеянно переспросил он. — Ну да! Я же видел, как он тебя за шею схватил и… — Время! — крикнул Кералио, — Пикадю, где ваш флажок? Наполеоне вскинул руку. — Вот он, профессор! Мы победили! — Неправда! — вмешался Антуан, — Флажок должен быть в форте! А он тут с тобой. — Нет! условие было другое: вы должны были свой флаг на нашем форте установить. А раз нет, значит, продул, Фелиппо! — де Мази толкнул его в плечо. — Боюсь, Фелиппо, что де Мази прав. — покачал головой Кералио, — Но раз защитник не удержался на стенах форта вместе с флагом, полагаю, честным будет объявить ничью. — А ты, значит, вместо того чтобы наверх лезть, Буонапарте в снегу валял? — фыркнул Пардайан, — Хорош командир, нечего сказать! Пардайан был прав. Антуану хотелось одновременно плакать и смеяться над собственной глупостью. Не в силах придумать достойный ответ, он поднял шляпу и поспешно пошел прочь. Сейчас он ненавидел себя, весь свет и особенно Наполеоне Буонапарте с его ласковыми глазами, оловянным сердцем и пустой башкой. *** Наполеоне поднимался наверх, перепрыгивая через ступеньку. Никогда в жизни он не чувствовал себя лучше. Оказывается, он очень важен целым двум людям. Фелиппо даже обиделся из-за того, что он пересел к де Мази. А вот нечего было обзываться! И все же было даже в его обиде что-то, от чего горло сжималось в томящем предвкушении. Больше всего Наполеоне хотел… Он остановился и поднял глаза к потолку. Пожалуй, он хотел драться с Фелиппо, как тогда у форта. От этого все тело горело, и щеки пылали. И одновременно Наполеоне чувствовал себя ловким, смелым и как никогда сильным. Он сегодня как-то по-новому осознает свое тело. Вот эти руки, ноги, волосы — это и есть он сам. Он, оказывается, похож на музыкальный инструмент, и только сейчас он начинает понимать, как играть. Вторым важным открытием стало то, что история про Сампьеро и Ванину очень понравилась де Мази. После того, как Фелиппо надулся из-за проигрыша и сбежал, они с де Мази решили прогулять танцы. Наполеоне рассказал все, что успел прочитать про халифат, а де Мази ему — потрясающую историю про привидение графа Эссекса, которое явилось его жене. Тут-то Наполеоне не выдержал и признался, что тоже сочиняет роман. Де Мази очень хорошо умел слушать. Наполеоне сам не заметил, как забравшись на стол в лицах изобразил поединок Сампьеро и генуэзца на стенах древней крепости. А еще де Мази очень тактичный и хорошо воспитанный. Он сделал вид, что не заметил, что генуэзец Фелиппе этот точная копия Антуана Фелиппо. Наполеоне, наверное, ни с кем не говорил так долго. Он даже осип немного. Как хорошо оказалось рассказывать о себе, когда над тобой не смеются и не стараются постоянно уколоть. Это для него было чем-то совершенно новым. И одновременно тем, чего ему так остро не хватало долгие годы, проведенные в Бриенне. Проскакав на одной ножке по белым плиткам пола, Наполеоне толкнул дверь своей комнаты и замер на пороге. — Здравствуй, дружочек, — Пардайан, сидевший на его стуле, вытянул длиннющие ноги и улыбнулся, — Ты не думаешь, что нам нужно с тобой кое о чем поговорить? Уголок его рта дернула недобрая усмешка. Наполеоне попятился назад. — Н-нет… О чем поговорить? Не понимаю. Что ты вообще тут дела..? На плечи легли тяжелые ладони и втолкнули обратно в комнату. — Не понимаешь? Ну так мы тебе сейчас объясним, урод, — зашипел на ухо д’Обрессан. Дверь с тихим щелчком затворилась, и Наполеоне понял, что пропал.